- Поторапливайся, - гаркнул хозяин таверны, толстый мужик с лохматым подбородком-лопатой, и отвесил хороший подзатыльник служке, который, по его мнению, был не слишком расторопен.
Общая зала была забита до отказа, впрочем, как и всегда. Стоял ужасный шум, гам, крики и хрюканье. А перегар, казалось, можно пощупать. Народ был повсюду: за столами, на столах и под ними; в основном все вдрызг пьяные, но отдельные личности еще держались на ногах и слегка походили на людей. Кроме смердов, пришедших пропивать последние гроши, утаенные от жены и любовно отложенные именно на этот день, было несколько посетителей, требовавших к себе особого отношения. Такие люди обычно сидели в углу, стараясь не привлекать внимания, что, впрочем, у них редко получалось.
Вон сидит отпетый преступник по кличке Янус. За его поимку король готов отдать кругленькую сумму, да только и сам разбойник может заплатить немало славной страже, доблестным защитникам нашего города. А напороться на нож никто из местных не желает, вот и сидит он тут со своей сворой. Даже его наряд, сшитый на заказ, но уже множество раз побывавший в многочисленных драках, был оружием. Воротник рубашки - словно два ножа, готовые впиться в горло. Сапоги так и жаждут вонзиться острыми носами в чей-то мягкий живот. И эти глаза. Бешеные, звериные глаза, метающие яростные молнии на посетителей. Среди своих ребят Янус кажется самым опасным и непредсказуемым, и не мудрено. Волчья стая должна уважать вожака.
К этому столику было строго-настрого приказано носить только чистейшее вино, без капли воды, иначе...
Неподалеку от разбойничьего стола в круг купцов затесался шпик. Натренированный глаз хозяина таверны таких, как он, быстро и безошибочно вычислял по частым походам в туалет в обход всех столов и чистой, новенькой, но явно дешевой одежде. А как только разойдется народ по домам, так и полетят доносы, аки выпущенные на волю ласточки, жаль, лишь крылышки не чисты. Но уж этому гаду носят не вино, а, скорее, воду с каплей винного уксуса - в надежде вытравить заразу.
Вдруг в самом дальнем и темном уголке, где мало народу, поднял руку карлик, требуя очередную порцию вина. От него будто несло грустью и отвращением к жизни, что было крайне странно для его профессии. Завидев это, молодая служанка подбежала к хозяину заведения и залепетала:
- Карлик еще вина просит, какое нести?
- Разбавленное тащи.
- Так он же при дворе.
- Знаю, и платит чистокровной монетой. Да только он уже в том состоянии, когда мочу от вина не отличит, не то, что степень его разбавленности. Поторапливайся, давай, тебе еще полы в погребе мыть.
Раздосадованная выпавшей долей, в глубине души надеясь, что наказание пришло не за шалости и незаметные ужимки с парнями Януса, служанка побрела на кухню, чтобы налить вина, но оно оказалось не нужно. Карлик за столом явно с большим трудом положил на стол перед собой монету, а затем, покачнувшись, упал со скамьи, гулко грохнувшись на деревянный пол. Затем его вырвало. Девушка прикрыла разинувшийся рот рукой, многие посетители лишь слегка повернули головы в направлении бедолаги, а один из завсегдатаев, привыкший к подобному воскликнул:
- И, наконец - то, Шут!
* * *
- Опять надрался, сколько можно тебя таскать, что не смена, то ты, - ворчал стражник, тащивший вдрызг пьяного карлика в его комнату, - тебе очень повезло, дружок, что ты маленького роста.
- Бульк... - единственное, что смог выдавить из себя Шут.
- А вот с жильем тебе повезло гораздо меньше, - буркнул стражник, остановившись у лестницы, ведущей вниз, прямиком в приоткрытую дверь небольшой коморки, - извини, брат, дай Бог, это тебя не угробит, - сказал он, в душе надеясь на другое.
Затем воин сбросил с плеча бесчувственное тело и хорошим пинком отправил его вниз, домой. Дверь распахнулась от резкого появления хозяина, кубарем свалившегося по каменным ступенькам. Мужчина наверху хмыкнул и, насвистывая себе под нос веселую мелодию, убрался восвояси.
Карлик очнулся спустя некоторое время на пороге собственной коморки с больной головой и кучей синяков по всему телу. Приподнявшись на руках, он осмотрелся, затем, не найдя никаких следов грабежа, с трудом встал. Прикрыв за собой дверь, добрел до кровати, борясь с тошнотой и упорными порывами ног свернуться морским узлом, а по дороге обследовал карманы. Пусты. Наверняка доставивший пьяного шута домой решил взять за предоставленную услугу некоторую мзду. Живое воображение шута мигом воспроизвело спор, перерастающий в драку, по поводу того, кто из посетителей сегодня понесет пьяного карлика.
Кровать жесткая - сплошная горошина, на которой никак не может уснуть принцесса - но шуту ведь и кипы сена хватит, чего уж тут, он и на человека то не слишком похож, так, уменьшенная пародия. Карлик ворочался, в надежде уснуть, но синяки все напоминали о себе, отзываясь жгучей болью по всему телу. Поспишь тут. Полежав еще немного, бедолага встал и, добравшись до деревянного стола, уселся на табурет в ожидании первых лучей солнца, в надежде заняться делом. Единственным, тем, которому он был готов посвятить себя целиком. Сидеть оказалось намного приятнее, очевидно количество синяком и ссадин на заднице было наименьшим.
Слепенькие солнечные котята, ворвавшиеся в затхлую комнатку, осветили стол, за которым успел задремать карлик. Такие веселые и жизнерадостные, в противоположность пьяному дураку, заливающему огненным пойлом свою жизнь, свою память, они прыгали по его карикатурно маленьким ушам, бегали по грязному одеянию, которое давным-давно пора было отдать прачкам; резвились на корешках книг, которые так усердно собирал карлик и среди которых было множество редких научных трактатов; искупались в чернильнице, тайком украденной у королевских писарей, а затем вытерлись о свитки, лежавшие неподалеку. Самые смелые попытались заглянуть в толстенную книгу в кожаном, черном переплете, на которой лежала больная голова карлика, но не смогли ничего разглядеть под храпящий пьяный аккомпанемент шута. Да и никто этой книги не видел, кроме самого хозяина. И вряд ли кто хотел, кому нужно заглядывать в логово дурака? В нем можно всех государственных изменников спрятать, если они конечно сюда влезут, и никто бы даже не догадался тут искать. А зря. Много бы интересного нашли.
Карлик проснулся только к полудню. Невыспашийся, в глаза будто клею налили, ноги еле держат. Зато память как отшибло, и в голову пока не лезут образы всей той мрази, из-за которой приходилось день ото дня плясать, кривляться и смеяться. Когда ты последний раз смеялся сам, по своей воле? Когда ты был счастлив? Вспомни хоть один день, память о котором ты бы не хотел утопить в вине. Но сколько карлик не выискивал светлые воспоминания, они никак не хотели приходить в голову. А были ли они? Натянув красочный наряд, сотканный из тысяч разноцветных простыней, со смешным колпаком на голове, на скорую руку наложенным гримом, который превращал его поджатые губы в улыбку и делал кожу все же непохожей на подошву старого сапога, шут отправился на кухню, надеясь хоть на какие-нибудь объедки с господского стола.
Но дойти до кухни ему было не суждено. Одному из меценатов, затесавшихся в королевском окружении, необходимо было решить свои насущные вопросы, но Его Величество сегодня был не в духе. Меценат практически впал в отчаяние, жалея, что упустит выгодную сделку и недосчитается лишней сотни монет в своем и без того тугом кошельке, но заметил в конце каменного коридора яркую фигуру шута и решил, что это послание божье. Поймав того за шкирку, он хорошим пинком отправил его в королевскую залу, а глашатай незамедлительно оповестил всех присутствующих о начале представления:
- И, наконец-то, Шут!
* * *
Король любил своего шута. Помимо смешных выкрутасов, которые вытворял карлик, он еще мастерски высмеивал всю придворную свору, поэтому становился надежным источником информации. Жаль лишь он не знал того, как нещадно колотили дурака слуги высмеиваемых, не видел выбитых зубов и ссадин. Не знал он и того, что несчастнее веселого карлика, пляшущего перед ним, не было человека на свете. Но разве волнуют такие вопросы господ? Наивеличайшее удовольствие надобно получать, коль стал угодным им. Так считали все. Так думали все. Так было почти со всеми.
Королева, напротив, шута не любила. Этот пройдоха каким-то образом разузнал об ее тайном романе с епископом, о чем громогласно и заявил своим пьяным голосом на глазах всего люда, чем вогнал изменницу в краску. Его восклицания были восприняты как пьяный бред, но супруга короля этого просто так оставить не могла. Ночью она подослала к нему стражников и дала им прямой и ясный приказ, но карлик чудом сумел вывернуться. Скользкий же уж! И совсем не такой дурак, каким желает казаться. Давно пора укоротить язык этому пройдохе, да только как он тогда сможет петь?
Принцесса шута недолюбливала. Он казался ей слишком назойливым, но когда начинал плясать или петь своим смешным голосочком, девушка смеялась. Однако невдомек ей было то, что карлик пел свои песни на незнакомом ей языке совсем не шутки ради. Это были грустные, ночами написанные песни о его нелегкой судьбе. Но он не умел петь, а слова были непонятны придворным, вот все вокруг и гоготали до колик. Его грустное кряканье и выходки, будто он желал быть похожим на героя драмы, совсем не были напускными. Но невдомек это было окружающим. Однажды, прогуливаясь по парку, принцесса заметила карлика, сидящего под вековым дубом с книгой в руках. Сама она читать умела крайне скверно, но к книгам относилась с трепетом, поэтому приказала слугам выпороть дурака плетьми, чтоб неповадно было без дела шататься, да книги таскать.
Придворный люд шута откровенно презирал и желал скорейшей его смерти. Слишком уж много тот болтал в господские уши. Если бы не милость короля, валяться бы ему в канаве с перерезанной глоткой. А так, кроме пинков, отпущенных якобы для смеху, ничего позволить они себе не могли. Лишь потирать руки, да злиться на очередную колкость шута в их адрес.
Сам шут любил короля и был искренне ему предан, но при виде всей черни, облаченной в золотые одежды и окружавшей господина, опускал руки. Был лишь один выход: спускать королевские деньги на вино и, по возможности, избегать побоев, которые однажды его прикончат. И тогда один из этих лицедеев, наконец, сумеет воскликнуть во весь голос, стоя над бездыханным телом:
- И, наконец-то, Шут!
* * *
Выступление закончилось, и гости, как вороны, разлетелись по разным углам. Король с семьей удалился в свои покои, слуги занялись делами. Торговец, что недавно затолкал шута в королевскую залу, вышел на балкон и с радостной улыбкой на лице покуривал трубку, подсчитывая про себя, сколько же золотых монет упадет в его сундук после удачно сложившейся беседы с королем. Даже его наряд, купленный в далеких восточных странах, темно-зеленым шелком искрился от удовольствия, а добротные кожаные сапоги блестели золотом. Шляпка, дорогая и глупая, гордо взгромоздилась на голове купца, оповещая всех об удаче хозяина.
Карлик, окончательно истощенный беготней по зале и сумасшедшими криками, еле плелся. Увидав довольного мецената, он остановился и засунул руку в карман - трубка на месте, а вот табак, наверное, самый дешевый в королевстве, куда-то исчез. Кому он мог понадобиться, шут даже представить не мог, но желание покурить от этого не уменьшилось.
А меценат все потягивал свою трубку, и, якобы в задумчивости, выпускал дым из носа, игрался с ним. Что для этого человека могло сравниться со звоном золота? Лесть. Эти два столпа подпирали весь королевский двор. И верно, ведь когда человек видит свою греховность, добрые слова, пусть даже сказанные далеко не от чистого сердца, для него словно глоток воды в прожженной пустыне. Когда готов довольствоваться жижей из болота, о родниковой воде забываешь.
Шут же, заметив счастливый вид купца, отчего-то решил, что во многом это его заслуга - ведь это он рассмешил короля, болеющего после вчерашнего бала. И действительно, это был маленький подвиг маленького человечка. Так может ли важная фигура на королевской шахматной доске быть благодарной маленькому карлику?
Осторожно подойдя к меценату, шут тихо, с уважением, которое так хорошо умел изображать, спросил:
- Добрый господин, а не угостите ли табачком?
Лицо торговца резко изменилось, шелк кафтана из добродушного стал колючим, а на сапогах, казалось, вот-вот вырастут шпоры. Затем его рот рявкнул с такой злостью, что на лицо карлика попало несколько мелких капелек слюны:
- Пошел прочь!
Шут бросился бежать, не желая получить тумаков от мецената, но споткнулся о выступающий камень и во весь свой небольшой рост растянулся на каменном полу. Купец загоготал, но казалось, что не смех вырывается из его горла, а постоянно повторяющееся:
- И, наконец-то, Шут.
* * *
Посыльный ворон, из тех, что ревностно служат государю, случайно забрел в маленькую протухшую коморку, обитель королевского дурака. Тот сидел на высоком табурете за столом, казавшимся огромным для него. В его руках мелькало по серым листам большой книги, как сумасшедшее, перо. Книга была исписана уже почти наполовину, и, как казалось шуту, его работа подходила к концу. Карлик постоянно встряхивал левую руку, устававшую от письма.
На нескольких сотнях листов была собрана истина обо всех обитателях замка, начиная от приближенных к трону и заканчивая поварятами. Эту книгу карлик стал писать от обиды. От тысяч обид, обрушившихся на маленького человечка, попавшего в обитель больших людей. И эта правда, эта частичка правды, была единственным, чем он мог отомстить. Наверняка король знал обо всем, что было написано, и даже больше, ведь не мог на троне сидеть человек глупее придворного карлика. Но все же шут надеялся, что его работа внесет хоть каплю справедливости и попадет в нужные руки. А праведный суд будет уже там, наверху. Где золотая монетка не ключ ко всем мировым благам.
- Может, хоть там не нужно будет забываться и запивать вином каждый новый день, кажущийся хуже предыдущего, - услышал ворон мольбы карлика.
Осталась последняя страница. Последняя запись. И, дрожа, уставшая рука карлика вывела всего две строчки на сером, словно мышиная шкурка, листе.
Королевский шут. Просто дурак.
На ступенях, ведущих к комнатке карлика, послышались шаги. По легкой, беспечной походке шут узнал стражника, которого наверняка послали за ним. Кто-то в замке жаждал очередного выступления дурака. Кованые сапоги медленно, будто в задумчивости, опускались на одну, затем на другую ступеньку.
Отодвинувшись от стола, карлик встал на свой табурет, но все равно не дотягивался до петли, растущей из крюка, приделанного к потолку. Подставив пару книг под ноги, шут надел петлю на шею, затем, глядя в маленькое окошечко в стене, прочел короткую молитву. Его грязные пальцы гусеницами нависали над корешком красного толстенного фолианта, на который он взобрался. Веревка на его худой шее казалось питоном, обволакивающим свою жертву. И, наверное, впервые за долгие годы своей службы, разноцветный наряд и колпак, не казались смешными.
-Шут в петле, как прозаично...
Ворон с криком вскочил и полетел по замку, чуть не сбив с ног стражника, испугавшегося внезапно вылетевшей птицы. Он облетел каждый закуток и уголок, разнося весть для кого радостную, для кого грустную, крича во все горло:
- И, наконец-то, Шут!
* * *
Солнце опускалось, медленно проползая свой ежедневный путь, освещая бойницу за бойницей, прощаясь и желая спокойной ночи. Хотя, эта ночь вряд ли будет спокойной, ведь этого так яростно, так горячо, так неистово желала большая душа маленького карлика. Казалось, что весь город засуетился, а стая ворон, летавшая над его крышами, только подтверждала это.
Шут запрокинул за спину свой небольшой серый мешок, практически пустой - ведь у него ничего и не было, кроме книг, но их брать было нельзя. Он стоял и молча глядел на город, который всю жизнь давил его всеми своими частями, старался изжить, да так, чтобы даже упоминания о нем нигде не нашлось. Как и обо всех его предшественниках. Разве кто-то вспомнит, как их звали? Найдется ли во всем царстве такой человек? Хотя, люди даже его имени не знали, так, Шут, или карлик, как угодно. Зачем еще и имя запоминать, не сегодня, так завтра его сменит кто-нибудь другой.
Но одного шута уж они должны запомнить, и не важно, как его зовут, он и не подписывался, ведь совсем не в этом был смысл всей его работы, нет. Тщеславие - это не для него. Но вот если у него получится...
Карлик вдруг заплакал. Упав на колени и уткнувшись лицом в свои вытянутые руки, он рыдал, не в силах превозмочь свою судьбу, прося ее только об одном: чтобы все эти кривляния, ужимки перед королем и липовое повешенье все-таки довели до короля его книжицу. А большего и не надо.
А потом он вдруг встал и с лицом, перекошенным от улыбки, во все горло крикнул: