Аннотация: Посвящается тем, кто когда-либо ждал...
Ожидание.
- Миленький, родненький, ты только выживи, - шептали мои губы, в то время как глаза следили за отъезжающим от перрона поездом.
В нем мой любимый ехал на войну. Война - страшное слово. Я бы никогда в жизни не подумала, что оно будет каким-то образом связано со мной. Ан нет, судьба распорядилась по-другому. Вот я и стою сейчас на перроне, провожая взглядом уходящий вдаль состав.
А как все замечательно начиналось: встречи в парке, нежные поцелуи на прощанье, песни под гитару. Как же тревожно на сердце...
- Миленький, родненький, ты только выживи, - шепчу как молитву.
В наши дни так сложно ждать парня. Да любовь, да обещания, но окружающие тебя друзья и подруги не понимают. Они смеются прямо в лицо, каждый раз говоря при этом:
- Делать тебе нечего, ждать. Посмотри вокруг, сколько таких парней по городу ходит, выбирай - не хочу!
Разве им объяснишь, что он тот, кого выбрала я, кого выбрала для меня СУДЬБА. Кто его знает, вдруг это не навсегда. Возможно, мы с ним расстанемся. Но на моей совести не останется такого позорного поступка, как бросить парня, который в данный момент служит где-то там...
ТАМ... это страшное слово. Что в наши дни армия для ребят? Этим вопросом задаются все женщины: матери, дочери, невесты. И каждая молится. Матери молятся, чтобы ее сын вернулся из армии живой, здоровый, с нормальной психикой. Они готовы мчаться в часть по первому зову уже взрослого сына, только бы услышать от них, что все хорошо ... Дочери, лежа в своих кроватках, вслушиваются в плач матерей, который те пытаются заглушить подушкой. Они молятся Господу, чтобы отец вернулся с дежурства целый и невредимый. Чтобы глаза у мамы вновь засверкали улыбкой и лукавством. Чтобы, когда они всей семьей пойдут гулять, отец посадил бы ее к себе на каркушки и прокатил бы ее хоть чуть-чуть. Невесты молятся, чтобы парень там, в городе, где расположен гарнизон, не нашел себе другую.
Вот и я, тоже молюсь. Вначале его просто забрали в армию. Не прошло и месяца, как он прислал письмо уже из другой части.
"Привет, Маринка. А нас сейчас забрали в учебку. Полгода будем здесь, а потом ожидается переброс..."
Стоило прочитать эту строчку, и я не смогла сдержать нервной дрожи. Какой переброс? Куда? Почему? А тут еще и телевизор подлил масла в огонь.
- Началась военная операция в центре города Грозный. Все мирное население эвакуировано из зоны боевых действий... Захват больницы... Заложники... - раздавалось в каждых новостях.
И он туда поедет? Или не туда? Почему он не написал подробней? Нельзя? Или не захотел пугать больше, чем сейчас? Поздно, от этой неизвестности мне стало только хуже, еще страшней.
Закрыв глаза, пытаюсь отрешиться от действительности. Но, сколько ни пытаюсь, в голове все равно проносятся изображения покореженных танком тел, взорванные дома, бегущие по городу люди с автоматами и огонь, огонь, огонь...
- Миленький, родненький ты только выживи, - нервно облизывая покусанные в кровь губы, шепчу я.
Может быть, все еще обойдется? Полгода все-таки срок не маленький, вдруг все изменится? Вдруг к этому моменту война закончится?
Каждый день я хожу к его матери, тете Зое, так она просила ее называть. Спрашиваю, что нового, не получала ли она от сына нового письма. Рассказываю свои новости.
Находясь в постоянном напряжении, забросила всех подруг. Хорошо, что они прекратили доставать меня вечными попытками вытащить прогуляться. За этими посиделками с его мамой полгода пролетели незаметно.
А потом пришло еще одно, самое страшное для меня, письмо. Их все-таки отправляют. Этих желторотых юнцов, которые всего полгода провели в учебке и не научились как следует держать автомат в руках, кидают в самую бойню, как какой-то скот!
"Маринка, ты приедешь проводить меня?"
Я не смогла не поехать. Не смогла отказать в такой мелочи, как проводить любимого на войну. И вот, я стою на перроне, роняя на горячий асфальт соленые слезы.
И потянулись дни ожидания писем. День за днем я выбегала на лестничную площадку в надежде, что вот, сегодня придет ОНО.
Письма, которые он присылал, были полны все того же лучезарного юмора, что и раньше.
"Извини родная, что письмо обгорело, пишу я тебе из горящего танка. Нежно люблю и обнимаю" - с замиранием в сердце читаю шутливые строчки. Даже там в этой горячей точке он не утратил своего юмора. Все шутит, а я читаю и сердце мое обливается кровью.
Через месяц письма стали приходить реже. В них уже не было этого искрометного задорного юмора. Казалось, что он взрослеет с каждым написанным письмом. В одном из них он прислал мне текст с просьбой:
"Марин, я здесь песню написал, сочинишь к стихам музыку?"
Не по уставу, нервы не сталь.
Мы устали, не скрою, ждать своей пули из темноты.
Не по уставу, водку пить после боя,
не по уставу с генералом на "ты".
Так и живем мы, прильнув к панорамам,
вряд ли вернемся все по домам.
Не по уставу снимся мы нашим мамам,
не по уставу снятся девушки нам.
Не по уставу нервы не сталь.
Мы устали, не скрою, ждать своей пули из темноты.
Не по уставу, водку пить после боя,
не по уставу с генералом на "ты".
Не по уставу...
Андрей Буцев.
А потом письма перестали приходить вовсе.
Ночами я металась по кровати. В голову лезла всякая безумная дрянь. Я представляла его раненого, лежащего на земле, истекающего кровью или обожженного от разорвавшегося рядом с ним снаряда. С каждым днем сон мой становился все короче. И вот, наступил тот день, когда я перестала спать...
Несколько дней я прожила как сомнамбула. Что-то ела, даже не могу вспомнить, какой вкус был у пищи, что-то пила, с кем-то разговаривала, не помню, кто это был. Наконец, мучениям моим пришел конец.
- Марин, - обратился ко мне дядя, - его матери письмо пришло!
Я резко вскинула голову и я спросила:
- С ним что-то случилось?
- Да, ранили его, - мое сердце пропустило удар, - не пугайся, все хорошо (уже хорошо). Сейчас он в госпитале в областном центре.
- Мы сможем туда попасть? Нас пропустят?
- Если ты так хочешь я смогу поднять все свои связи и договориться на счет пропуска. Но ты уверена, что тебе это надо?
- Уверена, - мой голос даже нисколько не дрогнул. "Лишь бы увидеть его" - билось в мозгу.
Прошло несколько дней, сон мой восстановился, дядя, как и обещал, поднял все контакты и добился-таки пропуска в военный госпиталь.
Стоя на пороге госпиталя, я держала в руках гостинцы, которые мне разрешили привезти. Пока двери были закрыты, и я с нетерпением поглядывала на часы. Минута, другая, третья. "Да когда же вы откроете?" - начала я злиться.
Наконец, дверь открылась и на крыльцо вышла медсестра. Она была в чистом крахмальном белом халате. На голове такой же белоснежный колпак. И безумно уставшие глаза, заглянув в которые я увидела те же бессонные ночи, что совсем недавно мучили и меня. Оглядев всех присутствующих потенциальных посетителей, она сказала:
- Можете войти, - повернувшись ко мне, она поинтересовалась, - Ты Марина?
- Да.
- Пойдем, я тебя провожу. Только ничему не удивляйся. Все-таки это госпиталь, - предупредила она, а потом развернулась и повела меня по длинному желтому коридору. Из палаты в палату переходили больные. Кто-то держал руку на перевязи, у кого-то повязка была на голове, из некоторых палат раздавались жалобные мужские стоны.
Неожиданно передо мной с громким стуком распахнулась дверь. Из нее выпал совсем молоденький парень и быстро перебирая руками и ногами пополз в сторону другой палаты истошно крича:
- ПАЦАНЫ, МИНА!
Тут же прибежали санитары и, подняв парня, попытались отнести обратно в палату. Но тот, вырываясь из их мускулистых рук, все продолжал кричать:
- НЕЕЕЕЕТ!!! ПАЦАНЫ, ТАМ МИНА!!!
Медсестра, глядя на все это опечаленными глазами, лишь пробормотала:
- Не обращайте внимания, контузия.
"Господи, не дай Бог, если с НИМ случилось нечто подобное!" - взмолилась я. - "Не приведи, Господи!"
- Вот и ваша палата, - ворвался голос медсестры в мои мысли.
Немного постояв у закрытой двери набираясь храбрости, я, наконец, рванула ее на себя. Свет, озаряющий палату, на миг ослепил меня.
- Маринка, - раздалось с ближайшей к окну койки. Проморгавшись, я, в лежащем на этом больничном ложе замотанном в бинты человеке, узнала ЕГО. Медленно сползая по стенке, я роняла на пол слезы облегчения, прорвавшиеся бурным потоком через сломанную плотину изматывающего душу ожидания.
- Марин, ты чего? Я ведь живой!
А я, сидя на полу у двери, все смотрела и смотрела на такое родное лицо.
"Подумаешь, бинты. Главное, что живой, а уж на ноги мы его поставим" - подумала я, с так несвойственной мне решимостью.