Аннотация: Они встретились, чтобы расстаться. Вторая "суточная" зарисовка.
Разгорячённая кожа чувствовала прохладу мраморного пола. На мозаичных каменных осколках лежали мертвенно-съежившиеся лепестки цветов, разбросанные повсюду куски мягкого красного шёлка и золотые монеты, которые потом, когда госпожа и её гость уйдут, разберут слуги. Жизнь - это не только бесконечный праздник, но и горькое чувство тленности, и жалкие остатки былого веселья. Кому, как не Наамах, это знать. Это она, дарящая всем и каждому одинаковые приветливые улыбки, знает, что такое бездушный плен холодной постели, после жарких пьяных мужских объятий. Это ей, вечно весёлой и довольной, приходится смотреть, как каждое утро умирает её дом, чтобы вечером в тёплом свете свечей и лампад снова воскреснуть музыкой, яркими красками костюмов и ароматом благовоний. Этот дом привык к неторопливым беседам, весёлым танцам, смеху, аплодисментам и звону золота. Но стоит только светлым розовым лучам зари проявиться в зеленоватой голубизне рассветающего неба, хрупкий золотисто-огненный мир рассыпается, оставляя серый пепел тоски и чёрную вязкость одиночества. Холодное кислое вино, бывшее ещё несколько часов назад опьяняюще жарким, удушающая гарь погасших светильников, недавно освещавший блестящий сияющий зал, сердитые слуги - Наамах ненавидит утро. Женщина втягивает голову в плечи, стараясь закутаться в бесполезный шёлковый платок - утренний ветерок холодит смуглую кожу демоницы. Солнце ещё лишь подумывает о том, чтобы показаться на горизонте, а город уже не спит. В окнах домишек зажигаются огни, на улочках появились первые люди. Скоро дорожки заполнятся торговцами, покупателями, простыми прохожими, мир, дышащий страхом и страстью ночью, станет деловито-чужеродным днём. Только она, дитя ночи, верная дочь тьмы, хмуро встречает новый день. Свежий ветер, пахнущий дождём и прохладой, несущий тонкий запах тлеющего на руинах вечера праздника гуляла по комнатам, поднимая вверх ворох умерших цветов, стелился под женскими ногами. Наамах облокотилась на мраморные перила балкона, вдыхая ядовитый воздух рассвета. Снова одиночество, снова холод, снова мёртвый покой. В руках женщины золотой кубок, уже наполовину пустой - она пытается спасти своё умирающее тело огнём вина, но язык вместо сладковато-пламенной вдохновляющей волны чувствует трупную кислятину. Демоница вздыхает и молча наклоняет кубок, чтобы эта красная отрава тонкой струйкой вылилась на беловато-серый пол, окропив брызгами подол её длинной льняной рубашки.
Крепкие широкие мужские ладони по-хозяйски ложатся на талию, суховатые губы целуют изгиб шеи. Женщина не вздрагивает - она привыкла к чужим прикосновениям, она уже давно разрешает трогать себя, ведь у неё нет ничего своего, кроме тоски и боли.
- Думала, ты уже ушёл, - Наамах прижимается спиной к единственному источнику тепла - телу мужчины. Он вдыхает тонкий сладковатый запах её волос, рассыпавшихся тяжёлыми кудрями по плечам. Его объятья согревают, и демоница всей душой хочет, чтобы этот миг никогда не кончился. Весь мир застывает, когда она в руках этого человека.- Белиар, - губы тихо шепчут имя. Демоница делает шаг, выскальзывая из тёплых рук, спускается в комнату. Чёрный глаз очага ещё поблескивает оранжевыми всполохами остывающих углей, расставленные лампы с благовониями давно уже перестали источать аромат сандала и жасмина. Женщина, мягко ступая по меховому ковру, подошла к постели, ещё дышавшей вчерашней ночью. Шелковый балдахин, расшитый причудливыми золотыми узорами, призванный ревниво скрывать от любопытных глаз происходящее на ложе демоницы. Вслед за хозяйкой с балкона в комнату проник утренний ветер, всколыхнул ткань навеса и унёс последнее напоминание о вчерашней ночи. Наамах опустилась на лавку возле кровати и с доброжелательным интересом посмотрела на архидемона.
Он ей не любовник, не друг, даже не покровитель. Он - гость, всегда желанный в её доме. Но не больше. Этого вполне достаточно для официальных встреч, но когда они остаются наедине здесь, в её личных покоях, она перестаёт настойчиво показывать свою никому не нужную, даже ей, свободу. Яркий огонь в плену камня рвётся наружу, чтобы лизнуть любовников, всё вокруг наполнено душным томлением, дымом благовоний, проникающим в кровь и зажигающим там пожар, золотое искушение тёплым светом выстилает каждый изгиб их тел. Бархатная в полумраке тонкая женская рука на щеке Белиара - Наамах всё понимает, всё чувствует и видит, хочет, чтобы он забыл свои горести. Что она может дать тому, кто сам связал себя клятвой, кто мучается в глубокой холодной пустоте? Лишь забвение. И, быть может, он забывает на эти несколько часов свою унылую обитель. Ведь демоница так ласкова и нежна с ним, так охотно отвечает на его поцелуи и прикосновения к её вызолоченному огнём и полумраком телу. Если молчат их уста - тела их давно уже всё рассказали о том, что на самом деле их связывает.
Любовь? Нет, это смешно. Мир Наамах - это вечный праздник, блеск золота, яркие цвета, музыка и танцы, звон монет. Белиар обречён жить в холодной пустоте, его окружает чернота и безнадёжность. Наама никогда не привяжется к кому-то одному, она дарит себя каждому, кто входит в её дом, раздаривает себя без остатка улыбками, жестами, лукавыми взглядами из-под полуопущенных ресниц. Белиар мрачен, молчалив и отпугивающе серьёзен, ему нет проку от такой соседки. Но когда он приходит в её царство удовольствий, она видит только его, улыбается лишь ему, танцует для него одного. Всегда подле него, Наамах слушает его речи, нежно держит его за руку, переплетая свои тонкие пальчики с его. Потому что видит, чувствует, знает, в конце концов, что лучше его ей уже не встретить. Что ему не нужны её ужимки и соблазнение, таких у него немало было, и всех он покинул, вскоре забыв даже их лица. Белиар знает, какая она есть на самом деле, и хочет именно такую Наамах. За ней он и возвращается, от неё такой и уходит, чтобы потом прийти вновь. И демоница пустит его, потому что этот мужчина - единственный, кто не тратит сил попусту, восхваляя её. За одами в её честь, что возносят другие, нет ни капли уважение или истинного почитания, одна лишь ложь. Женщина смотрит на его строгое лицо и понимает, что это утро может быть последним.
- Не могу тебе приказать, - голос Наамах тих, но она знает - он слушает каждое её слово. Всегда слушал. - Но жалею об этом. Не делай того, что намереваешься сделать. Не ходи туда.
- Почему? - на его губах привычная для их бесед усмешка. Не издевательская, но по-отечески тёплая - для него она глупышка, не сведущая в политике.
- У меня плохое предчувствие, - просто отвечает она, опустив голову. А что она может ещё сказать? Что ей не дышится при мысли о том, что сейчас он уйдёт? Что сердце вот-вот раздавит тяжёлый камень напряжения? Что она готова броситься ему вслед, упасть на колени и, целуя руки, умолять остаться? Всё это она может описать одним словом - предчувствие.
Белиар улыбается. Он ожидал чего-то подобного - его самого терзали мысли. От беспокойства демоницы, его собственная тревога поднялась из под ледяного пресса спокойствия. Мужчина подошёл к Наамах, его рука едва ощутимо касается её плеча. Женщина перехватывает руку, прикладывая ладонь к губам.
- Не ходи.
Архидемон молчит. И она больше ни скажет ничего, потому что он принял решение, уже давно принял. А ей останется только пережить последствия. Белиар нежно касается ладонью её щеки, чуть приподнимая личико, чтобы заглянуть в глаза.
- Я ещё приду.
- Мне всё равно.
Привычный ритуал перед расставанием. Он всегда возвращался, а её последними словами всегда было признание в равнодушии. Мужчина коснулся губами лба Наамах и вышел из комнаты. Демоница обернулась, чтобы увидеть его силуэт, то встретила лишь сероватый камень стены.
"Я обязательно вернусь, - сказал его лёгкий поцелуй.
- Я обязательно дождусь, - прошептала в тишину Наамах.
Больше они не виделись.