Аннотация: О человечности, о дружбе и сопереживании, и об утрате, того, кого полюбил. Навсегда. И о Небе, обязательно о Небе.
Если смотреть на небо - пристально, жадно, долго -
Можно себя заставить даже увидеть бога.
Можно себя заставить даже поверить в звёзды:
Тот, кто глядит на небо, сам это небо создал.
Если смотреть на небо, можно увидеть небо.
Жаль, ты не видел неба.
Жаль, ты не видишь неба...
(Майк Зиновкин)
- Что вы делаете? - спросила старшая сестра. Ее только перевели, и она обходила свое хозяйство вместе с сопровождающей ее нянечкой.
В одной из палат, довольно убогих, как и во всех больницах и хосписах города М, Ирина и застала такую картину, от которой ей стало дурно. Одна медсестра удерживала старика, а другая пыталась впихнуть ему таблетки.
- Да, что ты ему пихаешь, давай сначала аминазин, а потом уж лекарство! - кричала, удерживая сопротивляющегося старика сестра.
- Какой аминазин?! Что вы тут делаете?! - рявкнула на них Филиппова.
- А вы кто такая будете? - мужчину отпустили, и тот, стоная, прилег на подушку.
- Я - Ирина Алексеевна Филиппова, старшая медсестра, заведующая медицинским персоналом. А вот о вас я доложу начальству. Назовите себя.
- Куценко, а она - Варенькова, - выплюнула средних лет женщина в белом халате. - Можете жаловаться хоть до скончания лет, лечение назначает главврач, а мы только приказы выполняем. Вот попробуй норму не выполнить!
- И об этом поговорим, пойдемте, Алена Федоровна. Даже не смейте колоть аминазин или использовать другие транквилизаторы, - уходя из палаты, пригрозила новая заведующая.
Ирине Алексеевна обязательно выговорит все это Мстиславу Юрьевичу: и про насилие над пациентами, и про искусанные и поцарапанные в кровь губы старика, и про синяки на его руках. Все! Не справляются с работой - пусть увольняет таких сотрудников.
"Жалко. Все наши пациенты знают свой диагноз. Они знают о том, чем закончится их болезнь. Больные никогда не спрашивают о смерти. Я не верю в чудеса: пациенты хосписа неизлечимы. Очень тяжело видеть, как они один за другим уходят из жизни. Хуже всего, когда умирают молодые", - думала Ирина, сгорбленно шаркая после того случая в палате по пустым коридорам.
- У нас еще одна палата осталась. Там у нас Художница живет, - сообщила Алёна Федоровна, она никогда не говорила: "доживают свой век".
Ирина Алексеевна остановилась напротив двери и прочитала на висящей карточке диагноз и лечение: рак костного мозга, морфин.
- Она и двигаться уже не может, а все краски требует, а врач говорит, что если ей потакать, то она долго не проживет, ей нельзя двигаться. Иначе морфия придется больше расходовать, а, значит, другим меньше достанется. А Художница в ответ сказала, что не надо тратить на нее наркотик, все равно умру, мол.
"Пятнадцатая палата". Ирина Алексеевна знала, что норма расхода морфина на день всего 7 кубиков на 25 человек и 6 кубиков омнопона, если наступает агония. Филиппова постучалась.
Ирина Алексеевна удивилась, Художница оказалась совсем еще молодой девушкой, надо было посмотреть заранее ее возраст, и очень худой. Она была светловолоса и почти одного возраста с Ириной Алексеевной, которой исполнилось двадцать шесть. Художница полулежала на подушках и жестком матрасе, ее худое обтянутое кожей тело прикрывал халат и сползающее одеяло.
Медсестра поправила его.
- Меня зовут Ирина Алексеевна Филиппова. Я новая старшая сестра, и если возникнут вопросы и жалобы на произвол моих подчиненных, то вы всегда можете пожаловаться мне.
Художница рассмеялась: сухо, надрывно, несмешно. Она подняла заостренное лицо и посмотрела прямо в голубые глаза Ирины:
- Меня зовут Таня. Если у вас возникнут проблемы со служащими, то вы можете пожаловаться мне.
- Зачем бы мне жаловаться? У меня есть инструкции.
- А мне? У меня ничего нет, оглянитесь. Мне бы только красок и бумаги... - отвернулась Татьяна.
- Вы не можете двигаться... Вам будет очень больно, - пыталась объяснить медсестра.
- Не могу двигаться?! - зло и громко спросила девушка. И приподняла одну руку, затем вторую и сжала в два кулака, и посмотрела на медсестру.
- Простите, что обидела вас, я попробую сделать все что смогу, - Ирине Алексеевне было стыдно.
Художница обвалилась на койку и закусила губу, морфий обещали лишь на ночь. Может быть, если ее очередь. Ей бы красок... Она училась в художественной школе и любила живопись, все ее хвалили, но небо завидует одаренным, и Татьяна заболела. У родителей не было денег на лечение, и когда подошли последние стадии разменяли квартиру и отдали деньги, чтобы положить дочку в хоспис, но родители вскоре сами умерли, а о Тане заботиться стало некому, и всю свою пенсию по инвалидности она перечисляла на счет главврача, чтобы ее не выкинули.
Все это под чаек и самогон рассказала Ирине Алексеевне нянечка, единственный человек, которому было жаль больных и здоровых, которые не ведают, что творят. Ирина Алексеевна сама пригубила отнюдь не слабый чаек и сама расспросила о Художнице, и заодно о порядках здешнего хосписа.
Медсестры свою заведующую не любили, шушукались, старались пожаловаться, особенно, после того, как Ирина Алексеевна обнаружила лотерею в подсобке, где медперсонал разыгрывал, кому достанется морфия больше, кому меньше, а на ком сэкономить. Это оказалось пределом.
- Мстислав Юрьевич, вы прочитали мой доклад?
- Да, Ирина Алексеевна, - главврач поправил узкие модные очки и пока не лысеющие светлые волосы.
- И что? Все на месте.
- А должны быть где?
- В тюрьме! - не выдержала медсестра. - Уволить их следовало за такое халатное отношение. Зачем вы выписываете транквилизаторы, когда надо морфия больше давать! А не хватает морфия, почему же в Минздрав не пишите?
- А они жалуются на вас. Изменяете лечение, порядок дня, - прочел записку от медсестер и санитарок.
- Один раз позволила фильм посмотреть - и уже режим нарушен? - Ирина Алексеевна нависала темной скалой над столом Мстислава Юрьевича и не собиралась уходить.
- Да не в этом дело, вы не стали будить пациентов на ночной обход, им же надо колоть препараты через определенные промежутки.
- А то, что они не высыпаются и потом не могут долго заснуть - ничего? Ведь снотворные вы запретили. Валерьянка вряд ли их успокоит.
- С вами бесполезно говорить Ирина Алексеевна! Упертый вы человек. Действуйте по инструкции, которую выдал вам Минздрав, а в чужой монастырь со своим уставом не лезьте, - поднял голос главврач, он очень хотел избавится от этой противной женщины.
- Я честно выполняю свой долг.
- Я тоже, - в их битве победителя не будет.
***
- Я тебе краски и бумагу принесла, - сказала Ирина, протирая и обмазывая пролежни, высохшей от болезни девчонки.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать один, скоро двадцать два будет.
- И давно ты здесь?
- Пять лет. Я самый старый, наверно, пациент. У меня ремиссия была и ненадолго выписывали.
- А родители? - странно, что девочка такая неухоженная.
- Три года, как мама с папой устали от меня и к Богу дожидаться меня ушли.
- У тебя сейчас какая боль по шкале, я принесу хотя бы кеторолак? - медсестра заметила, что нога девочки конвульсивно поддергивается.
- Принеси... - смущенно ответила Таня.
Когда вкололи лошадиную дозу кеторолака стало полегче, и Художница спокойно улыбалась.
- Что ты будешь рисовать? - спросила Ирина.
- Не знаю. Я о многом думала. Мне учителя говорили: рисуй, что видишь.
- И что ты видишь?
- Небо, - слабо махнула кистью в маленькое окошко Татьяна. Из окна четвертого этажа было видно только небо.
Но каждый раз небо выходило разным. Даже в серую мрачную непогоду Таня рисовала синее-синее небо. Каждый раз это был новый оттенок. Какая палитра может быть у солнечного чистого неба? Ирина не знала, но у Тани получалось показать каждый раз новый оттенок, и, казалось, эта сине-голубая палитра бесконечна. Еще в ее картинах была одна особенность. Облако. Еле сжимающими кисточку перебинтованными скрюченными пальцами девушка аккуратно выводила облако. Объясняла она сестре так: что в небе всегда должны быть облака, иначе оно будет одиноким. Облака каждый раз оказывались в разных частях картины. Ирина Алексеевна не знала, как помочь пациентам, и сегодня она провела всю ночь с Таней, которой по жребию не досталось обезболивающего.
Но однажды Ирине повезло, ей пришлось помогать разгребать и заново подсчитывать итоговые расходы хосписа, а Мария Семеновна была не в духе из-за простуды и не могла никак сосредоточиться.
- А это что за графа ручкой написана? - поинтересовалась старшая медсестра.
- Ах, это. Не страшно, это я сама потом ввиду, - но Ирина, пока Мария Семеновна не видела, взяла свой телефон и сняла на камеру.
Она долго думала, что за приписные цифры рядом с государственными дотациями, пока одна из пациенток не попросила смущенно в долг сто рублей на конфеты, чтобы день рождения отметить, все-таки еще один год жизни.
- А вы сами?
- Да откуда у меня, все у вас.
- Что у нас?
- Ох, да ну тебя, нашла, кого просить, - пациентка плюнула и ушла.
- Да нет, стойте, вот, я вам еще торт куплю. Неужели пенсии такие маленькие, куда смотрят соцслужбы.
- Дык, туда и смотрят - нам в карман. Мы же здесь живем на пенсию. Вся дотация - вам врачам, сестренкам, чтобы лечили, лекарство давали, крыша над головой была, да похоронили не в общей могилке, как других.
- Я сегодня торт занесу. С чем хотите? - Ирине Алексеевне стало не хорошо, но она преодолела комок в горле.
- Шоколадный, знаю, что вредно, а когда еще попробуешь?!
Вечером женщина перематывала запись и вглядывалась в строчки, заметив нужные цифры напротив государственной дотации Татьяны. Так вот, куда уходит пенсия пациентов. Им не на что жить. И ведь, правда, Ирина Алексеевна видела новое только у тех пациентов, к которым все еще приходили родственники. У медсестры сжались кулаки. Она отошлёт копию записи куда следует, и лотерея прекратиться, и транквилизаторы закончатся, раз Мстислава Юрьевич не хочет внимать голосу разума. Но сначала она поговорит с ним, а туз придержит в рукаве на крайний случай.
Ее ночную вахту перебил тревожный звонок из палаты Художницы. Ирина поспешила к ней. Девушка вся дрожала, выдавала рваные звуки, пытаясь закричать от боли, ее руки искривились, стремясь обхватить себя. Ей было очень плохо, возможно, это агония! Только не это!
- Света! Света! - позвала на помощь дежурную санитарку.
- Что?! Ой, божечки... - посмотрела на пациентку дежурная.
- Принеси Омнопон! Два кубика немедленно!
- Без Мстислава Юрьевича нельзя! - уперлась женщина.
- Это приказ, срочно! Ай, отойди у меня самой ключи есть, - и Ирина Алексеевна побежала в лаборантскую, где хранили в холодильнике наркотические препараты.
Через час медсестра убаюкала ничего несоображающую Татьяну. А на следующий день ее вызвали на ковер к главврачу, Светлана вышла из кабинета.
- Вы сами вчера ночью без моих санкций или моего заместителя назначили два кубика. Два кубика Омнопона! Это полнедели нормы. На одного человека! - Мстислав Юрьевич кипятился, - Это подсудное дело я даже не знаю как оформить ваше злоупотребление! - впрочем, он знал, но намекнет Ирине вечером, когда все уйдут.
- Вы предлагаете мне уволиться?
- Вам сначала придется отработать недосдачу.
- Вам тоже, - пошла ва-банк Ирина.
- Что вы имеете в виду?
- У меня на вас есть тоже компромат, Мстислав Юрьевич. Вот, посмотрите запись с моего телефона, это только копия. Я сравнила приписные цифры с цифрами из архивов пенсионного фонда, вы забираете у несчастных их пенсию по инвалидности, аргументируя, тем, что она идет на их содержание. А родственники и пациенты молчат, потому что прекрасно знают, что это взятка. Я позвоню прокурору и в Минздрав, и в социальные службы, если вы еще хоть раз попробуете отнять деньги больных или разыграть морфийную лотерею! Все обезболивающие лекарства будут назначаться всем и во время. Мы поняли друг друга? Нам обоим терять не чего. Только разница в годах.
- Жаль, а я думал, что вы умная женщина, и откуда вас перевели к нам? - Мстислав Юрьевич хотел держать лицо, но оно медленно спадало, обнажая нервную бледность и капельки пота.
- А я сама пришла, - лицо Ирины Алексеевны не изменилось.
***
- Ты так и сказала ему, поставила ультиматум самому Мстюку?! - хрипло рассмеялась Художница.
- Мстюку?
- Ну да, его все так называют.
- А хочешь во двор, там тепло?
- Я же даже хожу под себя... - отвернула голову Татьяна.
- Есть другой способ. Ты забыла, что умеешь летать, - у Ирины был сегодня удачный и счастливый день, и она охотно дарила свою радость.
Медсестра подхватила легкую, как пушинку, девушку и, аккуратно обмотав одеялом, спустилась со своим кульком вниз. Ходячие пациенты расступались, а персонал только недовольно шипел, что Ирина Алексеевна может убить пациентку. Как можно убить того, кто умирает?!
Ирина специально закрыла одеялом Татьяне глаза, чтобы та не ослепла от яркого света, и уселась в тени старого ясеня, она откинула ткань.
- Вот смотри.
И девушка смотрела. Смотрела и плакала, потому что со смерти родителей никто так и не удосужился привести ее во двор, никто не заботился о ней. А теперь было столько впечатлений, что хватило бы на целую жизнь. На еще одну жизнь. Она чувствовала мягкий живот и бедра, на которых покоилась ее голова, и, отморгавшись, осмелилась поднять взгляд. Ее серые глаза смотрели жалобно и довольно, ведь сегодня сбылась ее самая заветная мечта. Она увидела настоящее Небо.
- Жаль, он не видит неба, - произнесла Таня. Ирина не стала уточнять про кого говорит ее пациентка или... друг?
- Отнесите меня обратно, пожалуйста.
Ирине тоже хотелось плакать, но она сдерживала себя. Сегодня ночью она позволила Тане не принимать снотворного, потому что она с уверенностью сказала, что должна написать картину. Снова небо. Последнее небо. Утром Ирина Алексеевна нашла Татьяну мертвой. В ее руке был рисунок неба с кусочком серо-белого облачка, напоминающего кудри волос, таких же, как у самой медсестры. Она взяла рисунок из мертвых рук и чемодан с другими рисунками неба, и только потом вызвала врача.
- Жаль, он не видит неба... А я вижу небо? - бормотала про себя медсестра складывая, подбирая рисунки, словно мозаику. И вот на сине-голубом фоне из разных оттенков облаков проявилось ее лицо...
- Боже мой... - Ирина заплакала, и ее слезы были дождем из серых и белых облаков сложившихся в ее портрет. Она скатилась вбок в своем кабинете, чтобы не размазать картины, и рыдала весь день, и посылала всех, кто приходил к ней, ссылаясь на плохое самочувствие.
На следующий день Ирина Алексеевна написала жалобы в прокуратуру и в Минюст, и в Министерство здравоохранения, приложив к ним копии с записи и детально изложив суть кражи пенсий пациентов, и специальное зажатие обезболивающих средств и их продажу родственникам пациентов. О себе она тоже написала признательное письмо.
Через месяц состоялся суд.
Только вот медперсонал не стал покрывать своего главврача и честно во всем сознался, подтвердив слова Ирины Алексеевны, как впрочем, не отрицая и ее вину.
Мстислава Юрьевича лишили врачебной практики и посадили на два года, а через десять лет он вернулся в знакомый хоспис с раком предстательной железы, где до сих пор, не прося повышения, работала старшая медсестра Ирина Алексеевна. Тоже изменившаяся и постаревшая. Ее оправдали, но лишили практики всего на полгода, а новый главврач позволил женщине вернуться на должность сначала простой медсестры, а потом снова повысил до старшей. И теперь Ирина Алексеевна возила в кресле-каталке своего бывшего работодателя по аллеям маленького парка, и он был благодарен ей, что по ее протекции его отправили не в дом для инвалидов, а в его бывший хоспис. Ему было стыдно, но стыд был какой-то притупленный, наверно, из-за морфия, который теперь давали всем по нужде. Он облокачивался на теплую женскую руку, так было ему хорошо.
- Жаль, вы не видите неба... - пробормотала медсестра.