Из воспоминаний моей мамы Воскресный полдень       Воскресный день начался, как обычно, но вскоре после завтрака мама сказала мне:       − Валя, треба сходить за утиными яйцами, я их пидкладу пид квочку.       − Мам, а утята выведутся под квочкой?       − А як же, аби яйця були хороши.       − А чему мы не разводим курчат?       − Бо вже позно заводити курчат.       − А чому поздно? − спросила я.       − Зараз вже кинец июня и краще пидкласти пид квочку утиные яйця. Бо не встигнуть вырости курчата до осени.       − А чему утята вырастут до осени, а цыплята ни?       − Бо утята жруть, як лопатою гребуть, ось и ростуть быстро. Вже за три мисяцы их можна ризати.       Мы только в 33 году, спасаясь от голода, переехали жить в Крым с Украины и поселились в совхозе расположенном на окраине Джанкоя. Поэтому мои родители разговаривали дома на языке, так как они привыкли, употребляя много украинских слов. Я уже росла в Крыму, ходила в ясли и детский сад, и вокруг люди говорили на русском языке, но в их речи часто встречались украинские слова.       Пока мама мыла казанки, я спросила:       − Мам, а крысы не поедят утят, как в прошлый раз?       − Сподиваюся, що не зализуть, я тепер нори забила глыною с битим стеклом. Хай тики сунуться тварюки, а там стекло.       Мы уже разводили утят два года назад. Утята быстро подросли и каждое утром мы выпускали их на речку, что текла рядом с нашим домом. Как-то утром мама пошла в сарай, чтобы выгнать утят, смотрит, а все утята лежат, а в углу сарая чернеет огромная нора. Мы подумали, что ночью пришли с речки крысы, их там в камышах водилось много, прогрызли нору и подушили утят. Я не ходила смотреть, мне было страшно и жалко утят, ведь мне тогда еще не исполнилось 7 лет. Мама потом сказала, что крысы только головки поели. Видать, самым вкусным для них были утиные мозги.       Потом я узнала, что тогда наших утят погрызла ласка или куница как у нас называли этого зверька. Именно ласки, которые обычно охотятся на грызунов, при обилии пищи выедают мозг. Сами ласки нор не роют, а поселяются в норах грызунов. Видимо речные крысы прорыли нору к нам в сарай и питались тем, что мы давали утятам, а потом уже по этой норе в сарай залезла ласка и подавила наших утят. Мы сильно тогда расстроились. Кормили, смотрели, надеялись на этих утят, и вот произошел такой несчастный случай.       С мясом и вообще с продуктами в предвоенные годы было очень плохо, и мы часто жили впроголодь, питаясь самой простой пищей. Семья у нас была большая, пятеро детей. Старшие братья и сестра ходили в школу, а младшему братику до войны еще и двух лет не исполнилось. Прокормить столько едоков не просто, а работал в совхозе только отец, а мама смотрела маленького Толика. Вот на зарплату отца мы и жили. В магазине из продуктов купить было абсолютно нечего кроме хлеба, да и тот завозили не всегда. Зайдешь в магазин, а там только конская упряжь висит, лопаты да косы стоят. Редко-редко когда завезут в магазин халву или конфеты "подушечки", так сразу очередь, все бегут в магазин и за час всё раскупают. Правда вино и водка в магазин завозилась регулярно. Промышленные товары в магазине сельпо можно было купить только в обмен на сданный сельхоз продукт. А где его взять, когда своего хозяйства нет? Как переселились мы в Крым, так все пытались свое хозяйство завести. Пробовали огород посадить возле дома, да неудачно. Мало того, что собственное хозяйство не поощрялось тогдашней властью, так в Крыму почти каждый год засушливый и без полива на огороде ничего не вырастает. Речка, что рядом протекала, почти пересыхала в засуху, да и много воды ведрами не наносишь, особенно когда ведер в хозяйстве у нас было, раз, два и обчелся. А тут всякие несчастья нас преследовали. То утят ласка подушила, то свинка сдохла.       Но не все наши старания были напрасными. За год до войны у нас подросла телка. Когда корова отелилась, появилось у нас молоко. Жить стало веселее. Мама стала носить в Джанкой молоко на продажу, чтобы копейку заработать, потому что зарплаты отца совсем не хватало. А там что эти гады делали. Ходят по рынку так называемые ветеринары, возьмут банку молока поболтают и смотрят: "А у вас молоко плохое, продавать нельзя". И тут же берут ложку пережженного ячменя, что пили вместо кофе и высыпают в банку. Все, продать молоко уже нельзя. Мать идет домой и плачет. Обидно ей. Хотела продать молока и купить каких-либо других продуктов или товаров хотя бы соли да мыла, а эти сволочи не давали людям торговать. Все боялись, как бы советские люди не разбогатели от продажи банки молока. В общем, вся наша предвоенная жизнь в совхозе под Джанкоем вспоминается как постоянный голод и мучения.       Дом, в котором мы жили, стоял отдельно и довольно далеко в стороне от поселка. Сам поселок состоял из нескольких разбросанных далеко друг от друга отделений, в каждом отделении улица из несколько домов, а между отделениями находились огороды, где выращивали овощи. Совхоз специализировался на выращивании овощей для ресторанов Сталинской железной дороги и назывался как-то очень сложно, а потому самого названия никто не помнил, и называли совхоз овощеводческим комбинатом.       Оказалось, что идти за утиными яйцами надо в одно из отделений совхоза. Не успела я уйти, как пришел отец и сказал, что проехал человек на бидарке и оповестил, − всех к полудню собирают на митинг, но по какому поводу собирают митинг, человек не сказал.       Примерно в километре от нашего дома располагалась барская усадьба. Здесь стоял большой дом, который сейчас занимало правление совхоза, а вокруг дома раскинулся парк. На одной из лужаек парка повесили на столбе репродуктор, установили скамейки и там проводились праздничные мероприятия и митинги, а по вечерам крутили кино. Перед показом кинофильма из репродуктора звучали веселые советские песни. В тот день видимо перед митингом из парка доносились песни. Как и в прежние дни часто зазвучала песня: "Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готовый". Мы так уже привыкли к этим песням, что совсем на них не обращали внимание.       Отец, мои старшие братья и сестра пошли на митинг. Мама и маленький Толик остались дома, а я пошла за утиными яйцами.       Был очень теплый летний день. Я шла по дороге босиком, стараясь идти ближе к обочине дороги, там, где толстым слоем лежала мягкая теплая пыль. Совхозные огороды сменились улицами поселка, потом снова начались огороды. Женщина, которая обещала дать утиные яйца, жила далеко он нас, а я еще в ту часть поселка никогда раньше не ходила, но, следуя четким указаниям мамы, вышла прямо к нужному мне дому. Вокруг типичного для тех мест сельского дома из самана, крытого красной черепицей тянулся забор из проволоки и кустарника.       Я подошла к воротам, постучала в калитку, но никто не вышел, хотя где-то за домом лаяла собака. Я еще несколько раз постучала. Но видимо дома действительно никого не было. Мне казалось неудобным возвращаться так далеко домой, не выполнив мамино задание. Поэтому я с полчаса постояла возле ворот, надеясь, что кто-то появиться, и никто из хозяев так и не пришел, да и улица была пустынна, и спросить о том, когда же появятся хозяева, было не у кого. Так ни с чем я пошла обратно домой. Уже потом я вспомнила, что по дороге туда и обратно я так и не встретила ни одного прохожего. А в тот момент на это обстоятельство я совсем не обратила внимание.       Пока я ходила, солнце уже перевалило за полдень. Мама и Толик спали в комнате, я не стала их беспокоить и вышла во двор. На пороге встретила старшего брата Диму, он как раз возвращался с митинга. Мне показалось, он чем-то обеспокоен. Дима прошел в хату, я пошла за ним. Он зашел в комнату взял табуретку поставил её посредине комнаты и сел. Мама от шума проснулась, увидела Диму и спросила: "Навищо вас вызывали?"       − Собрали всех у репродуктора, выступал Молотов, он сказал: "Началась война", − серьезно рассказал Дима.       Мама поднялась с кровати, опустила голову и тихо произнесла: "Що ж тепер буде?"       В один момент вся наша жизнь пошла кувырком. Сразу стали не нужными цыплята и утята. Мама даже не спросила, принесла ли я яйца. И я забыла, зачем и куда ходила в то утро. Поскольку все наши мысли приняли совсем иной оборот.       Уже через две недели в истребительный батальон мобилизовали отеца, через месяц Дима ушел с совхозным скотом на Восток, а вернулся уже из Берлина. Через два месяца мы оставили этот дом и бежали от бомбежек в село, что находилось далеко в стороне от Джанкоя.       Много позднее вспоминая тот случай, я поняла, почему никого не встретила на улицах в тот день, и почему никого не было в том доме, куда я ходила за утиными яйцами. В тот июньский полдень все были на митинге, и тогда для нас началась война.