Однажды ион натрия протиснулся между атомами, когда-то бывшими клеточной мембраной и вытолкнул наружу ион калия. В свою очередь ион калия толкнул обратно в нейронный канал другой ион натрия. Возник нервный импульс, который извлек воспоминание из давно умершего мозга.
В начале было слово, это слово "мама".
Прошло много времени и слово "мама" вновь сложилось из блуждающих ионных импульсов. Только в этот раз уже включился больший участок мозга. Теперь слово сопровождал блеклый ореол. Но большая часть серого вещества была мертва, и восприятие быстро исчезло, и снова наступила пустота, которую изредка пронизывали вспышки случайных ионных движений. Потом слово то возникало, то снова исчезало, но мертвый мозг ничего не воспринимал и не запоминал.
Однажды в мозгу возникло нечто новое, неприятное. Это восприятие потом возвращалось снова и снова, и уже, казалось бы, мертвое сознание вдруг вспомнило, что это слово "боль". Но когда боль отступила, и снова вернулось слово "мама", пробуждающееся сознание уже помнило эти два состояния. Восприятие двух состояний определило ощущение "Я".
Снова вернулось слова "мама" и я понимал, что это значит. Я сделал усилие, чтобы разогнать марево и вдруг отчетливо возник звон, и я сразу осознал, что это такое. Среди сиреневого тумана отчетливо проявилась чашка, в котором крутилась и звенела ложка, и я понимал, что это за предметы. Я даже точно знал, что там за туманом должен быть мой отец, который именно так стучал ложкой, размешивая сахар, но марево не расступилось. Хотел протянуть руки и смахнуть пелену, но не чувствовал рук. Видение снова распалось на рваный туман, в котором крутились, вспыхивали и гасли искры.
У меня появилась зацепка, и я принялся снова и снова вспоминать видение, стараясь раздвинуть границы. Отчетливо вспомнил маму, свои игрушки, дворнягу Жучку, смешного и нарочито неуклюжего робота Тишку. В моих видениях появились сначала блеклые, а потом все более насыщенные красками пейзажи из далекого детства.
Особенно часто мне виделась одна и та же картина. Я еще маленький, потому что земля близко. Я стою, обхватив мамины ноги в длинной цветастой юбке. Мне страшно, потому что на нас бросается злая соседская собака. Но мама подхватывает меня на руки, и собака исчезает из памяти. Всякий раз, вспоминая этот эпизод, я ощущаю, что такое страх, а потом меня охватывает спокойствие. Я хочу продлить это чувство, но дальше воспоминаний нет.
Но однажды в этой сцене мама куда-то исчезает, и я понимаю, что остался один в темноте большого подвала. Это соседские дети играясь закрыли дверь. В подвале сильно пахло землей и гнилыми овощами. Вдали виден слабый лучик света. Леденея от страха я на ощупь иду сквозь темноту. Теперь я вижу туннель, темноту которого острым ножом разрезает мой фонарь. Не хватает воздуха. Я задыхаюсь. Сильно пахнет горелой изоляцией. Мне надо спешить, но двигаться вперед мешают провода и сплетенные трубы. В темноте руки натыкаются на безжизненное тело. Луч высвечивает искаженное гримасой лицо человека. Его рот широко открыт, глаза кажутся выпученными. Вместо зрачков огромные черные дыры. Страшное разочарование охватывает меня. Во мне пульсирует мысль: "Надо успеть". Воздух кончается. Я стремительно погружаюсь в мутно-зеленую темноту. Ужас парализует. Зеленую мглу разрывает яркий свет. Это распахивается дверь подвала и в ярком сиянии возникает силуэт мамы. Становится спокойно. Мама теперь выглядит намного старше. Чуть прищурив глаза, мама спрашивает:
− Это очень опасно?
− Такая работа, − говорю я по возможности безразличным тоном.
Удар ногами о дно, чуть подбрасывает меня вверх и заставляет отчаянно бороться за жизнь. Перепуганный, изможденный выбираюсь на солнечный берег, где безмятежно веселиться детвора. Даже не научившись толком плавать, я решился на этот безрассудный прыжок с причала из-за соседской девчонки. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, видела ли она мой позорный прыжок. Но снова вижу столовую в доме родителей. Мама спрашивает: − Зачем тебе это надо Андрей?
Как само собой разумеющееся, вспоминаю, что меня зовут Андрей и поясняю:
− Переход на государственную службу хорош тем, что дает гарантии на будущее. А работа в корпорации дело такое... Сегодня у тебя все есть, а завтра остаешься ни с чем.
− Не уходи от ответа, сынок, − строго говорит мама.
− Меня выбрали, хотя желающих было много. Я не могу отказать, да и мне самому интересно. Хочу увидеть своими глазами.
Рядом появляется отец. Он кладет ложку на блюдце, приглаживает седые усы и размеренно говорит: - Ты Андрей сам решай как тебе лучше. На нас не смотри... Мы живем на земле, и ничего с нами не станется.
Я хватаюсь за последние слова: − Если у меня не заладится, то вернусь в село.
− Захочешь вернутся. Всегда рады, − теперь широко улыбается мать.
− Земля требует таких как ты, Андрей, привычных к сельскому труду, − говорит отец. − Не все так просто в нашем деле. Когда садить, когда полоть... − рассуждал отец. − А передать умение некому.
Вот такие дела... А люди из города...
− Из поселка для безработных, − поправляю я.
− Да. Те, кого жизнь выкинула. Поначалу им все дают... И дом, и участок, и инструмент тож дают. А ни головы, ни привычки к труду у них нет.
− Это все роботы виноваты. Людям от них нет места, − вставляет мать.
− Помнится, у вас тех роботов быстро вилами раскурочили, − усмехаюсь я.
− Роботы может и полезны, но не тогда, когда людям дорогу перебивают, - отвечает мать.
Отец продолжает: − Дорога тебе, Андрей, предстоит дальняя и долгая. Если такой твой выбор, то иди. Если понадобиться мы проследим, чтобы у Оли все было в порядке.
"У меня же есть дочь Оля!" - накатывает новое теплое воспоминание. Оля показывает чему научилась за время моей командировки. Баловство, танцы, пение и стихи. Затем она принялась играть с кошкой.
− Смотри, какая она красивая, − говорила дочь, теребя кошку, а та довольно мяукала, и томно закрывал глаза.
Кошка появилась в мое отсутствие. Я не знал, какая это модель и спросил: − А ты её кормишь или заряжаешь?
− Конечно, кормлю. Сейчас покажу.
− Ты её уже кормила?
− Кормила.
− Вот и хватит. Кошке нельзя много есть.
− А почему? − спросила Оля и сама же ответила: − У нее батарейка сломается.
Комната исчезла. Теперь половину звездного неба перекрывает серая стена. Человек в скафандре стоит перед стеной. Я через его плечо вижу шкалу прибора. В наушниках кто-то говорит: − Командир, реактор медленно разгоняется. Он не просто теплый, он уже светится.
− Не может быть, − удивился голос. − Температура еще не настолько высокая.
− Радиационное свечение, − поясняет другой голос. − Сколько там?
− На 500 бэрах переполнение.
− Ну вот! Вы долго там не крутитесь. Подключитесь и тикайте.
Пальцы плохо гнутся в толстых перчатках, а мне надо быстро набрать коды на клавиатуре, которую зеленый лазер рисует на стенке реакторного блока. Почему-то всякий раз выскакивает ошибка. Меня охватывает тревога, по лбу течет пот, попадает в глаза и сильно щиплет. Меня хлопают по плечу. В наушниках слышен веселый сиплый голос: − Не спеши. Это же просто радиация. Каких-то 30 бэр.
Передо мной размытая и сильно искаженная кабина корабля. Людей я не различаю, но слышу их голоса. Я знаю их, но не могу вспомнить имен.
− Мы потеряли управление над реакторами. Ходовой реактор медленно разгоняется, а корабль ускоряется. У нас в запасах для ремонтов не больше десятка метров, а выгорело более сотни метров кабелей и волоконных линий. Что будем делать?
− Молится.
− Жду реальных предложений.
− Надо восстановить подачу энергии. Иначе через пару суток мы замерзнем.
− Это еще полбеды. Мы теперь так и будем вечно лететь к черту на кулички.
− Прежде реактор разгонится и нас просто размажет по вселенной.
Гибель от взрыва ужасает меньше, чем перспектива затеряться в космосе. Наш корабль улетел так далеко и разогнался столь быстро, что если мы не затормозим его полет, то никто в ближайшее столетие нас точно не догонит. Накатывает горечь.
− Увидеть Сатурн и умереть, − с тоской говорю я.
− Снова моя квартира. Оля спрашивает: − Папа, а Сатурн это тоже планета?
− Да. Это такая большая планета. Она особенная.
− Чем она особенная?
− У неё такие... широкие кольца. Вот смотри, − я беру с пола мячик и пробую показать на нем кольца. − Нет, тут плохо видно.
Я раскрываю над столом объемный снимок планеты.
− Сатурн смешной... такой деловой, как будто он надел шляпу, − и тут же Оля задает следующий вопрос:
− Папа, а Сатурн далеко?
− Сейчас покажу. Пусть здесь будет Солнце, − я кладу мячик на пол. − Вот сюда на расстоянии одного шага от Солнца мы поместим Землю, на который мы живем. − Я отмеряю шаг от мячика и усаживаю на полу куклу.
− А Сатурн здесь? − спрашивает Оля, стоя в двух шагах от меня.
− Нет дальше... − Только тут я понимаю, что не смогу сделать и пяти шагов как упрусь в стену. А от куклы до "сатурна" следовало сделать аж восемь шагов и еще полшага. Пока я беспомощно верчу головой и думаю, как лучше выйти из этой ситуации. Дочка отступает на два своих шага назад и спрашивает:
− Здесь?
− Да примерно здесь, − приходится соврать.
− Ну, тогда это не далеко. Значит, ты не надолго улетишь, − уверенно говорит Оля. − Папа, а сейчас можно посмотреть на Сатурн?
− Да вот же, − не поняв, чего хочет дочь, и указываю на интерактивный стол.
Оля топает ножкой. − Я хочу увидеть Сатурн на небе.
Мне идея не очень нравится. Я опасаюсь, что слабая звездочка вызовет у дочери разочарование. Но я так редко бываю с ней, что соглашаюсь на ее каприз. Уже начиналась осень, и вечером было прохладно. На небе, подсвеченном огнями города, звезды едва виднелись.
− Сатурн такой, как звезда, − разочарованно говорит Оля. − А почему не видно кольцо?
− Потому, что кольцо видно только в телескоп.
− Мама! Мама! − вдруг Оля помчалась в комнату. − Иди скорей! Папа показывает Сатурн!
Вспоминаю, что мою жену зовут Надя.
Супруга в прихожей еще не раздевшись, сразу спрашивает: − Что ты решил насчет проекта? − не дожидаясь ответа, эмоционально продолжает: − Что тут думать. Надо соглашаться.
− Ты сначала спроси, сколько продлится полет.
− Хорошо. И сколько продлится полет? − явно выражая нетерпение, спрашивает Надя.
− Два года подготовки, а потом еще восемь лет полета.
− Восемь лет... Так долго? − удивленно бормочет Надя. Её взгляд отражает замешательство. Помолчав, Надя спрашивает: − Но почему так долго?
− Сатурн очень далеко.
Но Надя казалось, не слушает. − Андрей, я тебя не понимаю. Мы и так висим под постоянной угрозой выселения, а здесь международный проект, - тараторит жена.
Я ее перебиваю: − Дорогая! Это же мне летать в космосе целых восемь лет!
Жена пожимает плечами, и презрительно кривит губы: − По-твоему, прожить остаток жизни в гетто для безработных лучше? Ты о нас с дочерью подумай! Твое участие в проекте − гарантия ее будущего. Мы не хотим жить в старых домах рядом с убогими людьми. И там совсем ничего нет, только полно тараканов, мышей и пауков, − губы жены снова скривятся в брезгливой гримасе.
− Гетто нам не грозит. Мы всегда уедем к моим родителям.
− В деревню поедешь сам. Навоз месить я не буду, − отрезает жена.
− Иди сейчас, а то мы его потеряем, − топает ножкой Оля.
− Да никуда Сатурн не денется, − раздражено отвечает супруга.
− Там много звезд.
− Иду я! − восклицает Надя. − Вот неугомонная.
Мы выходим на балкон и я объясняю, где находится планета. Но Надя ни как не может понять, какая же из звезд и есть Сатурн.
− Ну, как же ты не видишь! Вот Сатурн! − восклицает Оля. − Вот та белая звездочка!
− Не кричи, у мамы глаза не привыкли к темноте, − строго говорит Надя.
Я отчетливо вспомнил, как старался показать нужное направление вытянутой рукой, а потому обнял жену сзади за плечи и прижался так, что носом погрузился в её волосы. Я с удовольствием ощущал теплоту и упругость ее тела. А еще на свежем воздухе по-особенному сильно привычно по-домашнему пахли волосы. Это был какой-то смешанный запах женщины чего-то вкусного. Хотя до разлуки еще было два года, мне стало безмерно грустно. Я думал, что далекий Марс находится всего в полушаге от Земли. Юпитер в четырех шагах. Только тут по-настоящему, чувствами осознал, как далеко мне предстоит улететь. Тогда в сознании поселилось тревожное предчувствие. Но тогда я его отбросил. Пусть это опасно, но мне предстояло совершить удивительное путешествие, где будет интересная работа, а в конце слава одного из первооткрывателей Вселенной.
− Хватит фантазировать. Как быстро восстановить связь с реакторным отсеком? - снова я слышу разговор в кают-компании корабля.
− Можно отрезать всю среднюю часть корабля. Тогда понадобится меньше кабеля.
− Но там же отсеки с нашими запасами?
− Потом технический отсек как-то притулим сбоку корабля.
− Все это возможно, но долго. У нас всего несколько часов и нет энергии.
− Тогда надо выдрать откуда-нибудь системный модуль и подключить его напрямую к платам управления реактором, − я знаю, что эти слова принадлежат мне.
− И как ты это представляешь? Будешь в скафандре сидеть возле реактора и вручную программировать?
− Для начала удастся хотя его бы заглушить.
− Это избавит от взрыва, а дальше?
− Мы заменим сгоревшие кабеля наружным каналом лазерной связи, − предлагаю я.
− Где ты возьмешь необходимые детали?
− Там же где и системный модуль. Придется что-то разобрать, − отвечаю я.
− Я даже знаю, что ты разберешь. Но как же мы будем связываться с Землей?
− Посредством старой радиосвязи, − поясняю я.
− Это значит медленно и без видео.
− Да немного быстрее, чем азбукой Морзе, − говорю я.
Слышен нервный смех, который перебивает обиженный голос: − Без видео я не смогу нормально общаться с женой и сыном.
Мне тоже становится тоскливо от осознания того, что наш отрыв от Земли только увеличивается.
Я чувствую теплый ветер, запах полыни и стрекот цикад. Недалеко гудит взлетающий самолет.
− Папа, зачем ты летишь на Сатурн?
Не хватало еще слез и истерики. Стараюсь отшутится: − Я хочу увидеть Сатурн.
− А разве ты его не видел на снимках?
− Я хочу его хорошо рассмотреть.
− Тебе мало телескопа и ты хочешь рассмотреть его в микроскоп? - дочь удивляет меня своими познаниями.
− Не приставай к папе с глупыми вопросами, − говорит Надя дрогнувшим голосом. Я чувствую, как она нервничает.
− Ни какой это не глупый вопрос, − капризничает Оля.
− Я потом тебе расскажу, − как можно ласковее, говорю я. − По видео связи.
− А! У нас будет видео! - радуются дочь. Хорошо, тогда я все-все буду тебе рассказывать, а ты рассказывай мне все про Сатурн.
− Ты обещал мне робота Тишку дать поиграть, − говорит соседская девочка, стоя у наших ворот.
− Я его разбирал. Он теперь хромает и мне мама не разрешает, − оправдываюсь я.
− Вот ты какой. Обещал и не сделал. Я теперь с тобой не буду дружить.
Тесная капсула. В одном иллюминаторе висит Сатурн. "Оленька, Сатурн, когда его видишь своим глазами, такой великолепный. Неописуемое зрелище. Все же здорово, что осваивать дальний космос мы начали не с Юпитера. Юпитер он какой-то грозный, а Сатурн величавый и прекрасный. От него исходит магическая сила. Кажется, он манит к себе", − я вспомнил одно из писем к дочери.
В другом иллюминаторе вижу низко над серо-черными скалами пояс Ориона. Я попеременно смотрю то на монитор, то на пояс Ориона. Там должна всплыть из-за горизонта новая звезда. Время давно вышло, но на экране только мигает транспарант "Нет связи". Но я не верю, что случилось что-то непоправимое. Нельзя поверить в то, что ты остался один на спутнике Сатурна в более чем тысячи миллионах километров от Земли.
Тяжело дышать. Но не так как тогда в дырявом отсеке. Воздух есть, но его одновременно и нет. Мигает индикатор давления кислорода. Но у меня уже давно нет сил, чтобы поднять руку и повернуть вентиль. Я и так знаю, что он пуст. Полулежа в кресле, смотрю на пояс Ориона. Три звезды расплываются, превращаются в пятна и сливаются в одно. Понимаю, что это конец. Обидно, что я увидел голубой Сатурн, но так ничего и не сделал из того, ради чего летел сквозь миллионы километров пустоты. Еще обидно, что никогда не вернусь на теплую, ласковую, зеленую Землю, где остались мои родные. Я вижу темный подвал и пятно света далеко впереди. Почему-то я еще верю, что как в детстве мама меня спасет от темноты и одиночества. Но понимаю, что я увидел Сатурн и умер.
Однажды в картины памяти ворвался какой-то белесый свет и стер воспоминания. Я понял, что этот свет извне. Постепенно свет распался на темные и серые пятна. Присмотревшись, я увидел ангела в образе симпатичной девушки, одетой во все белое. Сложилась четкая мысль: "Я в раю". Девушка-ангел приблизилась, но изображение расплылось и исчезло. Приступ отчаяния, что ангел исчез навсегда, сменился одиночеством среди меняющихся картин памяти.
Ангел вновь появился, и я услышал неясные звуки. Теперь эти звуки слышались извне. Потом ангел защебетал на незнакомом мне языке и рядом появился пожилой мужчина с седой бородой в светлом балахоне. "Это и есть Творец?" − удивился я. Творец и ангел растаяли в белесом пространстве. Снова мне осталось только плыть по волнам памяти.
Однажды девушка-ангел наклонилась и посмотрела мне в глаза. Теперь я отчетливо увидел ее лицо. Собрав силы, я попробовал пошевелить губами. Язык! Оказывается, у меня есть язык, и я могу им даже провести по внутренней стороне губ. Пока я осваивал простейшие движения языком и губами, девушка исчезла и снова установилась тишина.
Когда рядом снова послышался уже знакомый шелест одежд моего ангела, я пробовал заговорить:
− Кт... и... в... − девушка наклонилась надо мной улыбнулась и снова исчезла.
Я по-прежнему не мог повернуть голову и осмотреться, но теперь прямо передо мной висел большой 3D−экран, на котором постоянно менялись красивые пейзажи и узоры. Звучала приятная музыка.
− Кто вы... где...? − снова спросил я у девушки.
Она снова божественно улыбнулась и сказала, четко выделяя каждое слово на понятном мне языке:
− Меня зовут Аня. Мы в институте медико-биологических проблем.
− Аня, − с усилием повторил я.
Я хотел еще о многом спросить, но девушка решительно оборвала разговор:
− Вы устали. Отложим вопросы на следующий раз.
Я действительно почувствовал свой тяжелый язык, которым мне с трудом удавалось ворочать во рту. От усталости я сразу впал полудрему, но проснулся, когда снова услышал шаги и незнакомый голос произнес: − Как тут наш пациент?
В поле моего зрения появился тот самый бородатый человек, которого я принял за Творца.
− Уверенно может произнести пару слов, − ответила Аня.
− Хорошо. Пусть разрабатывает моторику.
Ободренный словами доктора я собрался силами и спросил:
− Где моя семья?
− Скоро все узнаете, − сухо ответил доктор и провел ладонью в воздухе. На экране стали меняться какие-то картинки, графики. Появилось объемное изображение головного мозга, в котором вспыхивали звездочки.
В последующие дни Аня мучила меня специальными упражнениями для развития речи, а я старался разговорить Аню своими вопросами, но она всякий раз отвечала, что скоро со мной встретится комиссия, которая мне все объяснит. "Похоже, я для них просто научный объект", − грустно думал я. До сих пор я не чувствовал ни своего тела, ни даже биения сердца или дыхания. Я только мог моргать, с трудом открывать рот и шевелить языком. Все было не так, как в состоянии комы. Тогда я чуть не погиб, когда вытаскивал товарища из разрушенного взрывом отсека. Но в состоянии комы я не только слышал голоса и даже понимал, что происходит, но чувствовал свое тело, как будто зажатое в тесном пространстве.
Наконец наступил этот день. Я понял это по особо торжественному выражению лица Анны.
Подошел доктор и переключил монитор. На экране появилось несколько окошек, в которых я видел лица мужчин и женщин.
− Это члены комиссии из комитета по освоения космоса. Они зададут вам несколько вопросов, − пояснил доктор.
− А на мои... они ответят?
− Безусловно?
− Я хочу видеть свою семью.
− Это не вопрос, а просьба, − заметил доктор, и жестом передал слово членам комиссии.
Мужчина с круглым лицом, который занимал окошко в центре, представился верховным комиссаром и спросил: − Вы помните, как проходил ваш полет.
Постаравшись привести в порядок воспоминания я ответил, что многое помню.
− Это хорошо. Почему в нарушении инструкций вы один оказались на Гипероне?
Мне сразу не понравилось, что меня и моих товарищей в чем-то обвиняют, но я не стал возражать и как можно просто пояснил:
− Роботы ошибались или не справлялись с заданиями. Часто приходилось высаживаться на спутник. А экипаж был всего... − я замялся. Меня смутило то, что не мог сообразить, сколько нас было. Четверо или пятеро. Или в начале пятеро, а потом четверо. Так и не вспомнив, я продолжил: − Для одного пилота на борт можно было взять больший запас воздуха, что позволяло дольше работать. По ходу экономилось топливо при взлетах и посадках.
Мужчина кивнул удовлетворенный ответом.
− Почему роботы не справлялись? - спросил он снова.
− Наверно потому, что роботы были еще древние с мозгами на полупроводниковых кристаллах, − вмешался разговор один из мужчин.
Меня удивила характеристика роботов, но я пояснил:
− Роботы ломались, застревали в трещинах, улетали с поверхности или работали слишком медленно. Мне приходилось садится на Гиперон, чтобы на месте вносить коррективы.
− Что могло стать причиной катастрофы корабля в системе Сатурна? - спросил комиссар.
Я удивился и сказал, что не понимаю, о какой катастрофе идет речь.
− Похоже, он не все вспомнил, − предположила женщина неопределенного возраста и необычной укладкой волос. - Не стесняйтесь и расскажите все что помните, − вкрадчивым голосом сказала женщина.
Я стал рассказывать, что помню последние работы на стройке и то, как вернулся в модуль и ждал корабль, который так и появился из-за горизонта. Дальше память почему-то переключалась на случай, когда я остался в подвале, из которого нет выхода. Потом вспомнил, маму, которая должна была меня спасти, но не спасала от злой собаки. Мучительно обидно вспоминалось сцена прощания, когда я обещал жене и дочери вернутся. Дальше всплывали тяжелые сцены, как я задыхался в разрушенном отсеке. Мне стало так тяжело, что все поплыло. Я еще слышал вскрик Ани, и дальше наступила темнота.
Прошло несколько дней. Врач решил, что я готов к продолжению допроса в режиме телеконференции.
− Что произошло с вашим кораблем? - спросил комиссар.
− Не знаю. Я ждал, когда после очередного витка он выйдет на связь... Но корабль так и не появился. Но почему вы ничего не знаете?
− Связь прервалась неожиданно. Мы надеялись, что вы расскажите нам.
− Разве корабль не нашли?
− Мужчина покачал головой: − Наши автоматические станции обследовали всю систему Сатурна, поверхность Титана и зону колец. Мы искали даже в поясе Койпера, но корабль бесследно исчез. Мы подумали, что по какой-то причине корабль сошел с орбиты и упал на Сатурн.
− Но это почти не возможно. Я не могу сказать уверено, но у нас практически не было топлива, чтобы совершить такой маневр... − Неожиданно вспомнилась фраза и давно прочитанной книги: "Кок Томас Магридж точит нож на юнгу Хэмпа Ван−Вейдена". Следом пришла мысль: "Томас Магридж мог вогнать нож в спину. Но он этого не сделал, его же изолировали. А если сделал? Он обезумел и хотел убить. Нет, он просто не хотел умирать в пустоте", − думал я, не совсем понимая, но зная, что это как-то связано с моей историей.
Тем временем комиссар удивленно спросил: − Почему у вас было мало топлива?
Вопрос меня озадачил не меньше, чем бесследное исчезновение корабля.
− Вы не знаете? Из-за аварии на подлете к Сатурну мы потеряли много топлива. Поэтому с трудом вышли на орбиту. Но вернутся на Землю уже не могли и вынуждены были строить мини завод для производства топлива на Гипероне.
Комиссар замялся, потом пояснил: − Часть информации о вашем полете не сохранилась.
− Не понимаю. Почему нас искали автоматы? Разве вторая экспедиция не прилетела?
− Увы. К этому времени уже начался кризис. Потеря связи с вашей экспедицией привела к тому, что возобладало мнение скептиков.
От нехорошего предчувствия меня обдало холодным потом.
− И сколько лет уже прошло?
Члены комиссии зашевелились, некоторые переглянулись, а женщина, она, похоже, была психологом, сказала: − Думаю ему можно сказать.
Комиссар начал издалека: − Дело в том, что вслед за кризисом на Земле случилась глобальная информационная война.
− Восстание роботов? - предположил я.
− Нет. Воевали люди посредством информационных технологий. Вместо танков, самолетов и солдат на поле боя уничтожалась информация, носители данных и те, кто работал в этой области. Человечество лишились многих знаний и технологий, и было отброшено к середине 20 века. Нам пришлось заново создавать компьютеры, но уже на молекулярных структурах. Мы потеряли почти все атомные технологии. Отсутствие мощных источников энергии не позволяет нам посылать в дальний космос пилотируемые корабли. Доставка вашего модуля с орбиты Сатурна явилась для нас сложной технической задачей. Хотя мы еще на Гипероне срезали все лишение. Часть сведений, в том числе и о вашем полете, все еще хранится на разных носителях, но нет работающих приводов и нет программ, которые могли бы вытащить эти данные. Мы очень на вас рассчитываем. Вы ведь были борт-программистом. Когда привезли ваше тело, то был один шанс на миллион, потому что все предыдущие опыты оканчивались неудачей. На восстановление вашей памяти мы потратили почти десять лет кропотливой работы.
Все сказанное как-то не воспринималось моим сознанием. Я только понял, что прошло много времени.
− Так сколько же?
Наступила пауза. Видимо никто не решался ответить. Наконец женщина сказала:
− Прошло чуть больше ста лет.
Ее слова ошарашили меня, и я долго не мог прийти в себя.
− А моя семья?
− Ольга Андреевна пока не знает, что вы живы.
Имя и отчество дочери ввело меня в легкий ступор. Мысли разбежались.
− А Надя? - наконец мне удалось сформулировать следующий вопрос.
− Ваша жена была программистом и воевала на той войне. Сожалею. Она погибла.
После всего прошедшего со мной эта весть почти не вызвала эмоций.
− Как это произошло?
− Применяя логическое оружие, противники старались уничтожить всех программистов.
− Черт! Они наверняка использовали Интернет вещей.
− Не только. Но давайте лучше поговорим о последних днях на Гипероне. Удачей явилось то, что вы все это время находились в модуле, в котором реактор поддерживал оптимальную температуру. Важно, чтобы ваша память полностью восстановилась. К примеру, вы помните, что такое ассемблер, си плюс, винт, дрова, клава, фича или баг?
− Да я знаю, что означают эти слова.
− Чудненько, − комиссар даже потер от удовольствия руки.
− Вы сказали, что десять лет восстанавливали мой мозг? Это как?
− Нанороботы сначала очистили кровеносные сосуды, потом реставрировали стенки сосудов и сами нейроны.
- Если с нейроны были повреждены, то, как же сохранилась моя память?
− Память записывается в молекулярных орбиталях. Чисто квантовый механизм. Пока молекулы находятся на своих местах, сохраняется и память. Но чтобы её активировать, надо восстановить и оживить нейроны. У вас очень удачно произошло охлаждение. Избыток воды в клетках при замораживании разрушает их. А мы нашли ваше тело в состоянии сильного истощения и обезвоживания. Кстати, почему так получилось? − спросил комиссар.
− У меня с собой была только пара порций сухого пайка. А провел я в модуле больше двух месяцев. Последние дни совсем без воды.
− Вода же была на базе.
− У меня не было сил за ней ползать.
− У вас в желудке нашли куски изоляции. Откуда они.
− Я не помню. Может, от голода жевал изоляцию. Еще ел лекарства из аптечки.
− Интересно, − вдруг вступил в разговор доктор. − И что вы съели из лекарств.
− Только то, что содержало глюкозу.
− Похоже, среди лекарств, которые вы съели, случайно оказался протектор, который помог законсервировать ваш мозг и сохранить память. Вы не помните, что было у вас в аптечке? − спросил доктор.
− Откуда?
− Мы это выясним, − пообещал комиссар.
− А что с моим телом. Я его не чувствую.
− Ваше новое тело уже почти готово. А от старого остался только мозг, − пояснил доктор.
− Но я же вижу и говорю.
− Это всего лишь интерфейс.
− Похоже я у вас первый подопытный кролик.
Доктор кивнул и пояснил: − Не первый. Но единственный успешный. Мы долго искали нужный протектор. Вам он достался по воле случая. Если спустя почти столетие удается восстановить память, а тела мы уже давно научились выращивать, имея только образец ДНК, то это открывает невероятные возможности.
− Я понял. Вы сможете замораживать мозги по моему методу и отправлять их в очень далекий космос, а там уже размораживать и засовывать в новые тела. Так можно долететь до звезд.
− Дело не только в освоении космоса. Реставрация мозга дает людям бессмертие, − торжественно произнес доктор.
− Получилось, что Сатурн надо было увидеть, чтобы стать бессмертным.
− Вы это о чем? − удивился комиссар.
− Просто воспоминания, − и от мысли, что я все же выполню данное дочери обещание, мне стало легко и тепло на душе.
|