Покосившаяся калитка так заросла одичавшей малиной, что вряд ли можно было ее открыть. Ее и не открывал никто. Все, чтобы зайти во двор, пользовались воротами, отворяли одну створку и заходили. Никому не приходило в голову мало-мальски привести в порядок запущенный двор Стекловых - ни Гарьке с Женькой, ни вечно занятой Лене, а уж бабе Ане и подавно оно было ни к чему.
Рядом с калиткой, прикрученный к штакетнику толстой проволокой, висел почтовый ящик. Всегда висел, сколько Гарька его помнил. Только теперь к нему тоже было не подойти - из-за малины. Да он и не нужен был, этот ящик. Много лет уже не бросали в него ни писем, ни газет. Кто сейчас их пишет, письма эти? Есть телефон, можно позвонить. А газеты и журналы они покупали на почте. Или Лена из города привозила. А если что-нибудь им все-таки пришлют, то почтальонка тетя Марина зайдет во двор и положит это "что-нибудь" на крыльцо.
Гарька глазам своим не верил, но готов был поклясться, что в почтовом ящике лежало письмо. Сквозь волнистые прорези в рыжей от ржавчины стенке ящика проглядывала белая бумага.
Странно. С чего бы это тетя Марина полезла сквозь колючую малину? И ему, Гарьке, так или иначе, придется лезть - надо же посмотреть, что там... Он так и сделал, не откладывая. Откинул металлическую крышку - она скрипнула, и на руки насыпалась рыжая труха. И выскользнул белый конверт.
Письмо было адресовано Стеклову Игорю. То есть, ему, Гарьке. И написал его, судя по подписи, Женька. Брат. И почерк вроде его. Как это понимать?..
Гарька разглядел дату на штемпеле - когда отправлено. Получается, что три дня назад. Штемпель городской. Но это же полная ерунда. Три дня назад оба они, и Женька и Гарька, были тут, в Степановке. Да и с какой стати Женька стал бы писать ему письма?
Только Лена могла это письмо отправить. Но почему тогда оно - от Женьки?..
Гарька разорвал конверт и вытащил письмо - целый тетрадный лист, исписанный мелким почерком. Ничего себе. Брат, вообще-то, писать не любит. Пошутить решил? Так и есть, наверное. А Лена, значит, подыграла, отправила!
Они раньше так делали, с папой. Писали друг другу письма. Они оба были как будто капитаны кораблей, и писали друг другу про то, как найти клад на далеком-далеком острове. И грусть уколола на мгновение - оттого, что брат и Лена решили поиграть с ним так, как когда-то это делал папа. Но только на мгновение.
Гарька широко улыбнулся, и стал читать. И еще несколько секунд он продолжал улыбаться, хотя уже ясно было, что улыбаться тут нечему.
Потом он сел прямо на землю и перечитал еще раз. Нет. Женька не стал бы так шутить. А Лена - и подавно...
-Ох, сиротинушки! - вздохнула баба Аня, добавляя каждому каши на молоке. - Вон, оба - кожа да кости, в чем душа держится!
Баба Аня - соседка. За ними, за Гарькой и Женькой, она вроде как присматривала. Больше за Гарькой, конечно.
-Зато кости крепкие. И вообще, бабань, это у нас конституция такая, - привычно возразил Женька.
Бабу Аню удобно было величать бабаней - тут и имя, и, с другой стороны, ласковое прозвище. И пшенную кашу на молоке она варила удивительно вкусно. Поди-ка заставь братьев Стекловых есть молочную кашу! А эту - ели.
Только бы еще она, баба Аня, перестала вздыхать и охать! Но она не переставала.
-Тоже мне, кости... Конституция... Кости - они и есть кости! Впрочем, папаня ваш, царство ему небесное, тоже худощавый был, а крепкий. Все равно не дело - взвалили двоих детей на девку незамужнюю. За ней самой пригляд нужен. Сколько ей, Ленке - двадцать пять?
-Какие же мы дети, бабань? - опять встрял Женька. - Мы уже, гляди, какие взрослые!
-Ну, ты-то ладно еще, - баба Аня махнула рукой и принялась споро собирать посуду. - Хотя, что это за возраст - дурь пока одна. А вот этот-то - дите дитем, как ни крути!
Ну, да. Гарьке было только десять.
-И как же можно-то, помереть, и детей оставить. Это по-людски разве... - бормотала баба Аня из-за стенки, тихо совсем, но они хорошо слышали.
Получалось, что родители виноваты, не должны были умирать. Правильно, не должны. Нельзя им было уезжать из дома тогда, ранним воскресным утром, чтобы столкнуться с тем проклятым самосвалом! Но ведь не виноваты же они...
-Все равно, целый день ее, небось, дома нет. Девка она шебутная, я знаю, а тут - дите. Может, и правда, в интернат хорошо бы? Там все ж пригляд какой-никакой, и накормят вовремя...
-Бабань, не надо интернат! - внушительно сказал брат, вылезая из-за стола и между делом щелкая Гарьку по затылку. - Все у нас путем, бабань. Решили ведь уже. И с Леной все хорошо.
В другой раз Гарька, извернувшись, непременно дал бы Женьке сдачи - за этот щелчок по затылку. А сейчас нет, не хочется. Может быть, потому не хочется, что брат вот так сказал сейчас: "Не надо интернат!"
И еще то письмо...
-Да, такая была оторва-девка, а ведь не сдала дите в казенный дом. Молодец. Что в нем хорошего, в казенном-то? И в Америку в эту не поехала. Может, и к лучшему - целее будет. Тоже боязно, одной-то, в Америку! Ну, а дите воспитать - что ж, мир не без добрых людей. Раз такая судьба выпала - что ж...
Речи бабы Ани меняли полярность со скоростью невероятной - не уследишь. И почему это Лена "оторва-девка", тоже было как-то неясно.
Папина сестра Лена была веселая, красивая, с тяжелым узлом из русых волос на затылке. Когда-то, Гарька еще совсем маленький был, она рассорилась со всей семьей и уехала. То ли вышла за кого-то там замуж, то ли не вышла, и ребенка, кажется, родила, и случилось с ним что-то, а может, и нет. Гарьку в эти дела и раньше не посвящали, и теперь, разумеется, не собирались. Все равно, она классная была, его тетя Лена. Хотя, какая она тетя! Теть Гарька всегда представлял себе как-то иначе.
А Америка... Так получилось, что уже должна была Лена уезжать на какую-то там стажировку в американский город Чикаго, но тут погибли мама с папой, и... Короче говоря, никуда она не уехала. Они стали жить втроем. Лена оформила все нужные документы, и строгая тетка из районо больше не говорила, что Гарьку нужно отправить в детдом, потому что он сирота.
Он привык. Он научился жарить картошку и яичницу. Он многому научился, и учительница в школе перестала его жалеть и рассказывать чьим-нибудь мамам, что он брошенный и запущенный ребенок.
Говорили, что у Лены хорошая работа и хорошая зарплата, и это было здорово, наверное, но ее, Лены, действительно не было дома с утра и до позднего вечера. И к этому он тоже привык. Это все ничего. И то, что здесь, в деревне, так скучно и не с кем пойти на речку - тоже пережить можно. Женька, похоже, влюбился в соседскую Олю, все время с ней где-то пропадает, а Гарьке от этого, конечно, никакой радости, но ладно уж...
Все бы ничего, но это письмо! Никакая это была не игра. Так не играют.
Он подкараулил Женьку в сенях и сунул ему письмо и конверт. Тот сначала хотел отмахнуться, но стал читать, и побелел весь, глаза даже заледенели:
-Это что еще за дребедень? Ты где это взял?!
На первый взгляд - самое обыкновенное письмо. Даже хорошее. Будто бы Женька, и никто иной, пишет, что приедет с мамой через неделю, передает привет папе, еще - что-то про лески и рыболовные крючки, а в конце - список книг из двадцати пунктов, Гарькино задание по чтению на лето. Гарька потерял этот список в самом начале июня, но большую часть он помнил. Да, именно это им и было задано.
Брат скрупулезно исследовал письмо, конверт, штемпели на конверте.
-Выясню, чья работа... не знаю, что сделаю...
Ничего он не выяснил. Посердился, и забыл.
Через неделю Гарька опять заметил сквозь ржавые прорези белую бумагу - в почтовом ящике лежало письмо. Он осторожно подобрался, раздвигая малиновые плети, сначала просунул пальцы и потрогал конверт, потом достал.
Это письмо было адресовано Стекловой Екатерине Васильевне. Маме. А отправлено оно было шесть дней назад аж из Харькова, отправитель - Петренко. Гарька наморщил лоб, вспоминая...
Кажется, такая фамилия у маминой подруги тети Вали. Все верно, она любила писать письма, она одна писала маме, даже когда решительно все родственники и знакомые перешли на разговоры по телефону. Тетя Валя совершенно точно знала, что...
Гарька подержал письмо в руках, и бросил обратно, посмотрел - конверт упал так, что его было совсем не видно сквозь прорези.
Он помнил о письме весь день, а поздно вечером подошел, проверил - конечно, оно лежало в ящике. Баба Аня звала его пить парное молоко, было слышно, как за забором, в беседке Женька бренчит на гитаре, поет что-то для своей Оли, а она то и дело смеется. А Гарька стоял и трогал толстенький конверт - письмо, адресованное маме.
Наутро письма не было. Жизнь кругом шла, как обычно, только письмо - было, и пропало.
Еще через несколько дней Гарька нашел в почтовом ящике сложенный вчетверо тетрадный листок - записку. И он сразу понял, кто ее написал. У папы был особенный, легко узнаваемый почерк. Он писал: "Катенька, не волнуйся, мы с Гариком зайдем к Потаповым. Потом будем ждать вас на речке. Не забудьте мяч".
Вскоре после того, как родителей не стало, дядя Юра Потапов, друг папы, продал дом в Степановке и переехал куда-то далеко.
Гарька несколько раз перечитал записку, сложил ее и бросил обратно в ящик. А утром проверил - пропала.
Следующее письмо опять было адресовано маме, и опять - от тети Вали. Это письмо Гарька, поколебавшись немного, отнес в дом.
Оставшись в одиночестве, он поставил на плиту чайник, и когда из носика густо повалил пар, поднес к нему конверт... О таком способе вскрытия писем он читал в книжке, там им пользовались шпионы. Получилось.
Со странным чувством он раз, другой перечитал письмо. Было еще немножко стыдно - письмо-то мамино.
Тетя Валя писала так, будто мама была жива. Она упоминала о вещах, которые якобы произошли совсем недавно, и словно мама о них знала. И о Гарьке было в письме - о том, что тоже будто бы случилось недавно, а тетя Валя узнала все от мамы...
Но ведь это была неправда.
Гарька запечатал вскрытое письмо - у него это вышло не то чтобы идеально, но ничего, почти незаметно, если не приглядываться, - и бросил его в ящик. Наутро ящик был пуст.
Следующее письмо, которое пришло почти через две недели, тоже от тети Вали, Гарька опять вскрыл. Это оказалась открытка с морем и яхтами - тетя Валя отдыхала в Крыму. Конечно, Гарька опять все заклеил и вернул на место. Но теперь он решил, наконец, выяснить самое важное - куда деваются письма, и откуда они, следовательно, берутся.
Это было... страшно. Потому что надо сидеть всю ночь и следить за калиткой. И потому что... В общем, страшно, и все.
А если про это Лене рассказать? Она каждый день звонит. А может, еще лучше Женьке все рассказать? Про то, что письма исчезали, и как он их вскрывал, и про ту записку, почерком папы написанную...
Не стал он никому рассказывать.
Чтобы не уснуть, Гарька выпил кофе, крепкого, целую кружку - было горько и невкусно, хоть сахара он тоже всыпал порядочно. Так брат делал, перед зачетом по инженерной графике - кофе напился и сидел, чертил, а Лена посмеивалась и шутила про жареного петуха, и куда тот кого клюнул.
Бросив письмо в ящик, Гарька сел на чурбак за верандой, и телефон достал - поиграть, тогда не страшно, и не скучно, опять же. Но калитка и ящик - они рядом, в пяти шагах. И ночь светлая, лунная, видно все отлично. Кто бы ни пришел, Гарька его точно не пропустит. А его самого не видно, он в тени, и крылечко высокое так его закрывает, что только голова выглядывает. Место для засады - лучше не придумаешь.
Брат вернулся поздно, после полуночи уже, и Гарьку не заметил - тот пригнулся, задвинулся дальше за крылечко. Испугался еще - как бы не хватился его Женька, увидев, что кровать пустая. Нет, обошлось...
Он долго сидел. И вдруг машина просигналила, совсем рядом, у забора. Гарька вскинулся, глянул - нет машины. Туман откуда-то взялся, над калиткой и чуть дальше, но легкий такой, прозрачный совсем, и хорошо видно, что никакой машины нет. Зато еще смех послышался, тоже как будто рядом, и голос девчоночий сказал:
-Ой, пап! А мы тебя утром ждали!
Вот теперь Гарька вскочил, закрутил головой, убедился - нигде поблизости машины нет, и вообще, никого нет. Пусто все и тихо.
Он посидел еще немного, потом осторожно встал - ноги затекли и не слушались. И двинулся к калитке. Сунул пальцы в щель и вздрогнул - письма не было. Сердце застучало, как сумасшедшее, он торопливо ощупал внутренность ящика - да, не было письма!
Но он же не спал, даже и на минуточку! К почтовому ящику, совершенно точно, никто близко не приближался!
И Гарька пошел в дом. Чего теперь караулить-то?..
Он разделся, на кровать залез, но спать не смог. Сидел и в окно смотрел. Кажется, уже светать начинало. Гарька и не думал ни о чем, просто смотрел...
-Так что Ленка-то говорит? Будете дом продавать? - ворвался в его сон громкий голос бабы Ани. - Объявление давали, что ли?
-Давно давали, - ответил Женька. - Уже и забыли, что давали. Тогда не откликнулся никто. А продавать... Да передумали уже вроде.
-И правильно. Все же - земля. Свой дом. Кто его знает, как жизнь сложится? Вы ведь не чужие тут. Дед с бабкой в этом доме жизнь прожили. А приедут городские, устроят себе дачу! И так их тут, куда ни кинь! Вы тоже, считай, дачники, оно так, конечно, да все ж вы тут свои...
-Точно, бабань. Не будем преемственность нарушать...
Гарька протер глаза. Голоса доносились из-за стенки, из кухни. Не только голоса - бряцали вилки-ложки, звенела посуда.
-А что случилось? Чего они сбежали, дачники-то? - это Женька спросил.
-Да Ивановна, сторожиха, их заговорила! Так и заявила - дом, дескать, плохой, место порченое, чертовщина здесь творится, бывшие хозяева даже попа приводили, дом и двор святить, да все без толку! Понятно, почему - свой участок продать надо, что от деверя остался, а там и дом - развалюха, и крапива только одна и есть. А ведь и уболтает, продаст, она такая, Ивановна, прости ее Господи. Ну, раз вы все одно не продаете...
-А что за чертовщина, интересно? - заинтересовался Женька.
-Да какое там. Быльем поросло. Жаловалась вроде Маруся, бабка ваша, то ли ей сны не такие снились, то ли голоса слышала, то ли находила что-то во дворе. И не поймешь. Как только они с дедом вашим новый забор справили. Да, звала она попа, чтобы освятил. Уже лет тридцать прошло, и ничего, тихо. Сейчас много непотребства и пишут, и по телевизору говорят, вот и стали люди верить не понятно во что. Эти-то, городские, на вид образованные, а послушали дуру-бабу, и ищи их свищи. А вы дом не продавайте! И буди давай мальца, сколько спать-то можно...
-Подъем! - рявкнул брат, заглядывая в комнату. - Сонного порошка, что ли, на ночь объелся? Завтрак уже пять раз остыл! - он потянул с Гарьки одеяло.
Тот завозился, зажал руками уши.
-Да сейчас я...
"Уже лет тридцать прошло, и ничего, тихо"
Тридцать лет... уже прошло...
Через пару дней пришла еще открытка от тети Вали, но Гарька уже не стал караулить, как она исчезнет. Просто убедился - была, и нет ее.
А потом они уехали в город, а оттуда - к морю, на целых две недели, потому что Лена взяла отпуск. Точнее, к морю уехали без Женьки, тот умотал в горы с друзьями. На море с ними увязался какой-то знакомый Лены, Дмитрий Степанович. Он милостиво разрешил Гарьке звать его дядей Димой.
Это был солидный такой дядька, немножко лысый и нудный, с водянистыми глазами, у Гарьки он какое-то тошнотворное чувство вызывал, и с этим ничего нельзя было поделать. И как-то не верилось, что этот тип может нравиться Лене. И еще - тип вел себя так, будто бы это не он совершенно лишний, а как раз Гарька. Гарька и старался, насколько удавалось, держаться от него подальше.
Все было бы так здорово, если бы не Дмитрий Степанович, просто сказочно было бы - и море, и камни на пляже, и небо, чистое и потрясающе голубое, и дельфины, и паруса...
Там еще, далеко-далеко, есть и паруса, и острова, и клады. А может, кладов и нет. Может, это просто выдумка такая, чтобы играть...
Оказывается, Лену опять приглашали в Америку, на целый год. Но она отказалась, и Дмитрий Степанович тоже так хотел - чтобы она отказалась. Хотя главной причиной опять был Гарька. Его следовало оставить тут, а на Женьку его вроде нельзя было оставить, потому что тот студент, хоть и совершеннолетний. Да и вообще, восемнадцать лет - для теток из районо это было мало и несерьезно. И Лена тоже сказала, что доверить ребенка такому раздолбаю, даже если она будет присылать деньги...
Наверное, это и правда хорошо, что она не поехала в Америку?
На последние летние недели Гарька опять оказался в Степановке, с Женькой. Брат привез друзей, в доме было шумно и людно.
Плети малины стали сухими и колючими, за домом зрели яблоки, из которых баба Аня по утрам варила кастрюлю компота - за день выпивали. Баба Аня ворчала на молодежь, у которой - никакого порядка, но больше для виду. Ей все разом вскопали огород, и она была очень даже довольна.
А в почтовом ящике опять очутилось письмо, адресованное маме. Не открытка, а именно письмо. Гарька вскрыл его, распарив над чайником, и прочитал.
Письмо, длинное, на целый лист, начиналось так: "Милая моя, дорогая Катенька! Приехать не могу, прости. Выражаю тебе самые искренние соболезнования..." Сначала он ничего не понял. Не поверил, точнее. Какие еще... соболезнования?
Ошибки быть не могло. Получалось, что там, откуда пришло письмо, он, Гарька... В общем, его больше не было. Он утонул. Утонул в той самой речке, которая так хорошо видна, если подойти к калитке - блестит на солнце.
Он не может утонуть. Он же здорово плавает. Его даже приняли в спортивную группу, он и на соревнования ездил, правда, никакое место не занял, но тренер сказал, что... Правда, мама с папой об этом так и не узнали, потому что это все - потом уже...
Он не мог утонуть!
Гарька спрятал письмо, и долго-долго сидел один. И как теперь жить и что делать, было совершенно непонятно. Может, все-таки - ничего не делать?..
Вот ведь в чем дело - здесь не было папы и мамы. Там - теперь не было Гарьки. А Женька был и там, и тут. И этому Женьке, который тут, было весело и здорово, у него полно друзей, и у него есть Оля...
И как же трудно все было, нехорошо и больно! Страшно... нет. Страшно не было.
К ночи Гарька решился. Он написал записку: "До свидания! Пусть лучше здесь будет, что я утонул. Хотя, наверное, со мной все будет хорошо. Я всех вас люблю и буду скучать. Будьте счастливы!"
Он долго сидел над запиской, крутил ее так и сяк - все казалось, что не так написал. Или не все. И когда у бабы Ани пил парное молоко - чуть не расплакался прямо над кружкой, как маленький.
Может, еще ничего и не получится?..
Вечером Гарька опять выпил кружку горько-сладкого кофе и сделал вид, что лег спать. Брат к нему только мельком заглянул и ушел, прихватив гитару. Он теперь нескоро вернется, под утро, может быть.
Гарька не знал, стоит ли подождать до двенадцати - ведь в прошлый раз все случилось уже после полуночи. Решил не ждать. Надел куртку - августовские ночи холодные. Бросив письмо в ящик, сел под ним на корточки, прижался спиной к штакетнику.
Мимо машина проехала, мазнув его светом фар. Недалеко, через двор, хлопнула калитка и собака залаяла. Ночь была такая тихая, звезд на небе столько...
А там, где он утонул, интересно, тоже сейчас звезды? А может, письмо это, с соболезнованиями, взять да выбросить - зачем они, соболезнования, если вот он, Гарька, живой и здоровый? Впрочем, нет, вдруг без письма не сработает...
Посидев просто так, Гарька достал телефон и стал играть, потом ноги затекли, и он встал, прислонившись к калитке животом, обнял почтовый ящик. Время в телефоне светилось мелкими циферками в уголке экрана - десять минут после полуночи. И вот тут случилось что-то. Голова закружилась, и - короткий всплеск тьмы. И - все... Он зажмурился.
Потом, конечно, пришлось открыть глаза. Ничего не изменилось - небо, звезды. Он сунул пальцы в щель и потрогал письмо - на месте. А телефон в руке показывает одиннадцать минут после полуночи. Опять, что ли, поиграть?..
-Эй, ты кто? Что тебе нужно? - голос звонкий, чужой, почему-то сзади, как будто с крыльца.
Он оглянулся. В окне горит свет - правильно, он сам не стал выключать. И девчонка какая-то на крыльце стоит - эта еще откуда взялась?!
Гарька выпустил из объятий ящик и медленно двинулся к крыльцу.
-Так кто ты? - девчонка щелкнула выключателем, и над дверью загорелся фонарь, теперь Гарька был весь освещен с ног до головы.
-Сама-то ты кто? - спросил он с недоумением.
Девчонка не отвечала, она молча открывала и закрывала рот. И вдруг - завизжала. Такого визга Гарька в жизни своей еще не слышал. Залаяла, зазвенела цепью собака - откуда тут собака? В окнах замелькал свет, и рядом с девчонкой появилась еще фигура...
Папа. В одних спортивных брюках, и больше ни в чем, лохматый и встревоженный, и, определенно, живой папа...
Папа разглядел Гарьку, и тоже замер с открытым ртом.
А Гарька почувствовал, что глаза у него мокрые и чешутся, и нос тоже. Папа шагнул с крыльца, и Гарька тоже побежал, и уткнулся ему в живот.
-Гарик? Игореша, сынок? Где же ты был?! - у папы дрожали руки, и голос тоже. - Женя, доченька, - он повернулся к девчонке, - иди, задержи маму, скажи ей что-нибудь...
Но мама уже стояла на крыльце, в одной длинной ночной сорочке. Она тут же села, молча, прямо на ступеньку, и только смотрела, смотрела на Гарьку...
-Я же тебе говорила... - сказала она громким шепотом, наверное, папе. - Я же тебе говорила, что это был не он...
А потом наступило утро - после длинной ночи, когда никто не спал. Пришла баба Аня и разговаривала в кухне с родителями, охала и ахала, и эта Женька, его сестра, убежала куда-то, и он, наконец, остался один.
В их с братом комнате пахло духами и еще чем-то непривычным. На стене висела фотография - Лена и какой-то веселый, белозубый молодой мужик. Чуть раньше Гарька собрался с духом и спросил Женьку, кто это такой. Она посмотрела изумленно.
-У тебя, что, и правда с головой что-то стряслось? Это Майк, Ленин муж!
-А где... Лена?
-Как где? У себя дома в Чикаго. Она в прошлом году за Майка вышла, у них киндер уже на подходе! Что же с тобой случилось, а? Ты совсем ничего не помнишь? - Женька смотрела с жалостью.
Его... сестра Женька.
-А какой он, Майк?
-О, Майк просто классный. Они же приезжали. Вы каждый вечер в футбол играли, ты ходил за ним, как хвостик. Совсем не помнишь?..
Вот так. И никакого Дмитрия Степановича.
В кармане задребезжало, Гарька сунул туда руку и вытащил свой мобильник.
-Где тебя носит с утра пораньше?! - прокричал в ухо голос брата. - Мы уже все с ума сошли! Что за ерунду ты тут нам написал?! Да я тебя просто прибью, если через пять минут...
И Гарька нажал "отбой", быстро, не подумавши. Испугался, наверное. Не ожидал. Нажал, и уставился на телефон.
Получается, что у него теперь никогда не будет брата. И у Женьки, который остался... где-то, тоже брата больше не будет.
Зато здесь есть сестра Женька, худенькая девушка, ни капельки на брата Женьку не похожая... Чужая, незнакомая, его родная сестра.
И здесь есть мама и папа, которые... Короче говоря, уйти обратно теперь никак нельзя. Даже если это можно. Ни за что...
Он выбрал в телефонном списке номер Лены, нажал "вызов". Лена отозвалась не сразу, голос ее был ласковый и сонный. И удивленный.
-Ты чего, Игорешка, в такую рань? Все в порядке?
-В порядке! Лен, ты где? В Чикаго?
-Ты чего это? - она засмеялась. - Тебе что, приснилось что-нибудь? С какой стати я должна быть в Чикаго, если я дома, и завтра к вам в Степановку собираюсь? Что тебе привезти?
-Ничего не надо, Лен, - он проглотил комочек в горле. - Ты, вот что... Ты поезжай в Чикаго. Обещай мне, что как только будет можно, ты сразу поедешь в Чикаго, и никого не слушай! Обещай!
-Хорошо, - легко согласилась Лена. - Обещаю - как только, так сразу! Пока, Игорешка, до завтра, а то мне на работу собираться пора.
-Пока, - сказал он, и послушал немного гудки, потом выбрал номер брата...
-Где ты есть-то? - спросил Женька уже вполне миролюбиво.
Гарька вздохнул и сказал:
-Жень, ты меня прости, а? Я пока вернуться не могу. Мы еще обязательно увидимся. Я только пока не знаю, когда. Но увидимся. Ты не забывай меня, ладно? И я тебе еще позвоню...
-И что это у нас за закидоны такие? Ты играй, да не заигрывайся. Последний раз спрашиваю, ты где?
-Я не знаю, - ответил Гарька. - Дома, наверное...
И телефон замолчал. Внезапно. Гарька опять нажал "вызов", потом опять и опять...
Телефон твердил: "Данный вид связи недоступен. Пополните счет, пожалуйста!"
Деньги закончились. Он ведь знать не знал, сколько их там оставалось, а выходит - совсем мало. И это обычно никакая не проблема, он просто сообщал Лене, и она добавляла денег...
Кому заплатить ЗДЕСЬ, чтобы заработал его НЕЗДЕШНИЙ мобильник?..
Вряд ли теперь Лена станет пополнять ему счет.
А вдруг?..
В крайнем случае - здесь есть, и точно никуда не денется, почтовый ящик.
4 место