Помню, как признавшись в любви девушке, сказал что-то вроде: "Я странный и молчаливый парень, знаю". А она ответила, что все привыкли меня таким видеть.
Как и почти всех детей, меня с раннего детства раздражал прививаемый родителями распорядок дня. Ну, знаете, ложиться спать только в десять или, самое меня доводившее, гулять каждый день часа по два или три. Обязательно с друзьями, которых нет, но надо как-то завести. Я никогда не понимал, что делать на улице. Можно покопаться в песочнице, повисеть вниз головой со шляпки трехметрового металлического гриба или выслушать оскорбления от старших ребят, но не каждый же божий день в течение нескольких лет! Больше всего я любил просто лежать на траве и смотреть на проплывающие в небе облака, искать в них знакомые очертания. Видеть ракеты, бороздящие вакуумные моря, лица бородатых стариков либо фигуры диких саблезубых кошек. Это на самом деле забавно, я и сейчас люблю этим заниматься.
Но смотреть на облака дольше пятнадцати минут утомительно: мозг получает слишком мало новой информации.
Так вот, я не любил гулять, мне больше нравилось читать книги. Нет, я не был книжкой крысой, червем или еще какой-нибудь подобной тварью. Я всего лишь любил яркие и запоминающиеся истории, полные живых людей, в которых невозможно не поверить, и которые к последней странице становятся читателю лучшими друзьями.
Хорошо, уже тогда я тяготел к эскапизму, но как бы то ни было, не вижу в этом ничего плохого.
А стоит ли говорить, каким неспортивным рохлей я рос? Родители пытались отдавать меня в секции, но я всегда упирался, скандалил и убегал. Я не помню, почему. В любом случае, они вскоре прекратили безуспешные попытки пристроить меня куда-нибудь, а я до сих пор об этом нисколько не жалею. Все это время я не видел смысла спортивных игр. Ни футбол, ни волейбол, ничто остальное меня никогда не интересовало. Многим игры нравятся, должно быть, из-за зрелищности: ее в первую очередь обсуждают болельщики. Я этого не понимаю.
Удивительно, как сильно отсутствие интереса к спорту разделяет людей. В первый раз против меня обернулся весь класс, когда я заявил, что срать хотел на их футбол. Конечно, я сам виноват, нельзя быть таким нетерпимым, но тогда мне было семь, а семь лет это еще тот возраст, когда эгоизм и эгоцентризм только начинают рассеиваться.
Я был один, не имел понятия и представления о вкусах и интересах окружающих людей, и я искал свои. Думаю, к лучшему, что я ни с кем не общался. Семилетний мальчишка слишком привержен интересам окружающих. Меня никто не сбивал с моего пути. В течение нескольких последующих лет я научился хорошо разбираться в кино, литературе, музыке и даже компьютерных играх. И настолько же плохо развил социальные навыки. В какой-то день меня стало пугать любое общение с людьми.
Все это не способствовало моей популярности. Даже если кто-то и пытался со мной общаться, у него ничего не выходило: мы были слишком разные, чтобы хоть что-то спросить друг у друга и найти тему для минутного разговора. Я ненавидел это. Я ненавидел за это весь мир и себя.
В некотором роде из-за этой ненависти я и оказался здесь, в "Святом приюте", в лечебнице для психически больных. Вы еще помните девушку, которую я упоминал в самом начале? Она была моей одноклассницей и значила для меня больше, чем что-либо в целом мире. Настолько, что однажды я уловил момент на улице и рассказал о своих чувствах. Она ответила, что у меня нет шансов быть с ней. Тогда я бы мог приложить упорство и заставить ее взглянуть на меня иначе. Однако это ее решение, а я не люблю заставлять людей делать что-то им неприятное. Но и продолжать так жить я не мог.
Я наглотался таблеток.
Меня откачали, жаль. А, может, и нет - я еще не решил.
Самое важное, что я приобрел здесь - это время. Проживая в том мире, где люди живут от звонка до звонка будильника, меня всегда волновало, где они находят время, чтобы писать книги. И знаете в чем дело? Нигде они его и не находят. Вам знаком термин "литературный негр"? Так вот, это мы - некоторые из лечащихся психбольных. Разве вы, читая очередной роман, никогда не думали: "Да этот парень его написавший тот еще псих"?
Да, тогда вы были правы. У нас тут полно свободного времени, знаете ли.
Перед ужином в наше свободное время я встречался с девушками.
- Тебе никогда не казалось, что у тебя во рту кто-то живет? - спросила у меня Элен, когда мы сидели во внутреннем дворике.
- Думаю, если бы кто там и поместился, то его не составило бы труда выплюнуть или проглотить, - ответил я.
В таких разговорах главное не начать сходить с ума вместе с остальными. Надо отвлечься на что-то: например, на небо, где облака и солнце. Чудесное весеннее солнце.
- Ты не понимаешь! Этот маленький тролль цепляется своими коготками за мой язык. И это больно. - Элен поежилась, мне стало ее немного жаль.
Вообще, она была симпатичной. Девушка отращивала свои светлые волосы, и это определенно шло ее овальному личику. Но внутри меня она ничего не вызывала.
- Во время ужина набери полный рот воды и посиди так минуты три, - посоветовал ей я. - Тролль утонет, я обещаю.
Я поднялся с зеленой травы, на которой мы лежали - за двориком ухаживали, и он всегда был в лучшем виде.
- Надеюсь. Я попробую, - откликнулась Элен. Она почесала правую ладонь. - Уже уходишь?
- Да, прости, но мне надо еще кое к кому заглянуть. - Я ей не врал.
Элен пожелала мне удачи и тоже поднялась на ноги. Неподалеку сидела, уставившись куда-то в землю, ее лучшая подруга, и она посеменила к ней.
Во дворе было много девушек, и многие смотрели на меня. Ранее я пытался встречаться и с ними. Безуспешно.
Антон редко выходил во двор, гораздо больше ему нравилось сидеть в своей крохотной палате на полу и строчить очередной роман. Я знал, что писал он под разными псевдонимами и каждую неделю стабильно выдавал по литературному кирпичику, который позже публиковали где-то за стенами лечебницы. Может, он был уже сказочно богат, но не знал об этом, и не мог узнать, пока бы не выписался - больным запрещено иметь наличные, а любые посылки вскрываются еще на входе.
Когда я вошел к нему, он пялился в потолок, скрючившись в неестественной позе, закинув ноги на кушетку. Он спросил меня про мой любовный роман. Я ответил, что до сих пор собираю материал.
Да, мы с ним единомышленники в писательском деле. Правда, он-то, конечно же, уже не одну собаку на этом деле съел, а я даже пяти страниц не написал. Но во всем этом доме радости он был самым близким по мышлению мне человеком.
Я не прекращал думать о той девушке, когда оказался здесь. Теперь мы были словно в разных мирах, но она не покидала моих мыслей. Почему я влюбился в нее? И почему я до сих пор не могу ее разлюбить? Что это вообще такое, любовь?
Последний вопрос мне задала она, сказав, что знает любовь к матери, младенцу, родным, но что значит полюбить, например, меня - не понимает. Наверное, она украла этот монолог из какой-нибудь дешевой бульварной книжки или мыльной оперы, но этот вопрос всерьез меня заинтересовал.
Я пытался объяснить ей свои чувства, но у меня это получилось не лучше, чем объяснение Эйнштейновской теории относительности одним из тех дегенератов, с которыми мне приходится тут порой общаться.
Во время первой нашей встречи Антон пошутил, что мне стоит написать книгу, ответившую бы на этот вопрос. Он не думал, насколько серьезно я восприму его идею. И заболею ей.
- Чувствую, ты никогда ее не напишешь.
Я не сразу сообразил, о чем он. Я так углубился в свои воспоминания, что забыл даже, где я нахожусь.
- Я про твою книгу. Ты ее не напишешь такими темпами. - Антон говорил немного невнятно, нацепив ручку на нижнюю губу.
- Да ладно. - Я встал с его постели и вышел в коридор.
- Эй, погоди, ты обиделся? - донеслось сзади.
- Нет! - ответил я ему, отойдя уже на несколько шагов.
Я не соврал. Но его слова в некотором смысле все же задели меня. Я здесь уже год, но до сих пор ничего не написал. Нужно взять себя в руки.
Ужин я провел в своих мыслях. Я не слышал чужих разговор, не видел, как умничка Элен набрала полный рот компота и счастливо с круглыми щеками озиралась на своих подруг.
Так что же такое любовь? Я не мог думать о другом.
Когда мне исполнилось шестнадцать, и близился день моей выписки, все изменилось. К нам привезли новенькую. Худющую, с волосами цвета ночи, с белой мраморной кожей и порезанными руками.
Но меня в ней привлекло не это. А ее глаза, когда она впервые взглянула на меня. Полные боли и одиночества.
Мне было ее жаль.
- Уже подкатил к новенькой? - ехидно спросил меня в тот же день Антон.
- Пока нет. А что, ты уже?
- Нет-нет, это ведь твой способ собирать материал, не мой.
- Ты еще скажи, что тебе девушки не нравятся, - не знаю, почему, но его подколки начинали меня раздражать. Я не считал себя игривым самцом, бегающим за каждой юбкой: ведь меня не интересовал секс, только сама природа чувств.
- Послушай, я писатель. В самом деле писатель, и ты понимаешь это. Мое творчество и меня любят люди. Пускай, они знают лишь мои псевдонимы и не знают абсолютно ничего обо мне. Но в любом случае мне больше ничего и никого не нужно.
Он выглядел чересчур ушедшим в себя даже для своего обычного задумчивого взгляда. Он врал, я и не сомневался.
- И мы с тобой даже не дружим, амиго. - Я откинулся поперек его кушетки, уткнувшись затылком в холодную стену.
- Ну, это ты ко мне постоянно приходишь. А я даже твоей палаты изнутри не видел.
Антон встряхнул рукой, покрутил кистью, взял с пола ручку и первый попавшийся белый лист и стал что-то писать, улегшись животом на пол.
Вообще он был прав. Это я считал его другом и лип к нему в поисках адекватного собеседника, только я. Для него я всего лишь сосед по крылу, такой же больной псих, как и остальные в лечебнице.
- Тебе никогда не казалось отвратительным слово "перевод"? - спросил меня Антон, оторвавшись от работы.
Я покачал головой.
- Нет, а что в нем плохого?
- Ну, его обычно используют для обозначения смысла иностранных слов, но оно означает также и транспортировку. То есть, ты как будто бы переправляешь поездом смысл своих слов в другие страны. Это сводит с ума.
Хороший он все-таки парень.
- За что ты тут? - спросил я его, приподнимаясь и поглаживая затекшую шею.
- Фактически ни за что. Я здесь по своему желанию.
- По-моему, ты все-таки псих, и тебе здесь самое место.
- Ты не понял. Здесь у меня есть как раз столько свободного времени, сколько мне нужно для своих книг. Плюс постель и питание. Это не райский сад, но на всей земле нет другого места, где бы я был больше счастлив.
Почему мы никогда раньше не говорили с ним об этом?
Я уже собирался уйти во двор, но в дверях обернулся к нему.
- А что у тебя указано в карте?
- Вторая стадия шизофрении, - ответил Антон.
Да, он еще не скоро вернется в настоящий мир. Я не стал ему больше мешать.
Большую часть детства я провел в темной комнате, освещаемой лишь парой лампочек и компьютерным монитором. Теперь я никак не мог привыкнуть находиться на ярком солнце дольше получаса - иногда даже сознание терял. Врачи говорят, что происходит пресыщение витаминами А и Е, и организм не может с этим справиться. Поэтому я старался особо не разгуливаться во дворе и почти все свободное время проводил в тени векового дуба у самой ограды лечебницы. Солнце сюда проникало только по утрам, как раз тогда, когда я проходил врачей.
С этого места открывался чудесный вид на весь внутренний двор. Все больные были как на ладони - если бы я подул, их бы, наверное, всех ветром снесло. Не знаю, почему остальные сюда никогда не забредали.
Новенькая ни с кем не общалась. Она металась из одного конца двора в другой, словно искала способ побега, и рассматривала окружающих. Иногда и меня.
Я снова мысленно ее пожалел. Она выглядела как никто одинокой.
Когда до ужина оставалось совсем чуть-чуть, минут десять, новенькая подошла ко мне. Я заприметил ее издали, и когда она приближалась, не знал, куда деть глаза. Кажется, она была чем-то разъярена.
- Перестань на меня пялиться. Это неприятно, - заявила она мне.
Похоже, дамочка была настроена серьезно, а я ничего подобного не ожидал. У всех людей, когда они попадают в новую для себя ситуацию, мозг словно бы прекращает работу, все его рабочие разбредаются по домам к женам и холодному пиву и гасят свет. Так случилось и со мной: я вытаращил на нее глазища, а в голову не приходило ни единой мысли, чего бы мне в ответ сморозить.
- С чего ты решила, что я пялюсь на тебя? - после небольшой паузы спросил я.
Иногда мне хочется закурить, достать пачку сигарет из кармана, не глядя выбрать одну, поджечь ее и затянуться. Не потому что нервы, совсем нет. Просто выглядит это дико круто, создает впечатление. Как раз такое, какое я сейчас желал больше всего на свете.
- Не знаю, - огрызнулась девушка, - быть может потому, что кто-то не спускает с меня своих безумных глаз?
Она действительно злилась, заставляя чувствовать себя виноватым.
- Я не псих, - промямлил я в ответ.
- О, так быть может и они сюда на пикник приехали? - девушка ткнула пальцем в сторону остальных гуляющих.
Я поднял обе ладони в примирительном жесте. Я сдаюсь.
- Слушай, ты мне кажешься очень одинокой. Возможно, похожей на меня. И это привлекает к тебе мое внимание.
Мне показалось или она в самом деле чуть успокоилась?
- Ну и что? Возомнил себя героем, который может спасти бедную принцессу из заточения в темной башне? - она скрестила руки на груди.
Положение не хотело меняться к лучшему. Впрочем, какая разница? Почему я так из-за нее забеспокоился? Никакой любовью тут и не пахло. Пора было расчехлять острый язык.
- Если тебе что-то не нравится, можешь хотя бы не загораживать мне солнце? Я тут вообще-то загораю. - Я демонстративно обвел руками тень, в которой сидел.
Девушка хмыкнула, но уходя, кажется, улыбнулась. Хорошей такой милой улыбкой, от которой внутри все теплеет. Так умеет улыбаться далеко не каждый. Все-таки она мне начинала нравиться.
Поэтому за ужином я сделал вид, что мы лучшие друзья, и с широкой улыбкой подсел к ней.
- Вот эти белые таблетки из риса лучше выковыряй, - посоветовал я ей. - Обязательно, если собираешься посвятить эту ночь делам более важным, чем сон.
В подтверждение этих слов, я достал таблетки из своей тарелки и спрятал в кармане штанов.
- Все же надо быть аккуратным и не разбрасывать их где попало, - продолжил я. - Медсестры рассердятся и наверняка будут пихать их в нас насильно. Здесь, конечно, не тюрьма строгого режима, и большей частью мы делаем, что хотим, но ночью уследить за нами труднее, а администрации не нужны проблемы.
Я отпил чай и на ее вопросительный взгляд ответил, что в напитки обычно ничего не добавляют, а вот котлету стоит проверить. Как-то мне попалось снотворное и в куске белого хлеба. Но чай и компот всегда были безопасны.
- Звучит убедительно, - хмыкнула девушка, однако я заметил, насколько дружелюбнее.
Я снова отпил из стакана, на этот раз, чтобы скрыть предательскую улыбку. Ненавижу, когда тянет беспричинно улыбаться, это бред какой-то.
Я помог ей расправиться с таблетками и забрал их себе. Она не возражала. Некоторое время мы ели молча, а потом она встала и понесла пустую тарелку в мойку, неуклюже попрощавшись со мной, словно не зная, надо ли так делать. На этот раз я не смог сдержать улыбку.
Влюблялся ли я? Нет, быть того не может. Это определенно не те чувства, что я испытывал ранее.
- До встречи, - попрощался я. - И удачи тебе.
- Не желай, - огрызнулась она и оставила меня удивленно дожевывать рис.
А потом я вспомнил, что не спросил ее имени.
На следующий день она первая подошла ко мне во дворе.
- Я тут поговорила с девчонками, - начала она, - ты еще тот бабник, оказывается!
Не похоже, что она злилась, наоборот выглядела очень радостной. Да она определенно не относилась ко мне как к парню.
- Я пытаюсь понять, что такое любовь, но ни в одну из них влюбиться не смог, - оправдался я. - Не слушай, что они говорят, многие меня за это ненавидят.
Девушка села рядом со мной, опершись спиной о дуб. Она перехватила ладонями правое колено и с интересом в зеленых глазах посмотрела на меня.
- Ой, какой ты романтик, Ромео.
Я поднял голову к небу, всмотрелся в проплывающие тучи, затем снова вернулся глазами к собеседнице. Черт, а она ведь очень здорово выглядит.
- Меня заинтересовала этим вопросом девушка, которой я как-то раскрыл свои чувства.
- Да ты что.
Я не ожидал настолько несерьезного отношения, и это меня задело. Мне захотелось вскочить, крикнуть что-нибудь вроде: "Да ты ничего не понимаешь!" Стой, сказал я себе, что за дела? Бесишься из-за всякой ерунды.
- Ага. И теперь мне кажется, что я постепенно влюбляюсь в тебя. - Я дал ей время переварить сказанное. - Позволь мне подержать твою руку.
- А, я поняла. - Она рассмеялась. - Это бзик такой, лапать других людей, верно?
- Я серьезно.
В воздухе стоял запах мокрой травы - недавно был дождь. Солнце светило неярко, то и дело прыгая за тучи. Самые маленькие больные бегали по двору, шумели и играли. Я подумал, что до лета осталось не так уж и долго.
- Та девушка, в которую я был влюблен, - сказал я. - Когда я до нее дотрагивался, то, не знаю, впадал в нирвану. Становился счастлив, как старый голодный осел, получивший морковку. Словно я выиграл джек-пот с шансом один на миллион. Думаю, это что-то типа признака любви.
- Так я и говорю: бзик.
Я уже хотел было наплевать на нее, но она протянула мне руку.
- Давай.
Я приподнялся с належанного места и подполз к ней. Неуверенно дотронулся до ее руки кончиками пальцев, потом взял ее в свою ладонь.
- Ну как?
- Ничего.
Это было правдой. Я ничего не чувствовал, как и с другими девушками этой лечебницы. Совершенно ничего. У нее была гладкая кожа и немного мягкие приятные руки. Но ничего сверхъестественного.
- Не сказать, что я расстроена, но я ожидала, что ты сейчас начнешь ублажать мои уши и кинешься с поцелуями на шею. И пальцы у тебя холодные. - Девушка поежилась.
- Уж извини.
Я не понимал, расстроилась она или нет. Она молчала. Я отпустил ее руку и прислонился к дубу рядом с ней.
- Когда я увидел тебя в первый раз, мне действительно показалось, что ты одинокая. Теперь я так не считаю. Ты не ведешь себя как забитая психопатка и создаешь впечатление обычной общительной девушки. Скорее всего, я спутал влюбленность с жалостью, которую ты у меня тогда вызвала.
Девушка вскочила на ноги и гневно сжала кулаки.
- Да ты прикалываешься! - взорвалась она. - Думаешь, это забавно водить за нос такую дуру? Ты ничем не отличаешься от остальных.
Она уходила, и с каждым ее шагом ветер все сильнее шумел листьями дуба. Все три раза, что мы разговаривали, она поворачивалась ко мне спиной.
Я не понимаю ее. Не понимаю и себя, хотя всегда считал, что прекрасно осознаю свои чувства и мысли.
И, черт, я снова забыл спросить ее имя!
Целую вечность назад я выпросил у медсестер толстую тетрадь. За все это время я написал в нее не больше четырех страниц, и две из них - этой ночью. Но ни одна из них не удовлетворяла меня. Я вырывал их, мял и бросал в гневе на пол.
Почти год я пытаюсь хоть что-то написать. Безрезультатно. Я не могу, словно это занятие не для меня. Я не Антон.
Меня это злило.
Я лег на спину и уставился в потолок. Я нащупал в кармане таблетки - свои и той девушки - и проглотил их. Я уже и не помнил, когда мог уснуть без них.
Когда веки стали слипаться, а мир размазываться в мешанину белого и серого, я перевалился на правый бок и подложил ладонь под голову.
В столовой я опять подсел к ней.
- Слушай, мне нужно у тебя кое-что спросить.
- Спрашивай.
Девушка ковырялась ложкой в липкой овсяной каше и никак не могла решиться попробовать ее.
- Не здесь, нас могут неправильно понять. - Я скосил глаза на завтракающих рядом людей.
- Что-то очень личное?
- Не совсем.
Я опустошил свою тарелку в пару мгновений, установив новый личный рекорд.
- Знаешь, я заинтригована, - призналась девушка.
Кажется, я понял, о чем она подумала: о какой-нибудь романтической ерунде и о том, как будет смеяться надо мной. А на самом деле все гораздо прозаичнее.
- Не сомневаюсь. - Я отпил из кружки чай и поморщился от неожиданности, осознав, что это компот. - Тогда во время прогулки у нашего дуба. Но прежде еще один вопрос.
Я назвал дуб "нашим" и не сразу это понял. Как забавно.
- Этот вопрос уже совсем не личный, как я понимаю? - Она, наконец, съела ложку каши. - Фу, гадость.
- Как тебя зовут?
Девушка замерла, не донеся ложку до рта. Скосила на меня глаза, потом повернула ко мне лицо. Не знаю, о чем она думала, но, должно быть, сама удивилась, как же это мы еще толком не познакомились.
- Ирина, - произнесла она. - А тебя?
- Инуцу, - буркнул я и встал, чтобы уйти.
- Серьезно? Что за странное имя? Оно же ненастоящее?
- Ненавижу свое настоящее имя. Но зато люблю японский язык. - Я говорил это серьезно, но Ира прыснула со смеху.
- Ты как дитя малое!
Я поддакнул и все-таки покинул столовую. Наверное, я выглядел обиженным.Ну и ладно, не все ей поворачиваться ко мне спиной.
Погода была спокойной. Тучи окончательно ушли, и солнце жарило как в последний раз. Я лежал в тени дуба с закрытыми глазами, размышляя о своей книге, временами проваливаясь в короткий сон. Это продолжалось, пока кто-то не ткнул меня пальцем в щеку.
Я и не сомневался, кто бы это мог быть.
- Ну, так что? - довольно спросила Ира.
Мне понадобилось какое-то время, чтобы окончательно проснуться. Ах да, вспомнил.
- Не знаю, как это просить. В общем, что на тебя порой находит? Ты словно с цепи срываешься. Злишься по непонятным причинам.
По-моему, она оказалась все-таки разочарована этим вопросом. Может, и вправду ожидала совершенно иного.
Ира задумалась.
- У меня никогда не было друзей, - сказала она.
- Понимаю.
- То есть, как бы это сказать, я сама не желала себе друзей. Я никогда не знаю, чего хочу. У меня постоянно ноет в груди. - Она сняла тапок с ноги и стала растирать пальцы.
- Словно тебе чего-то не хватает, - подсказал я.
- Да, точно. - Она посмотрела на меня своими зелеными глазами, словно только что уяснила для себе нечто важное. - Меня ничего никогда не интересовало. Вообще ничего. Я прогуливала школу, целыми днями валялась дома на полу в темноте и тишине. Потом я стала резать себя.
- Зачем? - Раньше я не понимал таких людей.
- Не знаю, так я чувствовала себя живой, что ли, - задумчиво произнесла она, уставившись в небо. - Я вырезала разные узоры, и они мне казались красивыми. Вот посмотри.
Ира закатала рукав и протянула мне правую руку. Я давно заметил ее порезы, но не замечал их осмысленности. От предплечья до локтя она пыталась вырезать какой-то цветок, розу, возможно. Ближе к кисти располагалась маленькая бабочка. Остальные узоры были беспорядочными и незамысловатыми, похожими на переплетения семейства удавов. Но, кажется, я понял ту красоту, о которой она говорила.
- А что родители? - спросил я ее. - Они не могли не заметить твои труды.
- К тому времени им было уже наплевать. - Я не слышал огорчения в ее голосе. - Они позволяли мне все, ничего не запрещали, лишь бы я была хоть немного счастлива.
- Но счастлива ты, конечно, не была.
Ира снова спрятала порезы под одеждой.
- Да. Поэтому я одним воскресным утром я решила поставить жирную точку и высыпала в рот горсть таблеток.
- О, этот способ еще популярен, как я вижу. Даже не смотря на то, что всех все равно откачивают. - Я улыбнулся.
- Что ты имеешь ввиду?
Я указал на себя указательным пальцем.
- Я тоже оказался здесь, отзавтракав пачкой таблеток.
- У меня это было не в первый раз.
- А я просто очень хотел умереть. Неважно как.
Мы замолчали. Ира сорвала травинку и стала ее мять зеленевшими пальцами.
- Почему? - спросила она, наконец, негромко.
- Помнишь, я как-то упоминал ту девушку, которой признался в любви? Ты же не думаешь, что я тут от хорошей жизни?
- Раз ты пытался умереть, то явно услышал от нее не то, что хотел.
Ира разлеглась на траве, подложив руки под голову. Я последовал ее примеру.
- Она мне не сказала ничего, чего бы я не знал, что обо мне думают. Что я странный, например, туго соображаю и затворник необщительный.
- Не почти за лесть, но ничего подобного я в тебе не заметила. В смысле, ты довольно необычный юноша, но...
- Необычный и странный одно и то же, - перебил ее я.
- Забудь.
- В любом случае, - продолжил я, - меня это расстраивало, и я не хотел, чтобы она замечала мое состояние. В то же время я не мог ее разлюбить, это было выше любых моих сил. К тому же, я ее ревновал.
- О, Господи.
- Да. Мне было больно, я все ненавидел. - Я закрылся ладонью от солнца, а потом сделал вид, что пытаюсь сжать его пальцами. - В один день я не пошел в школу, а прямо с утра, пока плохо соображал спросонья, насыпал в рот горсть различных таблеток и отправился досматривать прерванный будильником романтический сон.
Прежде, чем закончить свой рассказ, я на минуту задумался.
- Теперь я вижу, что пытался покончить с жизнью, когда в общем-то никакой боли не чувствовал, только усталость.
- Зато на всю жизнь запоминается, как тебя откачивали, - пошутила Ира и рассмеялась, по-детски поддернув ногами.
- Что правда, то правда.
Я не видел в этом ничего смешного, но присоединился к ней и тоже рассмеялся.
Многие гулявшие в это время во дворе покосились на нас. Некоторые тоже засмеялись, даже не понимая причины смеха - просто потому, что кому-то было весело. Позже этот смех подхватили и остальные больные, передавая заразу дальше.
Иногда я вспоминаю это и думаю, как же забавно получилось, что яркий и звонкий Ирин смех распространился на весь больничный двор. Вряд ли она не любила жизнь так, как говорила.
В "Святом приюте" не было никого лицом суровее моего лечащего врача. Я смотрел ему в глаза, и мое лицо само превращалось в камень, ни один мускул не желал шевелиться. Густые брови несколько смягчали такой образ, добавляя в него странного и неуместного комизма.
За все время, проведенное в лечебнице, за ненадобностью я так и не выучил его имя. Я стучал в дверь его кабинета несколько раз в неделю, но никогда не читал табличку на ней. Да даже если и читал, все равно непривычное иностранное имя мигом выветривалось из головы.
Мы часто рассуждали с ним о ценностях жизни. Когда я только оказался здесь, в первом же тесте, что он мне дал, я набрал минус девяносто пять баллов по шкале в сотню в обе стороны. Это значило, что от самых глубочайших признаков депрессии меня отделяли жалкие пять баллов. Увидев результаты, я удивился: я осознавал свою подавленность, но ни капли не ощущал, что она настолько сильная. Врач же чуть с ума не сошел, он стал даже еще серьезнее, чем до этого, и гораздо осторожнее. Я поверить не мог, что у меня настолько редкий случай. Сколько человек, тем более подростков, не пытаются свести счеты с жизнью? Мне иногда приходило в голову, что суицид - символ нашего нынешнего поколения.
Сегодня за окном светило солнце. Его лучи падали на стол врача и больно резали глаза, когда я пытался на них смотреть, оставляя на сетчатке медленно рассеивающиеся фиолетовые круги. Тем не менее, я чувствовал себя прекрасно и сидел напротив в хорошем настроении.
- Как твои руки? - Первое, что спросил меня врач.
Месяцев девять назад он мне посоветовал, как восстановить циркуляцию крови и нормальную температуру. Для этого каждый раз, принимая душ, то есть каждую неделю, мне надо было холодной водой ополаскивать ноги, а потом, поднимаясь постепенно выше, уже и все тело. Это невыносимая процедура. Я пытался ее выполнять, но мне никогда не хватало терпения. Я люблю горячий душ, чтобы пар поднимался от тела, и запотевали все зеркала, и ненавижу ледяной. Поэтому я ответил, что ничего не изменилось, и уже в который раз повторил ему, почему.
- И занимает это слишком много времени, - добавил в конце я.
Через открытую форточку в кабинет залетела большая жирная муха, напоминающая комок черной грязи, и стала настойчиво биться об стекло. Вскоре стук начал меня раздражать и я искренне возжелал, чтобы она разбила свою крохотную голову. Но этого, конечно же, не случится - у всех насекомых она стальная и крепкая, как броня танка, черт возьми!
- Твои руки не из моей области, я просто хотел помочь, - сказал врач. - Что насчет самоубийства? Больше не торопишься на тот свет?
- Нет, - честно ответил я. - С тех пор, как я нашел цель своей жизни, такие мысли меня больше не посещали.
- Какую цель?
- Написать одно произведение, книгу. Она о любви, и я бы не хотел о ней много рассказывать.
- Вполне естественно волнующая в твоем возрасте тема. - Врач кивнул, затем снял очки и потер пальцами переносицу. - Думаю, через две недели мы тебя выпишем. Улучшения твоего состояния налицо.
Я не ожидал выписки. Когда я пришел в себя после услышанного, то обнаружил свой рот открытым. Паника прокралась в мою голову, стала аккуратно, миллиметр за миллиметром, завоевывать пространство.
У меня осталось слишком мало времени. Я до сих пор ничего не написал. Покинув лечебницу, я не найду больше времени для писательства. Надо было начинать писать. Не имело значения, что.
Затихшая на время муха, словно сообразив, где лежит путь на свободу, ударилась прощальный раз и вылетела в форточку.
Врач сказал, что я могу идти.
Голова была пуста. Ни единой мысли не посетило ее с тех пор, как я покинул кабинет. Я пытался придумать хотя бы слова, с которых можно было начать первую страницу, а там, я надеялся, дальше уже само все придет.
Но ничего, совсем ничего не приходило в голову.
Я подумал, что Антон мог бы мне помочь. Он пишет постоянно, вряд ли у него не случаются мыслительные вакуумы, он должен знать, как из них выбираться.
Антона я ожидал увидеть, как всегда, на полу, за работой, но никак не в объятиях Элен. Когда они заметили меня, разлетелись по разным углам палаты, словно мать застукала их за чем-то непристойным. Однако не скрою: я был шокирован. Один из неменяющихся оплотов моей жизни рухнул, утонул в глубоких водах океана. А потом пошел дождь.
- Привет, - осторожно поздоровалась Элен.
Я извинился и закрыл дверь. В коридоре было темно. Лампы светили слабо и тускло, через одну, отражаясь во влажном намытом полу. Я дошел до конца коридора, к окну, и выглянул в него, все равно ничего не видя, пытаясь справиться с навалившимися за одно утро чувствами.
Я расстроился и не понимал причин. Из-за того, что мне теперь будет труднее говорить с Элен? Потому что теперь мой друг, без сомнения, отдалится от меня?
Интересно, как развивались их отношения, как они влюбились друг в друга? Как же это произошло? Да и давно ли это у них? Похоже, я сильно ошибался, считая, словно бы Антон не покидал своей палаты.
Запоздало я подумал, что никогда не читал его книг. А вот Элен наверняка читала и с удовольствием. Когда-то она мне говорила, что любит читать.
Я сделал круг по этажу, прошел мимо лифта и процедурной, свернул в свою палату и упал на кровать. Покопавшись под подушкой, извлек тетрадь.
Я сотни раз слышал, что человеку не дано понять значение и смысл любви. Он всегда будет задаваться вопросом, почему люди влюбляются в толстых и некрасивых, когда рядом с ними редкие красавицы? А почему я так любил ту девушку? Почему до сих пор мне никто, кроме нее, не нужен? Из-за ее характера - тихого и спокойного, как лебедь, плывущий по зеркальной глади в безветренную погоду? Из-за ее милого лица, напоминающее цветочное поле?
В ней было все то, чего я был лишен. Она никогда не позволяла себе грустить, жила, как ей хочется и нравится. Мне всегда казалось, что и наши взгляды на мир похожи, что мы видим одни и те же звезды на ночном небе.
А Элен и Антон? Я знал их достаточно хорошо, чтобы понимать, как часто они могли испытывать одиночество и враждебность окружающего мира, от которого прятались в страницах книг. На самом деле, у них было много общего.
Я начинал понимать. Они искали силу и поддержку в объятиях друг друга. Одну спичку сломать легко, но чтобы сломать две, надо приложить больше усилий.
Я нашел ручку и написал на первой странице: "Меня с детства окружающие считали странным".
Прошла неделя, целых семь дней, когда ночью я отложил в сторону почти полностью исписанную тетрадь. А через час в мою палату, освещаемую лишь луной за окном, заглянула Ирина.
- Не сильно потревожу? - прошептала она, чтобы дежурные в коридоре не услышали.
- Нет, конечно, - так же тихо ответил я.
Ира, стараясь не шуметь, прикрыла за собой дверь и взобралась с ногами на мою кровать. Я заметил, что она была в толстых шерстяных носках. Должно быть одела их, чтобы смягчить шаги. Ее палата находилась достаточно далеко от моей, чуть ли не в другом крыле. Поймав ее здесь, никто и не поверит, что она вышла до туалета.
- Ну, рассказывай, - потребовала она. - Почему я тебя уже неделю не видела? Ты даже в столовую не спускался.
- Спускался, - помотал я головой. - Просто обычно чуть позже, когда там почти никого уже не оставалось.
Ирина развела руками и чуть нагнулась ко мне: так в чем же все-таки было дело?
Я на минуту обрадовался, что она не спросила, не из-за нее ли это. Обрадовался, что она не стала устраивать сцены и драмы, словно бы я ее предал, как все остальные. За эту неделю я слишком устал для таких демонстраций.
Без лишних слов, я вытащил тетрадь из-под подушки и протянул ей.
Ира взяла ее в руки, как что-то невероятно важное и драгоценное, осторожно пролистала, затем вернулась к первой странице.
- Все это время ты писал мемуары? - Она недоуменно посмотрела на меня, и я понял, что она серьезно.
- Почти, - признался я. - Но да, здесь достаточно много кусочков моей жизни.
- И что, все это время ты писал? У тебя какие-то амбициозные планы? Куда так спешил? - Ирина отложила тетрадь в сторону и потянулась.