Это был один из тех многих счастливых дней из детства, которых так мало остается в памяти. Этот, запомнился мне на всю жизнь!
Дед разбудил меня ранним утром, было около пяти. Он стоял передо мной в старых, грубых, коричневых брюках, прихваченных потертым, кожаным ремешком и не менее старой рубахе. Я встал, оделся, вышел в кухню и закрыл за собой дверь, бабушка еще спала, и мне не хотелось ее разбудить. Кухню наполнял приятный нежный не успевший еще окрепнуть утренний свет. На столе стоял заваренный чай в термосе, кусок сала, колбаса, масло, черный, белый хлеб, овсяное печенье, варенье и какие-то простенькие конфеты. Я сел за стол, дед налил нам заварки из термоса и нарезал хлеба. Дед наливал себе всегда полную кружку заварки, не разбавляя кипятком, мне казалось, что если поставить в его кружку чайную ложку, то она так и останется стоять в ней. Есть совсем не хотелось, так как по утрам у меня нет аппетита, но я выпил чаю, съел маленький бутерброд с колбасой и закусал печенье. Выпив чаю, дед стал собирать приготовленные вещи для рыбалки в рюкзак. Там уже лежало несколько видов крючков, катушек с леской, запасные поплавки и еще куча каких-то неведомых мне приспособления для ловли рыбы.
Насадку он разложил по пакетам и вместе с буханкой белого хлеба убрал туда же.
Приготовлением насадки он занимался еще с вечера, сначала варил перловку, добавляя туда соли и растительного масла. После варки он перемешивал крупу с тем же растительным маслом и оставлял остывать. Меня очень удивляло, откуда дед знает гастрономические пристрастия карпа и что именно с маслом крупу надо подавать карпу на обед! Захватил он с собой и дождевых червей в пластиковой баночке.
Собравшись, надев беретку, и взяв надувную резиновую лодку, дед вместе со мной вышел на улицу. Воздух был по-утреннему свеж и прохладен, трава была чуть мокрой от росы, изредка было слышно щебетание птиц и гул, от проезжающих вдалеке по трассе грузовых машин. Легкий ветер доносил запах озера. Дед закурил. Я стал жадно ловить запах первого сигаретного дыма, который поначалу кажется очень приятным и даже сладким. Он курил много, по две пачки в день и, как он рассказывал, начал он это делать с тринадцати лет. Мы разложили лодку на полянке перед домом и начали накачивать лодку ножным насосом, который выглядел, как разрезанный на половину резиновый мяч с длинным шнуром. Подкачав наполовину, он поручил это занятие мне, а сам отправился собирать удочки. Я наступал на "полу-мяч" то одной, то другой ногой по мере уставания и мое переминание медленно, но верно давало результат. Лодка постепенно надувала свои зеленые, резиновые бока, становясь с каждым разом все более упругой и звонкой. Тут вернулся дед с охапкой из удочек, сачков и весел, проверил лодку, убедившись, что я справился с работой, вложил в нее плоский поддон из прочного, фанерного щита.
Со словами "Пошли внучек" он подхватил лодку, повесил ее себе на плечё, а на другое рюкзак, захватив весла, отправился по дороге между садовых домиков к озеру. Захватив удочки и садки, я посеменил за ним. Дед шел быстрой, кряжистой походкой и я еле поспевал за ним.
Ростом он был совсем невелик, но обладал невероятной энергией. Совсем не умел сидеть без работы и, пытаясь занять себя любым делом, иногда выводил бабушку своей неугомонностью из себя, тогда она напыщенно злилась, называла его беззлобно "шабарёшкой" и говорила "Миша, ну угомонись же ты хоть на немножко". После этого он на минутку обычно успокаивался,уходил на болкон, закуривал сигарету, а докурив, снова принимался за поиск занятия и ,как правило, его находил. Больше всего меня забавляло, когда дед находил себе занятие у бабушки на кухне. То он пытался перемыть всю посуду, то поточить ножи, иногда путаясь у бабушки под ногами и мешая заниматься ей своими домашними делами. Тогда бабушка опять говорила "Миша, ну угомонись же ты хоть на немножко, ну, что это за человек за такой!", на что он ей шутливо и очень смешно отвечал "цыц контра!".
До озера было метров триста, и я не успел устать от своей ноши. Дед снял лодку с плеча и столкнул ее в воду. Берег озера был полностью заросшим камышом, и рыбаки прорубали в нем "дорогу" на чистую воду, которая не зарастала до следующей весны. Мы погрузили нашу поклажу в лодку, затем в нее сел дед, а следом и я. Мы отплыли. Стоя на коленях и гребя веслами, дед медленно доставлял нас до места рыбалки, которое было заранее прикормлено. Пробираться сквозь камыш по прорубленной водной полынье пришлось довольно долго. Я смотрел на зеленую и мутную воду, пахнущую сероводородом, и любовался жизнью, которой она кишела. От лодки то и дело в разные стороны разбегались водомерки, скользя по воде своими быстрыми и тонкими лапками, ныряли в глубину черные водяные жуки. В камыше было слышно кряканье утки с утятами, а в воздухе на солнце заигрывали друг с другом стрекозы, некоторые из которых, заигравшись, падали в воду, потом долго и мучительно пытаясь выбраться из нее, хватаясь лапками за обломки камыша. Наконец-то мы доплыли. Убрав весла в лодку, мы стали привязывать ее к камышу, что бы нас не отнесло течением. Дед достал из рюкзака буханку белого хлеба отломил от нее добрый кусок, размочил в воде, помял и покидал по частям в озеро для прикормки, сказав мне "закидывать будешь сюда", указав на то место, где только что утонули намокшие куски хлеба. Затем туда же ушло и часть перловки. Мы достали удочки насадили на крючки перловку и закинули в воду, дед управлялся с двумя, а я с одной удочкой, рядом с собой он положил "подсадчик"(сачок для рыбы),потом достал пачку сигарет и закурил. Минут через пятнадцать, не увидя ни одной поклевки, я решил сменить перловку на крючке на червя, но результат оставался тем же. Тогда мы решили выпить немного чаю из термоса и закусить. Вдруг поплавок деда несколько раз дернулся и на долю секунды погрузился в воду, дед ждал, обхватив удочку обеими руками. Когда поплавок повело в сторону, он резким движением потянул удилище на себя и в воздухе появился, отливая своими серебряными боками, судорожно болтаясь на леске, замечательный карп. Он оказался не большим, с лодожку деда, которого дед обозвал с легким пренебрежением "гоминьдановецем". Хотя это слово мне не было знакомо, и слышал я его в первый раз, я понял, что в данной интерпретации оно выражало недовольство деда размером карпа. Сняв рыбу с крючка, он бросил ее в садок и опустил садок в воду, привязав его предварительно к лодке. Мое настроение было чуть испорчено, ведь я во что бы то ни стало, хотел поймать первую рыбу. Я достал удочку из воды и поменял червя снова на перловку, затем несколько раз пытался, как можно лучше и дальше забросить леску в воду, что у меня получилось только раза с пятого. Дед снова курил, и мы снова ждали поклевки.
"Ни клевал, ни клевал и совсем перестал", забавно в стихах заметил дед. Прошло минут десять и у деда снова клюнуло. Опять в его руках оказался превосходный карп, который был уже значительно больше первого. Чувство соревнования и азарта меня переполняло.
Я то и дело закидывал удочку в разные места, что вызывало раздражение деда. "Ты же всю рыбу так перепугаешь, чего ты дергаешь!" говорил он мне. Дед очень быстро раздражался, но как-то по-особенному, его слова никогда не обижали, в нем чувствовалась доброта и простодушие, а раздражение скорее вызывало улыбку. Наконец я выбрал, как мне казалось "клевое" место и замер в ожидании. Результат не заставил себя долго ждать, мой поплавок задергался в мелких судорогах. Я рванул удилище, что было сил, не дав рыбе, как следует заглотить крючок, и она сорвалась с него, не успев еще и выбраться из воды. Насадив перловку, я снова закинул леску и притаился. Снова клюнуло у деда, и снова серебристый карп оказался у него в садке. Таким образом, счет уже был три ноль не в мою пользу. Неожиданно мой поплавок с какой-то невероятной быстротой покинул водную гладь и исчез под водой. Я потянул удочку на себя, уже не так резко, как в первый раз, помня о своей досадной неудаче, но какая-то неведомая сила потянула леску вместе с удочкой в камыш. От возбуждения я рванул удилище на себя, и оно изогнулось дугой, образовав, таким образом, полукруг. Дед с интересом и тоже с возбуждением смотрел на происходящее, нервно ёрзал. "Тяни к лодке, тяни его только медленно, а то леску оборвёт" кричал он мне, и я что было сил, притягивал это неведомое и жутко сильное существо к нам. На долю секунды в воде я увидел огромную рыбину, которая никак не хотела мне поддаваться и напрягала все свои рыбьи мускулы, что бы остаться в живых. Я понял, что эта схватка с большой долей вероятности может быть мной проиграна и заорал "деда тащи подсекальник", перепутав название с подсадчиком.
Выхватив его одной рукой, он кричал мне "ближе к лодке тяни, ближе" и когда карп был в зоне досягаемости, ловко извлек тяжеловеса из воды! Рыбина бесновалась, извиваясь как черт, дрыгая хвостом опасно подпрыгивая, рискую выпрыгнуть из сетки подсадчика, пытаясь сопротивляться до последнего, перепутав мне всю леску. Положив ее в сетке на дно лодки, дед придавил рыбину коленом и огрел по башке фляжкой несколько раз. Эта грубость приструнила карпа, именно опять этой породы оказалась рыбина. Карп вытянулся смирно, оглушенный, на дне лодки. Я взял своего побежденного соперника на ладони он был замечательно огромным и весил килограмма три, его бока были склизкими и отливали серебром на солнце, огромные глаза глупо таращились и смотрели бездумно. Рот был широко раскрыт и в него могли поместиться два моих указательных пальца. Не став дожидаться пока он очухается, я положил его в садок и закрепил садок на другой стороне лодки, подальше от садка деда и опустил в воду. По-видимому, родная стихия привела рыбину в чувство, и она ожила, в воде, начав медленно, вероятно, осознав свою обреченность, перебирать плавниками, и лениво плавая. Я был счастлив. Дед хрипло смеялся, вспоминая, как я кричал "деда тащи подсекальник"! После "боя", из которого мы вышли победителями, мы решили перекусить. Из рюкзака дед достал наши бутерброды и разлил крепкого чаю. Дед жевал хлеб с салом с таким аппетитом, что невозможно было не захотеть жевать с ним вместе.
С ним было всегда очень вкусно есть, он ел быстро, но не торопясь, тщательно пережевывая и причмокивая, иногда роняя крошки, но было всегда видно, что ест он с удовольствием. Мне всегда хотелось кушать то же самое, что и он, глядя на него, будь то чеснок, лук, сало или другая примитивная снедь, глядя на него, верилось, что нет ничего вкуснее на свете этих незатейливых яств. Наверное, это у него получалось так красиво потому, что в детстве во время войны несколько лет проходил опухшим от голода и чтобы как то выжить, им с сестрой приходилось собирать в поле гнилую картошку и ей же питаться, да и еще бог знает чем, мало приемлемым в пищу.
Нашу трапезу нарушил клев! Одновременно у обоих начало клевать, причем через некоторое мгновение у деда и на второй удочке. Мы извлекли из воды трех карпов, рассовали их каждый по своим садкам, насадили перловку на крючки и закинули лески в воду. И тут началась рыбная феерия! Поклевки не преставали утихать. Мы только успевали снимать рыбу с крючка, что бы забросить удочку снова в воду и менее чем через минуту снова тащить собратьев, уже пойманных, из воды. Словно водолазы под водой насаживали нам на крючки карпов и дергали за леску. Один раз дед вытащил из воды такого бугая, что мой первый по сравнение с ним был просто жалким мальком. Его морда была, как морда хряка, тупая, наглая и заплывшая салом, с выпученными глазами, с усами как у сома и рыбьими ноздрями. Кто бы мог подумать, что у рыбы тоже есть ноздри. Жуткое существо, зеркальный карп под шесть килограммов весом! Чешуя его была размером с большую старинную монету, отливавшая мутными разводами. Его тоже пришлось усмирять при помощи фляжки, так как нрав у этого оказался еще более буйным, чем у моего красавца! Теперь было понятно, что перловка, которую старательно с маслом варит дед и килограммами забрасывает в озеро на протяжении лета, не пропадает зря! Такое питание явно благоприятно отразилось на внешнем виде карпа, на его самочувствии, и силе, так как этот рыбий дегинерат изрядно потрепал силы моему деду, перед тем как оказаться в рыбьей клетке.
Этот голодный бунт карпа продолжался около двух часов, то стихая на некоторое время, то опять продолжаясь частыми поклевками. За это время наши садки наполнили свои брюха рыбой почти доверху. Периодически я поднимал свой садок из воды, что бы полюбоваться уловом и ощутить его тяжесть, держать его на весу было крайне тяжело, и я опускал его снова в воду. Иногда я замечал, что пойманную вновь рыбу, дед пытался запустить в мой садок, что бы я не расстраивался, что у меня улов меньше чем у него, но я категорически пресекал благие его намерения.
Тем более что мой вклад в совместный улов был тоже весомым. Проигрывать деду было не очень обидно.
Было уже около одиннадцати утра. Солнце парило высоко в прозрачном, голубом с легкой дымкой небе и ласковым теплом, гладило все окружающее своими лучами, не создавая излишнего жара! Над водой стало летать больше стрекоз с синими хвостами, которые летали парами, а одинокие садились частенько на наши яркие поплавки, пугаясь теперь уже редких поклевок. В двенадцатом часу мы стали собираться домой. Свернули удочки, вынули садки с рыбой из воды и погрузили в лодку, воздух наполнился запахом свежей рыбы. Я радовался, предвкушая, как буду хвастаться бабушке своим уловом. На лице деда отпечатались усталость и удовлетворение. Мы отвязали лодки и поплыли той же дорожкой домой, по которой утром проделали путь сюда.
А потом, я счастливый, бежал к бабушке, что бы похвастаться нашим с дедом уловом.
Как много было таких вот счастливых дней в детстве, похожих своей беззаботностью, неизменной искренностью, зеленой травой или белым снегом, всегда солнечных и ласковых, пахнущих свежими пирогами, слившихся в самую долгую часть жизни, длинною в детство.
Прошло уже много лет, деда уже нет в живых, а день этот останется со мной на всю жизнь, останутся в памяти его красивые руки, жилистые с круглой синей родинкой на правой кисти и грубыми пальцами, запах дыма сигарет, его походка....
Когда я повзрослел, мне очень нравилось разговаривать с ним, гулять по городу и часами болтать о совершенно разных вещах, рассказывать друг-другу анекдоты не совсем приличные и над ними же смеяться. Нам было хорошо вместе.
Незадолго до смерти, когда он сильно заболел, он сказал мне по телефону на прощание, как-то обречено и очень нежно "Никиша, я люблю тебя".....мы никогда не говорили друг-другу этого, ведь было и так ясно, "я тоже, деда", сказал я и положил трубку. Мне стало отчетливо ясно, времени у нас осталось мало, но я не думал, что так мало........