Аннотация: Повествование происходит от лица подростка, детство которого проходит в 80х-90х годах, который сталкивается с реалиями социума того времени.
Драка
По соседству с нашим домом жил Пашка, деревенский пацан. Несмотря на то, что он был на два года старше меня, мы с ним дружили. Часто ходили вместе на рыбалку, сидели вечерами на лавочке перед домом и грызли семечки. Иногда я смотрел, как он копается в старом мотороллере 'Муравей' с грузовой кабиной. Когда тот был на ходу, что было редко, мы на нем гоняли на рыбалку на дальний карьер. Пашка рулил, а я ехал в помятой серебристой, словно фюзеляж самолета, будке и держал удочки, стараясь не выпасть на поворотах и ухабах. Мотороллер жутко тарахтел, плевался клубами сизого дыма, источал запах машинного масла и бензина. Чем допотопнее техника, тем больше она мне нравилась и тем больше доставляло мне удовольствия на ней кататься. Пашкина одежда от такого тесного и частого общения с 'Муравьем' тоже пахла бензином и маслом. Как я заметил, деревенские ребята сызмальства имели тягу к технике, практически у всех наблюдались инженерные наклонности. В моем возрасте многие могли запросто перебрать по винтику мотоцикл. Я же не имел понятия, как менять в двигателе масло и натягивать цепь. Вообще, деревенские казались намного старше своих лет, они многое умели того, что городским ровесникам даже видеть не приходилось. Могли холоднокровно отрубить курице голову, я же на это даже смотреть не мог. Орудовали топором, словно с ним родились, воду таскали в больших ведрах. От подобной тяжести обычный городской пацан надорвал бы пупок. Они всегда деловито разговаривали и витиевато выражались чуждым мне деревенским языком, коверкая на свой лад слова. Например, они говорили не есть, в смысле кушать, а исть, не летает, а летат и так далее. В разговоре часто использовали матерные слова, да так, что я иногда не мог понять смысла сказанного. Но несмотря на такую тарабарщину подобный язык делал их в моих глазах старше. Может быть, потому что в городе в моем кругу, а тем более в кругу детей, никто не матерился. Мат мы слышали, как правило, от подвыпивших мужиков на улице, но и он не был таким витиеватым, как у деревенских ребят.
Редко кто не начинал с малолетства пить алкоголь и курить дешевые папиросы без фильтра. Уверен, что особенно последнее делало их более взрослыми. От такого раннего разнузданного образа жизни некоторые к двадцати годам становились совсем пропащими людьми. Многие еле-еле заканчивали школу и работали, где придется или не работали вообще, а жили на иждивении родителей. Если это можно назвать иждивением! Ведь родители тоже у многих пьянствовали, дрались между собой, крыли друг друга матом на чем свет стоит. Такие семьи жили в убогих покосившихся лачужках, серых, прогнивших и сырых, провонявших гнилой картошкой и плесенью. Кормились от скудного приусадебного хозяйства и скотины, которую могли вырастить. Один раз мне 'посчастливилось' побывать в подобном доме. Это был дом двоюродного брата Пашки. Во дворе дома стояла грязь вперемешку с фекалиями скотины, над которой роились зеленые мухи. Через это смердящее месиво можно было пробраться только в резиновых сапогах, но поверх была 'заботливо' перекинута доска, по которой можно было относительно безопасно пройти через двор к дому. Под навесом стоял мотоцикл с помятой, словно жестяная банка, люлькой и облупившейся красной краской. Вокруг него валялось множество деталей, из которых при желании можно было собрать еще одно подобное средство передвижения. От этого хлама несло бензином. Во дворе сараи и приусадебные постройки были такими убогими и ветхими, словно их построили еще в другом тысячелетии. Черные бревна с прогнившими боками выпирали неровно из сруба, грозя вывалиться и окончательно обрушить и без того покосившееся трухлявое строение. Рядом стояло такое же сооружение с уже рухнувшей внутрь крышей. По развалинам гуляли сухопарые петухи и куры, охотившиеся на насекомых, живущих в древесной трухе. Это имущество охраняла злая истеричная собака. Она рвалась с цепи, пытаясь напасть на незнакомца и вцепиться в человеческое мясо. Собаку было жалко, она явно недоедала, представляя собой наглядное анатомическое пособие для изучения строения скелета животного. Свалявшаяся грязная шерсть висела в некоторых местах дредами, волочась по грязи.
В дом мы прошли не разуваясь. В этом не было смысла, на полу был толстый слой грязи, задубевшей шершавой коркой. Древняя, советская, мебель была такой же рухлядью, как и остальное хозяйство. Грязный диван, местами с порванной обивкой, был завален каким-то тряпьем. Я стоял у входа и с некоторым удивлением осматривал окружающее. Побелка на стенах, видно, когда-то была, но облупилась, обнажая голые бревна сруба. Стол был завален грязной посудой. Под ним беспорядочно стояли и лежали бутылки разных цветов. Больше всего, я успел заметить, было прозрачных водочных бутылок. Стулья возле стола заменяла длинная грубая деревянная лавка, на которой спал кот. Через незанавешенные заляпанные окна в жилище проникал яркий солнечный свет, который подчеркивал окружающую, удручающую обстановку. Запах стоял словно в погребе. Пахло затхлой картошкой и перегаром. В воздухе надоедливо звенели мухи. С потолка локонами свисали липкие ленты с приклеенными к ним мухами. Забрав какую-то вещь, мои спутники быстро вернулись из соседней комнаты, и мы все вместе, к моему облегчению, вышли через темные и такие же вонючие сени во двор.
Двоюродного брата Пашки звали Серегой. Он слыл драчуном, и его многие мальчишки побаивались, относились уважительно, старались не задирать. Держался Серега важно, с некоторым достоинством. Был высок и жилист, словно атлет, несмотря на то что частенько пил брагу и покуривал махорку, хотя и реже, чем многие другие деревенские недоросли. У меня он вызывал симпатию.
Однажды вечером мы болтались с Пашкой без дела возле его дома. Скотина уже была пригнана из табуна и загнана в стойла. У деревенской молодежи наступало время вечерних гуляний. Солнце медленно заходило оранжевым апельсином за горизонт, комары вылезали на свою вечернюю охоту и становились все более наглыми и назойливыми. Тут Пашка ошарашил меня, бросив между делом: 'Серега хочет с тобой махаться!' 'Зачем?' - немного оторопев от такой новости, спросил я. 'Так просто, силой помериться', - как бы между прочим ответил тот. Я знал, что деревенские не любили городских и всячески их задирали, между ними всегда было какое-то соперничество. Деревенские хотели показать, что здесь они хозяева и нечего городским, хоть даже и дачникам, делать на их исконной территории. Но моя дружба с Пашкой и его старшим братом защищала меня от подобных нападок. Как выяснилось, не совсем. 'Серега сегодня возле клуба предлагал. Ну что, пойдешь?' Не пойти я не мог, если не хотел прослыть трусливой, жалкой личностью. Этого я не хотел, и мне пришлось согласиться. 'Пойду', - без особого энтузиазма ответил я. Пашка ничего не ответил, продолжая лениво и отрешенно смотреть в сторону. Настроение у меня упало, драться без повода совершенно не хотелось. Я не был драчуном, никогда не задирался и не лез на рожон, но не увиливал от драки, если это было нужно. Небольшой город, в котором я жил, был шахтерским. В школу, в которой я учился, ходили преимущественно дети шахтеров. Нравы у нас были суровыми, как условия работы родителей учеников. Каждый, кто был постарше, мог беспричинно толкнуть, подставить подножку или отобрать что-нибудь у младшего или более слабого просто так, чтобы поразвлечься. В туалет, в котором унитазы без перегородок были вмонтированы в пол, ходить было небезопасно. Там всегда собирались самые отпетые отморозки и курили. Они запросто могли подойти и начать трясти за плечи того, кто в это время справлял малую нужду, выкрикивая при этом что-то типа: 'Учись ссать на корабле'. Могли пнуть под зад, сопровождая это унизительным гоготом. Про справление большой нужды не могло быть и речи. Поэтому в туалет мы старались ходить не поодиночке. Толпой было безопаснее. Но драться, отстаивая свою честь, приходилось частенько. Школу я из-за этого терпеть не мог, но определенную жизненную закалку она мне дала.
Такое желание моего оппонента помериться силой меня раздосадовало. Злости я к Сереге, а тем более ненависти, не испытывал, соперником его тоже не считал.
- Когда это он успел тебе сказать? - спросил я Пашку.
- Сегодня вечером в табуне его видел, когда он скотину встречал, - ответил Пашка.
- Понятно, когда пойдем?
- Он в девять часов тебя ждать будет. - Пашка посмотрел на часы и пробурчал: - Через сорок две минуты.
- Ты со мной пойдешь? - спросил я его.
- Естественно! - удивленно ответил тот. Это прозвучало словно 'Как я могу пропустить такой сногсшибательный аттракцион? Что за дурацкий вопрос?!'. Ответ немного успокоил меня. Драться, зная, что за тебя болеет друг, как-то проще. Почему-то был убежден, что Пашка будет болеть за меня, а не за своего двоюродного брата. Я присел рядом с ним на бревно и уставился на свои дырявые пыльные кеды. Мне надо было придумать что-нибудь, что могло бы меня разозлить, но получалось у меня плохо, мысли не клеились и рассыпались в голове, словно труха. Мое тело сковывала усталость и липкая лень. Голова сделалась мутной, словно запотевшее стекло, а мысли рассеянными. Захотелось спать. Пашка посмотрел на меня и брякнул:
- Что, ссышь?
Меня это неприятно взбодрило. Я, не глядя на него, словно нехотя, стараясь быть как можно спокойнее и деловитее, ответил:
- Чего мне ссать!
- Будете махаться до первой крови. Так что старайся попасть в нос. Я прослежу, чтобы все было по чесноку.
Пашкин совет совсем взбодрил меня. Если раньше я не был до конца уверен, что он на моей стороне, то его совет меня окончательно в этом убедил. Я посмотрел на него с благодарностью и кивнул. Время тянулось медленно. Мы продолжали сидеть на бревнах, ожидая назначенного времени. Пашка, очевидно, с нетерпением, хоть и пытался скрыть это, а я безо всякого энтузиазма. Он частенько поглядывал на часы и каждый раз сообщал мне, который час. Когда до девяти оставалось десять минут, я сказал:
- Ладно, пойдем уже.
Мне хотелось поскорее с этим покончить. Пашка вскочил и с радостью ответил:
- Идем.
Идти было совсем близко, и, чтобы не терять эти несколько минут пути зря, Пашка по дороге меня инструктировал: 'Ты за ногами его следи, он ими четко машет, вертушку может сделать'. Я слушал молча и наматывал на ус. 'Смотри, чтобы по яйцам с ноги случайно не заехал, тогда сразу продуешь', -продолжал он. Мы вышли к клубу, на площади никого не было. Я подошел к колонке с водой, нажал на рычаг и стал пить из крана студеную, сводящую зубы, немного пахнущую ржавым железом воду. Напившись, я подошел к Пашке, ожидая соперника. Изо всех сил я старался представить, что-то такое, что могло бы меня разозлить. Но с Серегой у меня не было неприятных ассоциаций, и я вспомнил двух пацанов с рыбалки, которые кидались камнями, но и они не вызвали во мне злобы. В это время вдалеке я увидел Серегу, который вышагивал из-за поворота со свой свитой. При виде такой значительной группы поддержки у меня совсем испортилось настроение. Пока они шли в нашу сторону, поднимая ногами клубы дорожной пыли, я насчитал одиннадцать пацанов. Они быстро приближались к нам, громко разговаривая и смеясь на всю улицу. При виде нас, смех прекратился. Некоторые стали показывать в нашу сторону пальцами и что-то обсуждать. У меня неприятно заныло в груди, ноги стали ватными. Это чувство было мне знакомо и ненавистно. Я даже не понимал, что это такое. На страх в чистом виде это не было похоже, словно адреналин, переполняя мой организм, отравлял мою кровь, делая мои члены слабыми и безвольными. Я украдкой посмотрел на друга. Пашка стоял, широко расставив ноги, держа руки в карманах штанов, сосредоточенно наблюдая за приближением толпы, словно это была его драка, а не моя. Толпа приблизилась к нам, окружив со всех сторон. Никто не поздоровался, лишь молча переглянулись с нами. У некоторых на лице была нарисована отвратительная ухмылка, которая говорила о том, что они ожидают моего публичного позора и унижения. Серега стоял передо мной, щуря в холодной улыбке глаза. Он был совершенно спокоен. В толпе чувствовалось возбуждение, но только не в нем. Пашка прервал молчание: 'Пойдемте за клуб, там никто не помешает'. И правда, на улице то тут, то там виднелись люди, которые могли помешать драке. Все молча двинулись за клуб в небольшой, неухоженный садик. Действительно, в саду было спокойно и безлюдно. Ребята образовали кольцо, окружив нас со всех сторон. За своей спиной я услышал раздраженное: 'Начинайте уже давайте!' - и кто-то толкнул меня в плечо. Я обернулся, чтобы ответить наглецу, но Пашка меня опередил. Он взял одной рукой толкавшего за грудки, а второй отвесил глухой и достаточно увесистый подзатыльник. 'Пусть махаются один на один, никто не встревает!' - грозно пробурчал он. Пацан не сопротивлялся. Я его узнал, это был один из тех, что кидал камнями на рыбалке. Это меня немного раззадорило и придало некоторую уверенность. Серега подобрал кулаки и встал в такой боевой позе напротив меня, приглашая своим видом к поединку. Я сделал то же самое. 'Ну давай, наваляй ему, Сега!' -послышалось из толпы. Вдруг он выпрыгнул вперед, выкидывая кулак, целясь явно в мою голову. Я увернулся от этого удара, но тут он ударил ногой и попал мне в бедро. От прилива адреналина боли я не почувствовал и тут же пропустил второй удар от другой ноги в область печени. У меня ненадолго перехватило дыхание. С разных сторон слышались смешки и ободряющие крики Сереге. Почуяв, что удары ногами у него получились, он стал выкидывать то левую, то правую, но уже не попадая в цель. Я изловчился и схватил его за ступню, задрал ногу высоко, желая, чтобы противник потерял равновесие и упал. Серега запрыгал на одной ноге, размахивая руками. Я сделал к нему небольшой шаг и совершил подсечку ногой. Соперник грохнулся на спину на траву. Кидаться на него, лежачего, я не стал, но и он сразу же, словно ванька-встанька, вскочил на ноги и кинулся на меня, орудуя руками и ногами одновременно. Отскакивая от него, уворачиваясь от ударов, я врезался спиной в ограду из болельщиков. Отступать мне больше было некуда, и я пропустил сильный удар ногой в живот. Захотелось согнуться и схватиться за живот от боли, но это означало бы мое поражение. Я отскочил в сторону и переместился в центр круга, стараясь дышать как можно глубже. Противник нагло шел в мою сторону, опустив руки, явно меня провоцируя, кивая мне вверх подбородком. Я подпустил его ближе и выкинул вперед левую руку, а затем сразу правую. Левый удар у меня не прошел, а вот правый пришелся замечательно прямо сопернику в нос. Я сразу же переместился в сторону. Серега ринулся на меня, словно тигр, готовый меня разорвать. Я кинулся ему навстречу, схватил и перебросил через бедро. Противник опять оказался на траве, держа в руке оторванный рукав моей майки. Из его носа лилась кровь. Пашка, словно не замечая крови, бой не останавливал. Теперь я не стал ждать, пока он поднимется, а навалился на него сверху. Мы стали бороться, обмениваясь тычками и ударами рук и колен по разным частям тела, катаясь по зеленой траве. Остатки моей майки были забрызганы Серегиной кровью. Вдруг один из ударов попал мне в глаз, я часто заморгал, глаз заслезился. Я ответил тем же, удары с обеих сторон посыпались как горох из дырявого решета. Мы оба пытались попасть друг другу в голову, в пылу борьбы, не замечая уже проходящих ударов. Наконец расцепившись, мы вскочили на ноги. У Сереги продолжала сильно хлестать алыми большими каплями, словно спелая вишня, кровь из носа. Было поцарапано лицо, проступал фингал под левым глазом. Майка, так же, как и у меня, была разорвана и, словно не застёгнутая рубашка, оголяла его грудь и живот. У меня явно заплывал правый глаз, и болели ребра с левой стороны. Я, так же, как и Серега, был весь в крови, только не в своей, а в его. Мы выдохлись и стояли, согнувшись друг напротив друга, отдыхая, глубоко дыша. Видя, как обильно кровь заливает футболку Сереги, Пашка крикнул: 'Ладно, все, хватит!' - вышел из толпы и встал примирительно, между нами. Мы не сопротивлялись, сил у обоих уже практически не было. Не знаю, сколько длилась драка, но казалось, что время остановилось. Серега зажал одну ноздрю пальцем и смачно высморкался сгустком крови и соплей. К нему подходили его товарищи, одобрительно похлопывая по плечу. Но все явно понимали, что победа все же за мной, ведь крови у меня не было и на лопатках он побывал дважды. 'Хороший был махач', - сказал Пашка, похлопав меня по плечу, и повлек за собой из сквера. Толпа направилась в другую сторону, не обмениваясь с нами прощаниями. Я, не оглядываясь пошел с Пашкой в сторону дома. Остановился у колонки, снял обрывки майки и стал отмываться от крови соперника. Хоть вода была и студеной, но сейчас, соприкасаясь с лицом, она доставляла своей прохладой наслаждение. Пашка давил на рычаг, а я подставлял, нагнувшись, тело под ледяную струю. Замерзнув, я встал в полный рост и посмотрел в сторону, куда удалялась толпа. Ее еще можно было видеть в конце дороги. Я видел Серегу, который шел в окружении ребят. Вдруг он обернулся, посмотрел в мою сторону, тут же отвернулся и пошел своей дорогой.