Меня разбудила череда разрывов. Мгновенно очнувшись ото сна, я скинул с плеч ватное одеяло, поднял с колен карабин и занял свою позицию в окопе. Наше отделение находилось на небольшой возвышенности. Сзади начиналась редкая березовая роща, которая, спустя километр, перерастала в темнеющую на горизонте стену непроходимого леса. Алекс еще шутил, что в случае прорыва не придется далеко ходить, чтобы соорудить всем нам березовые кресты. Прямо перед нами лежала необъятная и пугающая своими просторами степь. Несколько снарядов легло далеко впереди от наших позиций, вздымая в небо столбы из снега и земли. Справа от меня замер наш пулеметчик Пауль. На плечах у него была белая кружевная скатерть, что очень веселило нас даже в минуты, когда позицию пыталась нащупать артиллерия иванов. Если уж на то пошло, все остальные были не лучше. В покинутых деревушках мы брали все, что могли найти: скатерти, простыни, наволочки - все, что могло помочь нам хоть как-то укрыться в этой промерзшей насквозь степи. Наши шинели совсем не годились для маскировки. Мы напоминали зайцев-неудачников, забывших к зиме сменить шкурку. Особым счастьем было раздобыть тулупы, подбитые ватой, пару валенок. Но иваны все уносили с собой. Хотя, если на чистоту, не гнушались мы брать одежду и с убитых. Им все равно ничем не помочь, а тебе, если даст бог, нужно как-то пережить ночь. То там, то тут мы обнаруживали свернувшихся калачиком людей, будто статуи, вросшие в снег. Страшно представить, что откроется взору, когда придет весна. Все в этом месте пропитано смертью и всепоглощающей тоской. Мысли о том, что ты будешь следующим, кто покинет этот забытый богом мир, уже перестали быть навязчивыми. Смерть здесь - она везде, в необширной ледяной степи, в шальной пуле или осколке. Предположение, что тебя ранит - звучало как спасение. Шанс, что тебя вывезут отсюда, прежде чем красные размажут тебя по земле, наматывая километры кишок на гусеницы. Пара снарядов разорвалось позади нас.
- Еще немного и пристреляются, - Пауль сплюнул и вновь припал щекой к пулемету.
- Где наша артиллерия, люфтваффе? - взмолился Алекс - помощник пулеметчика, подтаскивая поближе ящики с патронами.
- Наверное там же, где и наш вчерашний обед. - усмехнулся Пауль.
Голод. Дикий голод одолевал нас с тех самых пор, как мы стали отходить от Сталинграда. Положенные 200 грамм хлеба и жидкая, едва теплая похлебка теперь казались нам самыми изысканными деликатесами. Наше отделение торчало здесь уже вторые сутки, а смены все не было. Все наши запасы закончились еще вчера. Я истекал слюной, когда нащупывал в кармане горбушку хлеба, которую я оставил на потом, лишь изредка отламывая от неё несколько крошек, когда кишки сводило предательским спазмом. Говорят, что в дивизии поели всех лошадей.
Еще несколько снарядов разорвалось уже ближе к нам. Земля промерзла настолько, что мы не смогли толком окопаться. Об траншеях в полный профиль можно было только мечтать. Мы же кое-как могли спрятаться лишь согнувшись в три погибели. Нас спасали лишь невысокие земляные насыпи по периметру окопа. Да уж, незадачливые из нас вышли зайцы - ни нору выкопать, ни спрятаться, слившись со снегом, мы не могли.
Нам на головы свалилось еще с десяток мин и все стихло. Где-то справа я услышал стоны. Наверное, кого-то все же задело.
Он был старше нас. Широкоплечий, хорошо сложен. На его суровом, побагровевшим от мороза лице густым ковром поросла многодневная щетина. Я знал лишь, что он был из-под Оснабрюк. Пауль о своем прошлом мало рассказывал. Всем нам было известно лишь то, что он успел застать времена кайзера, сражаясь на полях Фландрии, пережив бойню на Сомме. О той войне от него мы почти ничего не слышали, однако, как бывалый ветеран, он с отеческой заботой оберегал таких неоперенных птенцов как я и Алекс. Алекс - мой ровесник, был из параллельного со мной класса. Оба мы были из Брауншвейга.
Алекс приподнялся в локтях, осматривая серое небо в поисках наших самолетов, однако низкая облачность не давала никаких надежд на поддержку люфтваффе. Пауль одернул его, заставляя прижаться к земле. Я тоже вжался ближе к брустверу, проверив предохранитель моего карабина.
- Сейчас пойдут. - процедил сквозь зубы Пауль. Он уже несколько часов не шевелился, ведя наблюдение. Я поражался его выдержке. Мороз крепчал, у меня слезились глаза. На шерстяном подшлемнике, на бровях, на ресницах нарастала корка льда. Пауль напоминал мне Вайнахтсмана с его белой от снега щетиной. Для полной картины ему не хватало лишь ослика, которого мы бы с радостью съели.
- Не пойдут, - отозвался Алекс, - мы здесь уже вторые сутки, а ни одной души.
Я распластался на дне нашей неглубокой траншеи и втянул голову в плечи. Но взрывов не последовало. Штурмовики, снизившись к земле буквально перед нашими позициями, окатив степь рокотом моторов, вновь набрали высоту и скрылись в облаках позади нас.
Пошел снег. Робко, осторожно падали снежинки, засыпая чернеющие на фоне степи воронки от мин, погребая окоченевшие трупы. Ветра не было. Низкое зимнее солнце едва пробивалось сквозь монолитную пелену свинцовых облаков. В соседних траншеях изредка слышалась речь. Мы берегли силы. Кто знает, сколько еще придется проторчать здесь. Глаза пристально искали любое движение на горизонте. Мы врастали в землю, засыпаемые снегом, будто одеялом. Становились одним целым. Нас выдавали лишь стволы винтовок и пулеметов, да несколько десятков пар глаз, пристально пытающихся заглянуть за горизонт. Никто не шевелился. Мы становились смертью для зазевавшегося врага.
- Интересно, как там сейчас дома? - мечтательно спросил Алекс.
- Дома... - протянул я. - Дома наверняка уже нарядили елку, зажгли свечи. В кабаках сейчас, должно быть, битком все забито. Пиво и шнапс текут рекой.
- А с кухни доносится запах свежих пряников. Отец в своем кабинете раскуривает трубку. На головы не падают мины, никто не стреляет. - вторил мне Алекс.
- Рождество... - пробурчал Пауль.
- В печке трещат дровишки. Мама запекает сочного гуся с яблоками. - добавил я, и наша траншея демаскировала себя дружным урчанием пустых животов.
- Противник! - Пауль прервал наши грезы и лязгнул затвором.
Далеко на горизонте, словно материализуясь из воздуха, выкатились два броневика. За ними цепью выдвинулась пехота. Дистанция была велика, силуэты иванов были еле заметны, но я все равно взял на мушку одного из них. У него наверняка есть семья, товарищи, возможно даже дети. Но сейчас мы враги и подобным мыслям места нет. Мы замерли. По телу пробежала нервная дрожь. С каждой секундой я чувствовал, как ускорялось мое сердцебиение, палец нащупывал курок. Алекс приготовил гранаты, Пауль был неподвижен, как и прежде. Он врос в землю, сроднился с пулеметом. Не раз видел, как падали противники, сраженные его метким огнем. Я же, спустя год на фронте, так и не отделался от навязчивой мысли, что придется стрелять в людей. Хорошо, когда противник мелькает где-то вдалеке, смело жми на курок. Когда же иваны подбираются к нашим позициям вплотную, на подобные мысли просто не остается времени. Или ты, или тебя. Третьего не дано. Оттого каждый раз перед атакой я чувствую такой же страх и возбуждение, как и в первый раз.
Когда до противника осталось не более полукилометра, дружным залпом ухнули наши полевые орудия. Фонтан снега взметнулся перед броневиками, и они остановились. Застрекотал пулемет, звонкими щелчками винтовок разразились наши позиции. Пушки дали ещё залп. Снаряды разорвались позади бронемашин, пехота заметалась под огнем. Огрызаясь, противник попятился назад. Я видел, как вспыхивают стволы броневиков, щелкали долетавшие до нас пули. Несколько впилось в бруствер прямо передо мной. Пушки сделали еще несколько выстрелов и замолкли. Стих пулемет, Алекс подносил новые ящики с патронами. Противник растворился за горизонтом, так же как и появился, оставив лежать на снегу несколько трупов.
- Разведка, сейчас начнется. - вздохнул Пауль и закурил в рукав. В тот же момент десятки снарядов, издавая еле слышимый свист, накрыли нашу позицию.
***
Я открыл глаза. Жив? В голове стоял не стихающий гул. Мама. Пауль. Пауль! Я сплюнул скрипевшую на зубах грязь. Ослабевшей рукой протер лицо снегом. Было темно. В паре метров от меня лежала оторванная по предплечье рука. Моя? Нет, цел, слава богу. Я не сразу разобрался, где очутился. Вероятно, меня откинуло взрывной волной. Приподнявшись в локтях, я совершенно не мог узнать то место, где располагалось наше отделение. Наши позиции, где нами наспех были вырыты окопы, теперь напоминали поверхность луны, испещренную кратерами. Всюду, куда я бросал взгляд, земля была изрыта и вспахана не одним десятком снарядов. Я осторожно полз в направлении своего окопа, вернее того, что от него осталось, иногда замирая, прислушиваясь ко всему, что происходило вокруг. Я полз и полз, такое чувство, что прошла уже вечность с того момента, как я пришел в себя, но никого так и не удалось обнаружить. Только истерзанная взрывами земля, кровавые пятна на вспаханной земле, чьи-то внутренности, искореженные и разорванные куски металла. "Пауль, Алекс!": сколько имея сил, крикнул я, но ответом мне был лишь завывающий ветер. Метель усилилась. Видимость упала до десятка метров. Я полз, разгребая под собой землю вперемешку со снегом, увязая локтями в чьих-то кишках. "Прочь, прочь": вертелось у меня в голове. "К черту все, к черту войну. Жить, я хочу жить!". Пурга усилилась настолько, что я едва мог поднять голову, чтобы иметь возможность рассмотреть что-то перед собой. Еще один рывок. "Всего один и я смогу передохнуть": утешал я себя. Еще немного.
Я видел перед собой опушку леса. Оказаться там - казалось мне спасением. Ну же, ползи! Руки наливались свинцом, я больше их не чувствовал. Впрочем, как лицо и ноги. Тело было словно не мое. Внутри лишь теплился крохотный огонек воли, желание жить. Я совсем перестал различать предметы перед собой. Снег, снег, снег. Снег забивал мне глаза, маской налипал на лицо. Оказавшись под прикрытием елового леса, я вскочил на колени и что было мочи пополз вглубь чащи. Главное не останавливаться. Нельзя давать себе поблажку ни на секунду. "Отдохни чуть": твердило мое отупевшее сознание, но я знал, что остановка будет губительна. Я больше не смогу снова заставить себя продолжать движение. Только вперед.
Внезапно впереди я увидел еле брезжащий свет. Избушка? Я слышал про истории, когда людям, оказавшимся посреди пустыни, измотанным невыносимой жарой и лишениями приходили видения, миражи. Я не поверил своим глазам, но тело будто обрело второе дыхание. Встав с колен, я побежал. С трудом вырывая вязнувшие сапоги из снега, я делал очередной рывок. Верно, все верно! Я вижу дом, я даже чувствую запах дыма, вырывающегося из печной трубы на приземистой крыше. Свет в крохотном окошке, только бы не мираж! Давай, Отто, еще несколько шагов! Только бы это оказалось не плодом моего воображения, иначе я погиб. Сделав последний рывок, я врезался в низкую деревянную дверь кулаками и упал на колени. Не мираж, не мираж! Дверь открылась спустя мгновение. Гаснущим зрением я успел увидеть приземистого мужичка в ватном полушубке.
- Давай-давай - сказал он, а после все вмиг потемнело и исчезло.
***
Тепло. Впервые за несколько недель я чувствую, как по телу приятными волнами расходится тепло. Я слышу, как трещит огонь. Нос щекочет запах жаркого. Похоже на Рождество действительно случаются чудеса. Я спасен? Мне все приснилось? Какой приятный запах! Я дома? Мама? Нет. Стоп. Где я?
- Хе-хе - прохрипел хозяин избушки и достал из печки дымящий горшок.
- Где я? - мой голос оказался слишком слаб и я повторил вопрос снова.
- Хе-хе, - отозвался дед, и, поставил горшок на стол. Повернувшись ко мне, он что-то еле слышно у меня спросил.
На плоском лице, вдоль и поперек изрезанного морщинами я видел лишь безумные, широко распахнутые голубые глаза, да постоянно бормочущий маленький рот, скрытый за седой бородой. Увидев, что дед приближается ко мне и не разбирая ни слова, кроме его "давай-давай", я попытался встать.
Дед помог мне, я облокотился о стену, снял каску и положил ее рядом с собой. Дед прошаркал в сторону печи.
- Дедушка, накорми. - взмолился я, поднося руку ко рту.
- Хе-хе - было мне ответом.
Маленькая комната освещалась еле горящей лучиной. Когда-то давно выбеленные стены теперь были покрыты копотью, отчего внутри стоял полумрак. Шаркающей походкой дед подошел к столу, взял миску поменьше, перелил в нее часть содержимого горшка и подал мне. В нос ударил аромат тушеного мяса. Желудок издал мучительный звук. Я принялся за похлебку. Ничего вкуснее я в жизни не пробовал. На фоне этой простой и незамысловатой пищи меркли все яства, которые я пробовал раньше. Столько мяса я не видел уже больше года. Да какое там! Я такого не видел никогда! Глотая кусок за куском, почти не пережевывая, я прикладывался к миске губами, жадно поглощая похлебку. Только когда на дне практически ничего не оставалось, я понял, что в руках у меня совсем не миска, а каска Штальхельм. Осмотрев комнату более внимательно, я увидел, как в углу у самого входа стоят три карабина. На вбитых в стену гвоздях висят немецкие шинели, а на печи вместо горошков покоились несколько Штальхельмов. Здесь есть кто-то еще? Но где остальные? Дед, помешивая содержимое горшка, окунал в него ложку, выуживал кусок мяса и, зажмурив свои безумные глаза, что-то бормотал.
- Дед, скажи, у тебя еще есть кто-то? - спросил я.
Дед лишь посмотрел в мою сторону и забросил в рот очередную порцию жаркого. Откуда-то снизу послышался слабый стон.
Я отложил в сторону свою импровизированную миску. Дед жестом показал мне встать, и я повиновался. Он приоткрыл погреб и пальцем указал на дыру в полу. Я подошел к ней. Из погреба повеяло холодом, сыростью и еле уловимым запахом запекшейся крови.
- Помогите - донеслось снизу.
- Давай-давай. - услышал я за спиной. Сзади лязгнул затвор винтовки.