Солнце село за горы и снова одуряющий, разящий цветущей вишней воздух обесточенного города прорезала пронзительная, давящая на душу еврейская мелодия. Наверняка Мишка Хаймович снова мучает скрипку. Не имётся ему - но играет неплохо, да и не посреди ночи, как он любит , а вечером.
Пусть играет, а что? Я довольно хмыкаю, оборачиваюсь в сторону распахнутого окна, из которого помимо мелодии долетает горячий весенний ветер. Вот такая порой фантастическая зима бывает на южнобережье.
Мой диван стоит - в углу, диван Андрея - напротив. Между нами - стол, а на столе лежит моя рукопись, толстая, почёрканная, глупая. Моя рукопись. Роман. Фентези. Только что перечитала последнюю главу и стало тошно - тягомотина, это не то что издательству не покажешь - в интернет не закинешь. Хотя я уж совсем и забыла, когда был интернет с этими отключениями света. Потрескивая, горит зелёная свечка и ко всем и без того ярким запахам добавляет плавленый парафин и какой-то ароматизатор с яблоком. После того, как начались отключения света, цены на свечи в Крыму взлетели выше крыши и были на цену пива. Только в одном магазине я нашла свечки, на которые по какому-то упущению не задрали цену. Штынят, но в целом ничего... В свете такой свечи можно писать... Писать...
Вот теперь лежу себе и думаю: что мотивирует человека садиться писать книгу? Меня вот, например, никто ведь не просит. А всё равно пишу.
Я протягиваю руку к столу, вынимаю из пачки длинную, тонкую сигаретку с ментолом, делаю три затяжки сразу. Хорошая штука - курить.
Итак, что же движет человеком, что он ни с того ни с сего бросает все другие дела и садится за книгу? По какой причине хочется писать? Потому что не писать порой невозможно. Но почему до боли, до дрожи - хочется?
- Бабка моя ... - ковыряя в носу, говорит Андрей, будто бы угадывая мои мысли - как совсем хворая стала, со скуки тоже стала стихи писать... кинь мне мой телефон.
Я снимаю его телефон с зарядки, ложу его на краешек стола. Андрюха недовольно крякает, и, не вставая, тянется за телефоном.
- Шо, духовно-богатая, недовольная такая? Диссер защитила вроде бы. Муки творчества, чи шо? - спрашивает он.
Я не отвечаю, думаю дальше. Итак: хочется писать. А что я такое знаю, чего не знают другие? Что даёт мне право это другим рассказывать? Я только знаю, как несёт по крымской степи солёный воздух вперемешку с песком, я знаю, как ранним летним утром в этой степи пахнет полынью и как ползёт густой туман, легкий, как дыхание. Тихо. Так тихо, что кажется - что шепчет кто-то, зовёт. Многое понимаешь в такие минуты, и очень хочется жить. Я знаю это. Я помню.
- Ядрён батон, женщина! А я то думаю, чего завоняло? Опять в хате куришь? - строго замечает Андрей.
Я свешиваюсь с дивана, сдуваю пепел под него. Встаю и иду докуривать початую сигарету на балкон. Иногда мне кажется, что я его ненавижу. Во-первых, слишком он здоровый. Я этого не понимаю в людях. Во-вторых, человек он правдивый. Правдивый до тошноты и любит хлопать своими огроменными ручищами меня по спине. А меня это бесит. В-третьих - но это на первом месте - он упрям, как напильник. Андрей мнит себя очень практичным человеком и называет себя никак иначе, чем практичным.
"Мы люди практичные..." - начинает он всегда и смотрит при этом сверху вниз, снисходительно и глупо, и улыбается своей голливудской улыбкой. В такие минуты я ясно понимаю, что ненавижу его.
Я возвращаюсь в комнату
- Слышь, писательница, отчего тоска такая на душе? Не в курсах? - спрашивает Андрюха безразличным тоном (Он, впрочем, не слишком рассчитывает, что я с ним заговорю). Сейчас он сядет на свой диван с ногами, по-турецки и будет лазить по интернету через телефон. Надо поговорить с ним.
- Тоска? Вероятней всего, от глупости. Или недоразвитости - Уж больно мне хочется уязвить этого луганского камушка. Никакой он не практичный и не холодный. И тоски у него никакой нет. Я ясно это понимаю, потому как знаю его, как облупленного.
- Неправда - возражает Андрей, садясь на диване и складывая ноги по-турецки. - Ты разве не замечала? Глупые люди никогда не парятся.
- А тебе что, тоскливо?
- Та такое... На мир иногда смотреть тошно.
- Значит, ты умный.
Тишина.
- С меня пиво - Андрюха выносит свой вердикт и смотрит на меня карими правдивыми глазами, в которых ну как ни крути - ни одного намека на какую-то холодную или расчетливую мудрость. Глаза умные, в них постоянно какой-то мягкий и ровный свет. Может быть, и вправда, тяжко ему сейчас, но зато так он это лелеет и киснет как-то ну слишком уж подчеркнуто. Смотреть на него сейчас неприятно. Наверняка, он напрашивается на спор, и, если в этот спор ввязаться он будет, деловито ковыряя в носу (это он мне, мол, так доверяет, ха ха) доказывать, что литература, стихи, особенно проза - всё это даром никому не нужно. Фильмы - ничего. Фильмы - можно оставить, а всю остальную "сранину" надо непременно запретить, потому как это сбивает народ с толку, "расхолаживает их". Работать мешает. Мне не хочется сейчас говорить Андрюхе, что хандру эту свою он надумал, я не хочу с ним спорить. Я хочу дальше думать про степь и о своем романе.
- Блин, ну тоска же - опять заныл сосед
- Слушай, прекрати
- Шо?
- А нишо. Противно.
- В твоём романе люди не такие? Нет?
Не буду спорить. Господи, дай терпения.
- У тебя, наверное, положительные герои маги все поголовно. И получается у них всё, за что бы ни взялись. Так ведь?
Не буду с ним спорить. Господи, дай терпения.
- ... И песни, наверное, поют, тупые - продолжает Андрюха, глядя на меня злыми веселыми глазами - Я б за песенки такие четвертовал. Ишь, моду взяли.
"На моей луне-е-е пропада-а-аю я" - передразнивает мою любимую песню. - От уж блин. О! А ты попади туда! Пропадает он, блин! Программу то освоения космоса свернули, ёпта, общество потребителей, ядрён-батон. Дебилы.
Я молчу. Сам он дебил. Но насчет космоса - это он верно, пожалуй.
Андрей тоже замолчал. Наверное, немного легче стало. Некоторое время у нас в комнате шибко тихо. Я снова настраиваюсь на степь и запах полыни.
- Дай книгу почитать - говорит Андрюха.
- Та пошёл ты.
- Шо, критики боишься?
- Только не твоей.
- Дак я ж читатель...
- Ты читатель? Ты хоть одну книгу художественную дочитал до конца?
- Это ты зря - сосед обиделся - Надо писать умнее, тогда и читать будут. А то у вас положительные герои такие хорошие, что спиться можно со скуки.
- Это ещё почему?
- Потому что никогда таким хорошим не будешь. Никогда. - Андрюха поднялся с дивана и пошел к выходу - Пройдусь, что ли, прогуляюсь.
Когда он вышел, я тоже встала со своего дивана и подсела к рукописи. Один положительный герой у меня и вправду все умел. Мери-Сью прям. Противно. Перечитала это место, и снова стало грустно. Хреново я пишу.
Не только с Мери-Сьёй. Всё плохо. Какие-то бесконечные "сухие ветерки", жестяные слова о шелесте листьев покореженных акаций и запах трав. А вчера только на ум пришло красивое сравнение, и я его даже записала: "Писать надо так, чтобы слова рвались, как патроны в костре". Какие тут патроны. Попкорн сраный.
Полуразряженный мобильник Андрюхи зазвенел стандартным звонком. Это раньше только, когда мобильные телефоны были в диковинку, скачивали звонки всякие на телефон, слушали, ставили. Сейчас же, когда у всех поголовно в телефоне почти компьютер, потребность в выпендреже отпала - и у всех звонки стандартные, серые. Бывает, звонят кому в автобусе - и половина пассажиров проверяют - не у них ли. Я смотрю, кто звонит. На дисплее опрятная головка с каштановыми волосами. Пара зеленых ясных глаз.
- Андрюша!...
- ... Привет, Вика.
- А, да, привет. А Андрюши нету?
- Нет его. Вышел твой Андрюша только что куда-то.
- Извини, пожалуйста.
- Скоро будет. Я скажу ему, чтоб к тебе зашёл.
- Хорошо.
Сейчас у "Андрюши" начнется праздник. Тоску его бутафорскую, как ветром сдует. Он любит владелицу этих глаз, любит тихо, упорно, преданно. И не говорит ей об этом. А она какая-то странная тоже: не понимает.
В минуты отчаяния я завидую ему. Хороший парень, рукастый, деловитый, и как ни крути - не тупой. Когда-нибудь станет сильным, толковым командиром. У него будет хорошая жена, вот эта самая Валюха, например. Я подозреваю, что и она давно уже все понимает, и сама тоже любит Андрея. Ей, такой хорошенькой, миловидной и слабенькой, нельзя не любить Андрея. У них будет всё хорошо. У меня же... Меня, кажется, эти "степные туманы поутру" в гроб загонят раньше времени, и я обязательно проморгаю что-то хорошее в жизни, если уже не проморгала.
Зашёл Андрей
- Света нет, делать нечего. Прогулялся малёха.
- К тебе эта твоя звонила - я подаю ему мобилу - . Просила, шоб ты до неё зашёл.
- Кто?
- Кто-кто. Вика твоя.
Андрей побагровел от шеи до лба.
- Нахрена заходить?
- А я -то откуда знаю?
- Хорош трепаться. - Он спокойно (спокойно!) прошел к своему дивану, прилег.
Я тоже говорю спокойно
- Ну... как знаешь. - и склоняюсь к рукописи. Меня душит едкая и бессильная злоба. Нельзя ж быть таким безнадёжным дебилом. Это ж даже не застенчивость уже, а болезнь.
- Слышь, женщина... ты это... закурить дай - чуть охрипшим голосом просит Андрюха.
- от дебил. Ты ж не куришь.
Стало тихо
- Вот так же тихо, наверно, стало, когда Иисус сказал своим ученикам "Братцы, кто-то один из вас меня предал". - Когда соседу нечего говорить, он шутит. Как правило, неудачно. - Но всё-таки дай закурить.
- Ох ты ж горе моё луганское. От ты смотри ж - дождёшься, подвернется какой-нибудь козлина на крутой машине - только и видел потом свою Викулю. Ты ж взвоешь потом.
Андрей сел, обхватил руками колени. Долго молчал, глядя в пол.
- Так шо? К ней зайти советуешь?
- Естественно, блин! - Я тронута его беспомощностью - Сходи, твою дивизию! На! - достаю из пачки сигарету, закури и иди.
Он встал, закурил (в хате!) и стал ходить по комнате.
- Со стороны всегда легко советы давать.
- Кто из нас баба? Не ссы. Ты ж пропадешь так.
- Ничего.
- Иди к ней!
- Да сейчас пойду, шо ты привязалась? Тебе больше всех надо, что ли? Покурю и пойду.
- Прям с сигаретой иди. Бабам нравится, когда при них курят. Я ж знаю. Я ж сама... писательница, как никак.
- А ты не говори со мной, как с дебилом. Пускай в твоих романах при бабах курят. Дура.
- Сам дурак! Иди к ней, а то я тебя туда сраным веником погоню. Упустишь ведь! Выходной к тому ж. Ничего такого тут нет, если ты к девушке зайдешь. Зашёл и зашёл. Всё.
- Так шо, она просила, чтобы я зашёл?
- Бли-и-ин - страдальчески закатываю глаза - с чего разговор-то начался?
Он смотрит на меня подозрительным тоскливым взглядом.
- Я узнаю зайду
- От и узнай.
- И узнаю!
- И узнай.
Андрей вышел. Я вышла курить на балкон. Да, хороший этот парень Андрюха. И она тоже хорошая. Умом, правда, не блещет, но... если слушать Андрея, бабам тупость простительна. А окажись эта Вика талантливой женщиной - она б ему язык развязала. Я представила, как войдет он сейчас к ней. Поздоровается... и ляпнет что-то навроде той шутки с Иисусом. Или того хуже - про какашки. Потом они выйдут на улицу и пойдут в парк. Если бы я эту сцену описывала, я бы, конечно, влепила сюда и "горячий ветер", и шелест цветущей вишни. Но ничего этого нет. Есть, конечно, да только не в этом дело. Просто идут себе по аллейке двое: парень и девушка. Парень на редкость здоровый и нескладный. Он молчит. Она тоже молчит, потому как и он молчит. За практичность не ввернуть, дурой духовно-богатой не обозвать, чай, не я. Молчит, как проклятый и всё.
А потом девушка скажет.
- Пошли на море, Андрюша.
- М-м-м - это значит, да.
Пришли к морю, остановились. И опять молчат. Море волнами и камушками гремит, птички всякие чирикают. Теплынь. Настоялся крепкий дух южного города. И стоят два счастливейших на земле человека и всё ждут чего-то.
Потом девушка заглядывает парню в глаза, в самое сердце, обняла за шею... прильнула.
- Дай же я поцелую тебя. Терпения никакого нет, оглобля ты моя бестолковая.
Картина эта начинает меня волновать. Я хожу по комнате, закинув руки за спину. Радуюсь непойми чему. Я отчётливо вижу, как Андрюха от счастья ошалело вытаращил глаза, неумело, неловко прижал к себе этого худенького любимого и родного человечка с зелеными глазами и держит - не пускает и не верит, что это правда. Радостно за него, дебила эдакого. Эх, пусть простит меня мой любимый фентезийный роман про людей степи. Пусть он простит меня. Лучше я напишу рассказ про Андрюху. И Вику эту его. Про двух хороших людей, и про их любовь хорошую.
Меня охватывает тупое странное ликование. Я пишу. Время летит незаметно. А я всё пишу. И может быть, через пару часов, буду горько плакать над этими строками, обнаружив их глухую озлобленную беспомощность, а сейчас я счастлива не меньше своего соседа.
Когда он приходит вечером, я уже дописываю последнюю страницу рассказа где "он", счастливый и усталый, возвращается домой.
- Андрюха, а я за тебя рассказ написала. Хочешь прочитаю?
- Кхм... Сама предлагаешь? Чи снег щас выпадет? Шо-то новое. Ну давай.
Мне некогда разглядывать Андрея, я не обращаю внимания на его настроение. Я ставлю точку в своем рассказе и начинаю читать.
Пока я читала, Андрей не проронил ни одного слова - он сидел на кровати, опустив голову. Смотрел в пол.
Я дочитала рассказ, достала сигарету из пачки, закурила. Пальцы мои легонько трясутся. Я ждала, что скажет Андрюха. Я не смотрела на него. Я внимательно смотрела на зажигалку. Мне рассказ нравился. Я ждала, что скажет Андрюха. Я ему верю. Но он всё молчал. Я посмотрела на него и встретилась с его веселым задумчивым взглядом.
- А это ничего... - сказал он - хрен тебя знает, женщина, может, ты и вправду талантлива.
У меня отлегло. Я затараторила.
- Многое не угадала? Вы где были? На море? На набережной?
- Нигде мы не были.
- В смысле?
- В коромысле.
- Ты вообще у неё был?
- Нет.
- Кхм... А где был?
- Да так... прошёлся. Пива вот нам купил. С рыбой - Андрюха, чтобы не видеть моего глупого лица, прилег на подушку и закинул руки за голову - Да уж... Ничего так. Только Вике не вздумай читать или показывать.
- Какого хрена ты к ней не пошёл?
- Какого хрена... какого хрена... Закурить дай.
- Да на. Дебил ты, Андрюха. Ох, дебил.
Андрюха, забыв, что не курит, затянулся, достал из кармана садящийся телефон и углубился в пучины социальной сети. Через полчаса дали свет.