Аннотация: Упомянутый в этом очерке капитан Азаренок не похож на лихих суперменов, разведчиков и диверсантов, которые сегодня будоражат мир, заставляя гордиться собою Россию. Но и он верно служил своей родине - СССР.
Будучи студентом, я проходил практику в Сараевском университете. В Югославии я познакомился со многими интересными людьми, о чем написал в своих предыдущих заметках:
Упомянутый в этом очерке капитан Азаренок не похож на лихих суперменов, разведчиков и диверсантов, которые сегодня будоражат мир, заставляя гордиться собою Россию. Но и он верно служил своей родине - СССР.
3.За два года до краха СФРЮ. Капитан Азаренок
Учась на историческом факультете Киевского университета, я специализировался по кафедре истории социалистических стран. Каждый год, одного из студентов нашей кафедры направляли на преддипломную практику в Югославию. Обычно студенты ездили в Загреб (Хорватия). Мне же посчастливилось провести более полугода в столице республики Босния и Герцеговина - Сараево.
Я приехал в Боснию, не зная местного языка. Мое положение усугубилось тем, что в университетском общежитии меня поселили в одной комнате со студентом-практикантом из Лондона, Стивом Блэкби. Англичанин специализировался по сербской филологии. Он был отличным парнем, но местный язык знал так же плохо, как я английский. Нам пришлось общаться между собой на некоем подобии сербо-хорватского с примесью русских и английских слов. Когда словарный запас исчерпывался, в ход шел язык жестов.
Поскольку среди сараевских студентов, я был единственным представителем СССР, а он - единственным англичанином, мы постоянно находились в центре внимания и наша комната сделалась проходным двором.
По прошествии месяца такой бурной жизни, я поймал себя на мысли, что уже не только говорю, но и думаю на сербо-хорватском.
То, что я украинец, наложило специфический отпечаток на мой акцент. Я произносил фразы слишком мягко из-за чего некоторые думали, что я албанец. Поэтому часто, в шумных студенческих компаниях, людям, не знавшим меня, объясняли, что я русский. Я каждый раз поправлял их, но они не понимали разницы между русскими и украинцами. Мне так и не удалось отучить их от ложного представления о моей национальности, однако кое-чего я все-таки добился. Обо мне стали говорить: ovo je rus, odnosno ukrainac (это русский, точнее украинец).
Я быстро сдружился со своими сверстниками: сербами, хорватами и мусульманами, и стал для них своим.
Чтобы избежать ненужных споров, знакомые мне студенты предпочитали не обсуждать вопросы политики или национальной истории вне своей этнической группы. Однако, со мной они не только делились тем, что их волновало, но и хотели услышать мнение человека далекого от внутриюгославских конфликтов.
Интернациональный Сараево, до распада СФРЮ, считался культурной столицей Югославии. Это был пример того, к каким достижениям приводит творческое взаимодействие (а не конфронтация) исламской, православной и католической культур.
Не случайно, хорошо известные в мире: Горан Брегович, Эмир Кустурица, Абдула Сидран, являются сарайлиями (так называют коренных жителей Сараево). Расцвет их творчества пришелся, как раз, на то время, которое я здесь описываю.
В то же время, устои Югославии, сложившиеся при Тито, неумолимо рушились. К сожалению, простого человека стала больше интересовать не культура, а война.
Однажды я ехал в поезде из Сараево в Белград. В нашем купе, слово за слово, завязалась беседа, которая постепенно переросла в политическую дискуссию. Все говорили по-сербски, но когда спор обострился, я решил помалкивать. Заметив это, соседка по купе спросила меня: ты серб или сербиянец? Этим вопросом, она хотела уточнить - живу я в Сербии или в Боснии. У меня не было желания раскрывать карты и я ответил уклончиво, дескать, я иностранец в этой стране. Мои слова были восприняты другими пассажирами, как проявление высокомерия. Я стал оправдываться, но никто мне не верил. Тогда я показал им свой паспорт и политические страсти улеглись. К сожалению, они не улеглись в югославском обществе, а наоборот, становились все сильнее.
В советском посольстве в Белграде, куда я ежемесячно приезжал за стипендией, имели слабое представление о том, что происходит в БиГ, хотя по долгу службы это их должно было интересовать. Сотрудники посольства, как мне казалось, жили замкнутой жизнью и не стремились расширять свои контакты. Из-за недостатка языковой практики, по сербо-хорватски они говорили плохо.
Я же был кладезем разнообразной информации. Поэтому, каждый раз, когда я появлялся в посольстве, меня немедленно брал в оборот второй секретарь Азаренок.
Обычно он усаживал меня за стол в своем кабинете и предлагал сигареты LM в круглом пластмассовом футляре. Я доставал Мальборо. Мы беседовали с удовольствием раскуривая мою пачку. После нескольких таких встреч, к моим сигаретам добавилось его виски. Наши беседы сделались более доверительными. Тогда-то я и узнал его звание. Он был капитаном КГБ. Службой своей гордился, хотя рассчитывал продолжить карьеру в какой-нибудь капиталистической стране. Обо мне он отзывался очень похвально и сказал, что был бы рад если бы удалось продлить мою практику.
И вот тут я перехожу к наиболее занимательной части своего повествования.
Тема моей научной работы была не совсем обычной для советского времени. Звучала она так: "Российская военная эмиграция в Югославии в межвоенный период".
Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев приняло тысячи русских беженцев после эвакуации армии барона Врангеля из Крыма. В архивах СФРЮ, где я работал, находилось множество материалов по этой теме. Я обнаружил, что архивы Министерства внутренних дел Королевства С.Х.С., а затем Королевства Югославия, находятся в открытых фондах и любой желающий мог получить к ним доступ.
В этих архивах содержались материалы о деятельности чекистской агентуры в Югославии, были списки агентов...
Для моей работы такая информация не представляла ценности и я не придал ей значения. Но когда я рассказал об этом Азаренку, у того глаза округлились. "Ты можешь сделать копии этих документов?" - Взволнованно спросил он.
В СССР тогда ксероксы были редкостью, но в югославских библиотеках и архивах они повсеместно применялись. За скромную плату можно было копировать что угодно.
Документов было так много, что откопировать их все не представлялось возможным. Я сделал некоторые копии. Затем, я позвонил Азаренку и началось самое удивительное. Почему-то, он не пригласил меня в посольство, а назначил встречу около магазина автозапчастей на одной из улочек недалеко от здания парламента Сербии. Я пришел и стал прогуливаться вдоль витрины магазина. Вдруг за спиной я услышал голос Азаренка.
- Принес?
- Принес. - Сказал я, протягивая ему пачку бумаг.
- Стой! Не здесь! - Резко произнес он. - Иди за мной.
За перекрестком мы сели в Жигули. Азаренок некоторое время ездил по узким улочкам центра. Поглядывал в зеркало заднего вида, как будто ожидал слежки.
Честно признаюсь, я едва сдерживал себя, чтобы не рассмеяться. Эта ситуация напоминала мне сюжет из советских шпионских фильмов.
Немного попетляв по городу, он открыл бардачок машины и сказал: "положи сюда". Я положил. Затем он отвез меня к месту нашей встречи, поблагодарил и мы попрощались.
Через некоторое время мы снова встретились и Азаренок спросил меня: "а можешь ли ты сделать еще копии"? Он смотрел на меня как на человека, совершившего нечто невероятное.
Капитан Азаренок вызывал у меня симпатию и мне не хотелось морочить ему голову. Я объяснил, что эти документы, действительно, не держат в тайне. Как и любые другие материалы из открытых фондов, их можно копировать в любых количествах. Никто не обратит на это никакого внимания.
Уж не знаю, дали ли Азаренку за такое "открытие" медаль, но я, по правде говоря, немного разочаровался в компетентности советских разведорганов. Мне показалось, что в Югославии, перед развалом СССР, они работали спустя рукава.
Эта история имела продолжение в Киеве. Перед выпускными экзаменами, на одном из последних занятий на военной кафедре, в аудиторию заглянул наш куратор и сказал, что меня вызывает начальство.
Войдя в кабинет, я увидел сидящего за столом осанистого полковника лет пятидесяти пяти. На его петлицах были значки ВДВ, а на груди целый иконостас из наградных планок.
Мельком взглянув на меня, он, с ходу, задал вопрос: "какие у вас планы на будущее?" Я не знал, что ответить и тогда он продолжил: "не хотели бы вы служить в Главном разведуправлении Министерства обороны СССР? Если вы согласитесь, мы направим вас на учебу в Москву".
Почему-то, его слова не показались мне чем-то невероятным. Если бы такое предложение мне сделали, скажем, тремя годами ранее, я бы, наверное, был счастлив. Но шел 1990 год. В стране происходили глубочайшие перемены. У нас на факультете уже перестали принимать партвзносы. Полным ходом шла кооперация. Открывались новые возможности и мои планы никак не могли быть связаны со службой в ГРУ.
Я ответил, что хотел бы заняться научной работой.Полковник попросил никому не сообщать о нашем разговоре. Он сказал, что если я понадоблюсь, ко мне обратятся.
Никогда мне не пришлось пожалеть о своем отказе. Очень трудно предположить, как бы сложилась моя жизнь если бы я согласился. Начались годы безвременья, войны в Приднестровье, Абхазии, Чечне, Южной Осетии...
Возможно, я был бы уже трупом, а может быть дослужился до генерала. Одно для меня ясно - останься я жив, сегодня мне пришлось бы работать во вред своему Отечеству, против своего народа.