Впрочем, настоящее имя хозяйки - Тхюй, что, как мне объяснили, по-вьетнамски означает "слеза воды". Объяснял вьетнамец, хоть и владеющий русским языком, все же не настолько, чтобы можно было поручиться за точность перевода. Не исключено, что под этими словами им подразумевалась роса. Женские имена у вьетнамцев исполнены поэзии. Люда - это для русских. Изучая язык, вьетнамцы разыгрывали диалоги под русскими именами, этими же именами представлялись впоследствии, убедившись, что их настоящие имена ни выговорить ни запомнить многим из россиян не под силу.
Итак, Люда, она же Тхюй поставила на стол жареную селедку. В отличие от японцев, для которых сырая рыба (сосими) деликатес, вьетнамцы, как и их "соседи" китайцы, испытывают к сырой рыбе, а за таковую они почитают и селедку, неодолимое отвращение и потребляют не иначе, как поджарив. К жареной селедке подается специальный соус, в состав которого входят уксус, соль, толченый чеснок, молотый жгучий перец чили, а также едва ли не обязательный во вьетнамской кулинарии компонент - глутаминат натрия. Соус хоть и не превращает блюдо в деликатес, все же делает его более-менее съедобным. Играет роль и привычка, ибо если первый раз мне стоило труда скрыть от радушных хозяев, что блюдо мне не по вкусу, в дальнейшем я мог его есть хотя бы без отвращения.
В целом же кухня вьетнамцев превосходна. В этом я не раз убедился, побывав на их праздниках. С помощью пряностей и особых методов кулинарной обработки вьетнамские женщины создают настоящие чудеса. Каждое блюдо, несмотря на необычный вид, выглядит настолько аппетитно, что его так и хочется вкусить, дабы убедиться воочию, что и вкусовые его качества столь же отменны. Не напрасно так популярны китайские рестораны. Вьетнамская кухня сродни китайской.
Некоторые составляющие вьетнамской кухни россиянам неизвестны, хоть встречаются буквально под боком. Заприметили жители микрорайона, как несут по весне вьетнамцы в общежитие пучки какой-то травы. Замечали, да не любопытствовали. Иные, не разглядев, принимали ее за кислинку - так на местном наречии щавель зовется, иные и вовсе не интересовались. Я же узнал от своих вьетнамских друзей, что трава та - полынь обыкновенная, называемая еще чернобыльником за темнофиолетовый цвет зрелого стебля. Нежные молодые побеги ее, ошпаренные кипятком, а затем поджаренные, не только имеют отменный вкус, но вдобавок и очень полезны. Со временем жители микрорайона, которые общались с вьетнамцами и были лишены предубеждения, обогатили этим блюдом свой рацион.
Итак, мы втроем, я, Тхюй и Бах приступили к трапезе. Только вышли из-за стола, как в дверь постучали. Вошедший, молодой еще парень , впрочем, все они были в то время еще молодые, за исключением руководителя группы Тхиеу, поговорил о чем-то с Бахом на их языке. Задержался он ненадолго.
- Он не вьетнамец, - сказал мне Бах, когда дверь за гостем закрылась, - он китаец.
И не понятно, было ли это одобрение, осуждение или просто констатация факта.
Я постеснялся спросить у Баха, быть китайцем, это по его мнению как: хорошо или нет? Может, китаец во Вьетнаме - это то же, что еврей в России? Впрочем, Бах не имел никакого представления о евреях. Мое объяснение, что я еврей он пропустил мимо уха, ибо для него я был русский - по-ихнему "но". Русскими вьетнамцы считали всех жителей России, даже с явно выраженной азиатской наружностью. Руководитель группы коммунист Тхиеу еще мог что-то слышать хотя бы об "агрессивной политике сионистов" - наверняка им об этом талдычат на их партсобраниях? Но для него это было пустым звуком, обычным партийным заклинанием. Вряд ли он отличал сионистов от экспрессионистов, эквилибристов, пианистов и еще каких либо "истов". Отождествить это слово с неведомыми вьетнамской деревне евреями он, в отличие от россиян, не мог. Правда, о Карле Марксе, я думаю, слышал, но ведь Маркс - это Великий Учитель, можно ли причислять его к какой либо нации!
Мы с Бахом друзья, а считает ли он меня евреем или все таки русским не имеет значения. Мы прекрасно общаемся на моем родном языке и я настолько привык к его вьетнамскому акценту, что перестал его замечать. Порой забываю, что он вьетнамец. Мы оба тянемся к знанию, нам есть что друг-другу рассказать и чему друг у друга поучиться. Так, Бах научил меня пользоваться палочками для еды. Как знать, может когда пригодится. Вопреки распространенному мнению, сей немудреный столовый прибор не так уж и сложен в обращении. Следует правильно взять палочки в руку и они превращаются в своеобразный пинцет, которым, приноровившись, можно ухватить на тарелке даже от-дельное зернышко риса. И готовить рис "по-вьетнамски", на пару научил меня Бах. Он же показал, как готовить чернобыльник. Это блюдо полюбилось не только мне, но и моей жене, а после, как подросла, так и дочке.
Бах же, общаясь со мной, совершенствовался в русском языке. И хоть в России он был не впервые, все же мои советы бывали полезны ему в нашем холодном северном городе.
Бах рассказывал мне о Вьетнаме, я ему - о России.
Однажды Бах прокрутил мне кассету вьетнамских песен. Слова одной из них он перевел. Это была песня о парне, который вернувшись с войны, не застал любимую - она погибла при бомбежке. Я вспомнил, что и у русских есть песня, близкая по смыслу - "Враги сожгли родную хату".
Среди вьетнамцев были уроженцы центральных районов страны. Бах рассказал, что с большим трудом понимает их речь - совсем другой язык. Для меня же все они были одинаковы, как и их язык. Я не улавливал разницы.
Полное имя Баха - Чыонг Динь Бах. Чыонг Динь - так звали их национального, то ли исторического, то ли легендарного героя. Слово "Бах" по-вьетнамски означает "северный", что вполне соответствует, ибо он не только уроженец северной части Вьетнама, но и в России оказался в северном городе Кирове.
Бах окончил в Москве медицинский институт, получив специальность санврача. Он прилично говорил по-русски, посему исполнял обязанности переводчика. Заодно пользовал своих земляков - по мере возможностей, ибо "курица - не птица, санврач - не врач", цитировал он слышанную в студенчестве поговорку и был, по видимому, прав. Санврач, он, конечно, не доктор Айболит - ветеринар, коновал, как в старину их называли. Как это там в стихотворении:
"Все, что только заболит - отчекрыжит Айболит".
Санврач не чекрыжит. Но он и не лечащий врач. У него другие задачи.
На полке у Баха книги на двух языках. В основном по медицине. В частности двухтомный фармацевтический справочник на русском языке. Но также и художественные - на вьетнамском, на серой, плохого качества рисовой бумаге.
Случалось Баху писать - для вьетнамцев - обращения в советские официальные инстанции. Писал он их по вьетнамскому стандарту: каждый текст предварялся девизом, но не "пролетарии всех стран соединяйтесь", а известным со времен Великой французской революции "свобода, равенство, братство", оставшимся, надо полагать, как наследие французской колонизации.
Как представитель руководящего состава, Бах занимал в общежитии отдельную комнату. Впрочем, это не совсем так: там нередко хозяйничала юная Тхюй - его вторая, еще не зарегистрированная, жена. Бах объяснил мне, что вьетнамец вправе взять вторую жену, если у первой родится девочка. С согласия первой, разумеется. Первая его жена с дочкой жила во Вьетнаме, была уведомлена и ничего против не имела. Это показалось мне странным, тем более, что родители Баха были, по его словам, не буддисты, а христиане. Но... "не судите, да не судимы будете" и, как знать, может иные из российских обычаев видятся странными вьетнамцам.
Позавтракав, мы втроем сели в автобус и отправились в центр, в левобережную часть города, где Бах, прочитав объявление в газете, намеревался приобрести с рук швейную машинку. И дело даже не в том, что тогда, в конце восьмидесятых, искать швейные машинки в магазинах нашего города было занятием безнадежным. Во вьетнамской деревне, где Бах жил с семьей в недостроенном, в три стены, доме (он не однажды горько иронизировал по этому поводу) современные швейные машинки были мало пригодны. Случись что - не отремонтировать, а новую не купить. Нужна была простая в обращении и ремонте, чтобы, в случае чего, можно было бы отремонтировать кувалдой, а собрать на коленке.
Квартира, в которую мы зашли, напоминала не то музей, не то антикварную лавку. Все свободное место занимали старинные вещи. В углу одной из комнат стоял верстак с разложенными на нем инструментами и запчастями. Пользуясь тогдашним дефицитом, хозяин закупал старую, вышедшую из строя технику, восстанавливал ее и продавал, тем и промышлял себе на жизнь.
Бах подобрал себе отчаянно трещащую, как пулемет, ножную швейную машинку "Зингер", судя по выгравированному на станине году -1896 - ровесницу покойной моей бабушки. В свое время, как мастерица первой руки - был в те времена такой квалификационный разряд - бабушка, местечковая уроженка, получила право жительства в Киеве. Как знать, не бывала ли эта машинка в ее руках? Вещи имеют свою судьбу, порой не менее интересную и необычайную, нежели судьбы людей. Неведомыми путями из далекой Германии попал этот старенький "Зингер" в город на Вятке. Теперь же ему предстояла дорога в еще более далекий Вьетнам.
Кроме простоты в обращении и надежности "Зингер" Баху понравился и тем, что сшивал даже плотную кожу, что доступно далеко не каждой современной машинке.
Мы снесли Бахово приобретение на улицу, погрузили в такси и вернулись в общежитие. Тхюй поднялась в свою комнату на третьем этаже - отдыхать. Мы же с Бахом решили отметить удачную покупку по русскому обычаю. Может - и по вьетнамскому. Фразу "зот зи" - (пить водку), быстро узнали и запомнили многие жи-тели микрорайона, даже такие, что и "синьчао" - (здравствуй) не удосужились запомнить. Должен, однако, заметить, что за все годы общения с вьетнамцами, пьяным ни одного из них я не видел.
Только успел Бах разлить водку по рюмкам, в дверь постучали. Явился (только его и ждали!) руководитель группы, пожилой вьетнамец по имени Тхиеу. Помимо руководящей должности сей с большим стажем коммунист исполнял обязанности стукача.
Радушный хозяин наполнил для гостя третью рюмку. И, не успели мы с Бахом протянуть руки к своим, как Тхиеу моментально, даже не скривившись - чувствовалась практика - осушил свою порцию и, ну чисто по-русски, занюхал рукавом.
Бах в свое время рассказал мне, что Тхиеу на него тоже стучит. Был, скажем, вот такой случай:
Одна из девушек при отъезде скрыла от медкомиссии, что у нее больные почки. Видать, нелегко было ее семье, раз она решилась на это. В непривычном климате болезнь обострилась, стала быстро прогрессировать и привела к фатальному концу.
Прощались с покойницей в холле общежития. Тхиеу зажег перед гробом ароматические палочки и, сложив молитвенно руки перед грудью, склонив голову что-то забормотал на своем языке. Может статься, молитву прочел, ибо хоть был он и коммунистом, все же вырос во вьетнамской деревне, где сильны еще были древние традиции и обряды. Ушла из жизни юная девушка, не успевшая стать ни женой, ни матерью и перед этой трагедией отступили все идеологические установки. У гроба стоял пожилой вьетнамский крестьянин и, опустив голову в поклоне, истово молился...
А спустя какое-то время поступила бумага в Москву. В консульство. Тхиеу обвинял Баха в случившемся. Испугался, видать, как бы самого его не привлекли - он, как-никак, руководитель и отвечает за все - вот и решил подстраховаться.
Пришлось Баху отписываться. Знать о болезни он не мог, ибо не был в составе медкомиссии. Поставить диагноз тоже не мог, ибо во-первых он, все таки, санврач, а не терапевт, во-вторых не располагает необходимым оборудованием. Что же касается лечения, то какой с него спрос, если даже в больнице, располагающей всем необходимым, больную спасти не смогли.
В общем - оправдался. Его аргументы сочли обоснованными. Тхиеу же после этого держал себя перед Ба-хом, как ни в чем не бывало.
Я знал об этой истории. Посему не сдержался от едкого замечания. Мол, в то самое время, когда наша славная КПСС вовсю борется с пьянством, коммунист Тхиеу глотает водку, даже не пытаясь изобразить отвращение. Уж хоть бы поморщился для порядка!
Я-то сказал это для Баха, зная, что ни слова не говорящий по-русски, хотя и учил он язык вместе со всеми, Тхиеу не поймет. Но, с ехидной ухмылкой на лице, Бах перевел мои слова, после чего незваного гостя как ветром сдуло. Видно испугался доноса с моей стороны.
Донести на него я бы не смог, даже если б хотел. Самой высокой вьетнамской инстанцией в городе, куда я бы мог обратиться, был сам Тхиеу. Можно, конечно, настучать и в Москву, в посольство - Бах бы перевел, да и сами они, пожалуй, нашли б переводчика, но сомневаюсь, чтобы рюмка, да, что там та рюмка - даже бутылка водки, выпитая Тхиеу их взволновала. Что же до местной партийной организации, она коммунисту Тхиеу не указ. Секретарь комбинатовского парткома, будучи гостем у вьетнамцев на праздниках, хоть спиртным не злоупотреблял, но, однако, и не гнушался. Борьба же с пьянством в СССР как раз подошла к той решающей стадии, когда многим уже стало ясно: побеждает все таки пьянство.
Отделавшись от незваного гостя, мы с Бахом еще чуток посидели. Поговорили. Прикончили под разговор остаток водки, благо было ее в бутылке не так уж и много, ибо бутылка была початая. Бах - уже на правах владельца - еще раз опробовал швейную машинку и остался ею доволен. Старикашка "Зингер" вел себя превосходно. Не мешало бы только отшлифовать некоторые детали, да пополнить запас шпулек, коих имелось всего лишь две. Шпульки были старинные, нестандартные, изготовить их можно было просто, даже без токарного станка. Всю ту работу я взял на себя, благо имел инструмент и руки растут не из задницы. Впрочем, и у Баха тоже, только инструмента у него не было.
Новую бутылку мы решили не открывать. Я пошел к себе в общежитие. Бах жил на первом этаже, я - на пятом. Общежития наши, две пятиэтажные кирпичные коробки-близнецы с зияющим пролетом посреди лестничной клетки, там, где в полноэтажных зданиях, выстроенных по этому проекту, полагается быть шахте лифта, стояли рядом. В общежитии Баха пролет для безопасности был перекрыт сетками на рамах. На два общежития сетки не хватало, посему в первую очередь планировалось закрыть пролет в моем, поскольку в нем жили семейные и было немало детей. Но как раз в это время занимались общежитием вьетнамцев, по ошибке и сетки туда же завезли, да установили, а когда спохватились, что либо менять уже было поздно. Сетку для моего общежития так и не достали, рамы лежали в мастерской у слесарей, пока не разрезали их на швеллеры. К счастью, в мою бытность в проем никто не сиганул.
Я прилег на диван у себя в комнате и взял в руки журнал "Вьетнам". Ежемесячник этот появился в киосках союзпечати нашего города вскоре после прибытия вьетнамцев, которые были первыми иностранцами в наших краях - до того наша область из за большого числа оборонных предприятий, а также и мест заключения была закрытой, иностранцев туда не пускали.
Итак, я взял в руки ежемесячник "Вьетнам". Почитывал его я тайком от Баха, ибо прилизанный, приукрашенный Вьетнам из журнала лишь отчасти был подобен тому, о котором он мне рассказывал. Кое что я и сам понимал. То, что цены на товары из СССР Бах называл и не в долларах даже, а в граммах золота, говорило о многом. Кстати, золото, что имелось в продаже в ювелирных магазинах нашего города, у вьет-намцев считалось "плохим" - низкопробным.
А что вывозят они из страны! Они же скупили в городских магазинах весь неликвид, все то, что годами пылилось на полках! Скажем мотоциклы - ну кто из россиян, скажите, ездит на "Минске"? Покупают "Яву", на худой конец "Паннонию", но чтобы "Минск"... а во Вьетнаме, Бах говорил, они все в одну цену - сколько-то там граммов золота. Понятно, что вьетнамец более дешевый "Минск" покупает, особенно, если сам на нем ездить не собирается, а хочет перепродать.
В скором времени склад общежития был заполнен до отказа. Ожидающими отправки товарами были забиты все свободные углы. Рядом с общежитием возвели дощатое, обшитое жестью одноэтажное строение под склад.
А на бумаге все гладко. Прочитать журнал, так сплошное процветание там у них. Только Баху да гла-зам своим я, все-таки, больше верю.
В Россию вьетнамцы завезли часы китайской штамповки. По 25 рублей продавали. На первых порах осторожно - еще не была изжита статья, грозящая карой за спекуляцию. Часы брали охотно, по привычке считая все иностранное лучше отечественного. Китайская электроника вьетнамцев заметно проигрывала советской по всем показателям, главное, по точности хода, но была гораздо дешевле.
Бах ничего мне не предлагал. Случалось - дарил что-нибудь для жены или ребенка. И я не оставался в долгу.
Под вечер - я уже, было, и спать наладился - прибежал вдруг взволнованный Тхиеу. И Баха с собой притащил, переводчиком, значит. Приходи, мол, скорее к нам в общежитие - наши ребята порнографический фильм на видеомагнитофоне крутят, надо меры принимать. Почему он явился именно ко мне, можно только гадать. Потому ли, что я жил по соседству, а он темным своим партийным умишком был наивно убежден, что все русские, как в кавычках, так и без оных, обязательно связаны с КГБ?
Бах его слова переводит, а я вижу - не по душе ему эта затея. Да и мне она не по нраву. Во первых - я совершенно не представляю своей роли, если факт под-твердится. Это же граждане иноземного государства на своей, можно сказать, территории - так что мне до того, что они там крутят, если моему государству этим вред не приносится? А уж если Тхиеу ничего не может поделать, то уж я и подавно. И то следует сказать, понимаю я их. Они ж как и наши, советские: тоже ведь, как окажутся "за бугром", норовят посмотреть, что в своей стране не дозволено. И доносят на них точно так же. А по мне, если кому интересно, так и смотри себе на здоровье.
Не пойти? Не могу. Мне плевать на Тхиеу, ничего он мне сделать не может, а на Баха, глядишь, и настрочит чего. Не впервой. А зачем Баху лишний донос?
Лишь однажды я побывал в подобной ситуации. По-слали меня дежурить на остановку автобуса - не пропускать старух-богомолок на реку Великая. Я, вообще-то, не верующий, уж тем паче не христианин, и что мне, казалось, за дело: поедут старухи на богомолье, или нет? Но подойти к старому человеку, приказать заворачивать оглобли...ну нет уж, увольте. И когда к остановке подходили бабки с котомками в руках, я деликатно отворачивался, предоставив напарнику поступать, как велит ему совесть. Напарник тоже не усердствовал. Но тогда было проще. Тогда я хотя бы мог за-раннее решить, что мне следует делать.
Отчаянно чертыхаясь в душе, я поволокся в соседнее общежитие вслед за Тхиеу и Бахом.
Мы поднялись в затемненный актовый зал, где ребята устроили просмотр. Тихо зашли.
Силами работников жилищно-коммунального отдела зал был оформлен специально для вьетнамцев. Даже портрет Хо Ши Мина имелся, сработанный местным художником-самоучкой Анатолием Жуйковым по пре-доставленному вьетнамским руководством оригиналу. Художник плотничал в ЖКО, одновременно подрабатывая оформительскими заказами. Он же и раму для портрета сколотил. Покойный лидер строго взирал со стены. Вьетнамцы повернули телевизор так, чтобы вождь не увидел творимого на экране безобразия.
Впрочем, до безобразия дело еще не дошло. С криком: "кто желает вкусно перепихнуться?" пробежал по экрану молодой человек, из чего я понял, что фильм действительно порнографический, и при том сделан он в России. Вот сейчас я увижу "самое главное" и тогда...
Ну, а что же тогда?
Сделал шаг по затемненному залу в сторону экрана, зацепился, якобы ненароком, за свободный стул. Тот сдвинулся, зацепил другой, загремел, я же вполголоса произнес фразу, что у большинства говорящих на русском языке вырывается в подобной ситуации. Смышленные вьетнамцы моментально прекратили показ.
Делать нам в зале стало нечего. Мы вышли втроем в коридор. Я принес извинения за сорванную по моей оплошности облаву. Бах перевел. Тхиеу понуро побрел в свою комнату. Вид у него был удрученный.
Мы с Бахом спустились на первый этаж. Заскочили в его апартаменты и с того горя осушили еще по сто грамм - дабы заглушить горечь от срыва операции, как с улыбкой заметил мне Бах.
Я вернулся в свое общежитие и лег спать. Моя совесть была спокойна.