Аннотация: В работе раскрывается отношение к проникновению России на Кавказ в западной публицистике и науке.
Кавказская война в западной историографии
Причинам и событиям проникновения Российской империи на Кавказ и, в частности, Кавказской войны уделялось огромное внимание в западноевропейской научной и публицистической литературе, начиная с конца XVIII в. и до сегодняшних дней. Тому есть несколько причин. Одной из главных можно назвать опасение западных политических кругов и связанных с ними журналистов, что окончательное покорение Россией Кавказа откроет ей беспрепятственный путь на Восток. В XIX в. подобные настроения были очень широко распространены в Британии и, в заметно меньшей степени, во Франции. Во второй половине XX в. подобные идеи стали высказываться и в американских изданиях.
Такая точка зрения получила название геополитической традиции оценки Кавказской войны. По мнению ее сторонников, после утверждения российской власти на Кавказском хребте и в Закавказье не осталось бы никаких преград на ее дальнейшем пути на Восток. В обосновании этой точки зрения, приводились в основном демагогические доводы о якобы присущей России еще со времен Петра I агрессии во внешней политике. Впрочем, открыто высказывались и прагматические соображения об угрозе, которую создаст распространение российского влияния на Восток английским политическим и экономическим интересам. В любом случае эти авторы призывали английское правительство активизировать свою политику на Кавказе, обеспечив с помощью дипломатического давления на Россию и военной помощи горцам независимость данного региона, что создало бы буферную зону между Российской империей и английскими колониями на Востоке, а в перспективе сделало бы Кавказ чем-то вроде полуколонии Великобритании, позволив последней эксплуатировать его природные богатства.
Основателем данной концепции является английский публицист Д. Уркварта. Все историки признают его печатное издание "Portfolio", выходившее с 1835 г., "органом русофобских устремлений". Именно Уркварт впервые определил Кавказ как "щит", прикрывавший Турцию и Персию, а, следовательно, и британскую Индию, от русского наступления. Одним из классических трудов данного направления является "Завоевание Кавказа русскими" Дж. Баддели, впервые изданная в 1908 г. и переведенная недавно на русский язык. Этот автор полагал, что борьба горцев против русских должна вызвать наибольшее сочувствие у британских читателей, ведь те, пусть и не осознанно, сражались за безопасность британского правления в Индии.
После Второй мировой войны, когда мировое лидерство перешло к США, сторонники данной концепции несколько изменили свое понимание целей России, которые якобы движут ее стремлением продвигаться на Восток. Теперь это просто "теплые воды Индийского океана". Полностью сохранились основополагающие положения рассматриваемой теории - существование русская колониальной "экспансии" по отношении к Азии и противостоящий этому "щит" или "барьер" Северного Кавказа. Одной из наиболее интересных современных работ в рамках геополитической традиции является "Большая игра" Питера Хопкирка. Этот автор, почти два десятилетия проведший в Центральной Азии в качестве корреспондента лондонской газеты "Таймс", включает Кавказ в состав огромного "поля битвы" интересов великих держав, которое, по его мнению, представляет собой азиатский регион. Однако в большинстве случаев специалисты, разделяющие указанную точку зрения, предпочитают не проводить глубокий анализ ситуации на Кавказе в период его завоевания Россией, а останавливаться на негативных аспектах и последствиях этого события, как, например, Виллис Брукс. Ярче всего геополитическая концепция сейчас проявляется в работах членов английского "Общества исследований Центральной Азии", которые публикуются в журнале "Central Asian Survey" Эта организация выпустила также сборник "Северо-Кавказский барьер. Наступление России на мусульманский мир", название которого вполне четко отражает основную направленность публикаций.
Также широко представлена в западной историографии концепция "сопротивления" горцев. Она была распространена и среди советских историков, которые рассматривали завоевателями Кавказа условные "царизм" и "империализм". Соответственно, горцы выступали участниками антифеодального и антиколониального движения. В западноевропейских и американских работах наблюдаются несколько вариантов подобного отношения к Кавказской войне. Первый больше связан с беллетристикой, чем с наукой, так как больше внимания уделяет не анализу проблемы, а кавказской "экзотике" и "романтизму" эпохи. Одной из самых известных работ такого направления является "Сабли рая" Лесли Бланч, написанная в 1960 г. В 1991 г. она была переведена на русский язык и издана в Махачкале. В ряде подобных работ положение горцев не вполне правомерно сравнивается с положением североамериканских индейцев. Другие авторы, издавшие более серьезные аналитические работы, предпочитают говорить об "интервенции" русских на Кавказ и о "войне против горцев" в целом. Именно такие мысли высказываются Робертом Бауманом в труде "Необычные русские и советские войны на Кавказе, в Средней Азии и Афганистане". Одной из последних зарубежных работ в данном направлении является "Шамиль и покорение Северного Кавказа". Следует отметить, что во всех этих трудах игнорируются документы из российских архивов.
В отечественной дореволюционной историографии существовала единая традиция, которую принято назвать "имперской", представителями которой были П. Зубов, Н. Ф. Дубровин, А. К. Зиссерман, Н. С. Дроздов, Н. В. Волконский, П. И. Ковалевский, В. А. Потто и Р. А. Фадеев. Ее начало ведется с лекций генерала Д. И. Романовского. Для этой концепции характерен устойчивый "евроцентризм", признание горских племен "дикими", отрицание наличия у них самобытной, пусть и специфической, культуры, а ключевыми предпосылками являются положения об "умиротворении Кавказа" и "колонизации" региона. С этой позиции покорение Кавказа Россией выглядело безусловно положительным и необходимым, не говоря уже, что это соответствовало имперским политическим целям. Однако в силу подобных исходных предпосылок нельзя говорить о достаточной объективности в оценке всех явлений Кавказской войны. Еще одной характерной чертой оценок того времени было стремление найти у каждого явления "человеческое лицо", то есть "назначить" какого-то политического или военного деятеля "ответственным" за некий успех или провал. Именно этим и объяснялась слишком большая длительность войны и отсутствие реальных успехов на протяжении большей ее части. Не следует также забывать, что перечисленные авторы писали свои труды в пореформенную эпоху, для которой было характерно отрицательное отношение (разумеется, достаточно условное в условиях цензуры) к периоду царствования Николая I и, соответственно, к личностям политических деятелей и военачальников того времени. Для работ этого направления было характерно также желание подчеркнуть значение Шамиля как военачальника и лидера горцев, чтобы повысить "престиж" победы над ним. Этим также объясняется и повышенное внимание к событиям, происходившим в 1830-1850-х гг. в Дагестане и Чечне. Эта концепция имеется и в западной историографии. В XIX в. лишь немногие публицисты Англии и Франции, отражавшие интересы тех торговых кругов, которые рассчитывали на получение значительных прибылей от операций через российские черноморские порты, пытались обосновать историческую закономерность и неизбежность интереса России к Кавказу и ее попыток включить данный регион в свою зону влияния. Значительно более четко подобные идеи выражали в своих работах представители первой волны российской эмиграции. Например, влияние "имперской" традиции заметно в выдержавшем пять изданий учебнике "История России" Н. Рязанского - сына русского историка-эмигранта. Там, в частности, говорится, что на Северном Кавказе боевые действия против России вели не местное население "вообще", а "горцы-мусульмане", и что "умиротворение Кавказа... заняло десятилетия". Примерно та же точка зрения высказывается в соответствующей статье американской 54-томной энциклопедии по русской и советской истории, которая хоть и называется "Русское завоевание Кавказа", однако повествует о разноплановом характере русского продвижения в этот регион. Энтони Райнлендер, американский биограф князя М. С. Воронцова, в своей работе говорил о "вовлеченности России в кавказские дела", об ее исторической ответственности перед христианскими народами Кавказа, о неизбежности культурного конфликта с его мусульманским населением. Вообще, западные историки, являющиеся последователями данной концепции, не столько говорили об успехах России на Кавказе, сколько пытались объяснить ее стремление подчинить этот регион особенностями русского имперского мышления ("ментальности").
Одной из перспективных концепций, характеризующих взаимодействие Кавказа и Российской империи в первой половине XIX в., является теория "контактных зон". Одним из ее главных понятий является "фронтир" ("frontier") - граница особого рода, разделяющая представителей разных культур. Вдоль нее неизбежно происходит "культурный билингвизм" - взаимопроникновение характерных черт этих культур. Впервые этот термин в широком значении применил американский историк Ф. Тернер (Frederick Jackson Turner) в 1890-х гг., опубликовав статью "Значение фронтира для американской истории", где говорил о положительной роли фронтира, противопоставляя ее истории конфликтов. После Тернера этот термин применяли еще несколько западных специалистов, в том числе и по отношению к европейской истории.
В отечественной науке аналогом понятия "фронтир" является определение "контактная зона", впервые введенное В. Д. Королюком в 1972 г. Достаточно активное использование концепции "контактных зон" и "фронтира" началось с 90-х гг. XX в., причем собственно к Кавказу ее применил американский историк Томас Барретт в своем труде о терских казаках.
Помимо чисто теоретических рассуждений о месте Кавказе в международной политике, западноевропейские авторы, пишущие о данном регионе, уделяли большое внимание анализу методов контроля над этой территорией, используемых Россией, находя их часто более эффективными, чем английские и французские формы управления колониями.
Впрочем, западные авторы признавали тот факт, что степень успешности тех или иных действий Российской империи на Кавказе во многом зависела от конкретных личностей, которые их проводили. Кроме признанных деятелей Кавказской войны, таких как А. П. Ермолов, М. С. Воронцов и А. И. Барятинский, в центре внимания аналитиков были и менее известные военачальники, например, П. Д. Цицианов, И. Ф. Паскевич, А. А. Вельяминов, барон Г. В. Розен, А. И. Нейгардт и др. Первые шесть получали высокую оценку, о них писали с уважением, хотя часто в достаточно жестких выражениях, об остальных говорили с безразличием и даже презрением, учитывая их незначительный вклад в покорение Кавказа или заботу во время своей деятельности только о своем благополучии. Некоторые западноевропейские авторы объясняли ряд серьезных неудач России в Кавказской войне как раз человеческим фактором, точнее такими распространенными пороками людей, как глупость, жадность и продажность. Так, подполковник британской армии П. Камерон в публикации "Собственные приключения и поездки по Грузии, Черкесии и России" отмечает, что даже кавказские деятели, известные своей честностью и благими намерениями, такие как генералы Головин, Граббе, Раевский, тратили основную часть своих усилий на исправление ошибок своих предшественников или коррумпированных подчиненных. Другие авторы обращали внимание на характерную на российской политики на Кавказе борьбу личных амбиций, указывая, что любой достаточно высокопоставленный чиновник или военачальник стремился "изобрести" какой-нибудь новый курс действий, даже, если политика его предшественника была вполне эффективной. Все это лишало деятельность русской администрации на Кавказе единства и преемственности.
Любопытно, что некоторые авторы, как, например, Р. Гаррисон в своей книге "Записки о девятилетнем пребывании в России с 1844 г. по 1853 г." высказывают вполне обоснованное мнение о том, что для Российской империи Северный Кавказ служил вследствие постоянных боевых действий против горцев кузницей армейских кадров, превращавшей неопытных новобранцев в закаленных ветеранов. Однако такой публицист как Л. Олифант в работе "Русские черноморские берега осенью 1852 г." шел значительно дальше, разделяя предположение, что российское правительство сознательно затягивало Кавказскую войну, так как она была выгодна ему, с одной стороны, позволяя поддерживать войска в боеготовом состоянии, а, с другой, выступая в роли своеобразно военно-исправительного "учреждения" для ссылки военных и чиновников, вызвавших недовольство царя. Впрочем, сам Олифант все же полагал, что Россия предпочла бы не иметь Кавказ в качестве перманентной "горячей точки", а решить свои проблемы там по возможности мирным путем, указывая на неоднократные попытки ведения мирных переговоров с горскими предводителями. Публицист называл две цели, которых достигало российское правительство покорением региона. Первая из них - подчинение независимых кавказских племен, чтобы те не представляли угрозы ни безопасности, ни умонастроению тех народов, что уже вошли в состав Российской империи. Вторая - устранение барьера на распространения российского влияния дальше на Восток.
В одном из английских периодических изданий высказывалась также точка зрения, что многие жестокие реалии Кавказской войны можно объяснить тем, что русская армия состояла из подневольных солдат, которые, очутившись в совершенно чуждом им окружении, воспринимали Кавказ как место своей вечной ссылки, где можно найти лишь гибель от той или иной причины. Это озлобляло армию и превращало ее в бездумную машину разрушения, что не могло не вызвать аналогичного противодействия противника.
Русской армии иностранные наблюдатели также уделяли довольно много внимания. Как они отмечали, ей были свойственны высокая мощь и прекрасная управляемость в сочетании с мужеством, неприхотливостью и жизнестойкостью солдат. Так как подавляющее большинство рекрутов составляли крепостные крестьяне, то не удивительно, что русские солдаты с самого начала были привычны к тяжелому труду, лишениям и подчинению. С самого же начала военной службы у солдат воспитывали верность отчизне и царю так, чтобы она оставалась непоколебимой, не смотря ни на какие условия. Под началом талантливых и смелых командиров эти солдаты превращались в "хорошо организованную и великолепно управляемую машину", как говорили зарубежные авторы. Большинство офицеров и генералов Отдельного Кавказского корпуса вполне соответствовало своим бойцам. Здесь не было принято прятаться за спины солдат. С другой стороны, дисциплинированность русских солдат и храбрость офицеров имела и отрицательные стороны. Так, офицер британской армии П. Камерон, который посетил Кавказ, писал, что "дисциплинированность русского солдата - в принципе бесценное качество - часто переходила в крайние, пагубные формы - замуштрованность, инертность и безынициативность в бою. К примеру, подвергаясь обстрелу неприятеля, он, вместо того, чтобы укрыться в удобных неровностях местности, стоял, как мишень либо продолжал методичное строевое движение вперед, в обоих случаях ожидая приказаний командира". Другой английский автор, Э. Спенсер, писал, что "русскому солдату, в котором высокая жизненная энергия была подавлена системой деспотизма и рабства, не хватало "пластичности духа и способности к самостоятельным действиям", столь очевидных в каждом движении кавказского горца". Храбрость офицеров, которые часто шли в атаку в первых рядах или обороняли крепости вместе с рядовыми, тоже имела оборотную сторону, ведь они становились одной из главных мишеней горцев. Смертью или тяжелым ранением от горской пули или шашки заканчивалась в Отдельном Кавказском корпусе не одна блистательная карьера. Впрочем, к подобным оценкам западных авторов следует относиться с осторожностью. Известно, например, что отечественные авторы, прежде всего офицеры-кавказцы в своих мемуарах, оценивали нижних чинов Отдельного Кавказского корпуса совсем иначе, отмечая их значительно более высокую инициативность и живость поведения, чем в других частях российской армии, а также некоторую вольность в отношениях с их командирами.
В целом, в западной исторической науке наблюдается очень широкий спектр оценок Кавказской войны. Тем не менее, стоит отметить, что в подавляющем большинстве случаев работы европейских и американских авторов отличаются заметной пристрастностью, являясь одним из средств защиты политических и экономических интересов этих стран в Кавказском регионе. Отсутствие там материалов российских архивов также снижает их научную ценность. Однако в ряде случаев там высказаны интересные идеи, заслуживающие самого пристального внимания. Опубликованные же впечатления зарубежных путешественников по Кавказу с их анализом ситуации в регионе иногда содержать детали, игнорируемые по тем или иным причинам в российских источниках. Таким образом, изучение накопленных в зарубежной историографии материалов и работ о Кавказской войне поможет исследователю составить более разноплановую картину сложных и многогранных проблем данной тематики.
Примечания:
Curtiss J. S. Russia's Crimean War. Durham, 1979. P. 21; Gleason J. H. The Genesis of Russophobia in Great Britain. - Cambridge. 1950. P. 181-193.
Urquart D. Progress of Russia in the WEST, NORTH and SOUTH. 5TH ed. - L., 1853. P. 437.
Baddley J. F. The Russian Conquest of the Caucasus. - L., 1908; Баддели Дж. Завоевание Кавказа русскими. - М.: Центрполиграф, 2007.
Hopkirk Peter. The Great Game. On Secret service in High Asia.- Oxford, 1991.
Brooks W. Russia's Conquest and Pacification of the Caucasus: Relocations becomes a pogrom in the Post-Crimean War // Nationalities Papers. Vol. 23. N 4. 1995. P. 675-681.
Society for Central Asia Studies (director - Mary Bennigsen Broxup).
The North Caucasus Barrier. The Russian Advance towards the Muslim World. - NY. 1992.
Skelton Geoffrey J. Born to War // Military History, 1993. February. P. 20.
Baumann Robert F. Russian-Soviet Unconventional Wars in the Caucasus, Central Asia and Afghanistan / Leavenworth Papers, N 20. 1993. P. 1, 7.
Гаммер М. Шамиль и покорение Северного Кавказа. - М. 1997.
Riasanovsky N. A. History of Russia. - NY; Oxford. 1993. P. 389.
Rhinelander Anthony L. H. Prince Michael Vorontsov. Viceroy to the Tsar. - Montreal, Quebec; Kingston, ON: McGill-Queen's University Press, 1990. P. 124-125.
Turner. F. J. The Significance of the Frontier in American history, 1893 rpr in The Frontier in the American History, - W.: Va. 1976. P. 1-38.
Королюк В. Д. О так называемой контактной зоне в Юго-Восточной и Центральной Европы периода раннего средневековья // Юго-Восточная Европа в средние века. - Кишинев, 1972. С. 31-46.
Thomas M. Barrett. At the Edge of Empire. The Terek Cossacks and the North Caucasus Frontier. 1700-1860. - Boulder: Westview Press, 1999.
Cameron P. Personal Adventures and Excursions in Georgia, Circassia and Russia // United States Journal and Naval and Military Magazine, 1840. July. P. 313.
Gamba J. F. Voyage dan la Russie meridionale, et particulierement dans les province situee au-dela du Caucase, fait depuis 1820 jusqu'en 1824. - P., 1826. T. 2. P. 144.
Harrison R. Notes of nine year's residence in Russia, from 1844 to 1853. - L., 1855. P. 236.
Oliphant L. The Russian Shores of the Black Sea in the autumn of 1852. - Edinburg-London, 1854. P. 319-320.
Our Ally in the Mountains // Tait's Edinbourgh Magazine, 1854. August, P. 483.
Дегоев В. Большая игра на Кавказе: история и современность. - М., 2001. С. 215.
Дегоев В. Большая игра на Кавказе: история и современность. - М., 2001. С. 219.