Садовник усадьбы и не думал сюда заглядывать: его больше занимали редкие цветы, которые хозяйка, доверясь советам подруг и модных журналов, заказывала у лучших - заграничных! - селекционеров. С рассвета до заката слуга с почерневшим от солнца лицом не покладая рук пересаживал, подстригал, удобрял, морил вредителей... Нет, ему не досуг было даже глядеть в сторону забора, отделявшего поместье господ.
Зато здесь любила играть маленькая Джаным, душа моя, как звали хозяйскую дочь все обитатели именья.
Изящная геометрия клумб казалась ей скучной, дорогие заморские цветы - пресными. Зато дикий шиповник, семя которого неизвестно какими ветрами принесло под забор усадьбы, манил её своей дикой и первозданной красотой. Пышные ярко-розовые бутоны нагло горели в густой тёмно-изумрудной листве. У матери тоже рос шиповник, но благородный - с тонкими чахоточно-аристократичными бледными нежными листочками. Этот же, безродный, был "потрясающе вульгарен", вслед за гостями дома повторяла юная Джаным, не до конца понимая, что значит "вульгарен".
Ей нравилось жадной по-детски пухлой ещё ручкой срывать эти сочные бутоны и делать из них юбочки для куколок-веточек. В отличие от чахлых оранжерейных цветов, которые ей к тому же строго-настрого было запрещено трогать, - эти платьица долго оставались пышными, как пачки балерин, и просто как-то в один момент становились старыми. Джаным каждый раз было жаль воображаемых танцовщиц, но ненасытные пальчики вновь и вновь обламывали куст и срывали цветки один за другим.
Однажды она пришла за нарядом для очередной балерины и уже потянулась было к шиповнику, когда увидела, что на неё открыто и нагло уставились чёрные глаза-оливки. Мальчишка! Да еще какой-то чумазый: и без того смуглое лицо было чернее казана. Она, конечно, знала, что все мальчишки - грязнули, но этот... Даже деревенских переплюнул. Джаным вспомнила, как взрослые шептались, что в их округу пришли какие-то "беженцы иноверцы" и теперь жди беды: своруют всё, что плохо лежит, а то и что похуже.
Стало быть, этот грязный чужестранец хочет украсть что-то папино или мамино, или даже принадлежащее лично ей, Джаным.
- Пошёл вон! - приказала девочка.
- Соморфи. Имасте Фили? - каркнул он на своём тараканьем наречии, как-то подозрительно весело улыбаясь.
- Говори нормально! Убирайся! - погрозила кулачком маленькая хозяйка поместья.
- Мин фовасте, оморфи корици, - засмеялся варварчонок и протянул сквозь ограду длинную грязную всю в порезах и шрамах руку.
- Какая гадость, - охнула девочка. - Уходи.
Тупица опять улыбнулся ей. Зубы у него внезапно оказались ровнёхонькие и белоснежные, как облака в ясный день. Он засмеялся таким заразительным смехом, что юная ревнительница садов против своей воли прыснула в ответ.
- Я - Джаным. Это - шиповник. Кто - ты? - медленно произнесла она, указывая пальчиком то на себя, то на куст, то на тупицу.
- Цы-пов-ник, - медленно произнес он и показал на цветок. Затем ткнул пальцем в неё. - Эци циповник. Оморфи.
- Я - шиповник?! - захохотала она. - Ну ты и дурак! Ты, - указательный жест прямо на парня, - дурак!
- Дурак! - гордо ударил он себя в грудь.
- Ну, умора, - слёзы от потехи катились по её щекам. - Приходи завтра.
Она показала на полуденное солнце, на себя, на куст и на него, и Дурак радостно закивал своей глупой немытой головой.
На следующий день Дурак уже ждал её.
- Ясу, циповник. Дурак эзо!
- Не ори ты так! - шикнула девочка, приложив пальчик к губам. - Вот уж действительно, дуракэзо.
- Ти канис?
- Куклу! - Джаным догадалась, что его речь не просто бессвязный набор непривычных неблагозвучных слогов. Она оторвала самый пышный цветок и ловко посадила его на уже готовую веточку с сучками-ручками.
- Охи! Мин то канис авто! Поли оморфи, - грустно, даже как-то сокрушенно затараторил Дурак, показывая руками то на уже сорванный цветок, то на живой куст чуть ли не со слезами. - Зондани каллитера. Понаи.
- Ну ты и правда дурак! Это же дерево! Ему не может быть больно! А я хочу куклу, - даже топнула ногой рассерженная Джаным. - Уходи! Убирайся! Не надо мне тут твоих слёз! А ещё мальчишка!
Удивительно, но он и правда разочарованно развернулся и пошёл, не оглядываясь, прочь от усадьбы, свесив лохматую чёрную голову. А она на какое-то время смотрела на удаляющуюся худую спину.
На следующий день он не пришёл. И через день тоже.
На третий день Джаным, убедившись, что садовник трудится где-то в другой части сада поместья, не без труда просунула голову через прутья ограду и на всю улицу крикнула, испугавшись звонкости своего голоса:
- Дурааааак! Вернись!
Тут же с самого верха старой дикой яблони, росшей за пределами именья свесилась немытая лохматая голова. На Джаным довольно смотрели хитрые глаза-оливки. Девочка уже было обиделась, что её так глупо провели, как будто это она дурочка, а не он - дурак. Но тут он по-кошачьи ловко скользнул по стволу вниз и, грациозно приземлившись, протянул сквозь прутья ограды кривое дикое яблоко. Есть такое, да ещё не мытое!, мать бы ей точно строго-настрого запретила.
- То мило! - подмигнул он.
Джаным, ведомая каким-то непонятным чувством свободы, не стала спорить и взяла из смуглой ладони - в этот раз, кажется, даже почти чистой - неказистый плод.
- Кислятина, наверное. Здорово!
Яблоко оказалось настолько кислым, что девочка скривила хорошенькое личико. В этом-то и была его запретная прелесть. Из кармана больших не по размеру штанов, кое-как подвязанных куском верёвки, Дурак достал такой же мелкий зелёный фрукт и с радостью вгрызся в него своими белыми зубами. И тут же скорчил уморительную рожицу, как обезьяна в зоопарке.
Они смеялись, как умалишенные, видя застывшие в нелепых гримасах лица друг друга. Дурак даже умудрялся время от времени смешно, но совсем не обидно передразнивать маленькую хозяйку, от чего той становилось ещё веселее.
На следующий день Джанным с трудом могла дождаться полудня. Интересно, какую ещё выходку сможет придумать этот маленький дикарь. Дурак, и правда дурак. Странно, что у такого дурака такие длинные ресницы - длиннее, чем у всех городских подруг Джаным. И рот у него всё время по-мартышечьи изгибается, хотя когда он не паясничает, то верхняя губа у него похожа на изогнутый лук, а нижняя...
- Джаным! - странно было, что мать зовёт её. Обычно в это время она читает журналы или запирается в кабинете со своим парикмахером, который накручивает ей модные причёски, пока отец разъезжает по делам. - Собирайся, дочь, мы уезжаем в город.
- Что?! Нет! Я не хочу! А как же папа?
- Дочь. - Холодно отрезала мать. - Через полчаса будь у двери. Пусть кто-то из слуг поможет тебе собраться.
- А когда мы вернёмся?
- Мы не вернёмся. Ну же! Не стой.
Мать никогда не была так резка с ней. Явно произошло что-то нехорошее. Но ведь Дурак уже ждёт её... Джаным молнией взлетела наверх, вырвала листок прямо из ученической тетради и, стараясь унять дрожь быстро, но как можно более разборчиво написала адрес их городской квартиры.
Добежав до куста на окраине сада, она сунула записку прямо в смуглую ладонь - на этот раз действительно чистую. Да и сам он как будто бы хорошенько умылся и причесался. Джаным жестами показала "отъезд", "город" и "пиши". По её нежным белым с пунцовым румянцем щёчкам потекли густые горячие слёзы.
- Да что же это такое! Это же просто бе-же-нец. Какой-то бродяжка, которого я и вижу-то в четвёртый раз в жизни. Шайтан и джинны! Он ведь даже говорить не может, не то что писать, - в отчаянии прошептала девочка, зная, что никто не поймёт ее тайных мыслей.
Лицо Дурака вдруг стало серьёзным и даже грустным. Затрепетали длинные ресницы, глаза-оливки перестали играть лукавыми огоньками и стали печальными, дрогнул и вытянулся в прямую линию изогнутый лук.
- Са грапсо. - Он ловко ухватил ее под локоть и притянул к самой ограде так, что её маленькое личико оказалось прямо между прутьев. - Са грапсо, циповник.
Лук выстрелил одним коротким касанием прямо в пухлые капризные губы. Тонкая хваткая иноземная рука разжала свои тонкие хваткие иноземные пальцы. Под тканью летнего платья, она ещё чувствовала их тепло.
Он резко развернулся и ушёл, крикнув, даже не обернувшись.
- Са грапсо! С агапо!
Что это значит вообще?
Подушечками пальцев она неуверенно дотронулась до своих губ, еще помнивших выстрел изогнутого лука. По щекам всё ещё текли горячие густые слёзы.
***
Джаным долго не могла простить отцу постыдного развода с матерью. Казалось, что все двери закрылись разом и мир разрушился до основания. Две женщины, одна униженная и опозоренная, другая совсем ещё дитя, должны были противостоять всему свету. И они выстояли.
И вот она, уже мать двоих прекрасных деток, сидит у кровати этого дряхлого старика, когда-то чернобрового вершителя судеб, а теперь жалкой развалины.
- Ну мне пора. Поправляйся. - Он не поправится. Она знала это.
- Спустя года три после, - он закашлялся и буквально выхаркнул это слово, - развода на мой адрес стали приходить какие-то письма. Безграмотная околесица. Я их выбрасывал, не читая даже, думал, что какой-то глупый розыгрыш. А потом как молнией поразило. Я вскрыл очередное письмо. И только тогда понял, что все они были к тебе. И я подумал, ну и пусть розыгрыш, но хоть какая-то ниточка к тебе. И сохранил те немногие, что пришли позже. Вот тут...
- Что?! Ты читал и выбрасывал мои письма??? И даже не подумал мне их переслать! Ты же знал наш адрес! Ты всё знал...
- Да это же чушь какая-то. Не представляю, кто из твоих товарищей мог так коверкать язык. Даже из нового района. Тарабарщина. Только последнее вот с фото какого-то инвалида...
- Как ты мог?! Верни мне их сейчас же!
- Джаным, ну право...
- Верни. Мне. Их.
Отец тяжело развернулся на кресле, потянулся к ящику стола, открыл его маленьким ключиком и достал 4 пожелтевших листочка.
- Это всё?!
- Всё, что осталось.
- Сколько их было?!
- Довольно много, цветочек мой.
- Сколько?
- Ну штук 20, может 40...
- И это всё что осталось??? 4 листочка!
- Цветочек...
Она выхватила трепещущие страницы из дрожащих старческих рук.
- Раньше они приходили часто. Пачками, считай. Потом перестали года 3 или 4 ничего. Думал, ну, может, отдам при встрече. И вот год назад последнее пришло. И вот все. Да пустяк же. Розыгрыш. Цветочек мой...
Последние слова она уже не слышала. Отойдя от когда-то отчего, а теперь отцовского дома так, что его уже нельзя было разглядеть в веренице городских зданий, она села на ближайшую скамейку и стала читать. Объяснять мужу ребяческие шалости не хотелось.
1
Милый шиповник,
Я, канешно, проверял: мой адрес верный. Хазяйка говорит, што не видила писем мне. Но может мои эпистолы (так дедушка в шютку называл письма, и вот нидавно снова услышал это слово, когда подметал леству у университета - я писал раньше про эту работу) тебе не по душе или компрометируют тебя (это слово я услышал там же).
Читал в газетах последние новости. Наши и ваши газеты пишут разное. Хотя ваши мне труднавато читать. Никак не научусь твоему языку. А наши газеты все сложнее доставать.
Тривожусь за тебя. Не думаю, что меня могут призвать. Уже писал, што сложно по документам выходит. Поэтому мне больше хотелось бы знать, што ты в безопасности и в порядке.
Твой Дурак.
2
Милая моя шиповник,
Проблема с документами лигко решилась и меня призвали. Завтра отправляюсь в какую-то часть. Мне совсем не хочется туда итти, так как никто так и не обяснил мне, в чом замысел. Я простой дворник, и мало што понимаю. Но те люди - я даже и не слышал о них раньше - не делали мне (и, самое главное, тебе) ничего плохого. Мне бы не хотелось делать им зло. Я видел много зла в детстве. Я писал, что было до того, как я встретил тебя и о моих "приключениях" после. У меня ничего не осталось от моей семьи, только имя, даже фамилию пришлось выдумать. Это очень нехорошо. Я не хочу, не хочу, не хочу делать зло. И ты, новерное, сочтешь меня трусом, но я немного боюсь умирать. Ведь мне даже не сказали, што за цель мы получим от них. Было бы глупо умереть, вновь не увидев тебя.
Но ещо я переживаю за почту. За эти 4 года я старался писать тебе обо всем, и не получил ни весточки. Я не знаю причину. Хочу верить, что ты жива и в добром здравии. В справочном бюро говорят, что адрес верен и что принадлежит твоей семье.
Пожалуйста, если сможешь писать, пиши на прежний адрес. Я много писал про мою хозяйку, но она добрая женщина и сохранит корреспонденцию (так дедушка ещо называл письма).
Κύριε, ελέησον, зачем я пишу тебе. Нет, ты мой шиповник, ты смысл моей жызни. Аднажды ты абязательно ответишь. Как я обищал в нашу паследнюю встречу. θα γραψω. Σ'αγαπω. Са грапсо! С агапо!
Твой Дурак
3
Шиповник,
Пишу тебе из войны. Сдесь все прикрасно организовано. Я и мы бьёмся за правое дело. Я рад встать под ружьё в свете идеалов нашего прекрасного отечества.
рядовой Димитрис Влакис
4
Ханым эфенди, не знаю как вас кликать, больно чудное имя, Шиповник. Квартирант мой, Димитрий, более не мой квартирант. Сначала защищая наше отечество, Димитрий был ранен в бою и потерял правую руку. Бедняга долго потом маялся по госпиталям, то одну заразу подхватит, то другую. Приезжал когда к нам на побывку упросил меня сводить его в фотоателье и Вам написать, что, дескать, руку вот правую потерял, писать больше Вашей милости не может. До ателье-то мы сходили, а вот писать-то я не особый мастак, женщина я не шибко грамотная. К тому же писем от Вас отродясь не было. Я думала, Димитрий-то наш слегка рассудком слаб.
Но вот вчерашнего дня сообщили, что помер наш Димитрий: какую-то чуму очередную в госпитале подхватил. Мол, хоронить некому... Вся семья погибла ещё во время погромов. Друзей нет. Жены нет. Работал дворником и то, не по бумагам, так сказать, между нами. В общем, помер человек и ничего не осталось, только письма эти Шиповнику, которые кто знает, где сейчас.
Думаю, мож, напишу, уважу. А то еще хоронить заставят и влетит это мне в копеечку.
Фотокарточку прилагаю, что вот без руки. Вы не глядите, что тут он худой бледный, на деле он лучше выглядел.
Также прилагаю чек за конвер и марки. Мой адрес - на конвере.
Фатима ханым
***
Джаным несколько раз перечитала эти 4 коротких письма. У Дурака было имя? Димитрис? Или это другой человек? На черно-белой карточке стоял незнакомый мужчина в форме с пустым рукавом и без головного убора, у него были поредевшие, и кажется, поседевшие волосы, потухший взгляд в одну точку и поджатые в прямую линию губы. Нет, это не мог быть Дурак. Какая-то ошибка. Тот был весёлый, тонкий и гибкий, а этот какой-то тощий и безжизненный. Она до сих пор помнит, как изогнутый лук выстрелил в детские губы первым поцелуем.
Как же все же хорошо, когда в твоей жизни были и юношеская короткая влюблённость, о которой приятно вспомнить и настоящая семья, хороший муж, славные дети. Славный муж. Хорошие дети.
- Жаль беднягу Димитриса Влакиса, кем бы он ни был. Циповник - смешно всё это. Кстати, надо будет к ужину заварить чай с шиповником - он укрепляет иммунитет.