Родившейся "в рубашке" мало иметь модные туфли - ей полагаются "хрустальные" башмачки и "вещие" сны.
...Оля проснулась ещё до рассвета, совсем непривычно рано, да ещё зимним заснеженным утром, когда девушки её возраста видят самые сладкие и радужные сны. Ей тоже приснился сон. Он-то и разбудил её. Cон был сладким и радужным лишь отчасти. Скорее он был волнующим, и это дрожащее волнение не остывало так быстро, как обычно уходят из сознания большинство снов. Подсознание вибрировало, пытаясь придать проснувшимся нечётким мыслям ясную, более-менее строгую форму. А радуга действительно была. В этом сне. Оля летала летним утром под ней. И не одна. Её держал за руку молодой человек. Лица она не помнила. Помнила лишь светлые волосы, развивающиеся по ветру, крепкую руку и янтарные, властные глаза.
"Я ведь сегодня улетаю в Париж, встречать Новый год! И вечером перед сном думала об этом. А приснился... да, Санкт-Петербург... мы летаем над Петропавловкой, потом пересекли Неву... потом над каким-то замком... потом внутри этого замка... почему-то внутри замка храм, и я под куполом.... А парень, тот мой, что держал за руку стоит на полу храма и зовёт. Я камнем падаю... Нет, не к нему... Он приказывает падать дальше... Куда? Да, под землю! Зачем? А вот и он там. Улыбается и держит в руках ларец. Клад, что ли нашёл? Ах, как я хочу приключения! Большого! Настоящего!"
Дрёма ещё немножко подрейфовала и заботы предвояжного дня забрали девушку себе.
... - Что читаешь, дед? Как обычно, что-нибудь "заумное"? - спросила Ольга.
Матвей Корнеевич оторвал взгляд от книги, чуть распрямил свою сутулую спину, рассеянно посмотрел в сторону внучки. Он не любил, когда его открывали от чтения, но Оленьке это "сходило с рук". Дедушка встал с чемодана, чуть повел затёкшими плечами, выпрямился во весь свой великолепный рост.
- "Французские королевские династии". Том "Бурбоны".
- А-а-а, ясненько - заскучавшей двадцатитрехлетней девушке захотелось поболтать. Делать это с дедом она любила. Правда иногда и только когда инициатива просветительской беседы исходила от неё.
Сейчас, в Шереметьево, когда ожидание рейса на Париж затянулось, видимо, надолго, живой интеллект и энциклопедические знания деда очень пригодятся. Те две брошюры, что она читала уже полтора часа (русско-французский разговорник и путеводитель по Парижу) её утомили. Молодёжь любит устремляться к новому, но и шаг к мудрому "старому" дедуле - это замечательный шаг!
- На французском, естественно? - Оля тоже встала с другого чемодана, который "делила" с отцом, Евгением Матвеевичем и подошла взглянуть на книжку. Её лисьи глаза, необычайно красивого серо-зелёного цвета стали серьёзными. Французский она знала, к сожалению, слабовато.
- Да, внучка, на нашем - гордо ответил Матвей Корнеевич.
Эта нотка "многозначительности" и горделивости иногда звучала в потомке мальтийского рыцаря французского аристократического рода, приехавшего в одна тысяча семьсот девяносто восьмом году в Россию. Он, наряду со многими другими рыцарями бежали от Наполеона и искали поддержки и спасения своего и Ордена у Павла Первого, ставшего великим магистром. Фамилия рыцаря Сови?. Жестокие и своенравные ветра истории развеяли семя храброго и любвеобильного рыцаря так, что уже более ста лет его потомки носят фамилию Софьины.
Дед опять присел на чемодан рядом с женой, а Оленька, порхнув, оказалась у него за спиной и, обнимая его за шею, приблизила свою головку к страницам книги. Каштановые, чуть вьющиеся волосы, как у Афродиты, рожденной из морской пены, и правда пахли морской свежестью.
- Дай позырить - попросила "Афродита".
- Ну что за "сленг"? Сколько раз тебе говорить - проворчала бабушка Наталья Кирилловна. Она очень устала сидеть на краешке чемодана и была раздражена.
Внучка быстренько чмокнула бабулю в щёку и прочла с выражением и знаменитым французским прононсом:
- Paris vaut bien une messe. Ничего, так сойдёт? Как ты, папа, считаешь: "прокатит" в Париже? - "прокатит" она, шалунья, тоже сказала, намеренно манерно картавя - Бабуля, тебе так приятней для уха?
Наталья Кирилловна, в отличии от мужа и сына, знавших французский в совершенстве, почти совершенно "но парле ву франсэ". Муж, Матвей Корнеевич, научил её двум десяткам слов и фраз для общения в магазине, ресторане, в гостинице и на улице. А прононс он, ехидна, посоветовал отрабатывать на русском, душевном для дамского сердца слове "тр-р-епьё".
- Нет, нужно произносить более естественно, с "заложенным носом" - буркнул Евгений Матвеевич.
Он тоже не испытывал подъёма душевных сил от утомительного сидения в аэропорту, от той непогоды, что накрыла в эти предновогодние дни Москву и пол-Европы. В Европе Рождество! На улицах Москвы ночью снежно, затем подтаявшая кашица, вечером - гололёд. И ветер, ветер... В Париже примерно тоже. Обещают, правда, потепление. В Париже.
- Ничего, сынок, к концу поездки заложенность синоптики пообещали. Ерыка?ть будут и в Москве.
- Да, уж. Только правильно: еры?кать, т.е. картавить - неуверенно возразил отцу сын-лингвист.
- Да нет, господин филолог: по Далю наши люди ерыка?ют! - отец рассмеялся. Славяноведение было одним из многих увлечений этого человека, члена-корреспондента Академии наук по естественно-научному направлению.
Сына нелегко было чем-либо смутить: замечаниям, непогодой. Но этот сорокадевятилетний успешный москвич с лицом "истинного арийца" на сей раз придумал для своих родных в Париже несколько новогодних сюрпризов и начинать завоевание великого города так прозаично не хотелось. "Эх, да уж... Опять несоединимое. Мечты и реальность. Нет, Праздник, Париж должен не завоёвываться, он должен "отдаваться" легко, как радушная девушка! И, желательно, страстно!" - подумал Евгений.
Он встал с чемодана, сделал несколько шагов, задумчиво-плавных, в своей аристократической манере и привычке к выверенной точности во всём, верности педантизму даже в движениях. Привычно же сложил ладошки "домиком" возле губ, вытянувшихся в раздумье "дудочкой", чуть склонил коротко-стриженную голову и осторожно почесал переносицу, передвинув туда "домик". Все домашние сразу поняли: "Патриций" (таково было его прозвище) будет говорить:
- Я думаю - пауза - что у этой фразы, про мессу, кошка, есть возможность перифраза..., или инверсии слов..., или вообще вариантов троп или стилистических фигур - к Евгению приходила энергия оптимизма.
- Ой, это я люблю! Мы с тобой в детстве так классно переделывали слова и фразы. Кстати, я всегда побеждала!
"Кошка" (так любовно называл дочь отец) обожала во всём и всегда быть первой.
- Вот и вперёд! Побеждай! Но направление... вектор мыслей - теперешний комфорт - он, конечно, уже придумал пяток вариантов.
- Ха! Легко! "Париж стоит места"! - быстро ответила умная девочка. - Наше утомление будет оправдано сторицей!
Дед, бабуля и отец посмотрели на свою любимицу с нескрываемой гордостью.
- И... ну-ну, думай... пока это сторона одной медали - и отец развернул свой "медальный" профиль в сторону бабушки, съёжившейся на уголочке чемодана, будто в ожидании приговора.
- Я всё поняла, папуля! Пять минут - и я в образе! А образ - во мне! - воскликнула эмоциональная девушка, на долю секунды задумавшись и, как отец, сложив пальцы рук "домиком" у своих, чуть выпяченных от природы, с припухшей верхней, губ. Эти её губки, немножко тонковатые, имели чувственный, дразнящий вид и студентке третьего курса "Щуки" Ольге Евгеньевне Софьиной без труда удавалось быть обворожительной. Она уже сыграла небольшие роли испанок, цыганок и французских "приветливых" и лукавых модисток и гризеток. А мечтается ведь о Кармен и Манон Леско. "О! Эти ваши пухлые губки...", "Ах! Это после ваших поцелуев... И ещё хочу!..." Оленька легко умела "делать" глазки то пьяными от страсти, то дерзкими, то с вызовом, то с милым кокетством, изливая из них свет женского гипноза. Её, несомненно, ожидала бурная карьера большой актрисы.
Сейчас она схватила свою шубку, которая была подложена на чемодан, встряхнула, придирчиво осмотрев её. "Нет, это московская, это классический стиль. Парижанки наверняка носят что-то авангардное... фасоны "шанель" или "летучая мышь"... кудрявый мех ламы или лёгкая каракульча... Может "автоледи" из норочки с деталями из песца... В чемодане есть лёгкая норковая "рубашка", но старенькая, кожаные вставки поистёрлись. Да, нет - хороша: капюшон, два цвета. Низ - серо-фиолетовый, верх - палевый... и две фактуры... Хотя овчиной декорирована напрасно". Опять замерла на секунду, в раздумьях.
- Нельзя "гасить" кураж! - иронично заметил дед. - Любая женщина, тем паче актриса, должна помнить: не столь важна технология процесса, сколько его метафизика. Отдайся образу!
- Легко тебе говорить! Роль новая, не отрепетированная... Боюсь этого сакраментального: "Не верю!"
Оленьке тут же стало стыдно своей некоторой растерянности. "Я жду от Парижа непросто романтики, туристических радостей. Жду новогоднего волшебства! Праздника, большого Настоящего Приключения! Хочу... хочу... любви... головокружительной. Полёта.... Этот странный сон. ...Почему Петербург? Ах! И новогоднего желания ещё толком не обдумала... А может... Может Судьба сама знает когда и что подарить?" Она недавно прочла роман Хемингуэя "Праздник, который всегда с тобой". О Париже. Сильное впечатление. Какие точные, ёмкие слова и фразы! "С тобой... с собой... Может праздник уже во мне?! Со мной! Чего же я трушу?
Ольга решительно накинула шубку, оставив её распахнутой, вытащила из-под брючек белоснежную блузку "апаш", небрежно подпоясала её узким красным кожаным ремешком. Подумав, расстегнула две верхние пуговки персикового цвета. Накрасила губы сиреневой помадой, тряхнула своими чудесными кудрями. "Что ещё? Да, бусы!" Нацепила крупные красные бусы.
- Бабуля, дай твой шифоновый шарфик. Я иду за добычей! Ненадолго.
- Что у тебя за вид?! - возмутилась Наталья Кирилловна. - Разврат!
- Две пуговки, конечно, не разврат, а эстетическая провокация, бабулечка. Я ставлю две пуговки против двух стульев: тебе и деду!
- Давай, давай, "этуаль". И без стульев не возвращайся! - подбодрил Матвей Корнеевич.
- Ещё один... - не сдавалась бабка - Коко Шанель говорила: "мода проходит, стиль остаётся", можно добиться успеха и не...
- Что мне твоя "Ку-ку-Шинель"? Задница уже болит. Давай, кошка: от бедра! Посмотрим, чему тебя научили в твоей "Щуке" - дед лучше знал: стиль-то хорошо, но стройные ножки, аппетитные полуобнаженные грудки-булочки и упругая попка-орешек - оружие, разящее сразу наповал. - К стилю хорош стилет, если ты - Валькирия.
Действительно, по "щучьему велению" через десять минут два стула, любезно представленные в аренду хорошенькой "француженке" двумя парнями-охранниками, были под... тем, чем надо.
- Что ты им сказала? - нахмурилась опять Наталья Кирилловна, наблюдавшая за "блицкригом".
- Что у тебя геморрой. - нехорошо сострил Матвей Корнеевич - Молодец, Ольга! А что и вправду сказала?
- Если расстегнуть ещё две пуговки... можно и по-русски, и без слов... Но, спасибо, дорогая моя - улыбнулась бабуля, примеряя к стулу свою... и примеряя в уме: а могла бы она так же лет сорок назад? Нет, вряд ли.
- Ага! Улыбнулась всё же! - ехидничал дед. - Вот ещё одно доказательство, сынок, что думают женщины не головой, а... Вот соединят свою "важность" с мягким стульчиком и мысли у них... Кстати, я забыл тебя спросить: ты приготовил статью в мой журнал? Я делаю серию философских эссе о "несоединимом". С тебя - словообразование, генезис слова, распространение, изменения и насыщение смыслами.
- Батя! Ну зачем и кому это нужно! - Евгений хотел уклониться в очередной раз. - Жизнь и искусство...
- Это я уже слышал... твои скудные оправдания: жизнь выше искусства и прочую ерунду. Давай без банальщины и серости. Будь веселей! На столе должен быть хлеб. Но и вино! Вино творческой силы, вдохновения. Пусть поют музы и украшают жизнь. Метафора может легко обойти истину. И потом: у кого есть творческие способности, не могут жить только потребностями.
- Да, папуля! Мой профессор по риторике внушает: "в жизни ты потужно овладеваешь истиной, в искусстве истина, наслаждаясь, - тобой!"
- Умный мужик! - похвалил член-корреспондент.
- Это дама - рассмеялась девушка.
- Хм... "Не все вмещают слово сиё, но кому дано" - процитировал дед Библию.
- Да! Здесь, на вокзалах, всегда и сейчас - самое заветное место для душевных философских бесед. Так что, сынок?
- Хорошо. Вот образец: "кошка" употребила слово "сакраментальное". В религии это синоним сокровенного, тайного, сакрального. А в просторечии и в книжном употреблении это означает "традиционный", "избитый", "расхожий", "дежурный".
- Да, да! - воскликнул удовлетворённо дед. - И это философское обнищание, отсоединение. Вершину от основания. А в философии, вообще культуре основанием служит вершина! Я уже не говорю об обыденном "несоединении" людей: они общаются и не осознают смысла ни своих, ни чужих слов. Слово! "Вначале было слово"! - он почему-то раздражился. - Слушайте, вот меня "достают" все эти горнолыжники вокруг. В Альпы они собрались. "Буржуазные вожделения" - так меня учили в дни моей комсомольской юности. Вот этот парень... и бегает и бегает... Спросите его про смысл жизни. Да ладно... - дед вдруг растянулся в слащавой улыбочке - А что, друзья мои, объединяет людей? Более всего. Правильно - аппетит! А разъединяет? Правильно - вкус! Соберутся вместе, забьют мамонта и ссорятся, кому какой кусок достанется... А уж вид набедренной повязки... И этот... ещё сидит рядом... А этот? Бездарь! Что он начертал на скале?! Что подумают потомки!?
Матвей Корнеевич, видимо для убедительности своих тезисов, встал со стула и, жестикулируя, продолжил:
- Правда следует уточнить: аура пустых или полупустых тихих вокзалов наполнена особым "белым" шумом, способствующим раскрепощению ума и сердца, а сейчас в этом аэровокзале очень много людей, гвалт, сконцентрирована энергия отчуждения и отторжения. Наша исконная русская энергия.
Пора сказать читателю, что Софьин Матвей Корнеевич, одна тысяча девятьсот сорокового года рождения, весьма непростая, даже загадочная личность. Возможно, что эта загадочность и непростость были привиты двенадцатилетней работой директором "режимного" института в структуре Академии наук, немалой ответственностью и огромными умственными усилиями сорокалетних исследований в области искусственного интеллекта. Одно название этого института - Институт информационных систем, управления и связи (ИИСУС) - обязывает быть многозначительнейшим. Но нет, другая Структура, о которой пойдёт речь позже, наложила таинственные печати особой харизмы на облик старшего Софьина. Дело в том, что в шестьдесят лет Матвея Софьина с почётом проводили на пенсию, а ИИСУС закрыли. Это две тысячи нулевой год. Уже более десяти лет как Россия распахнула двери на выезд евреев. И все Мойши, Изи и Сёмы из разных НИИ и политехнических вузов повезли в своих тяжёлых чемоданах и светлых головах разработки "флэшек", "чипов" и прочего. Нет, евреи, конечно, ничем не обидели члена-корреспондента. Он их вполне уважал и на его семидесятипятилетие, что "стукнуло" и было достойно отмечено буквально десяток дней назад, почти половина приглашённых были выходцы с Синая. Харизмы (той, величественной, привычной холуйскому взгляду) у этих людей, конечно, не было (какая у еврея, везде чужестранца, харизма!?), зато была "фига в кармане". Миловидный незлобный прищур и интеллигентность. А хамство и "шиловидный" прищур Матвей ненавидел.
На юбилее были и старые друзья, учёные, культурологи, литераторы, и новые, причём новые называли себя "генераторами праны" (скромненько!), вскользь упоминали о некоей Структуре Игры и сотрудничали с Матвеем Корнеевичем в его журнале "У камелька". Но никакого экстремизма и намёков, что, дескать "из искры возгорится пламя". Просто интеллектуальное пиршество! И если он, главный редактор, замечал грубые политические намёки, материал к печати не принимал и с автором более не встречался.
Но вернёмся к аппетиту.
- Может я сбегаю вон в ту кафешку, наберу чего... Очень кушать хочется - жалобно вымолвила Оленька. - Очередь... Эх...
Решимости теперь у неё не было. Там её "пуговки" не "прокатят". Зато дед, посмотрев на всех своими властными, тигриными глазами цвета виски и по-особому вытянув свою "гангстерскую" верхнюю губу без ложбинки, сказал:
- Моя харизма, продажная девка аристократических кровей - выгодная штука! Даже Наталья это чует, смотрит снизу вверх. "Уважат"! Гипноз, батеньки...
На самом же деле на сей раз как раз Наталья Кирилловна посмотрела на мужа сверху вниз, несмотря на то, что ростом была существенно ниже, да ещё и сидела на стуле. Что ж, многие жёны умеют так смотреть на своих "подопечных", бывает и "подкаблучных". Стоит ли упоминать, что и гипноз, женский, особенный, был у неё другим. Гипноз "тайны её глаз", слоновьих, удлинённых, оливкового цвета с выразительными, тёмного ореха зрачками. Очаровывала мужчин и её верхняя губа с характерной округлой ложбинкой. Но главным, главным, что притягивало к ней и покоряло, была её удивительная способность быстро прочувствовать человека, понять его, предугадать его желания и настроения. Как следствие, она умела повлиять на собеседника исподволь, незаметно для него и очень мягко. Этими милым оружием она владела с ранней юности. И тогда, когда восемнадцатилетней девчонкой, студенткой-вечерницей биофака, она попала работать в лабораторию, руководимую молодым кандидатом наук Матвеем Корнеевичем Софьиным, высоким, стройным красавцем, подающем большие надежды и вызывающем всеобщее уважение (а среди молоденьких женщин-коллег даже поклонение), эта её сердечная теплота в сочетании с тактичностью, разумностью, даже своего рода мудростью пленили завлаба. Лаборантка же Наташа Никольская влюбилась с первого взгляда! Она совершенно пренебрегла (правда очень вежливо и осмотрительно) ухаживанием за ней начальника первого отдела, пятидесятипятилетнего полковника КГБ, Алексея Михайловича Тихого, захаживающего частенько в лабораторию "Интеллектуальных машин", чтобы, якобы, убедиться, что "буржуазный ревизионизм, свойственный кибернетике", не отравил сознание комсомолки Наташи. Иногда, наведываясь в очередной раз, он любил повторять: "Эх, дочка! Какие имена-то у нас с тобой! Царские!" Его и правду за глаза иногда называли "Тишайшим". Но чаще просто "волкодавом". Он знал о прозвищах и гордился ими. Шутил: "Я тихий и скромный. Но, если кто обидит, тихо закопаю и скромно отпраздную". Матвей и Наталья быстро поженились и в скором времени молоденькая жёнушка родила сыночка Женечку. Всё было замечательно, они получили "однушку" в Черёмушках, муж стремительно делал карьеру, жена "берегла тылы" и продолжала учиться, умело управляясь с бытовыми вопросами и ещё помогая мужу печатать и корректировать его научные работы. Тихо и скромно!
Сейчас она два раза в неделю ходила в "Склиф", давала там практические консультации по нейробиологии и клинической психологии. И доктора и больные обращались к ней по самым сложным вопросам и неизменно получали ценнейшую помощь. Теперь они с мужем жили в "трёшке" в районе Сухаревской площади, откуда до работы ей было совсем близко.
И вновь вернёмся к аппетиту.
- Ты, Мотя, поди в кафешку идти намереваешься? Штурмом будешь брать или в очереди час стоять? - насмешливо спросила Наталья.
- Официанточку чуток соблазню - дело-то и выгорит. Без всякой очереди.
- Твой излюбленный мозговой штурм? Да она и сотой доли не поймёт... Твои эти любимые "откровенно радушные" девушки давно закончились. И образованные тоже.
Жена не любила, когда Матвей излишне, не осознавая своей старости, "распушал" свой уже "непышный" хвост.
- Я, разумеется, всё вязала с собой. В дорогу. - она гордо открыла свой огромный чемодан.
Её предусмотрительность вновь одержала победу. Пять пластмассовых курверов с оладьями, котлетками и прочим, да ещё два термоса с фиточаями были извлечены под "бурные, нескончаемые" аплодисменты. Довольно бурно они были и употреблены по назначению. Евгений собрался было открыть рот, чтобы возблагодарить заботливую мать, но у него раздался звонок.
- Привет, Лёвчик! Рад тебя слышать... И тебя с наступающим... Нет, улетаем встречать Новый год в Париж, в Шереметьево ждём вылета... да, вот пятый час сидим... Да, да... Нет, Лялька прилетит в Париж к нам тридцать первого утром... На съезде, форуме ли..., "сходняк" стилистов у них в Милане... Да? И как там в Болонье? Завтра вылетаешь домой... в Питер? Не расслышал... Послезавтра? ....Ах, в Венецию!... Да, отлично! ... Хорошо... Ты в своём амплуа... Дело на сто миллионов, говоришь. Помогу, конечно, чем смогу... Давай я к тебе... Хорошо, давай на твой "полтинник". Само собой! ...Двадцать пятого января, в Татьянин день... Конечно... Хорошо... Счастливого Нового года! ...И Рождества! ... И ты передавай приветы и поздравления... Созвонимся ещё... Обнимаю!
- Это дядя Лёва звонил? - обрадовалась Оля - Что предлагает? Наверняка, что-нибудь классное! Ты, папуль, ещё в прошлый раз обещал взять меня в компаньоны. Было? Помнишь? А что он делает в Болонье?
- ЕГЭ отменяет - пошутил отец, помятуя, какое отвратительное ощущение оставило в своё время у дочери это экзаменационное бездарное действо.
Наши "образованцы-начальнички" хотят причесать "советскую" школу под т.н. "болонский" стандарт. Но ведь давно заметил мудрый Жванецкий, что "даже у наших лошадей - наши лица и для достоверного изображения итальянской жизни они не годны".
Затем добавил серьёзно:
- Ты Лёвку спроси - отозвался Матвей Корнеевич - Дела ведь там у них вечно секретные. Но денежные. Это хорошо!
- Он тоже обещал! Дядя Лёва любит меня! Он говорит, что я - толковая! Тем более уже взрослая. - хныкала Оленька.
- Хорошо, хорошо. Я к нему на пятидесятилетие в январе съезжу, мы с ним там и отпразднуем, и обсудим это его новое деловое предложение... Думаю, репертуар прежний: он нашёл некие древние истрёпанные письмена, мне нужно восстановить текст, расшифровать и т.п. Если... если - Евгений чуть запнулся - всё без... ненужных рисков, расскажу тебе суть дела, а там... поглядим. Взрослая она уже...
- Ты ведь с мамой полетишь в Питер. Вот и меня возьмите с собой. Хотя... хотя нет... я болею там зимой, а я пою в мюзикле. В последний декаде января как раз - рассуждала дочь, подумав про себя: "Я рисков-то именно и хочу! Рисков и эффектов от побед! Эффектов и фейерверков! И аплодисментов в конце".
Ольга любила старинного друга отца, Льва Антоновича Ирина, человека обаятельного, щедрого, делового и бывалого. Лев к своим пятидесяти годам "обвалялся, поджарился и зарумянился" в разных образовательных, трудовых и коммерческих горнилах. Учился Лёва в Москве, в одном классе с Женькой и был пытлив в постижении наук. Причём всех! Эта пытливость сказалась и позже, ибо Льву довелось "похудожничать" после школьной приготовки один год в "Строгановке". В одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом отца-чекиста из центрального московского аналитического отдела перевели в Санкт-Петербург, что "ненароком" совпало с назначением в стране новых демократических свобод, но "для порядку" нужно было напрячь пальцы разжавшегося кулака, чтобы "тормоза перестройки" не протащили до тупика. Но, черти, протащили-таки, и в одна тысяча девятьсот девяносто третьем, генерала Антона Ирина перевели на руководящую работу в Северный Кавказ. Лёва за эти годы уже подучился-подвалялся в питерском архитектурно-строительном институте на отделении архитектуры, потом пару лет подвизался-поджаривался в археологических партиях в южных солнечных районах огромной страны. Наконец, ему далось окончательно зарумяниться и получить красный диплом археологического факультета СПбГУ. В этот выпуск в последний раз было напечатано в дипломах словосочетание "СССР" и союз-сгусток соединений центростремительно развалился на осколки несоединимого. "Красный" Союз не оказался вечным, а красный диплом не давал гарантии финансового успеха. Страна куда-то понеслась; жульё, ворьё, партийные и комсомольские функционеры снова, в соответствии с поговоркой, всплыли, зажирели. "Если стадо баранов повернуть назад, хромая овца зашагает впереди" - горько повторял отец дагестанскую поговорку. "Нет - решил Лев. - творческая работа пусть пока подождёт. Румянец нужно подзолотить!" И он впрягается в начавшиеся в "новой" стране коммерческие инициативы. Одно, другое, третье и вот - своё дело! Пусть сначала маленькая антикварная лавочка, крохотный ювелирный магазинчик. Зато дань рэкету платить не нужно - у отца оказались "непристроенными" четверо его бывших сотрудников. Двое из них просто занимались охраной и безопасностью, а другие двое работали по своему прежнему профилю "искусствоведами в штатском", помогая Льву в аналитической работе и маркетинге. Сейчас он - крупнейший антиквар Санкт-Петербурга. Авторитет его крепок по всей России, знают Льва Ирина и коллекционеры Европы.
Он женился, родил сына и когда Льву Антоновичу к тридцати годам показалось, что его кошелёк достаточно тяжёл и нужно приподнять статус, он начал ездить на аукционы, и в Женеву, и в Брюссель и повсюду. Но и это ему показалось "не тем". "Нужно искать свою нишу, пусть и на антикварном поле, но искать настоящие "мины", артефакты, не скупиться на археологические изыскания. Нет, друзья: не только нефтью и газом земля русская богата! Естественно, деревянная древняя Русь, горевшая погодно и повсеместно, мало чего способная была сохранить для потомков, а Украина, богатая Средняя Азия - теперь чужая вотчина. Но есть Крым, есть Кавказ, есть богатейший, "некопанный" русский Север. Кстати, там, на Севере, издавна в строительстве использовали белый камень. Эти церкви, эти аккуратные старообрядцы! Они берегли, они прятали! А я буду находить, буду покупать и буду продавать! Кроме того - личные вещи знаменитых людей, их документы!" - думал Ирин. Конечно, аукционы и ярмарки - по-прежнему опорные точки и для купеческой деятельности всегда важны. Но он-то "купец" новой формации! Скучная, туповатая "спекуляция", "купи дешевле - продай дороже" его мало привлекала. И людишки там уж больно ограниченные. Лев стал больше вращаться среди артистической богемы, научной элиты, интеллектуалов разного профиля. Дела шли в гору! Прежние знакомцы-галерейщики и ювелиры тайно ему завидовали, удивлялись его размаху. Но ведь где размах - там и риск. А риска-то как раз Лев не боялся. Риски боялись его, а удача баловала. Постепенно у Льва Антоновича появились довольно обширные связи с виднейшими университетами, библиотеками, музеями, медийными корпорациями во Франции, Бельгии, Германии и, особенно, Италии. Сначала ему удивительно легко и выгодно удалось продать на Канском кинофестивале трубку Жоржа Симеона одному модному актёру, потом на Венецианском кинофестивале - другую вещь, затем в шикарной тусовке Венецианского карнавала - пару знаменитых масок работы известного мастера семнадцатого века. А нашёл-то он их в России, в усадьбе Шереметева в Кускове. Там "разгребали" запасники, ну и он сторговался, предложив музею взамен подлинную модель того парусника, на котором Борис Петрович ходил к берегам Мальты во время Великого Посольства. О, эти "Клондайки" запасников! Эти, к сожалению, "Авгиевы конюшни" невостребованности! Где-нибудь в Бразилии живёт потомок Челлини или Фаберже и мечтает иметь вещицы своих великих предков, а где-то на кухне в заурядном китайском доме "хламится" ваза или яйцо, привезённые сто лет назад китайским негоциантом, или, ещё "лучше", подареные во времена советско-китайской "дружбы на век" неким домом культуры некой китайской делегации сельских передовиков. Замечательно "шли" ручки, очки, тетради, записные книжки, трости и зонтики. Один профессор-физик купил у Льва очки Эрвина Шрёдингера, другой - тетрадь с черновыми заметками Нильса Бора, третий - ручку Макса Плана. Это, разумеется, были западные состоятельные профессора, а не наши, российские, которые, к сожалению, могут... да нет, ничего не могут.
Когда сын Роман окончил школу, Ирин отправил его учиться в университет Падуи. В тот год отмечали семьсот девяностопятилетие образования университета и Лев предложил знакомому тамошнему декану провести выставку-ярмарку работ Галилео Галилея, много лет преподававшего в Падуе. За год до этого он приобрёл по случаю во Флоренции два рисунка-чертежа гения и пару интереснейших трактатов той эпохи. Рисунки Лев Антонович подарил университету, а трактаты купил Оксфордский университет. За очень приличные деньги. Следует подчеркнуть, что Лев Ирин был человеком щедрым, вообще человеком широкой души и мог запросто подарить очень дорогую вещь. Одно дело, если он родной жене дарит редкий розовый бриллиант, другое - дарит Жене Софьину рисунок Сальвадора Дали, а третье - Жениному отцу - манускрипт Якоба Бёме, его черновые записки о пантеизме.
- Ого! Спасибо, Лев! Ты - молодчина в своём "сыскном" деле. И тебе "по зубам" большее! Гораздо!
Лёвчик было обиделся: этот манускрипт стоил трети автомобиля высокой марки. Но ведь юбилей отца друга, семидесятилетие уважаемого ученого. Ирин лишь пробубнил растерянно:
- Что именно, Матвей Корнеевич? Шлиману и Борхардту крупно повезло по сути один раз в жизни...
- Да! Один! Но как! Я же помню, как ты в детстве зачитывался "Таинственным островом", "Островом сокровищ", как позже вы с Женькой восхищались Остапом Бендером. Шлиман, Борхардт, ха... А - старик хитро посмотрел на Льва, - а вот интересный вопрос. Троя, Нефертити - это здорово, но как было бы гениально - трогательно, необыкновенно, найти, ну... скажем... сапоги, изготовленые руками Бёме! Он ведь по профессии сапожник! Ха! Забавно, чёрт возьми... - Матвей уже думал о чём-то своём.
И эти случайные, сказанные почти ненароком, в шутку слова мудрого человека, глубоко запали в душу Льва. "Точно! Хорошо, хоть "шипачём" не назвал..., "курочкой, которая по зёрнышку клюёт и сыта бывает"... А я голоден! Голоден по настоящего открытию!"
К слову также добавим: Ирин был ещё и очень умён. Во-первых, он понимал, что "широкий жест" в широком деле - тоже капитал, а во-вторых, ему "фартило" только тогда, когда он полагался на принцип "двадцать-восемьдесят", т.е. двадцать процентов усилий обеспечивают восемьдесят процентов результата.
В последние два года он постепенно "свернул" деятельность трёх своих археологических групп: результатов было мало. Все свои силы Лев Антонович направил на поиск и расшифровку редчайших исторических документов. Он свято верил, что иное письмо, страничка дневника, служебного отчёта, чертежа-плана могут пролить свет, или, уж во всяком случае ярче, а то и по-новому взглянуть на то или иное историческое событие или фигуру. Да, да, эффект бабочки! "Ну и что, что это дело менее благодарное и менее выгодное, чем обычный антиквариат. Всё относительно! Ха! "Они" мне отдают двадцать пять процентов моего... Пусть... Посмотрим через... кто был более честен и благороден... Благородный "сапожник без сапог", ха... Конечно, не моё сейчас время, сейчас всё - потребление, пресыщение. И равнодушие! Повальное, всеоблемлющее. И никто не может обрадоваться открытиям, удивиться... Скучно!" - думал порой Лёвушка.
И ещё одно прекрасное и теперь редкое качество было свойственно Льву Антоновичу Ирину: он ценил дружбу и умел быть другом. Ещё он замечательно умел приноровить к дружбе скрепу партнёрства! Повариться в одной каше, повариться достойно, не завидуя и не перетягивая одеяло, а подставляя плечо и с юмором переживать житейские "тёрки"! Он по нескольку раз в год приезжал к Евгению в Москву или "выманивал" того к себе в Питер. Чаще всего это было, когда Лёва "пылал" очередной "навязчивой идей" и хотел поделиться и обсудить риски с более прагматичным и точным в логике другом. Его завораживала и придавала достоверность и научную основательность своим затеям употребляемая Евгением Матвеевичем терминология: "математическое ожидание" вместо "риски", "репрезентативная" вместо "представительная" и пр. Ещё чаще он "напрягал" друга "шабашками": то что-то расшифровать, то что-то восстановить на подтлевших или истрепавшихся бумагах. Это бывали и отдельные листочки писем, документов, и части, а то и целые тома инкунамбул, попавших в житейский "переплёт", когда их типографский переплёт практически исчез, нумерация страниц не ясна, не ясен и текст. "Напрягал" по-дружески, но платил щедро, размашисто. Если даже документ оказывался не заслуживающим особого внимания и затраты не оправдывались, вознаграждение не отменялось. Лёвушка любил рисковать, любил Игру и за проигрыши на Судьбу не обижался. Почему у Евгения он просил помощи? По простой причине. Евгений Матвеевич Софьин работал заведующим Центром компьютерной лингвистики в Историко-архивном институте при РГГУ. В деле своём он был большой "дока", его часто приглашали на консультации за границу, гранты сами "шли в руки".
...Сейчас, в аэропорту Шереметьево, Евгений уже не мог расслышать последних слов дочери. Его сознание накрыл неясный туман и тихая нота полузабытой мелодии. Это слово "Болонья" соткало в памяти образ той флейтистки, которая тогда, в Болонье, показалась ему то ли наяву, то ли галлюцинацией. Мельком, этюдом, неоконченным ноктюрном. Щемящим душу.
- 2 -
В эти послерождественские, предновогодние дни, в тёплой, умиротворённой Болонье Ирин был необычайно сконцентрирован. Он ощущал себя натянутой струной, нет, борзой, которая собирается начать охоту. К тому, что добыча, правильно затравленная добыча, практически сама идёт в руки, он привык. Принцип-то "двадцать-восемьдесят" верно служит! На то и принцип... Ещё он не был склонен на сей раз к особому меценатству, которым в последнее время прославился по Европе. Он хотел Личной Большой Удачи. Победы. На сей раз он в течение года был в числе инициативной группы людей, занимающихся подготовкой форума к девятисот тридцатилетию основания знаменитого Болонского университета. Работа Ирина в инициативной группе потребовала от него много усилий: и финансовых, и организационных. Он ещё и непосредственный участник форума, предоставляющий целый ряд экспонатов. Естественно, что энергетические и временны?е затраты его были преобладающими. На этом форуме, кроме ряда докладов и "круглых столов", предполагалась и большая и разнообразная выставочная экспозиция. Слово же "продажа" из устава и плана работы форума было убрано. Но Лев Антонович чуял ту практическую выгоду, которая не измеряется "быстрыми" деньгами. О, эти сложные дипломатические переговоры с осторожными музейщиками, корыстными банкирами, разного уровня бюрократами и чиновниками из Минкульта и таможни! Да много чего! Легче всего ему было с "родными" антикварами, букинистами, держателями частных коллекций. Помогали, безвозмездно поддерживали и участвовали десятки и заинтересованных и просто порядочных людей. Но более всего жена, его верная подруга и соратница Майя. Она "бегала" и звонила, печатала документы и коммутировала встречи.
Три непредвиденных и неприятных момента заставили передвинуть время форума с девятнадцатого по двадцать второе декабря на менее удобное (Рождество!) с двадцать шестого по двадцать девятое декабря. Во-первых, заболел председатель форума, во-вторых, не мог приехать почётный гость, в недавнем времени профессор Болонского университета Умберто Эко, и в-третьих, в местной печати вышла злобная, жёлчная и недобросовестная критическая заметка местного "Зоила", что, дескать, "почему нецивилизованные русские лезут в великую культуру Запада". Этот хулитель, как и тот, древний "собака красноречия" очень ловко подмешал факты, но, слава Богу, эта грязная волна не сломала "паруса" взаимодействия и понимания. Как выяснилось позже, автором оказалась бывшая преподаватель философии университета, выгнанная оттуда в прошлом году. Она повсюду брызгала слюнями зависти, склочничества. К тому же, говорили, у неё текли "слюни" на хорошеньких студентов. Извращение выдаёт себя, какие бы маски оно не одевало.
"Собака лаяла", а Лев дерзал! Он придумал дизайн и название выставочным залам: "Аллея Петрарки", "Лоджия Растрелли", "Аркада Кваренги", "Колоннада Палладио", "Купол Брунеллески", "Космос Коперника", "Ансамбли Росси". Очевидно, что одна из тематик всего форума увязана была с крупной темой: "Итальянские "гении места" в Болонье и Петербурге". Всю свою композицию Ирин объединил (и красиво!) одним культурологическим русским пространством "Архитектурные аллеи барокко и классицизма", а вход в эту зону экспозиции открывал огромный живописный портал перспективы "Улица Зодчего Росси". Фантазию, выдумку и размах Льва демонстрировали ещё и мультимедийные панорамы, каналы-аллеи, улицы-аллеи... Иностранцы были очарованны и элегантными манерами этого петербуржца. Взгляды француженок, испанок и итальянок приковывал к себе "медальный лик нормана", которым отличался Лев Антонович. Если у Евгения был "медальный лик арийца или римлянина", то у Льва лицо было хоть красивое, точёное, но точёное грубыми ударами скульптура. Лицо викинга, у которого скалы родной Скандинавии запечатлились на скулах. Непрестанная магическая улыбка Остапа Бендера, открывавшая на загорелом лице ряд белоснежных зубов, оставила неизгладимые "моржо?вые" складки кожи на вытесанных скулах. Неширокий, но крупный рот, мясистые губы темно-красного, даже бордового цвета с несколькими вертикальными просеками-трещинками. Наверное от чрезмерного курения. Круглые глаза, глубоко посаженные темно-серого цвета с синеватым отливом. Во всём, особенно в манере говорить, чувствовалась энергетика человека решительного, задорного. Те нигилистические, в ницшеанском духе нотки, что, бывало, звучали в его излишнем порой многословии, не могли скрыть природной доброты и благородства. И Лёва ловко в разных ситуациях подавал себя то одной, этакой рыцарской стороной, то совершенно обратной, равнодушно-циничной, хоть и беззлобной. Людям вообще больше по нраву "милые лжецы", "благородные" жулики, элегантные нигилисты и циники, чем убогие "сплющенные" Плюшкины и скопидомы а-ля Корейки.
Ирин прогуливался вдоль наружной лоджии университета. Форум заканчивался, но выставку решили продлить на целый месяц, решив дать возможность широкой публике (и в основном, студенчеству) ознакомиться с экспозицией. В конце января, сразу после своего юбилея Лев Антонович вновь приедет в Болонью сворачивать русские "аркады" и "ансамбли".
Тёплый, какой-то не декабрьский, а милый подмосковно-сентябрьский вечер. Небо удивительное. На тёмно-сером фоне красно-оранжевые всполохи, как от костра, а то местами оранжевые полосы ровно струятся лентами, а вот тут вот не полосы, здесь уже оранжевые "байдарки" параллельными пунктирными линиями выстроились то ли на рейде, то ли на небесном гребном канале. Послезавтра он отправляется в Венецию. Сын и жена там будут уже завтра. Роберт приедет электричкой из Падуи, Майя прилетит из Петербурга.
А завтра у него две важные встречи. И он, прежде, чем позвонить Женьке должен подумать и принять решение. У него ещё было и такое правило: если с кем-то поделился планами, пусть чуть, пусть намёком - делай. Отказываться - "заподло". И ещё была привычка размышлять, гуляя по аллеям, узким пустынным улочкам, или вот как сейчас вдоль длинной лоджии Университета. Он, в отличие от итальянцев назвал бы это место не лоджией, а открытой галереей. А ещё лучше было бы эту аркаду, т.е. ряд одинаковых арок, опирающихся на колонны, называть... ну, скажем "Аллеей возвышенных мыслей". Или не возвышенных, или не мыслей, а чувств. А что? "Аллея тенистых уголков души", "смятенной души", "сокровенных мыслей", просто "послеполуденных" тоже ничего. Слово красивое: аллеи. Его трудно испортить прилагательными.
Позвонил. Евгений, оказывается, с семьёй вылетает в Париж. Там будут встречать Новый год. Ляля прилетит только тридцать первого. "Эх, дела, дела у всех... И Новый год не дома... ладно хоть семейный праздник с семьёй... На Западе так почитают Рождество".
Лев вышел из-под одной из арок. Снова посмотрел в небо. Теперь тучки кирпично-бурого уже оттенка низко быстро плыли над головой. Он вспомнил, как часто наблюдал эти взлохмаченные облака-клочья, облака-кляксы в зимнем небе любимых Петербурга и Венеции. "Что-то голос у Женьки грустный... Нет, не толчея в аэропорту и томление от ожидания рейса... Нет. ...И в октябре такой же грустный был, и в ноябре... Да, вижу я... Толчея в душе, там же и томление... Лялька... Аллея тёмных уголков... Не ладится у него с женой что-то... Будто едут в одном автомобиле, но по встречным полосам, разделённым двойной сплошной... Да ...Я со своей лучше устроился... Половину времени - в разъездах. Но едем в одном направлении мы с Майкой, хоть и в разных автомобилях... Вот встречаемся на "заправках" в отелях, куда она приезжает ко мне. Не работает в обычном понимании этого слова уже девять лет... Свой особняк у Ладоги... большое хозяйство... Она заскучала - купил ей в городе галерею, ездит туда дважды в неделю. Она ведь художница и искусствовед, ей "закисать" нельзя".
Сегодня у Ирина был знаковый день. Утром к нему подошёл один занятный итальянец с заманчивым предложением сделки купли-продажи. Вечером, буквально час назад, подошёл загадочный немец с предложением весьма авантюрного предприятия с неясной концовкой. Но с размахом! И со сделкой купли-продажи... возможной... если товар найдётся. Огромная сумма! Самое удивительное, что предложения итальянца и немца имеют внутреннюю связь! Сегодня пока не ясную... "Впрочем, лучше всё ещё раз обдумать по порядку... с деталями...".
... Итальянец, мужчина приблизительно шестидесяти пяти лет, с красиво ухоженными седыми локонами, среднего роста и сдержанного вида ожидал Льва в фойе гостиницы, в которой проживал Ирин.
- Бон джорно... Скузи.... Пер фаворе... Ми кьямо Марко Бренна - представился тот, короткими фразами начиная разговор, перемежая вежливость с заметной настороженностью. - Парла иль итальяно?
- Бон джорно. Си, ва бене - ответил Лев Антонович, приглядываясь к этому Марко и выстраивая цепочку аллюзий, связанных с его знаменитой фамилией.
- Ах, извините... Да, конечно... Я ведь два дня хожу по выставке и наблюдаю за вами... Извините... Тема, ваша тематика мне крайне интересна: "Зодчие Италии в России". - Пауза. - Я - потомок Венченцо Бренна! - тут тёмные глаза иностранца гордо вспыхнули и плечи расправились. Он будто стал выше ростом.
Лев - весь внимание!
- Вы ведь знаете, наверняка знаете, что Винченцо, покидая Россию, - лицо Марко стало грустным и он опять сделал паузу и повторил - покидая жестокую Россию, страну, где даже вот так... запросто... убивают императора Павла... где мать, Екатерина, ...издевается, третирует сына... где нет уважения, порядочности и благородства... извините... тогда нет... Пэрке? ...Я хочу лишь сказать, что Винченцо Бренна забрал с собой проект Михайловского замка. Да! А у вас на выставке... Вы правы: "гении места". Но Карло Росси и Джакомо Кваренги - ученики Винченцо! Именно он начал этот переход от барокко к классицизму и...
"Ах, он хочет высказать претензию, что его предку уделено мало внимания... Эх?" - подумал Лев.
- Простите, Марко. Я должен идти на работу. И я... я всё ведь знаю про заслуги Винченцо.
- Нет! Не всё! - итальянец обжёг взглядом собеседника - я владею этими бумагами! Чертежами, проектом... девять папок. Да... да... Михайловский замок! Нам есть, я думаю есть... о чём поговорить. Например, я бы мог... продать... вам... вам лично...
- Сколько? Куанте? - сразу отреагировал Лев. Его будто пришпорили.
- Воррэй... Не здесь и не сейчас - замялся опять Марко, вернув себя в прежнюю скорлупу настороженности.
- Дове? Куандо? Где? Когда? - Лев был взволнован. На покрасневшей шее проступила крупная жилка. Она пульсировала возбужденным червяком.
- Могу предложить... с вашего согласия... есть небольшой, но очень приличный ресторанчик. Называется "Зодчий Бренна". Да... От вашей гостиницы и от университета пешком семь минуточек... чуть не доходя до двух падающих башен, да... по улице... да... или по улице... да... - итальянец объяснил дорогу. - Если вас устроит, то в обед, часа в два.
- Ва бене! Отлично! - Лев пожал руку Марко и тот ушёл.
Руку-то Лев пожал, и с воодушевлением открытой души, но только итальянец ушёл, в душу стали закрадываться сомнения: так много всегда на подобных форумах, аукционах и выставках всяких мастей "хитрованов", проходимцев с акульими улыбочками. "Этот не похож... Чего-то волнуется... Руки вот мягкие и влажные как у посудомойки... Но глаза честные, с достоинством... Нет, в этом Марко чувствуется правда".
За обедом выяснилось, что новый знакомый - хозяин ресторанчика и назвал его в честь Винченцо, своего пращура. Марко объяснил, что хочет отдать и должное гению зодчего и рассчитывает, что кто-то из солидных русских туристов заглянет пообедать, заинтересуется названием и хозяин заведёт нужное знакомство. Но нет, русские, богатые, в основном, туристы, интересовались только кухней и шопингом. За два года содержания ресторанчика! Только пару раз интеллигенты из России, обменялись друг с другом удивлением по поводу и названия и оформления зала репродукциями, постерами, гравюрами. Но Марко было ясно, что заводить с ними деловые разговоры, связанные с крупной финансовой сделкой, было глупо. И вот шанс знакомства со Львом.
Разговорились. Итальянец поведал, что и родился в Болонье, и здесь же прожил все свои годы, работал реставратором, потом галеристом, теперь вот - ресторатор.
"Интересная штуковина жизнь: из реставратора в рестораторы. Ха! Как в той рифме "клад-оклад". Я-то также "рифмую свою жизнь" - подумал Лев Антонович и вспоминал как при расшифровке одного текста, якобы принадлежащего Шекспиру, Евгений анализировал каламбуры и оксюмороны. Как интересно тогда Женька рассказывал об изобразительно-выразительных средствах языка, приводя яркие примеры из басен, сонетов, хоку, вообще стихов.
Тут же мысль его отлетела ко вчерашнему выступлению Умберто Эко. Он, великолепный писатель, учёный-медиевист, работал в Болонском университете профессором семиотики на факультете литературы и философии. А в Турине, Милане и Флоренции он читал лекции на архитектурных факультетах. Его красивая теория из герметики, архитектуры знаков в построении слов, связок в доказательствах философских утверждений, сентенций, как он увязывал словесные образы с архитектурными, была наполнена высокими, готическими смыслами и объемами. Он говорил, будто строил воздушный замок, уплотняя воздух, от плотного, сжатого внизу до прозрачного, легкого на вершине. От плотного мира к миру тонкому! Во второй части своего доклада Эко перешёл к анализу современных тенденций в литературе. Он взял за фундаментальные "вешки" творчество классиков: Шекспира, Борхеса, Достоевского, Камю и Ремарка и соотнёс их художественные приёмы, образные средства и этические цели с некоторыми "крепкими" современными писателями, впрочем, не называя ни их, ни их сочинения. Он ратовал, что, допуская, естественно, и простоту сюжетов, и их фантастичность и увлекательность, и приключенческую, детективную, авантюрную фабулу или композицию интеллектуального романа - как угодно - нельзя забывать о двух главных вещах: во-первых - о труде над изысканностью стиля, наряду с его легкостью, а во-вторых - о внутреннем психологизме, драматичности. Читатель должен сопереживать! В любой канве, сложной и многоголосной, надо не терять чёткости в показе взаимоотношений героев, взаимовлияния структурных линий, не допустить ни сюжетной, ни культурной сумятицы. Эко был сильно болен, но полновесную, блестящую лекцию прочёл с достоинством мастера!
- Прошу вас! - Марко поднял бокал с вином и вернул сознание Ирина к действительности - Моя ведь цель не коммерческая, хотя и это не последняя вещь на свете. Я хочу вернуть России большой труд большого Мастера. И не хочу это сделать официально, например, в Русский музей в Санкт-Петербурге. ...Я не хотел бы вдаваться в объяснения... М-да... А вот вы внушаете мне и уважение, и доверие. Я почему-то верю, что именно вы сможете применить эти чертежи. ...Эффективно, умно и с пользой.
Итальянец достал из объемистого портфеля три папки с проектами и тут же положил обратно.
- Сейчас хочу показать вам эти три (не все девять) папок. Проследуем в мой кабинет, там вы сможете спокойно посмотреть бумаги.
- Спасибо! Интереснейшие документы! Всё-таки - какова цена? - уже в кабинете, после внимательного рассмотрения чертежей, спросил Лев.
Марко назвал вполне разумную и приемлемую для Ирина сумму.
- Я бы хотел сфотографировать десяток листков. ...М-м-м, я, хоть и опытный антиквар, не могу удостовериться... извините... в подлинности... вот так, без сравнения... Хотя бы предварительная экспертиза нужна... Покопаться в интернете..., позвонить в Петербург. - колебался Лев Антонович, опасаясь одновременно обидеть Бренна и упустить шанс приобретения документов.
- Конечно! Я отлично вас понимаю! Но и вы извините меня... я не могу долго ждать...
- Завтра! - решился Ирин. - Завтра в это же время я приду в ваш ресторан. Дам ответ!
Русский и итальянец распрощались, чувствуя себя партнёрами, с благими намерениями и предвкушениями.
Правда, предвкушения Льва Антоновича подтачивал червь сомнений. Но он гнал от себя лишние страхи. "Не притягивать плохое! Думать о хорошем! Нельзя думать о штормах и о том, зачем ты построил такой большой и красивый корабль, когда отправляешь его в далёкое плавание. Нужно доверять себе, кораблю и капитану. И океану. Просто нужно строить корабли! И верить в их собственную, увлекательную Судьбу".
Его распирало рассказать всё Майке, но... нельзя. Рано. "Ей расскажу обо всём в Венеции. Сюрпризец на Новый год!" - думал Лев. Он ещё не знал, что новая волна (и ещё большая!) эмоций от неожиданных Подарков Судьбы накроет его вечером. Вот тебе и подарки волхвов Младенцу-Христу! Ведь Праздник Рождества! Рождественские дни!
Вечером того же дня Ирин выходил из своих "Аллей" и "Аркад" и раздумывал: пойти ли ему в свою уютную гостиницу на тихой средневековой улочке в историческом центре города или отправиться побродить по парку с красивым названием "Сады Маргариты"? Покопаться в интернете по следам Винченцо или отдохнуть? Он ещё в университете отправил Майе запрос по поводу аутентичности "почерка" на тех фотографиях, что он переснял с бумаг Марко. Она, умница, непременно быстро "поднимет" их обширные связи и ответ даст завтра до обеда. И расспрашивать не станет: обычная работа. "В интернет я загляну перед сном, а сейчас... сейчас я пойду в парк и буду представлять себя всемогущим помолодевшим Фаустом, соблазняющим юную Маргариту!"
Однако со сладостными намерениями придётся повременить, дорогой Лев Антонович! К тебе пришли "волхвы"!
"Волхнов" на самом деле было немного. Один. В образе очень пожилого человека, благородной наружности, но с каким-то благодушным, даже плаксивым выражением лица. Что делать - старичок. Представился:
- Пасхин Вольдемар Генрихович, немец русского происхождения, барон, проживаю сейчас в Дрездене, по роду занятий (в прошлом, конечно же) - театральный деятель. А вы - Ирин, Лев, ловкий, опытный и удачливый... поисковик.
Обменялись приветствиями и рукопожатиями. Рука барона худая, жилистая, вялая, вся в коричневых пятнах возраста. Бесцветные, холодные глаза, веки и щёки очень морщинистые, испещренные венозной сеточкой-паутинкой. "Лексикончик... "Поисковик". Хм...". - Чуть раздражилась амбиция археолога-антиквара-коллекционера.
- Вам, молодой человек, вряд ли известно доподлинно о тех некоторых "шалостях", которые допускали великие князья и даже императоры в отношениях со своими фрейлинами.
- Почему же? ...Допускаю... - спесь и гонор ещё не "отпускали" Ирина.
- Нет, нет! Большая часть - наговоры и сплетни! Но ... но я - живой отголосок одной такой пикантной истории, случившейся между императором Николаем Первым и его фрейлиной Варварой Аркадьевной Нелидовой. - барон приосанился. На дряблых щеках проступила печать помазанничества.
Они пошли несколько метров. Было очевидно, что богоизбраннику трудно идти, его трость с тяжёлым круглым набалдашником не может стабилизировать всего дисбаланса в стариковских уставших суставах.
- Давайте присядем. Выпьем по рюмочке лимончелло или кофе - предложил Вольдемар Генрихович.
Они присели в кафешке неподалёку от церкви Святого Джакомо. От взгляда Льва не укрылся факт, как ловко Пасхин придвинул массивный стул, как легко маневрирует тяжёлой тростью. "Руки, однако, крепкие. Вон, ни трясутся ничуть. Руку пожал мне вяло, обозначая, видимо, разницу в сословиях. Чего он хочет?" - подумал Ирин и решил сам позадавать наводящие вопросы, опасаясь возможного пространного монолога, свойственного любителям старины.
- Варвара Аркадьевна Нелидова, э-э - та самая "тишайшая фрейлина", э-э - "таинственная Нелидова?"
- Нет, нет, мой друг! Не совсем. Вы смешали... "Таинственная Нелидова" - это Екатерина Ивановна Нелидова, - о! - мистическая натура и влиятельная подруга Павла Первого - барон, причмокивая, отпил рюмочку, в глазах его закачались волны аквамарина - Да-с. Отец Варвары Аркадьевны - младший брат Екатерины Ивановны, т.е. Варвара "тишайшая" - одна из племянниц Екатерины. Небезинтересно для дальнейших ваших следственных потуг - он отставив мизинец, направил брускету в рот. - помнить, что любимой-то племянницей, да ещё и воспитанницей была княгиня Трубецкая.
- Простите, всё это очень увлекательно, но почему "моих", почему "следственных потуг"?
- Ах, я - старый олух! Извините, Лев Антонович. Забыл уточнить в самом начале, что мой предок - Алексей Андреевич Пасхин, тоже барон, внебрачный сын Варвары и Николая Первого.
Лицо бастарда теперь казалось не старческим, а ... каменным ликом аскета, паломника, пилигрима. Глаза этого "странствующего богомольца" театрально воздалось к небу, в них заиграли блики лунного камня.
Ирин не на шутку "напрягся". Опять "небывальщина"?! Подарок его Величества Случая?! Второй за один этот необычный день! Судьбоносный день... Такие дни одарённые натуры чуют. Чуял и он!
- Вы, я вижу, немного удивлены сиим обстоятельством. Да-с. Я всё смогу доказать. Позже. Пока послушайте... Ах, да: почему "следственных"... Ну, так вы же "искатель"... Я... я по-русски редко разговариваю, может чего неверно трактую, по-старинке... Да и пьесы я ставил старых русских: Чехова, Островского... О деле, о деле... Николай любил свою жену Александру Фёдоровну и тайно (потому у историков и нет точных свидетельств) отправил Варвару и маленького сыночка Алексея пожить в Германию, в Дрезден. Да, много, много воды утекло, илу нанесло... Варвара Аркадьевна, ни на что не надеясь, посвятила Николаю Павловичу всю жизнь..., ни богатств, ни почестей. Тишайшая. Красива и умна, скромна и полна достоинства! Есть ли у вас в России сейчас такие женщины? Нет! Такого... служения... нет!
Лев заметил, что безобидного Вольдемара сразу привело в брезгливое раздражение сама мысль о современной России. Жаль! Но вот снова выражение лица умилительно-идиотское.
- Хе-хе... Но умела... умела моя пра-пра-бабка управлять суровым Николашей. Всё тактично, всё покорно... её чуть нагнёшь - она и прогибается... хе-хе. Прогнется, голубушка, и подберет... подарочки... Деньги были, немалые! И сейчас есть! - его глаза, с красноватыми веками, слезящиеся, стали "востренькими". - И документы мои, что вас неприменнейшим образом заинтересуют, дороги. Ох, дороги!
- Да что за документики-то? - нетерпение от уставшей к вечеру нервной системы Льва неприятно проявилось.
- Секундочку... Ишь! Я могу что-нибудь забыть... упустить. Да, вот. Тёща отца, Аркадия Ивановича - внебрачная дочь Григория Орлова и Екатерины Второй. Это также важно. Вот, вот! Умирая, Екатерина Нелидова отдала бумаги свои Елизавете Трубецкой... Я уже говорил - любила её. А её, Катерину, душевно и духовно любил и ценил Павел. Доверялся ей. Более чем другим. Ну по крайней мере до появления в его жизни Анны Лопухиной. Павел Петрович знал о заговоре, предчувствовал переворот и свою смерть. Я не смогу точно передать все перипетии жизни Алексея Андреевича и как бумаги из тайника Павла и его бабки Елизаветы Петровны (не все - часть малая!) попали к Екатерине Нелидовой, затем к Елизавете Трубецкой и потом... потом... Мне их отдал мой отец!
- Это же великолепно! Это - Находка! Ну и продайте бумаги в Россию! - Лев Антонович выразительно перемешал удивление, восторг, мнимое простодушие и осторожность. А в душе бил колокол: "Тайник! Тайник! Тайна!"
- Накося! - барон посуровел, костяшки пальцев побелели - во-первых, ваши историки и ваши власти не хотят вернуть оболганного Павла России, не хотят дщери Петра поставить достойного памятника, во-вторых, кровь лилась и лилась и кого интересуют настоящие... портреты Распутина, Столыпина и тысяч других, в-третьих, эта ваша советская лживая мифология..., и тогдашняя и сегодняшняя, подукрашенная "фальшивой демократизацией"! Бросьте!
Льву очень не понравились такие нападки со стороны иностранца. Стороннего! Не пережившего изнутри! Не понимающего всей глубины, противоречивости советского периода. "Вот отец, скончавшийся год назад, как и миллионы других, видел в советских мифах стремление к идеалам, силу свежего ветра, свет далёких звёзд... Но... чертовская несовместимость целей и средств... Да и вообще..."
- У вас всё? - зло спросил Ирин.
- Бросьте! Бросьте обижаться. Вы же умный человек. Они пытаются "надуть" сейчас весь белый свет! Выкуси! И вы...? - Вольдемар Генрихович вдруг осёкся и внимательно посмотрел на собеседника - Вы что? Если вы с моей помощью найдёте тайник - отдадите его властям? За здорово живёшь? За гроши? Сглупа?? Не идиот же вы!
"Так, не нужно сердить старичка! Бог с ней, с этой политикой!"
- Давайте сотрудничать, господин Пасхин! Я рад буду помочь!
- Не так всё просто, господин Ирин! Не просто "помочь"! Вам доверяют! И вас отблагодарят! - старик опять выпрямил спину, гася свою аффектацию и демонстрируя достоинство "высокого благородия" - Если вы согласны... сотрудничать, то завтра... в семь вечера... в Храме Святого Петра мы составим "договорчик о намерениях", хе, - барон опять обмяк - и я покажу вам свою папочку с документами.
- Да бросьте вы этот купеческий тон! Сначала найдите тайник! Что делить шкуру неубитого медведя? А там посмотрим: кому, что и почём!
Господин Пасхин потёр виски, что-то припоминая.
- Ах, я опять сбился! - расстроенным тоном продолжил он. - Бренна этот... Винченцо.
У господина Ирина кровь ударила в виски.
- Что вы так покраснели? Так вот... Он, Бренна, умер в одна тысяча восемьсот двадцатом году в Дрездене. Уж не знаю как, но Варвара Аркадьевна напала на след, там, в Дрездене, папок этих... э... проекта Михайловского замка, того, что увёз с собой Винченцо из России. Вызнала что-то о потомках архитектора. Он выехал из Петербурга в Штеттин. Тогда это была Германия, сейчас это польский Щецин. Оттуда родом его вторая жена, Луиза Вильгельмина Трауфельд. - барон откинулся на спинку кресла и запрокинув голову, замолчал.
Это было не просто молчание! Это было безмолвие двухсот лет истории!
"Он говорил о тайнике так просто и уверенно, как об обыденной, всем известной вещи!"
- Есть чёткая, пусть пока неуловимая до конца связь между тайником Елизаветы и Павла, который по сей день в замке и папками Бренна!? На проектах есть метки тайника!!! - Лев Антонович привскочил из кресла - Это... это есть в ваших записках!?
Какая-то неведомая сила перебрасывала мосты через время и пространство, связывая события, имена, даты..., и всё это чётко укладывая в мозгу антиквара и археолога.
- Вы сказали "напала" на след"... И что? Видела она эти папки и эти метки? - Лев судорожно сжимал рюмку лимончелло.
- Нет! К сожалению - нет! Но вы - молодец! Вы увязали мизансцены! Сами! Сами срежиссировали! - удовлетворённо сказал театральный деятель. - Нет, не зря мой секретарь изучал вас... Уж не обессудьте!
- В какую сумму...?
- Что вы, батенька мой, заладили... Я - богатый человек и ничего не собираюсь продавать. Пока! Ха, - Вольдемар Генрихович растянул улыбочку. - Я просто завтра собираюсь показать вам пару десятков листочков бумаги. Бесплатно. Поговорка и тут сработает без промаха. О, уверяю вас! Вам после прочтения и трёх из этих документов уже не будет жить так же спокойно, как прежде. Как не живётся спокойно мне, господин русский патриот! Хотя... "бесплатно - бес платит!" Я потом... позже, хм, может быть возьму с вас плату... за одно - да, наверняка, одно письмо, то... - он громко, с иезуитской ухмылочкой, хлопнул в ладошки - и - раз! - дьявол-то и отпустит вас. Короче, Лев Антонович, вам решать: иметь дело со мной или нет.
- Вы хотите сказать, что вы отдаёте мне в руки тайну и я уже несу за неё ответственность?
- Да-с! Я на вас переброшу "петлю тайны"! На вас-с! Ха-ха! Да я уже перебросил!
Лицо барона было какое-то расплывчатое, расслоённое, будто выглядывало из колеблющейся бездны колодца.
- Позвольте мне, милостивый государь, в заключении этой беседы попробовать набросать сценарий благоприятных для нас событий. Сцена первая: вы находите тайник, не сразу, после испытаний... Сцена вторая: содержимое тайника вы продаёте мне, ...да, я - покупаю! Дорого! Положим за один миллион, разумеется, евро; Сцена третья: я через аукцион в Сотби (или ещё как) продаю документы русским за, положим, три миллиона. Что вы улыбаетесь? Думаете, что русские просто не будут покупать? Ха! Если громко, на весь мир, через средства массовой информации, от моего имени, прозвучит информация о находке (а я скажу, что всегда хранил бумаги!), русским будет стыдно перед мировой общественностью отказаться купить своё историческое наследие. "Зажилить" стоимость дачки вашего средненького олигарха. И ещё. Имейте в виду: если предложение продажи поступит от вас - вас "упрячут" или.. облапошат. Ха!
- Нелестно вы о нас...
- Я в сорок пятом наблюдал в Дрездене как все... все мои, скажем, "соотечественники": и музейные специалисты, и функционеры партийные, и офицеры и солдатики, "возвращали" вывезенное немцами. Часто "якобы" вывезенное, часто просто тащили себе, всё, гребли всё... вагонами и сундуками... кто во что горазд... Как в семнадцатом... как в девяностых, как сейчас. Что, не так разве?! - барон брезгливо поморщился и оттопырил свою слюнявую нижнюю губу, болезненно что-то вспоминая.
Он тяжело встал, скособочившись и опираясь на трость.
- За сим разрешите откланяться! - Пасхин встал.
В эту секунду к нему, откуда ни возьмись, подскочил крепкий молодой мужчина и под локоть повёл его к машине.
"Вот это денёк! Два невероятных сюжета! А каков мост между ними! От проекта Бренна к тайнику Елизаветы и Павла! Мостки, мосточки... Шаткие они бывают... через реки молочные... мутные... с бережками кисельными... склизкими... Эх, Лёва, но ведь кто не рискует, тот молочка с кисельком и не пьёт! Прогулялся "Фауст" по "саду Маргариты"! Соблазнился!"
Ирин посмотрел в небо. Он любил поднимать голову выше своего носа. Небо куксилось и сопливело. Чёрные уже облака сгорбились и готовы были чихнуть дождичком. Тут зимой такое бывает.
Он долго не мог заснуть. Покрутил в руках два томика, что взял с собой почитать: Гоголь и Ремарк. Открыл один - посмотрел на портрет Гоголя. Наугад открыл страничку у Ремарка. Прочёл: "Люди часто говорят друг с другом... но часто только для самого себя!". Вновь посмотрел на Гоголя. Вспомнил жену. Наверное потому, что на этом раннем портрете мистика у него милые, добрые, женские глаза. "Губы... тоже женские... усики убрать если... Каре, красивое, как у Майки, нет у Майки как у Матье... Майя, Матье... Ма-ма..." Лев вспомнил мать. Давно не видел. Стыдно. "Грань между "соскучиться" и "отвыкнуть" уж очень тонка... Сегодня один архитектор рассуждал о фризах и аттиках "итальянцев в России"... Да... верх и низ отделяет полоска карниза... Для одного карниз - пьедестал, над другим он нависает... пригибает..."
- 3 -
... Следующий день Лев Антонович планировал таким образом, чтобы поработать на форуме только до обеда. Он прекрасно выспался и за завтраком раздумывал, что ему выбрать: "круглый стол" с Умберто Эко или ещё раз побродить по залам "Купол Брунеллески" и "Космос Коперника". Уже больно очаровательные там кураторши! "Нет, грешить нужно по-крупному, со вкусом и даже изысканно! Сейчас не время!" Он выбрал литературу, которую любил всю свою жизнь. Выбрал Умберто Эко. "Круглый стол" в одиннадцать. Закончится где-то в тринадцать. "Успею купить цветы и попрощаться с "девочками".
... Марко ждал Ирина и, встретив, быстро проводил в свой кабинетик, где был накрыт стол.
- Что решили, господин Ирин? - осторожно спросил итальянец.
- Покупаю - твёрдо ответил Лев.
Они совершили куплю-продажу без излишних церемоний и, неспешно поговорив за обедом об архитектуре и живописи, расстались, довольные друг другом.
"Нет, судя по всему, о метках, Марко ничего не знает. Не знает, конечно, и о тайнике. Спрашивать его об этом сегодня было бы неосторожностью. Домой! В гостиницу!" - подумал Лев Антонович и, ухватив объемистый и довольно тяжёлый портфель, направился в свой номер. Там он, не имея терпения, начал перелистывать старые бумаги проекта Винченцо Бренна. Внимательно, очень внимательно! Он переводил взгляды с листов на экран своего ноутбука, читая сообщение Майи и вглядываясь в почерк тех двух записок Бренна, что смогла за столь короткий срок найти и переслать ему жена. Ни у жены, ни у графолога, ни у психолога, что помогали Майе в эти сутки стопроцентной уверенности в подлинности не было. Нужно подержать в руках бумаги из папок. Нужно нормальное исследование. Да, манера письма, характер линий, нажим... - всё похоже: та же неровность стиля и характера изображений, что была присуща характеру зодчего. "Сколько раз я "возился" с этими вечными вопросами: "подлинник"?, "оригинал"?, "копия"?, "римская копия греческого оригинала". ...Майка ворчала: "неужели ты не видишь, не чувствуешь, что у римлян мраморная... то есть нет... холодная нагота... тело как идол. А у греков иначе, совсем иначе! У них тоже античная, но живая, тёплая манера. У римлян - сухость, у греков - свежесть. Их женщин хочется... погладить. Да?" Я отвечал: "римляне полировали мрамор, его гладить приятней". "Ну и гладь своих римлянок!" - обиженно говорила жена. Хм, а ведь "девочки", соблазнительные кураторши - из Рима. Как они жалели, что я не могу сегодня вечером остаться на фуршет! А я? Идиот! Отвесил какие-то деревенские комплименты... Одной: "Вы, Моника - взбитые сливки барокко". Это больше подходит пышноволосой блондинке... Хотя у этой Моники и попка и грудь - взбитые... булочки. А я люблю... "крепенькие орешки". А другой: "Вы, Сиси? - звезда. Много спутников на вашей орбите хотят..." Она рассмеялась и парировала: "Нет, уж если звезда - то неоткрытая" и загадочно-волнительно посмотрела на меня своими "маслинами". Ох, уж эти грани между кокетством и соблазном! "Вы - сказала Сиси? - так умеете говорить! Изысканно"... Да уж!"
Ирин вспомнил Жванецкого. Что-то: "Да, я мастер поговорить... В делах амурных поговорить важнее... Но иногда хочется просто переспать". "Сиси?... Космос и купола женских форм... Что это я?! Вот Софьин, Женька сейчас бы нужен был. Очень! С ним бы и к Эко, и к "римлянкам" и к... барону".
Лев Антонович вышел из гостиницы и направился в свой любимый Археологический музей. Он там был за последние пятнадцать лет трижды и заметил: в этом музее ему хорошо думалось. Конечно, Ирин бывал в десятке крупных археологических музеев. Но здесь мысль как-то легче и глубже зарывается вглубь... Смотрит "сквозь землю". Как только он вошёл в первый зал, и увидел древние каменные обломки, мысли отказывались вести себя привычно: на душе было неспокойно!
"Покопаться в Михайловском замке - нереально!" Лев вспоминал свою археологическую юность. Прежде всего вспомнилась простая железная эмалированная кружка... Таких во всех советских семьях было много.... С отбитыми, почерневшими там отметинами. Ему её подарили в Кении. Она должна была приносить удачу. Где она? Потерялась... Затем вспомнил историю о том, как знаменитый археолог Борхардт обманул египетские власти, переправив в Германию бюст Нефертити. План был хитр и прост: разложил найденные реликвии на две части. В одной был бюст Нефертити, записанный как "цветная голова", в другой - складной алтарь царей и кое-что ещё. Бюст обернул фольгой и облепил сверху цветным гипсом. Египетский инспектор "клюнул" на алтарь царей и оставил его в Египте, а безликую "неинтересную" скульптуру головы по договору отдали Германии. А сколько разных других занимательных историй знал Лев! "Неплохой контрабандист из меня бы получился. Что неплохой - классный!"
Он бродил по музею. Маски. Как все древние любили маски! Театр масок. Тарталья у Карло Гоцци оправдывается: "не я - маска виновата". Вечные и повсеместные маскарады. В жизни тоже. И он, Лев Ирин, был матером примерять разные маски в разных ситуациях. И чужие разглядеть тоже умел. Но в замке?! "Нет, маски там не сработают, нужен "золотой ключик" "и "очаг" нужен! Где дверка-то в тайник? Где метки? ...До приезда ко мне в Питер Евгения будет время... Нет, всего три недели. Что-то успело... Эх, маски... Где-то сегодня я это слово слышал... Ах, да! Умберто выделил его, говоря о творчестве Шекспира. Тема "круглого стола" была "Проблемы перевода". Не только на другие языки. Переводы мыслей и целей авторов! Их масок! Мастеров-умельцев много. Первейший, считает Эко, - Великий Бард, Непревзойдённый Уильям Шекспир. Человек-автор-загадка. Его многослойность. Умберто привёл притчу о белке и крысе: крыса сетует: "мы так похожи... размер... обе грызуны... хвостики лишь разные..."; белка отвечает: "весь вопрос в пиаре и драматургии ситуации". И ещё: Эко, помниться, засмеялся: "Хорошие авторы сами маски носят, и на героев надевают... Да, это правильно: читатель должен "работать", искать ответа на риторические вопросы мироздания и взаимопонимания. Или вот ещё... Всем хочется переводить... "Открыть новый" - ха!, перевод "Ворона" Э.По. "Nevermore" - это по-прежнему "Никогда!" или (ближе де к карканью!) "Ничего". Людям, думается, никогда ничего не?чего делать!" О Достоевском и Чехове Эко замечательно сказал! Если не иметь "русской бреди" в душе - не переведёшь! Бестолково же везде рассовывать "демонов души". Смешно: Демон Колобка увлёк его в пасть лисы. Ха! Не люблю я литературу без "света", "не смягчающую нравы", а только разобщающую! Мне, например, в "Дяде Ване" ближе и понятней профессор и доктор. Кто сказал, что профессор действительно неталантлив? Есть весы? Кто сказал: пьёшь не в меру - плохой человек? Да... Я сам с детства люблю Александра Дюма и Жюля Верна. Я сердцем и умом понимал всегда (а уж потом Жека объяснил как филолог и литературовед), что Дюма изменил курс романа: от скучного фельетонного, памфлетного, менторского тона - к живой истории, когда рядом с королём живет "простой мушкетер" и как (!) живёт. Приключения сплошь! Романтика! А Верн: он ввёл формулу: поучая - развлекай, развлекая - поучай. В результате - рост души юнцов, обдумывающих житие! Как я благодарен отцу, что собрал для меня в своё время (советское!) "Библиотеку приключений". Всё... Пора навстречу с бароном!"
... Храм Святого Петра. Ирин явился туда за полчаса до оговорённого времени. Покойно. Уставшая за день от волнений и раздумий голова быстро "прошла". "Мыслемашалка" выключилась. "Хорошо, всё хорошо... Завтра в Венецию... Моя выставка ещё на месяц остаётся в Болонье, затем отправляется в "круиз" по всей Италии... ...Есть предварительная договорённость выставиться затем во Франции... Это октябрь... Видимо в Шарлевиле, ... хотя рассматриваются и Реймс, и Анже и Нант... Затраты мои окупятся ещё не скоро... Да и к Франции нужно готовить материалы по Монферану, Фальконе? и Валлену-Деламоту... Ты опять? Опять загадываешь... Совсем разучился расслабляться... Даже в Храме... Плохо... Надо отдохнуть. Хоть десять "наших" рождественских дней! Дней... Ха... "Дни лукавы". Сказано!" - думал Лев Антонович, сидя в последнем ряду зала и не замечая вошедших в храм Пасхина и его секретаря.
- Добрый вечер, господин Ирин! - тихо проговорил барон, приблизившись ко Льву со спины. - Раздумываете о вечности? Почему время так быстротечно? О природе вещей? Например, ха, тех бумаг, что у моего секретаря.
Ирин вздрогнул и от внезапного появления немца и от того, что он "прочёл" его мысли.
- Добрый вечер, Вольдемар Генрихович. Как ваше самочувствие? - невпопад спросил Лев, бросив взгляд на металлический чемоданчик в руках секретаря и остановив его на глазах барона. Они притягивали. Это были глаза человека-интуита, просвечивающего тебя рентгеном и умеющего манипулировать людьми. Выправка секретаря тоже была красноречива.
- Благодарствую. Недурно. Отчего вы беспокоитесь о моём здравии? - улыбка. Хорошая, добрая.
Улыбка барона и это старинное "отчего" вместо современного "почему" сразу привели Льва Антоновича в равновесное состояние.
И в самом деле Вольдемар Генрихович был подтянутым, как солдат возле "вечного огня". Он стоял горделиво выпрямившись. "Хм, ему бы сейчас знамя... рядом. Ишь! А, кстати, у какого бы знамени поставить этого русского немца? Да... - мелькнуло в голове Ирина - Ну, ну, не ехидничай и не задирайся. Благородный и вполне безопасный старый русский аристократ".
Барон и его секретарь подсели ко Льву на лавку. Парень молча открыл чемоданчик. Барон достал листки. Не все.
- Нет, мой дорогой! В руки брать не следует. Извольте прочесть из моих рук. - Вот, сегодня только эти три дневниковые записи Павла Петровича.
Лев Антонович читал медленно, вникая в сточки и усиленно вспоминая обрывки биографии Павла. Даты: январь одна тысяча восемьсот первого года. Незадолго до конца. Одна из трёх записок датирована двадцать пятым января. "Надо же, какое совпадение! Мой день рождения". - отметил Ирин. Почерк неровный, неразборчивый. Но суть ясна и очевидна боль плохих предчувствий императора. "...Это петля матушкина. Далеко забросила и точно угодила мне на горло. ...Душно... Никому не верю: ни Марие Федоровне, ни Палену, ни Ваньке Кутайсову... Где взять силы и защиту? Да и зачем? Всё уж. Заговор крепок... Верю лишь Аннушке своей... Александру всё же верю. Не может он предать! ...Очень виноват перед Екатериной Ивановной... Не доверял, обижал... А она ведь умна, она всегда говорила и предупреждала: не верь им... Они лжецы и интриганы... Сплели узелок, подлецы! Одинок... одинок... Она знает о моих дневниках. Она способна сохранить и объяснить потомкам. ...Если... Знает она и о том тайнике, где прячу часть бумаг своих... О другом знает Винченцо. Он и мастерил... Попросил Катю сберечь бабушкино кресло. Люблю его. В детстве любил играть в нём... И сейчас люблю посидеть. Вот сейчас пишу... сижу в нём, теперь весь скрюченный, не до игр... пишу на коленке... Как распорядиться? Кто предан? Кому довериться?! ...Больно..."
- Ну как? - барон оторвал Льва от чтения и от раздумий - Это пока всё! Убирай, Густав, бумаги и жди меня у выхода.
- Я будто на "машине времени". ...Это невероятно...
- Вам, однако, не вперво?й ведь "реликты времени" видеть. Почему же "невероятно"?
- Павел Первый... он... как живой, как... близкий человек! Благодарю вас! - честно и просто ответил Лев Антонович.
- О! Это - прекрасный и верный ответ! - Пасхин вскинул бровь, как это делает большой начальник, довольный работой маленького начальника.
- Но... ничего нет... о метках?! Как... - с волнением и огорчением заговорил кладоискатель.
- Есть! Но сейчас, любезнейший, я скажу о них на словах - брови всё ещё висели над глазами как крылья. - В одной записке они названы "оком". Могу позволить себе предположить три известных изображения: "Око всевидящего", "Око возрождения" и "Око Осириса". Правда, там затёрты ещё два слова...
Ирин не мог оторвать глаз от бровей аристократа.
- Вы увидели на мне третий глаз? Или то самое "Око"? - пошутил тот.
- Да... извините... странно... Ваши глаза напоминают "Око Осириса", как рисуют его на лодках мальтийский рыбаки.
- Как же?
- С чёткой густой бровью. Приподнятой. И ещё, ха..., ещё в цветах российского "триколора".
- Прелестно!
- Каким же будет наш "договор о намерениях"? - деловито спросил Лев Антонович.
- Самый обыкновенный. - морщинки вокруг глаз немца стали похожи на локоны Медузы Горгоны и вокруг чёрного зрачка появилась в темно-синей радужной оболочке "пляшущая луна" - Вы пишите мне расписку, что брали в аренду мою "машину времени". Кровью! - улыбочка мефистофельская - Шучу. Это - фигура речи. Перед Ним и Павлом - он показал рукой на алтарь, на небо и на сердце - мы и совершили сделку.
- Я всё равно... мне нужно понять, почему вы мне доверяете? - Лев был искренним.
- Что ж, милейший... Наверно, вам действительно нужно знать почему именно вам я доверяю корабль намерений... э... поисков. Во-первых, мне восемьдесят девять лет и искать кандидатур не приходится, во-вторых, к этому возрасту я успел научиться отличать людей. Вы мне симпатичны и я чую в вас Мастера. Ну и в-третьих, хочется побыть немного добрым волшебником!
Вольдемар Генрихович встал, взял Льва под локоть и они двинулись к выходу. У машины Пасхин не спешил расстаться, а молчал, будто что-то припоминая.
- Да, опять кое-что забыл вам сказать. Давайте присядем в авто. Барон сел сзади, Лев возле водителя.
- Конечно, у вас свои методы работы... Но и я, смею уверить, кое-что понимаю в тайнах... Да-с. Вы любите Шекспира? Театр?
Ирин недоумённо посмотрел в водительское зеркало на немца. Тот был серьёзен и вряд ли хотел по-стариковски побалаболить.
- Сонеты его люблю. Драматургию не очень понимаю. - невольная реминисценция с сегодняшним "круглым столом" "прошелестела" в голове Льва Антоновича.
- Благодарю за честный ответ. Мало кто понимает. Там столько "ловушек", столько "тайников" зарыто! Но не это главное. Главное, что "весь мир - театр". Чтобы сыграть Гамлета, нужно быть Гамлетом! Я, право, очень обрадовался, когда вы, прочтя дневниковые записки Павла, "нашего Гамлета"... э... выразились... "близкий человек". Браво! Но соблаговолите тогда уже терпеть! Да-с! Он будет испытывать ваше терпение, будет мучить! Любые мистические тайны не хотят отдаться дёшево! Вы меня понимаете?
- Да, вполне. Я готов вжиться в Роль, отдаться - Лев улыбнулся - Игре.
- И вот что ещё важно, милостивый государь. Я выбрал вас, я вам доверился. Как поступит он, Павел? Понимаете, сударь мой: житейские, даже самые насущные жизненные заботы - это скольжение по поверхности, а наша, как вы недурно определили, Игра - это погружение, это труд души... И не каждый может... Есть вещи несоединимые... Как бы проще, образнее... Вот... Ха! Женщине нужен лучший... альфа-самец, мужчине нужно разнообразие. Ему лучшие не нужны. Но ему нужны... э... пряные. Ха! Томные и пьяные, танцовщицы и молочницы, госпожи и рабыни. Но все - пряные! Иначе не будет Спектакля. Все участники должны быть созвучны! ... - голос Вольдемара Генриховича, только что энергичный, стал глуше. - Кстати о спектаклях. Я давно написал две пьесы о Павле Петровиче. Много раз пределывал их.. ни разу не поставил... То советская оккупация Восточной Германии, то это современное всеобщее бездушие... равнодушие всех ко всему... эта массовая культура... Тут даже вы, русские, сдались. Жаль! Держались ведь на своих, хоть шатких, но идеалах! Так вот - он взял в руки две папки и передал через плечо Льву. - Советую прочесть. Условно их можно назвать "Трудно быть принцем" и "Страшно быть императором". Это вам... для Роли. Видите ли, Бог не дал мне детей... - он вытер увлажнившиеся глаза платком - Мы заболтались... Вот моя визитка...
Пасхин и Ирин распрощались и автомобиль уехал. Лев Антонович, не понимая отчего, но не спешил уйти от храма. Его что-то "зацепило" вновь. Он понял что: Вольдемар заразил его историей своей жизни, своего искалеченного Рода. Высокого Рода, где понимали, что в слове "отчего" есть мягкость, терпение, жалость... "от храма", а в слове "почему" - равнодушие... "катком по Судьбам".