Предел тщетности
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
В любой игре существенен итог:
победа, пораженье, пусть ничейный,
но все же -- результат. А этот ход --
он как бы вызывал у тех фигур
сомнение в своем существованьи.
И.Бродский. Посвящается Ялте, 1969 г.
Не достигнув в жизни ни сияющих низин, ни зияющих высот, я так бы и продолжал влачить жалкое существование, готовясь к приближающейся старости, если бы не мировой кризис 2008 года. Он выбил из-под меня кожаное кресло, когда я в печальном упоении пересчитывал барыши за предыдущий месяц. Паркетная доска разверзлась подо мной, я полетел стремительно вниз, чертыхаясь и кувыркаясь. Краем глаза я успел заметить, что падаю в пропасть не в гордом одиночестве, а в большой и представительной компании. Вместе со мной летели менеджеры по продажам, офисные работники, сотрудники коммерческих банков, невдалеке просвистел авиабомбой олигарх из молодых да ранних, кричавший на всех углах, куда надо идти тем, у кого нет миллиарда. Видимо справедливая временами судьба, решив, что за свои слова надо отвечать в буквальном смысле, пинком под зад и направила его в пункт назначения.
Шмякнулся, сильно отбив пятку на правой ноге. Оглянувшись по сторонам, увидел где-то вдалеке полоску света, пополз по направлению к ней, пытаясь увернуться от падающих сверху тел. На выходе властная рука схватила меня за волосы, приподняла голову, мерзкая туша склонилась надо мной, приблизив вплотную смрадную рожу, поцеловала взасос, шершавым языком проверив наличие у меня зубов, и выкинула вон. Так вот оно какое, истинное мурло мирового кризиса.
Я очнулся, приподнявшись на локтях, увидел себя лежащим на кровати в собственной квартире. Рядом стояла батарея пустых бутылок, у стены притулились витые флаконы из-под дорогих сортов вина, по мере приближения ко мне емкости становились проще, этикетки безвкуснее, впритирку к кровати валялись три чекушки с остатками паленой водки. Пепельница полна окурков, засохших, твердых, как бычки в томате. Язык обнаружил во рту непонятный предмет, я сплюнул, на пол упал комок жеваной бумаги. Это был написанный от руки список моих долговых обязательств.
Родные и друзья, в отличие от кредиторов, снисходительно отнеслись к резкой перемене моего положения. По правде сказать, дела и без мировых потрясений шли из рук вон плохо, но я все же надеялся продержаться еще пару лет и в удобный момент испариться, как юридическое лицо. Так что кризис лишь ускорил неизбежный конец.
Выйдя из запоя, взял себя в руки и стал думать, как мне жить дальше - повеситься без шума или попытаться найти работу - других вариантов я не видел. Работать совершенно не хотелось, сколько можно, вешаться вроде бы рановато, да и что делать после повешенья?
Мне следовало срочно найти необременительное, желательно безответственное занятие, чтобы оправдать собственное паразитическое существование, главным образом в глазах жены. Нет, она меня не попрекала куском хлеба - упаси Боже! - но, поверьте на слово, превратиться в одночасье из добытчика в прихлебателя, не самая приятная для мужчины метаморфоза.
Раз уж ты не желаешь работать, найди себе занятие по душе, сказали друзья.
В наличии у меня души я сильно сомневался. Как утверждает жена, у меня нет совести, сердца и мозгов, только увеличенная в объеме печень и зашкаливающее в размерах самомнение. Словам Натальи я безоговорочно верю, особенно с тех пор, как остался без работы. Про душу она не высказывалась, значит придется искать ее самостоятельно. В бесплодных и бесплотных поисках души я провел два месяца, стараясь пробить брешь в семейном бюджете.
Странно устроен человек - руки, ноги, голова, туловище при поверхностном осмотре находятся легко, даже в темноте на ощупь, а душа, про которую написано столько - жизни не хватит, чтобы прочитать - не проявляет себя никак. Оставалось с горечью констатировать, что я бездушный человек. В конце концов, животный мир прекрасно обходится без души и ничего. Бесспорное мое отличие, например, от бегемота состоит в том, что у меня есть паспорт. Еще у бегемота нет коричневых ботинок на тонкой подошве, мобильного телефона, пульта от телевизора и Интернета - вещей, без которых современный мужчина уже и не мужчина вовсе, а так, не пойми что.
Однажды я брел позади двух девчушек, обсуждающих неведомого мне Степу. Они спорили по поводу его мужских качеств, используя низменные эпитеты. Я жутко заинтересовался и жадно подслушивал, радуясь, что это все не про меня. Точку в споре поставила идущая справа. Она приостановилась, повернулась к подруге, стала трясти перед ее лицом наманикюреной рукой, будто взвешивала, одновременно подбрасывая последние остатки Степиного достоинства - Да у него даже мобилы нет! Звучит, как приговор. Что за кролик без ушей, что за Степа без мобилы?
С другой стороны, у бегемота передо мной тоже есть ряд преимуществ - у него нет не только мобильного телефона, но и работы по определению, и он не может ее в один прекрасный день потерять. Чья жизнь лучше - потемки, различий слишком много, но последние месяцы я стремительно пытался уничтожить непреодолимые преграды, отличающие меня от этого милого животного.
Займись хоть чем-нибудь, посоветовали друзья. Попытки заняться "хоть чем-нибудь" привели к поразительным результатам. Я смастерил журнальный столик - дивно красивый, развалившийся через две недели, не выдержав теплового удара - на него впервые поставили тарелку с горячим супом. На оставшееся целым после крушения днище с колесиками я водрузил горшок с фикусом - получилось очень стильно и практично. Фикус теперь можно было катать с место на место.
Еще через неделю я научился включать стиральную машину до этого используемую мной чисто в утилитарных целях - на ней стояла пепельница и валялись журналы с газетами.
От скуки написал три гениальных сонета, достойных прославить мое имя в веках. Наутро, перечитав с трезвых глаз, я нашел их настолько паршивыми, переполненными глагольными рифмами (ушел - пришел, мечтал - упал), что уничтожил, не предав гласности. Бахвалиться надо при большом скоплении народа, а сгорать от стыда лучше в одиночку.
Все свободное время, а другого теперь не наблюдалось, я проводил за компьютером, бесцельно блуждая по разным сайтам от политических до порнографических, не видя особой разницы между ними. В самом деле, политика очень сексуальна, не зря туда тянутся мотыльками на огонь аборигены мужеского пола, сдуру считающие себя привлекательными.
Секс же, спасибо генералу Клаузевицу за подсказку, есть ничто иное, как продолжение политики женщины по отношению к мужчине или мужчины по отношению к женщине.
Далее можно продолжать складывать мужчин и женщин в любом порядке в зависимости от собственных сексуальных предпочтений, возводя в квадрат и вынося за скобки, суть от этого не изменится. Хотя, на пару замысловатых формул я бы посмотрел, клянусь, из чистого любопытства. Но современный мир слаб в коленках, ему не хватает задора, что в сексе, что в политике. Политиканы скучны, даже молодые, напоминают старых бонвиванов с потухшим взглядом. Как можно увлечь людей на стройки капитализма, если у тебя вечный ноябрь в глазах. Да еще повторяют, как мантру - денег нет, денег нет.
Кстати, об отсутствии денег. У меня их тоже нет, но я никуда и не лезу. Последнее письмо из банка гласило, что я являюсь собственником тринадцати рублей двадцати четырех копеек, включая проценты. До олигарха рукой подать, только свистни. Свистело в основном в карманах. Осталось на эти тринадцать рублей купить пол буханки черного, и можно по праву называться руководителем ансамбля художественного свиста при паровозном депо. Став захребетником, я в одностороннем порядке разорвал товарно-денежные отношения с государством, забыв его в этом уведомить. Государство, будучи не в курсе моего решения, продолжало донимать разными способами, взывая к гражданскому долгу, совести, которых, по утверждению жены, у меня нет и в помине. И то верно, какая может быть совесть с такой выпиской из банка. К слову, в японском языке нет слова "совесть", и ничего, живут - не всегда счастливо, зато долго. А тут еще случайно услышал по радио откровения одной журналистки, заявившей о назревшей необходимости введения избирательного имущественного ценза. Нечего, дескать, отбросам общества давать право голоса, пусть сидят и молчат в тряпочку.
Что я и делал - сидел и молчал целыми днями, уставившись в монитор.
Через несколько месяцев вынужденного молчания, прерываемого лишь редким вечерним общением с женой, в основном, короткими репликами на бытовую тему, вращающимися вокруг продуктовой корзины, я с неприятным удивлением обнаружил, что стал забывать слова. Раньше при разговоре с незнакомым человеком меня легко можно было принять за почти интеллигента, если, конечно, не копнуть глубже, потому что фундаментальные знания обошли вашего покорного слугу стороной. Я, как говорится, плавал по мелководью, зная обо всем и ни о чем конкретно. Для поддержания беседы на любую тему гибкости ума и сообразительности хватало. Глубоко вспахать обсуждаемый вопрос, не показав при этом собственное невежество, мне не удавалось ни разу. Зато я мог часами в компании таких же почти интеллигентных людей, находящихся со мной в одной стадии опьянения, рассуждать о судьбе горячо любимой Родины. Тут мне не было равных. Тем более, Родина за свою пылающую историю наловчилась выкидывать столь замысловатые коленца, приучив нас к полной непредсказуемости, что любой, даже самый фантастический прогноз относительно ее будущего можно обсасывать часами на полном серьезе, чокаясь рюмками. Еще котировались беседы о власти и литературе. Безусловно, не в связке - где власть, где литература - а по отдельности. Отношение к власти тех, кто непосредственно к власти не относится, не блещет шириной диапазона, различаясь лишь в степени отвращения - от "это даже не обсуждается" до "поубивать бы всех". Людей же, разбирающихся в литературе, можно по пальцам сосчитать, если сумеешь найти. Массив творческого наследия оставленный нашими гениальными предками настолько огромен, что знатоков литературы днем с огнем не сыщешь. Есть, конечно, узкие специалисты, но они мне попадались только в телевизоре - спорить с ними, с презрительной ухмылкой глядя на экран, одно удовольствие. А вне экранной жизни можно со спокойной совестью сказать, что Достоевский - дрянной стилист, не встретив возражений и не опасаясь последствий. Федора Михайловича проходили в школе, мало кто перечитывал, краткое содержание романов помнят больше по недавним экранизациям, а о стилистике любого писателя правильных мнений, что у сучки блох.
Итак, сказывалось одиночество - я стал забывать слова, их значения, часто замолкал в середине фразы или начинал щелкать пальцами в поисках необходимого, заменяя простые обозначения предметов одному мне известными синонимами. Более того, вследствие необратимых процессов, произошедших в голове, само построение слов изменилось настолько, что окружающие перестали понимать, о чем я вообще говорю, различая лишь интонацию. Речь моя удивительным образом стала напоминать краткие реплики иностранца, не способного к длинным фразам на незнакомом языке, несмотря на безупречный московский акцент. Деградация становилась настолько явной, что я пришел в ужас и начал молчать даже в присутствии близких людей, выполнив тем самым пожелания журналистки лишить меня права голоса.
Ко всем внешним проявлениям моей нездоровой психики добавилась полнота. Я толстел, как на дрожжах. В детстве меня заставляли лопать пивные дрожжи, чтобы я поправился. До сих пор с отвращением вспоминаю тошнотворный вкус - я ел их чайной ложкой и запивал водой. Поправиться не поправился, но, выйдя из пубертатного возраста, стал практически ежедневно пить пиво. Причинно-следственной связи я здесь не усматриваю, хотя, чем черт не шутит. Частое поглощение пива никак не сказывалось на моем самочувствии и интерьере ни в лучшую, ни в худшую сторону. Мне нравился сам процесс.
Да и что за время расположилось тогда на дворе? Призрак капитализма перестал бродить по Европе и пришел в Страну Советов с парадного входа под бурные аплодисменты населения, осатаневшего от лысых прилавков и выросших очередей, обещая наладить быт, обуть и одеть страждущих, напоить, накормить, не пятью хлебами и двумя рыбинами на пять тысяч, а выдать персонально каждому две булки с изюмом. Да что там булки - осетра беременного икрой, пойманного в бассейне собственной трехуровневой виллы с видом на Кремль. Обманул, конечно, призрак, но кто не без греха. К тому прекрасному моменту я уже был окольцован, имел двух маленьких детей разного пола и носился как ошпаренный в поисках добычи, сжигая за день столько калорий, что вечерние четыре бутылки пива не могли компенсировать дневные потери.
Сейчас, пребывая весь день в молчаливой задумчивости, я стремительно набирал вес. Сначала у меня набухло в пояснице, оттуда начали свешиваться валиками запасы жира, затем раздуло живот, вывернув наружу пупок. Остальные части тела остались без изменений, я теперь напоминал паука с тоненькими ножнами и ручками и большим туловищем посредине. Впору было занавешивать зеркало, как в доме покойника, чтобы не видеть того безобразия, которое я представлял.
Во мне проснулась крайняя подозрительность. Я подслушивал, о чем говорят жена, зашедшие проведать папу дети и случайные гости. Мне казалось, что они постоянно обсуждают пертурбации, случившиеся со мной и моим организмом. Супруга, разговаривая по телефону, теперь уходила из комнаты на кухню. Оставив тапочки у компьютера, я босиком крался за ней следом, прячась в коридоре, жадно вслушивался в ее ответы, стараясь по модуляции голоса определить тему разговора и его касательство моей персоны. Меня ловили за этим постыдным занятием и больше журили, как несмышленого ребенка, чем гневно отчитывали. За подозрительностью, словно сестра близнец, пришла ревность, а с ней под ручку ненависть, не к какому-то неизвестному любовнику моей суженой, а ко всему миру в целом. Я невзлюбил жену, не переваривал ее красивые платья, макияж, духи, ненавидел книги, которые она читала, фильмы, которые она смотрела, музыку, которую она слушала. Мне стали неприятны ее ласковые прикосновения. Ложась в постель, я уже не нуждался, как раньше, в доказательствах любви, а старался зарыться с головой под одеяло, прижавшись к стенке, подальше от ненавистной мне женщины.
Мое общение с родными и друзьями неуклонно сходило на нет, радость навсегда покинуло мое сердце, краски вокруг потускнели, зрение и слух ухудшились до такой степени, что я практически не реагировал на внешние раздражители. Мне купили очки с толстыми линзами и дорогой слуховой аппарат на батарейках, чтобы я окончательно не выпал из окружающего мира.
Глава 1. Восемнадцать дней до смерти.
Проснувшись утром, я долго лежал с закрытыми глазами, отвернувшись к стене, боясь пошевелиться, дожидаясь, когда жена приведет себя в порядок и уйдет на работу.
Только после прощального стука двери, я выползал из-под одеяла и шел на кухню заварить кофе. Потом брел обратно с кружкой в дрожащей руке, оставляя после себя цепочку коричневых пятен на светлом буковом паркете, садился за включенный компьютер и начинал поглощать все, что выдавал мне Интернет, прихлебывая горячий напиток.
Все ровно так и произошло в то злополучное утро - я пришел в комнату, сел за компьютер, поставил кофе на стол, немного расплескав, поерзал мышкой, выводя моего единственного друга из спящего режима, и увидел, что на мониторе в углу, свесив ножки на экран, сидит маленький черт. Своим видом он не походил ни на классического черта из запоя, ни на его сородичей из русских народных сказок, ни на персонажей литературных произведений связанных с чертовщиной. Лицом Варфаламей, позже я узнал его имя, напоминал сильно похудевшего Чебурашку с отрезанными ушами. Они так плотно прижимались к его голове, что становились практически незаметными. Копыт не было видно, оставалось только догадываться об их присутствии, на его ступнях красовались поношенные синие кеды на шнуровке. Покрытое лиловой шерстью тщедушное тело одето в рубашку навыпуск цвета хаки и серые шорты до колен в крупную красную клетку. Черт полез карман, достал пачку сигарет с ванильным привкусом, вынул одну и закурил, щелкнув маленькой зажигалкой, нахально пуская дым мне в лицо.
- Скоро ты сдохнешь, - торжественно произнес черт после небольшой паузы таким напыщенным тоном, словно награждал меня орденом за заслуги перед Отечеством.
- А тебе не все ли равно,- безразлично ответил я, пододвигая к себе кружку.
Черт поерзал задом по краю экрана, находя устойчивое положение, затянулся, прищурился одним глазом и точно выщелкнул окурок в центр кружки. Бычок, попав в жидкость, зашипел, утонул на секунду и всплыл на поверхность, покачиваясь на волне, приводя к неприятным ассоциациям. Как ни в чем не бывало, я отхлебнул глоток кофе, поймав губами желтый фильтр, покатал его во рту и плюнул им в черта, попав в морду. Варфаламей нисколько не обиделся и, утершись, засмеялся. Подленько так, мелким горохом. Черт снова полез в карман, достал засаленную записную книжку, полистал ее, поплевывая на палец, нашел искомую страницу, провел ладонью вдоль корешка, расправляя, и со смешком прочитал.
- Тэк-с. Никитин. Ты помрешь через восемнадцать дней, ночью, во сне, твои бренные остатки закопают через трое суток после смерти, - он остановился, склонившись над вещей книгой, будто разбирал смазанные каракули, - в могилу под номером восемьдесят семь тысяч пятьсот двадцать один на Митинском кладбище
Он послюнил палец, точнее засунул его в рот целиком, пососал его, как леденец на палочке, перевернул с печально-притворным вздохом страницу и гаденько продолжил.
- Души у тебя нет, ни бессмертной, ни вообще какой, завалящей, так как ты, Никитин, ничего из себя не представляешь, то и не подлежишь трансформации, потому что из ничего никогда не сделать чего. Дерьмо ты натуральное, ноль без палочки, фуфло в очках, гнида со слуховым аппаратом, хорек пивной, - Варфаламей сидел, закинув ногу на ногу, перечислял эпитеты, загибал пальцы на руке, выставив вперед блестящую лиловую ладошку, лысую, как у обезьяны.
Взяв кружку в руку, я собрался окатить его содержимым с ног до головы и шут с ним, с монитором, но черт погрозил пальцем - даже не думай! И исчез.
Я наклонился вправо, не вставая со стула, открыл дверцу книжного шкафа, вытянул две книжки и достал заначку - бутылку водки, рюмка стояла там же.
С юности я испытываю благоговейный трепет перед писателями и поэтами, перед любым человеком способным силой ума, с помощью фантазии сложить вместе слова таким образом, что получается занимательная история, от которой невозможно оторваться даже ночью. Плюс ко всему этому, однажды в романе Майн Рида на девяносто второй странице я нашел пять рублей. Сколько потом не перечитывал - денег не находил. Зато полюбил литературу. С тех пор прошло много лет, но, отдавая дань юности, заначку я всегда хранил за книжкой "Всадник без головы".
Не успел наполнить рюмку, как из стены в районе принтера, стоящего на полке, будто из пористой губки, появился Варфоломей. Он тащил за собой какой-то предмет, тот вылезал с трудом и черт, повернувшись к стене, уперся в нее ногой и вытянул широкое кресло, обтянутое кожей. На обоях остался маленький грязный след подошвы в узорах.
- Ай-яй-яй. Никитин. Пить водку в одну харю? Одиночество заело? - с места в карьер, начал стыдить меня черт
- Водку пьют в одно лицо не от одиночества, а от самодостаточности. Можешь составить компанию. Только у меня подходящей тары нет для тебя.
- А и не надо. Все свое ношу с собой, - черт свесился вбок, вытянул из кресла мини бар, открыл его и ловким движением налил себе фужер водки, - Будем, не чокаясь.
- Почему это не чокаясь? - возразил я.
- Так мы же на поминках.
- На чьих?
- На твоих, дурашка.
- Так я же еще не помер. У меня восемнадцать дней в запасе, почти как у Штирлица.
- На своих поминках, по всей видимости, ты присутствовать не будешь. Поэтому давай помянем тебя по русскому обычаю, пока есть возможность. Поехали.
Мы выпили. Я запил теплую водку глотком остывшего кофе, черт занюхал подмышкой, зажмурившись от удовольствия - то ли водка оказалась вкусна, то ли подмышка благоухала.
- Подлец ты, Никитин. Сидишь ханку трескаешь, а жена в это время корячится на работе.
- А ты бы хотел, чтобы было наоборот - я корячился, а жена ханку трескала?
- Ничуть. Да и жена твоя не пьет, в отличие от некоторых.
- Тогда прошу учесть в качестве маленького оправдания. Эта бутылка, - я постучал пальцем по пузырю, куплена еще на мои кровно заработанные.
- Железная у тебя логика. Главное - удобная. Есть только одна в ней малюсенькая нестыковка. Водку ты купил на свои, а живете вы последние полгода на женины деньги, - черт налил себе еще фужер и поднял его выжидающе.
Вздрогнули еще по одной. Все повторились как в прошлый заход, только на этот раз Варфоломей сложил мохнатые пальцы в кулак, поднес к носу (свиного пятака у него не наблюдалось) и вдохнул аромат кукиша.
- Сволочь ты, Никитин, первостатейная. Бессовестная, - заунывно завел черт патефон по новой.
- Слушай, - оборвал я Варфоломея, - ну что ты меня сволочишь почем зря. Не успел появиться, так сразу совестить начал.
- А может я и есть твоя совесть? Why not?
- Совести, как и души, у меня нет. Но! Если бы она присутствовала, то никак не могла бы походить на тот лиловый, мохнатый кусок дерьма, который я вижу перед собой.
- Конечно, конечно,- согласился Варфоломей, махнув в мою сторону ладошкой, - твоя совесть белоснежна, как простыня новобрачной, до свадьбы переспавшей с дивизией мужиков. Исподнее, мой друг, бывает чистым, только когда его после стирки одеваешь, а не носишь, не снимая, всю жизнь - твоя совесть воняет так, что ни один дезодорант не поможет.
Варфоломей достал сигариллу и закурил. Запахло ванилью. Я открутил пробку с бутылки и протянул ему вверх, с просьбой - окурки на мой стол больше не бросать.
- Мерси, - пробормотал, растрогавшись, черт и даже смахнул невидимые слезы с мелких, как бусинки, глаз.
- Скажи, - спросил я примирительно, - у тебя в книжечке все записаны?
- Все, не все, говори конкретно. Про родных не скажу. Не положено.
Я хотел спросить черта про моего бывшего компаньона, губошлепа Мишку, кинувшего меня на крупную сумму, но подумал, что такая мелочность будет характеризовать собеседника не с лучшей стороны и даст повод Варфоломею еще раз позубоскалить на сей счет. Лучше у него выяснить что-то капитальное, раз уж представился благоприятный случай. Видя мое замешательство, черт решил подсобить.
- Ну, что. Называй фамилию.
- Путин. Владимир Владимирович.
- Год рождения? - уточнил черт.
- Не знаю.
- Путин, Путин, Путин, - Варфаламей листал свой засаленный фолиант, - кто таков?
- Ты что, с Луны свалился? Президент России.
- Э, брат, президенты, высшие иерархи, аятоллы там всякие, команданте и прочая нелюдь, - черт закрыл книжку, выпучил свои бельмы и показал пальцем вверх, - проходят по иному ведомству. Для них ребята кучерявее надобны, не такая шваль, как я. Котел нержавейка, уголек калиброванный, смола эвкалиптовая, прозрачная, как слеза младенца, кипит при двустах градусах, продлевая блаженство. Все высшей пробы. У тебя список злодеяний поместится в тонкую школьную тетрадь крупным подчерком для подслеповаых, а у них тома мелким шрифтом. Поставить стопкой, сесть сверху, так ноги до пола не достанут.
Ну, раз Путин по другому ведомству, то и спроса нет. Все-таки надо узнать про Мишку. Вдруг у него от грыжи скоро пупок развяжется или машина снегоуборочная собьет ненароком, когда он пьяный будет дорогу переходить. Денег, естественно, не вернуть, но должна же быть в жизни хоть какая-то справедливость.
- Кривулин Михаил. Глянь, Христа ради, - я думал черта при имени Господа передернет, но тот даже ухом не повел.
- Тэк-с, Кривулин. Михаил. Аркадьевич?- спросил Варфаламей, хитро стрельнув глазами в мою сторону.
- Аркадьевич, шестьдесят первого года рождения.
- Он придет на твои похороны, скажет впечатляющую речь, на поминках подсядет поближе к твоей жене, вспомнит незабываемые годы проведенные в содружестве с тобой, слова его лягут маслицем в горячую кашку. Он возьмет, да и женится через полгода на убитой горем вдове. Проживет долго, сколько не скажу, тут клякса и смазано, но внуков твоих еще выведет в люди, воспитает, так сказать, по образу и подобию.
- Как же так?- я оторопел от предсказания черта, - Мало того, что этот гад у меня деньги свистнул нахальным образом, так он еще и мою жену прикарманит, будет целовать ее мокрыми губами и все такое прочее. Лежать в моей кровати, пить из моей кружки кофе по утрам, сидеть за моим компьютером, да еще и внуков моих воспитает.
- Ну, уж кружку, я надеюсь, он сам себе купит, раз жена досталась даром. А впрочем, тебе не все ли равно? - ответил Варфоломей моей же фразой. - Твое бренное жирное тело в это время будут черви глодать, да облизываться. Каждому свое - кому червей кормить, кому твою жену трахать.
- Я категорически не согласен с такой постановкой вопроса.
- Вот, братец. Тогда займись делом, придумай себе занятие, если хочешь перетасовать колоду. Все можно изменить, было бы желание, а что не поменялось, так видать и желания не было. А чтобы ты долго не раздумывал, даю тебе времени до завтрашнего утра. Приду, проверю.
Черт встал, одернул рубашку, щелкнул по-гусарски кедами и нырнул в стену, утащив за собой кресло , заодно прихватив пробку от бутылки. Я остался один.
Вы будете смеяться, но занятие я себе нашел буквально через полчаса. Рука провидения заставила компьютерную мышь навести курсор на блог одной довольно-таки известной девицы и щелкнуть на тексте с заголовком "Пишут все!" В статье, написанной, не буду скрывать, очень хлестко, мадмуазель высказывала свой незамутненный взгляд на повальное увлечение литературным творчеством различными товарищами, ибо господами она их не желала называть. При этом, как мне кажется, несколько передергивала. На законное возражение " а сама-то", отбрехивалась, указывая, что излагает мысли только на одну тему и совсем не претендует на звание писателя. Девица - явная лоялистка, не путать с роялисткой, то есть лояльно относящаяся к нынешней власти. Я с первых же секунд возненавидел ее всей душой, которой у меня нет. Моя неприязнь к власти всем известна, причем это касается не только того периода, который мы сейчас проживаем, но и власти вообще. Как все почти интеллигентные люди, в юности я не любил коммунистов, потом терпеть не мог демократов, а уж теперешних либералов - державников в одном лице просто-таки презирал до кончика хвоста моего кота.
Короче, девица, написавшая статью, мне совсем не нравилась. Она казалась жеманной до неприличия. Ее ответы на комментарии, вежливые до тошноты, не могли меня обмануть. Она признавалась в том, что страшна, не любит секс ни в каком виде. Подобная уничижительность - несомненно полезна, когда она высказывается самому себе, утром, перед зеркалом, после бурно проведенного вечера с применением спиртных напитков различной степени тяжести. Когда же ее произносят вслух при многочисленных свидетелях, да еще и повторяют на разные лады, это говорит больше о потаенной браваде, о глупом бахвальстве, чем о смирении. В складках уничижения всегда прячется вошь гордыни. Я не верил ни единому ее слову. И чем дольше мадмуазель повторяла, что некрасива и асексуальна, моя ненависть к ней, считающей себя, без всякого сомнения, соблазнительной красоткой, росла, поднимаясь огромным ядерным грибом над полями Хиросимы. Бывает же такое - человека хочется удавить безо всякой на то причины.
Я решил написать роман, правда еще не знал о чем, но завтра мне есть что предъявить лиловому черту. Главное не спешить и затянуть написание великого произведения дольше восемнадцати дней и губошлеп Мишка не окажется в кровати моей жены, а там посмотрим по обстоятельствам. Не имея ни сюжета, ни героев, ни завязки, ни развязки в голове, я, тем не менее, не унывал.
Будто другие мои будущие коллеги из литературного прошлого начинали как-то иначе? Ага, рожали в муках свои творения, обличая общественные пороки и вскрывая нравственные язвы общества. Такое пусть детям в школе рассказывают, чтобы раньше времени не узнали, что дела обстояли значительно прозаичнее.
Внезапно я чихнул - слуховой аппарат вылетел пробкой из уха, я обнаружил, что хорошо слышу, будто никогда не лишался естественного очарования окружающих меня звуков. Перед приходом жены я водрузил его на место и весь вечер скрывал от нее вернувшуюся ко мне способность слышать всех и вся без помощи усиления, предварительно вынув из слухового аппарата батарейки, чтобы не вздрагивать от крика.
Глава 2. Семнадцать дней до смерти.
Утром я подошел к компьютеру, на мониторе никто не сидел, над принтером пустота. Я даже погладил стену, желая еще раз убедиться, что она твердая. Размышляя над природой устойчивой вчерашней галлюцинации, я сходил на кухню и, вернувшись с кружкой в руке, вновь обнаружил лилового черта на краю монитора. Да не одного, а в компании серой крысы, сидящей рядом. Крыса в отличие от черта сверкала босыми пятками, верхняя ее половина эротично куталась в красную кофту на пуговицах, а ниже - желтая плиссированная юбочка до крысиных колен. Они не обращали на меня никакого внимания. Крыса упоенно ела бутерброд с сыром, время от времени отламывала от него кусочки и подбрасывала их вверх, а черт ловко хватал жратву, разинув пасть, запрокидывая голову к потолку. Со стороны они напоминали двух деревенских дурачков, расположившихся на завалинке в ожидании заката.
Сжав разочарование в кулак, я не позволил себе ни взглядом, ни неосторожным действием выдать перед непрошенными гостями удивление, смешанное с крайней досадой. В самом деле, не появись вчерашний визитер, да еще в обнимку с крысой, я бы плюнул на все, продолжая сжигать время в ничегонеделании. Я бы моментально забыл о своем желании стать писателем, выкинув из головы не только ненаписанный роман, но и все прочитанные прежде. Теперь, раз уж они приперлись, надо либо начинать изворачиваться и лгать о романе, либо согласиться на семнадцать оставшихся мне дней жизни. Проигрывать следует с достоинством, поэтому пусть они первыми начнут разговор, решил я, и стал читать новости, прихлебывая кофе. Мои ожидания оправдались.
- Евдокия, душа моя, смотри, какой у нас Никитин занятой и невежливый,- заговорил черт, обращаясь к крысе, - уперся взглядом в монитор, будто ему там девки срамные прелести показывают.
- Душа я, допустим, не твоя, а Никитина, - мягко возразила крыса, - может он в Интернете название своему роману подыскивает. Название, скажу вам по секрету, чрезвычайно важно, словно девственность для девушки перед женитьбой, - при этих словах она скромно поправила юбочку. - Как книгу назовете, так ее и издадут. Название должно быть короткое и броское, как у Коэльо. Парфюмер. Как звучит! Я, между прочим, читала и плакала, можно сказать, рыдала.
Вот тебе бабушка и Юрьев день, теперь у меня не только совесть есть в форме черта, но и душа объявилась в виде крысы, которая уже в курсе дел. А впрочем, от души ничего не скроешь. Это совесть можно загнать в дальний угол и не замечать, с душой такие шутки не проходят
Как интересно, душа моя, Евдокия читала Парфюмера, а я не удосужился. Мне всегда претило бежать со всеми в толпе, меня не согревало чувство локтя, я из вредности, никогда не интересовался любыми модными течениями, что в кино, что в литературе. Поэтому и Парфюмера не читал и Титаник до сих пор не посмотрел, помня томные вздохи одной моей знакомой : " Ах, Леонардо ди Каприо! Какой милашка! Так бы и съела целиком!". Не уверен, что она заглотила бы его разом, как кит, но, учитывая ее половую распущенность, вполне себе представляю, с какой части мужского тела проказница начала бы трапезу.
- Должности и профессии в названиях у писателей нарасхват. Пианист, часовщик, парикмахер, мытарь, прости Дуня, крысолов... Чем плох, например, Синоптик? - предложил осторожно черт.
- Не пойдет. Кино с таким названием есть, кажется, американское.
- И песня у Земфиры, - поддержала меня крыса, - я слушала и плакала. Все профессии уже обмусолены неоднократно, хотя есть еще неохваченные. Мне очень нравится, например, - крыса полезла в карман юбочки и вынула записную книжку, - авербандщик, шпрендингист, мацератор, стивидор, гильошир.
- Последняя очень колоритна на слух. У меня сразу, как услышал "гильошир", перед глазами встала, как влитая, картина "Дебошир на гильотине". Кстати, чем не название для книги? - черт вопросительно посмотрел на крысу, как на несомненного авторитета, так его впечатлил предложенный ею список.
- Пафосно очень. Дебошир на гильотине хорошо смотрелся бы под рубрикой "Награда нашла героя" или " С небес на землю", точнее, наоборот "С земли на небеса" Мы же не детектив пишем, а серьезную вещь, надеюсь? - крыса повернулась в мою сторону.
Я молча пожал плечами, не зная, что ответить. Разве Сименон, писавший в основном детективы, несерьезный автор? Что смешного в убийстве, ограблении, изнасиловании, если только у вас не своеобразное чувство юмора и вы ухмыляетесь там, где остальные полны печали. Дело с написанием романа затягивалось. Это меня радовало. Раз уж мы с названием так долго определяемся, благодаря литературным советчикам, то наверняка не уложимся в оставшиеся дни. Губошлеп Мишка пролетает однозначно.
Крыса и черт продолжали искать названия. Погруженный в собственные мысли, я упустил значительную часть их спора, подоспев лишь к концу.
- И все-таки, метеоролог мне нравится, - уговаривал Евдокию черт. - Звучит. И не надо объяснять каждому, кто это такой в отличие от твоего авербандщика. Все знают метеоролога, проклинают его, но каждое утро жадно внимают его речам. Вот тебе, к слову, и первая строчка романа.
- Эффектная строка. Не спорю,- согласилась крыса, - но метеоролог не подходит. Метеоролог, эндокринолог, уролог, проктолог. Ковыряются непонятно где. Ну их всех в баню. Назовем так - Предсказатель погоды.
- Плохой, - добавил я.
- Кто плохой? - в один голос спросили выдумщики.
- Не кто, а что. Предсказатель плохой погоды.
- А почему плохой?
- Потому что погода в нашей стране никогда не бывает хорошей. То понос, то золотуха, то дожди некстати, то жара невпопад. Кстати, о чем роман?
- О чем, о чем. О жисти нашей горемычной, что тут гадать, - сказала крыса. - Запомни первую строчку, как Отче наш. "Все в городе знали предсказателя плохой погоды, столкнувшись случайно на улице, опускали глаза, стараясь не встретиться с ним взглядом, проклинали его прогнозы, но каждое утро жадно внимали его речам".
Черт обнял крысу за плечи, и они исчезли.
Вечером я напился. До поросячьего визга. Перемещаясь из комнаты в коридор, я ударился со всего маху о холодильник, очки с толстыми линзами упали и разбились. Только собрался заплакать над треснувшими окулярами вкупе с разбитой судьбой, как обнаружил, что прекрасно вижу и без очков. Предметы, их очертания стали четкими, лицо жены хоть и двоилось, но не расплывалось двумя мутными пятнами перед глазами. Уже засыпая, повернувшись привычно к стене, я долго разглядывал рисунок на обоях, абстрактный, состоящий из перепутанных ломаных линий и геометрических фигур разного цвета и размера, так напоминавший зигзаги собственной непутевой жизни - смурной, неудачной, в которой потери далеко обогнали приобретения.
Глава 3. Шестнадцать дней до смерти.
Проснулся я рано, чем сильно удивил жену. Любые перемены во мне она теперь воспринимала с опаской и имела на то все основания - последние полгода я стремительно катился вниз, не обращая внимания на протестующие возгласы близких мне людей.
Когда я зашел в ванную комнату, то даже не узнал ее поначалу, ведь я не был в ней целый месяц. Глянул в зеркало над раковиной - на меня смотрела чужая рожа с сальными, взлохмаченными волосами, при бороде, да еще с синяком под глазом. Я решил немного привести себя в порядок, побрился начисто, как перед расстрелом, почистил зубы, обратив внимание, что сбоку спереди вверху одного не хватает, попробовал причесаться, не получилось - волосы от месячной грязи, будто покрытые лаком, застыли на голове в причудливой форме, не поддающейся описанию. Хлопнула входная дверь, жена ушла на работу, и я остался один, наедине с самим собой, с неизвестно откуда взявшимся чертом, с крысой Евдокией и с тем ужасом, в который превратилась моя жизнь. Вздохнув полной грудью, я ощутил смрад исходящий непонятно откуда. Впрочем, это было секундное замешательство, так вонял я сам, мое тело, мои мысли, моя вновь появившаяся душа в обнимку с совестью. Странно, как я раньше не замечал этого. Видимо обоняние притупилось одновременно со зрением и слухом, и сейчас, восстановившись, показало мне всю гамму того амбре, которым я благоухал. Встав по душ, долго тер себя мочалкой, намыливая ее снова и снова, пока вода, стекавшая вниз, не сменила цвет, приобретая прозрачность. Волосы на голове удалось вымыть с шестого раза. Вытершись насухо, одевшись во все чистое, я кинул взгляд на комок грязного тряпья, валявшийся на полу. О том, чтобы все это хозяйство бросить в бак для белья и речи не шло. Я взял целлофановый пакет для мусора, брезгливо, двумя пальцами поднимал шмотки по отдельности и запихивал в мешок. Потом вынес на лестницу и швырнул в мусоропровод, знаменуя тем самым переход в новое качество бытия. Спускаясь по лестнице в квартиру, я непроизвольно понял глубину терпения жены и детей по отношению ко мне - ведь у них с обонянием все в порядке. Мне стало невыносимо стыдно, больной кузнечик внезапно заныл в голове, напоминая о вчерашнем.
Я пришел в комнату с обязательной кружкой кофе в руке. Наверху, на полке, рядом с принтером, расположилась веселая компания - черт, крыса и какая-то облезлая птица, в которой я с трудом узнал грифа. Они сидели на длинном, тронутом молью диване, перед ними стояла деревянная крашеная табуретка с водкой и закуской. Кузнечик заныл с новой силой, хмуро посмотрев на представителей фауны, я обреченно полез за заначкой. Бутылка водки оказалась ополовиненой, горлышко заткнуто вместо пробки куском бумаги. Я налил рюмку, выпил и услышал вместо приветствия.
- Смотри-ка, Никитин-то сегодня - красавец. Выбрит, причесан, благоухает, словно ведро одеколона выпил, одет во все чистое. Можно сказать, мужчина с обложки,- Евдокия улыбалась в сто свечей на люстре, - Одно смущает, баклажан у него непонятный под левым глазом.
- Это он холодильник на таран взял. Вместо того, чтобы роман писать, напился до чертей и куролесил, - пояснил черт крысе.
- С чего это куролесил? Весь день сочинял, - соврал я,- набросал сюжет. Могу озвучить.
- Валяй.
Я откашлялся и начал рассказывать то ли виденное где-то, то ли читанное.
- Катя, русская, красавица, стала случайным свидетелем бандитской перестрелки, получив шальную пулю в руку, попала в логово главаря банды чеченца Руслана, который не столько проявил жалость к эффектной, можно даже сказать, умопомрачительной женщине, сколько решил увезти с места события раненого очевидца, чтобы он не стал легкой добычей правоохранительных органов.
Пропасть, разделяющая интеллигентную, начитанную, образованную Катю и неинтеллигентного, неначитанного, необразованного, но мужественного Руслана, огромна. Необъяснимая сила тащит их на дно неизбежного любовного омута. Ничто не смогло стать преградой их чувственности. Выросшая в строгой семье Катя словно стала одержима сексуальным бесом, а уголовник Руслан, неожиданно оказался очаровательно нежен. Неодино вспыхнувшая любовь несла в себе неразрешимые противоречия - этические, социальные, религиозные, нравственные. Родня Руслана, узнав, что он спутался с иноверкой, нанимает его врагов с целью похищения Кати, ее дальнейшего изнасилования хором в извращенной форме, осмеяния, осквернения ее влюбленной души и тела.
Катю, вышедшую из дома Руслана в библиотеку за томиком стихов Ахматовой, похищают среди бела дня, привозят в загородную сауну с глухонемыми банщиками и собираются надругаться над ней. Руслан не находит себе места и поднимает на уши свою разношерстную банду. Банда рыщет в окрестностях и не обнаруживает Кати. Вдруг Руслану приходит смс от глухонемого банщика, учившегося по случайному совпадению в одном с ним классе, сообщая о местонахождении возлюбленной
Влюбленный несется на машине по бездорожью, заряжая на ходу автомат. Приехав в сауну, выбив ногой дверь, он находит распластанную на кафеле обнаженную догола Катю в окружении очень неприлично возбужденных мужчин мерзкого вида, дает короткую прицельную очередь, положив недругов, освобождает из грязных лап любимую. Он привозит ее в свой особняк на горе. И тут узнает, что его разыскивает милиция по обвинению в массовом убийстве и притоносодержательстве.
Что мы будем делать, Русланчик?- спрашивает Катя, склонив голову на его ответственное, в шрамах и наколках плечо.
- А где финал? - спросила крыса, незаметно достав из плиссированной юбки платок и промокнув им глаза
- У меня три конца
- Неужели? - Евдокия всплеснула руками, поправила юбочку и как-то загадочно посмотрела на меня.
- Да ты половой Змей Горыныч, Никитин, - ухмыльнулся черт
- Три конца, в смысле, окончания. Первый. Катя и Руслан погибают под пулями милиции. Второй. Руслана судят, дают пожизненное. Катя выходит за него замуж, страдает. Третий. Они убегают за границу. Живут своим трудом. Бедно, но счастливо.
- Херня это все,- неожиданно подал голос гриф,- Он вам краткое содержание сериала пересказал, а вы и рады. Небось вчера с пьяных глаз включил телик, а там идет очередная мутотень.
- Ты не прав, Шарик. Все, что рассказал Никитин - очень жизненно. Я слушала и плакала.
- Потому что ты, Дунька, сентиментальная дура,- сказал, как отрезал гриф низким, прокуренным голосом.
- А вы, простите, кто такой?- возмущенно поинтересовался я.
Я сразу почувствовал неприязнь к этому облезлому воробью, возомнившему себя важной птицей. Сидит тут непрошенным гостем, да еще в душу мою, в лице Евдокии, плюет.
Гриф не ответил, даже не удостоил взглядом, будто я задал вопрос в пустоту, взял бутылку водки с табуретки, резко подхватив ее крылом, так что вниз полетел пух, налил сорокоградусную в фужер и сунул в него клюв. Кадык на тонкой шее без перьев заходил ходуном. За грифа вступился Варфаламей.
- На самом деле, он не Шарик, а Ширак, просто его Евдокия так ласково называет. Знаменит тем, что умудрился прицельно какнуть...
- Капнуть, - поправила Вафаламея культурная крыса.
-... капнуть на голову президента Франции, Жака Ширака, во время его официального визита в США. Был в ответ обстрелян президентской охраной, получил ранение в голову, за ним гнались три боевых вертолета, но он сумел оторваться и спрятаться в расщелине скалы. Легендарная личность. А вообще-то он к тебе имеет прямое отношение. Он - твой ум.
- Б-р-р,- меня аж передернуло,- не хочу я такой ум иметь.
- А кто тебя спрашивать будет?- поставил точку Ширак и посмотрел на меня недобрым взглядом.
Я обратил внимание на его веки, тонкие, почти прозрачные, как у змеи. Не удивлюсь, если он раскроет клюв, а там окажется раздвоенное жало.
Итак, все в сборе - ум, душа и совесть моей эпохи. Совесть у меня лиловая, мохнатая и с хвостом, душа сентиментальная, чуть что плачет, ум облезлый, злой и, судя по всему, не умище. Единственное, что их роднит - все пьют водку, и это не удивительно, ведь их физическое воплощение, ваш покорный слуга, большой любитель заложить за воротник. Правда, на пьяниц не похожи, больше на раздолбаев смахивают.
Наверху на диване послышался шум. Черт, накатив очередную рюмку, приставал к Евдокии с сальными шуточками. Наблюдая за ними, я тоже решил выпить еще одну. Я ж не пьяница какой, чтоб по часам пить.
- Ты, Варфаламей, не в моем вкусе. Вот Никитину я б дала, - услышал я голос Евдокии и чуть водкой не поперхнулся. У меня богатая фантазия, но представить себя совокупляющимся с маленькой крысой, было выше моих сил.
- Ты, это, поосторожней. С выражениями, - проворчал я, отряхивая рубашку.
- А что я такого сказала? - недоумевала Евдокия. - Миллионы мужчин живут с крысами всю жизнь и счастливы. Добавлю до кучи, мужчины в большинстве своем сплошные зоофилы - живут с непарнокопытными лошадями, парнокопытными коровами, козами, свиньями. С грызунами типа мышь...
- Будто бабы лучше, - встрял черт
- Женщины тоже склонны к бездумному скотоложству. Любят козлов, баранов, особенно обожают лосей сохатых, одна моя знакомая души не чает в странном мужчине под названием "Вилорогий антилоп".
- Тащатся от дятлов,- добавил гриф.
- Не перебивай, Шарик. Весь мир есть сплетение людей и животных в порочной страсти. Кстати у тебя есть порок? - обратилась крыса ко мне.
- Надо подумать. А тебе-то зачем?
- Ты же собираешься стать писателем, а у любого уважающего себя писателя должен быть порок, - крыса опять поправила юбочку на коленях. Чувствовалось - все, что связано с пороком волнует ее чрезвычайно.
- Писатель без порока, что кузнец без горна, - добавил Варфаламей, посмотрел на меня хитро и добавил, - что Степа без мобилы, что кролик без ушей.
- Так ты что и мысли мои читать умеешь? - возмутился я.
Дело в том, что меня порой посещали мысли порочного характера. Не скажу, чтобы частенько, но иногда накатывало, причем, в самый неподходящий для таких фантазий момент. Не в ванной, когда тело расслабленно нежится в теплой воде, не под душем, не в кровати в предвкушении сладкого, ни даже в ночных грезах. Снились мне в основном политики со свиными рылами, которые из ночи в ночь гонялись за мной оравой по пустому городу, кидались мне в спину всем, что попадалось им под руку и постоянно предлагали в обмен на мой голос всякие гнусности. Народные избранники соблазняли меня возможностью поменять рубли на монгольские тугрики по выгодному курсу, звали разделить с ними трапезу в качестве гостя, но при этом не отодвигали приглашающим жестом стул рядом с собой, а почему-то указывали на пустующее место посреди стола, плотоядно облизываясь.
В моих снах доминировало разлагающее влияние телевидения. Развратные же мысли всегда возникали спонтанно, когда мне надо было что-либо сделать. Так как последние полгода я ничего не делал и даже поливание цветов считал титаническим трудом, не говоря уже о выносе мусора, после которого я, обессилев, отдыхал весь оставшийся день, то любое действие, отвлекающее от компьютера, вызывало во мне целый поток безнравственных помыслов эротического содержания.
Например, звонок телефона мог нарисовать в моем воображении букет картинок похабного характера, с обескураживающей откровенностью показывающих, что я предполагаю сделать со звонившим мне человеком. Трубку я не брал, поэтому мог представлять себе, кого угодно. Посему не вижу ничего удивительного в том, что мне могла бы позвонить после первого завтрака, взять хоть, Моника Беллучи. Почему нет, если принять на веру теорию о шести рукопожатиях разделяющих всех жителей планеты. Правда я не знаю итальянского, а она ни бельмеса по-русски, но ведь не разговаривать мы с ней собрались в моих порочных видениях. Мне самому иногда стыдно вспомнить, что мы вытворяли на пару с кинозвездой, так что черту точно об этом лучше не знать.
- Я могу читать только четко оформленные мысли, а таковых в твоей, набитой всяким хламом башке - раз, два и обчелся, - ответил мне Варфаламей.
- Мальчики, не ссорьтесь,- примирительно заговорила Евдокия, - Никитин, вспоминай, есть у тебя пороки, тайные или явные, особенно тайные.
- Тайные пороки есть даже у лазерных принтеров, - гриф.
- Я беден.
- Бедность не порок, а отсутствие ума и, следовательно, денег,- многозначительно высказался гриф.
- Я курю.
- Скучный ты, Никитин - Варфаламей рассматривал ногти.
- Я много курю.
- Еще скучнее,- добавил черт,- Толстой за селянками бегал, Достоевский играл, Хемингуэй пил, только кого теперь этим удивишь? Вот если бы ты, Никитин, в юности изнасиловал кабана в лесу - это был бы неплохой штрих к твоему портрету.
- Неправдоподобно, никто не клюнет,- Евдокия повернулась к черту и покачала головой.
- Ладно. Тогда наоборот - кабан изнасиловал Никитина в лесу.
- Не вижу разницы,- гриф налил себе еще водки в фужер,- порок должен быть безобразен и манящ, отвратителен и притягателен одновременно, как горб у красавицы.
- Надо заглянуть внутрь себя, Никитин, зайти, так сказать, с непарадного входа и сразу порок найдется,- настаивала крыса. - Вот тебя анкета с вопросами,- крыса нажала кнопку на принтере и он, застучав, выплюнул лист бумаги, - ты должен на них ответить.
Я пробежал глазами анкету. Первый вопрос был про фамилию, имя, отчество и год рождения. Второй был обескураживающим и наглым - занимаетесь ли вы онанизмом?
- Зачем, извиняюсь, такие интимные подробности?- спросил я, вкладывая в вопрос весь сарказм, которым обладал.
- Проверить твою искренность, - не реагируя на яд в моем голосе, деловито парировала Евдокия.- Если ответишь "нет", остальные ответы анкеты можно не читать, потому что ты лжец.
Черт с ними, подумал я и поставил в графе плюсик. Черт, кстати, курил и посматривал на меня с лукавинкой, вполне добродушно. Третьим вопросом шло уточнение - как часто вы занимаетесь онанизмом?
- Слушайте, вы тут что, издеваетесь надо мной? А это зачем?
- Предыдущим вопросом мы хотели узнать, искренен ли ты с нами, данным же вопросом мы выясняем степень твоей откровенности, недогадливый ты наш, - улыбнулся Варфаламей.
Четвертый вопрос был - кто ваш самый нелюбимый писатель?
Столь резкий переход от онанизма к литературе мне показался довольно-таки неожиданным. Будто сидишь за компьютером, внимательно рассматривая похабные фотки, а в комнату неслышно заходит посторонний человек в форме и с кобурой, встает за спиной, смотрит на монитор, приобщаясь к прекрасному, потом осторожно постукивает по плечу дубинкой и вежливо спрашивает: " Простите, что помешал. Как вы думаете, на кого сильнее оказало влияние творческое сотрудничество двух поэтов - на Шиллера или Гете? Эффект получился бы приблизительно тот же.
- Что значит самый нелюбимый писатель? - даже как-то возмутился я.
- Ты его терпеть не можешь, - пояснила крыса, - до слез.
Я окинул недобрым взглядом дружину, расположившуюся с комфортом на принтере, и у меня неприятно заныло под ложечкой - доведут эти ребята вашего покорного слугу до цугундера.
- Слушайте, нет у меня нелюбимых писателей, есть только любимые. Если мне не глянулся текст, то я закрываю книгу, не испытывая эмоций. Просто считаю, что это не мое. Вот если бы меня заставляли, как в школе зубрить куски из произведений классиков, тогда, скорее всего таковые обязательно нашлись бы.
- Ну вот и вспомни, кого ты в школе терпеть не мог, - предложила Евдокия.
В школе, если мне не изменяет память, по литературе я успевал на твердую четверку. С Достоевским, на котором практически все спотыкаются, у меня сразу сложилось. Гоголь и Чехов шли труднее, Островского я совсем не читал и как-то умудрился проскочить его творчество без сожаления. Кто там еще из основоположников? Пушкин, да Толстой. Стихи я любил, сам кропал, выплескивая на бумагу нерастраченную сперму, а вот Лев Николаевич наш, глядевший на меня с портрета, что висел чуть выше справа моей парты в кабинете литературы, хмурил седые брови не зря. Как я не пытался осилить "Войну и мир", но дальше салона Анны Павловны Шерер продвинуться не смог.
Уже отслужив в армии, я как-то попал на квартиру к одной балерине на пенсии, тоже такой, знаете, салон, где отставная примадонна устраивала приемы для молодежи по субботам. Однажды она заговорила о Толстом и что-то меня спросила. Я честно признался, что не знаком с его творчеством.
- Почему? - удивленно подняла выщипанные брови балерина.
- Не люблю.
- Мальчик мой, вы можете не любить Толстого, но знать его произведения должен каждый интеллигентный человек. Любая его фраза лапидарна.
Мне стало стыдно, причем очень стыдно - я все-таки хотел быть интеллигентным человеком или хотя бы отдаленно напоминать оного, да еще, к пущему стыду не знал, что такое "лапидарно" Я засел за Толстого, сначала со скрипом, а потом втянувшись, проглотил одним махом Войну и мир, Анну Каренину и Воскресенье. По горячим следам побеседовал с балериной о прочитанном, привел ее в совершеннейший восторг своим упорством и работой над ошибками.
Мы подружились, балерина стала выказывать мне знаки внимания, которые я понимал своеобразно. Она мне стала нравиться как женщина, хотя в то незабываемое время дамы за сорок казались древними старухами.
Я даже захотел переспать с ней, избави Бог, не из сострадания или рассчитывая на последующий за меркантильной любовью профит, а просто так, ради интереса, но толпа соискателей закрывала своими жаждущими душами проем к ее, скажем так, сердцу.
Хотя, вполне может быть, она бы мне и не дала. Мужчинам, особенно в молодости, свойственна излишняя самоуверенность, обычно не подкрепленная ничем, кроме взбалмошной фантазии, что все женщины мира мечтают запрыгнуть к ним в койку.
Кстати, привела меня к балерине одноклассница, Танька Красноштейн. По дороге, когда мы уже вышли из метро и брели тихим московским переулком прямо по мостовой, Танька поделилась своими глубокими познаниями в области балета, причем сделала это в очень своеобразной форме.
- Да будет тебе известно - все балеруны - гомики.
- Балерун - это кто такой? - поинтересовался я недоуменно, моментально представив в голове странный образ чего-то среднего между вруном, болтуном, шалуном и шатуном.
- Балерун, да будет тебе известно - это балерина мужского пола.
Балерина мужского пола внесла еще большую сумятицу в мою далекую от сцены душу.
Я вспомнил, как в пионерлагере перед отъездом устраивали веселый заключительный концерт и наши вожатые, все сплошь мужики, в чем-то белом, взявшись за руки, исполняли танец маленький лебедей. Номер неизменно пользовался диким успехом у пионеров, несмотря на то, что исполняли его воспитатели из года в год каждую смену.
- Как это "балерина мужского пола?", - переспросил я, все еще полностью погруженный в нелепые образы мужиков в белых балетных пачках.
- А вот так - артист, балерин, тьфу, танцовщик, черт бы тебя побрал. Артист балета, мужик, что танцует вместе с балериной, - разозлившись, Танька остановилась посреди мостовой и, размахивая руками, сыпала слова скороговоркой.
Разгоряченная, стройненькая, тонкожопая, красивая, как все полукровки, она стояла посреди московского субботнего утра в светлом платьице, махала руками и всем своим видом напоминала белоснежного лебедя, пытающегося оторваться от земли, взлететь над кирпичными домами, над горбатыми крышами, вверх, в неземною красоту неба, туда, где нет бестолковых приятелей, не понимающих, что такое балерун.
- Да, ладно тебе, что ты, в самом деле,- попытался успокоить я Таньку - Ну, не знал, теперь знать буду, клянусь, до самой смерти не забуду.
- Бестолочь потому что, - Танька подхватила меня под руку, прижалась к плечу и продолжила мое образование, при этом голос ее понизился до заговорческого тона.
- А все балерины - знатные минетчицы, - она снова остановилась и хитро посмотрела мне в лицо, ожидая реакции.
По телевизору часто показывали знатных хлеборобов, знатных доярок, знатных ткачих-многостаночниц, знатных людей села какого-нибудь Каракумкумысского района, но про знатных минетчиц ни разу не проронили ни словечка. Я к тому времени был давно не девственником, Танька знала и даже один раз собственноручно удостоверилась в этом как-то по пьяни, но слова ее показались мне уж слишком развратными по отношению к высокому искусству.
Зараза она, конечно, чистой воды зараза. Когда мы пришли к балерине, я глаз не мог оторвать от ее тонко очерченного рта, нарочно отворачивался, здоровался со знакомыми, знакомился с теми, кого не знал, перекидываясь дежурными шутками, но взгляд, будто приклеенный, постоянно натыкался на изящный рот балерины. День прошел в жутких мучениях, в непрестанной борьбе чистого разума с грязными помыслами. Причем Танька, змея подколодная, особым женским чутьем уловила мои настроения и все время вертелась вокруг меня юлой, вскидывала брови, кивала головой в сторону балерины, строила рожи, точнее, изображала губами совершенно неприличные действия, при этом недвусмысленно оттопыривая языком щеку изнутри.
Я отвлекся от своих воспоминаний и посмотрел на принтер. Троица сидела в полном молчании, глядела на меня, ожидая ответа. Пока я блуждал по закоулкам памяти, крыса распечатала еще три экземпляра анкеты и раздала соратникам. Черт с ними, подумал я, в конце концов эта анкета, точнее ответы на вопросы, меня ни к чему не обязывают.
- Толстой, - выдохнул я и написал фамилию в нужной графе.
Пятый вопрос был полной противоположностью четвертому и звучал соответственно - Ваш любимый писатель? Я не стал долго раздумывать, пропади оно все пропадом, как ни ответь, все равно кого-нибудь обидишь, и снова сказал: "Толстой"
- Погоди, - взвился черт, - у тебя Толстой и любимый, и нелюбимый писатель, так не бывает.
- Бывает, бывает, - крыса выпростала лапки-руки перед собой, закрыла глаза, откинула голову и с отчаянием в голосе продекламировала. - Тебя люблю и ненавижу, восхищаюсь и кляну...
Необычайная страсть, с который были сказаны эти строки, подсказывала мне, что Евдокия говорила о пережитом. Причем, не раз, и не два.
В маленьких глазах крысы всколыхнулась мольба, мне почудилось - сейчас, медленно нарастая, зазвенит гитарный перебор и Дуня пойдет плясать цыганочку, спрыгнув с принтера на компьютерный стол. Но Евдокия, как загорелась, так и потухла. А жаль. Я бы с превеликим удовольствием на ее цыганочку с выходом посмотрел. Было бы что вспомнить перед смертью.
Дуня засекла мой взгляд моментально и начала застенчиво теребить кофточку на том месте, где у женщин находятся груди. Грудей у крысы, судя по отсутствию округлого рельефа на кофточке, не наблюдалось - она была плоская, как доска. Интеллигентная Евдокия больше всех нравилась мне среди сидящей на полке троицы. Повадками Дуня напоминала девицу на выданье, если бы не ее лишенное практического смысла желание при случае отдаться мне. Случись чудо и превратись крыса в женщину, а не в заурядного кучера из Золушки, определенно можно сказать, что Дуня вполне бы могла составить компанию какому-нибудь современному писателю интеллектуалу. Они обожают малые формы, что в литературе, что в жизни. Героини их романов все сплошь миниатюрны, стройны, обязательно с маленькой грудью и узкими ажурными трусиками на такой же крохотной пятой точке, срываемых с нее в порыве страсти одним махом. Побожусь - так и написано в трех книгах разных авторов, что мне довелось прочитать в последнее время. Женщины в них стройны, ослепительно красивы, коварны и богаты.
Я же человек от сохи, точнее из московской подворотни, мне подай женщину в теле, чтобы в темноте, в профиле раздевающейся спутницы на фоне окна безошибочно различать, где фас, а где извиняюсь, анфас.
Шестой вопрос был, глупее некуда - Вы верите в любовь? Я не стал изображать циника с многозначительной усмешкой на устах, а сразу поставил крест в квадратике со словом "Да". Я безусловно верил в любовь - влюблялся в своей жизни несчетное количество раз, что холостым, что будучи уже женатым. Сегодня же, находясь на очередном витке жизненного пути, вслед за которым вот-вот перейду в разряд "безопасных кавалеров", я не видел никакого смысла ломать комедию, представляясь тем, кем не был на самом деле. Чем дольше живешь, тем отношение к любви переходит в фазу спокойного созерцания, а взгляд на женщину приобретает чисто утилитарный характер - будет ли та шикарная брюнетка, что так сексуально вскидывает руку, пытаясь поймать такси, подтирать тебе сопли, обливаясь слезами нежности, когда ты окончательно сбрендишь на старости лет. Скажу больше, последний мой отчаянный бросок в любовный омут, попытка взъерошить на себе остатки былой привлекательности потерпела полное фиаско. Три недели обременительного секса с изголодавшейся "молодкой" плотно за сорок привели меня к печальному, но вполне закономерному выводу - овчина выделки не стоит. Дело совсем не в деньгах, как вы понимаете. Потратился я не сильно, хотя впервые обратил внимание на некоторое внутреннее жлобство при расставании с дензнаками. Да и что за расходы, чтобы о них сожалеть? Пару подарков интимного характера, обязательный антураж - цветы, выпивка, шоколад, фрукты, а квартиру для любовных утех мне и вовсе предоставили даром по случаю.
Просто очень быстро и горестно обнаружил, что едва начавшийся адюльтер требует от меня таких усилий, на которые я уже не был способен. Прелестные изгибы женского тела не могли компенсировать то нервное состояние, связанное с обманом жены, что овладело мной. Страхи мои, конечно же, были гипертрофированы, но я ничего не мог с собой поделать. К ним в виде бонуса добавились еще и хлопоты по подготовке к встрече - покупка вина и фруктов, необходимого барахла в виде постельного белья, банных полотенец, заметание следов грехопадения, квартира все-таки чужая. Такие дополнительные нагрузки меня странным образом раздражали, угнетали обязательностью исполнения. При этом я просто-таки должен был соответствовать статусу любовника, как штык, вынутый из ножен, всегда отполирован и готов к бою. Тут вам не дома, где не только поймут случайную осечку, но и пожалеют, если что. И все это ради получаса сомнительного удовольствия в чистом виде?
В общем, лень сгубила любовь на корню. С другой стороны, будь я моложе или профессионалом по женской части, то в итоге обязательно выработал бы оптимальную стратегию поведения. Жизнь бы заставила. Но я изменял жене нерегулярно, от случая к случаю, не имея на то преступного умысла, а просто идя на поводу у обстоятельств, связанных с шумной компанией и выпивкой. По большей части, именно женщины первыми проявляли инициативу, чувствуя мою слабохарактерность в этом вопросе - брали меня за рога и ставили в стойло любви. В свое оправдание могу константировать, что это мужской, шовинистический взгляд на положение дел. К тому же эйфория, сопутствующая употреблению горячительных напитков, несколько реабилитирует меня, по крайней мере, в собственных глазах. Да и что такое глупый поступок выпившего человека по сравнению с всеобщим мировым злом? У нас депутаты в Думе принимают большинство законов, если не по пьянке, то уж точно с большого бодуна. И ничего, со стыда не померли.
Расстались мы с полюбовницей спокойно, без скандала и выяснения отношений, можно сказать "чинно", как и подобает людям в нашем возрасте. Я без сожаления удалил ее номер телефона из списка, уверен, что она сделала то же самое, с похожими ощущениями.
Ответив положительно о любви, я глянул опустил глаза и пробежал седьмой вопрос - Ваш любимый цветок?
Не мудрствуя, в строке анкеты я написал "роза" и обратился к соратникам, сидящим на принтере с предложением закончить на сегодня, ибо мне попросту надоело. Как ни странно, я не встретил возражений, животная троица согласилась и исчезла без шума в стене, фауна нырнула во флору, утащив за собой цветастый диван.
И тут зазвонил городской телефон, что уже само по себе было несколько неожиданно. Единственным человеком, выбиравшим такой способ связи со мной, оставалась матушка, но она покинула наш ослепительный мир два года назад, тихо умерев непонятно от чего. Врачи диагностировали причину смерти, нудно объясняя мне замысловатое стечение различных факторов, приведших мать к печальному концу, но чем дольше эскулапы перечисляли болезни, тем сильнее я укоренялся в мысли, что сами они теряются в догадках. Слушая их, я абсолютно уверился в том, что матушка умерла от банальной скуки. После смерти отца, она потеряла связующую нить с миром, точнее, литой, тяжелый якорь, державший ее у причала бытия, не дававший, хлопнув парусами, уйти за горизонт. Наличие любящего сына не остановило ее, не отсрочило ее закономерного ухода, лишний раз подтвердив мне - матушка была сильной, жесткой и поразительно цельной натурой.
Смерть матери устранила последнюю преграду между мной и кладбищем. Матушка оставила мне в наследство двухкомнатную квартиру (туда переехал сын), рыжего кота и передала по эстафете печаль, охватившую ее в последние два года, вселенскую скорбь и неимоверную скуку. Но в отличие от нее умирать я не собирался, по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем. Наоборот, при кажущемся безразличии к зловонной жизни, я цеплялся за нее всеми конечностями оплывшего паучьего тела, закусив бульдожьей хваткой край ее подола.
Телефон звонил не переставая минут пять, каждым звонком как кувалдой вбивая в голову витые гвозди. Кто это мог быть, кроме механической тетки, напоминавшей о задолженности по квартплате, которую надо немедленно погасить, иначе рухнет цивилизация?
Телефон снова зазвонил ровно через полчаса, бренчал пару минут и умолк. Теперь я уже с интересом посматривал на часы. Когда минутная стрелка одолела половину круга, телефон будто взорвался - он звонил и звонил, он умолял меня взять трубку, он требовал ответа на вопрос, который я не знал, он пытался сообщить безусловно важное известие, иначе зачем эта истерика, эти всхлипы слившиеся в единый щемящий плач неизвестно по кому. Я закурил и со злорадством показал телефону язык. Телефон стал звонить реже, но с той же обреченной настойчивостью. Ровно в одиннадцать вечера прозвучал последний горн трубы - видимо на другом конце провода знали о правилах приличия, тем не менее, я на всякий случай выдернул телефонный шнур из розетки - никогда не знаешь, что у людей в голове. А ночью мне приснилась Танька Красноштейн.
Глава 4. Пятнадцать дней до смерти.
Следующим утром я проснулся и встал непривычно рано - практически одновременно с женой. Супруга посматривала на меня с опаской, еще большая тревога разлилась в ее глазах, когда я улыбнулся ей и пожелал хорошего дня вслед за добрым утром. Как все-таки быстро человек привыкает к мерзостям. Видимо, это заложено у нас в генах, а может резкие смены погоды на одной шестой части суши тому виной. Отвратительное, становясь нормой, вытесняет из сознания саму возможность жить как-то иначе, иногда даже в мечтах. И тут, бац! - тебе улыбаются с утра, по пути на работу никто не толкнул, не обдал в давке чесночным выхлопом вперемешку с перегаром, не подрезал на дороге. Гаишник, остановив, не придирался по пустякам, удивляя поразительной вежливостью, начальник пришел на работу доброжелательный и непривычно веселый. Поневоле начнешь оглядываться и подозрительно изучать окружающих - не сошли ли все они с ума? Такой катарсис наоборот, антикатарсис, рефлексия от хорошего, Брехт называл такое состояние эффектом отчуждения.
Мы вместе позавтракали, прощаясь, я поцеловал жену в теплые губы, чем привел ее в еще большее замешательство. Дверь хлопнула, и я остался один.