В одном царстве в царстве, государстве в государстве, правил Быдловск-градом мироед Бурлак Лопата. Правил грамотно, то есть скрытно, выходя в свет к праздникам да чествованиями, и радостью /горькою/ потчевался вместе с народом, а когда люду было тяжко до причитаний, он вместе с ним переживал, болел, да кручинился, и средь публики не циркулировал. Поскольку царство в царстве все больше торжественно агонизировало, чем плясало да дребезжало, то и Бурлак, цельный год, ссылаясь на /провиденческий этикет/ (здесь: установленный высшей силой порядок вещей) тужил в Беглодомском (резиденция царя при царе) винном погребе, не желая расстраивать своим появлением быдловцев. Государство в государстве было к столице почти что близкое, да получается что самое дальнее, ибо Царьцарский государь по своей болезненной дальнозоркости присматривал только за управлением Дальними и Восточными провинциями, и не радел чаяниями /исконных/ территорий. Название у царства в царстве было, да какое-то неправдоподобное, слащавое да высокопарное, а жизнь была муторная, посему мужичье по топорности познаний звало его просто ...Н... сторона наша. А вот ставленника столицы, своего царя-гадюшку, из-за жалкости его существования народ даже любил. И действительно, как ему воззавидовать, человек солидный, пиджаком заморским, дольчегабанным, расшитый, а царство в царстве задрипанное, земля-рожь, трожь ее не трожь, дорогого не родила, ценного не берегла, потому и бюджет был, такой, какой столица положит. Да и народец, дурной, политически активный, чуть, что рожном разговаривать начинает, да опосля натужно кается. А судьба у Бурлака Лопаты была прямая да тупиковая. Родился в стране Дураков коммунистом-уравнителем, оказалось, воспитали атаманом-расхитителем. Главным постулатом его была кривотолковый лозунг /если я обещаю, то я делаю, потому и ничего не обещаю/, применение которого было обязательным смыслом Бурлаковского бытия. Только он приспособился по малолетству мышления озорничать единолично, так из столицы пришло предписание /разнарядное/ /отныне высшей дерьмократической милостью дается всем и каждому право расхищать и по закону быть расхитимым/. Как кур во щи попал Бурлак, одно дело уравнять уворованное, другое уворовать уравненное. Думалась ему дума /закрома не резиновые,... зато всем все брать разрешили... а я то не прыткий, мне то не с руки скопом уворовывать, всю жизнь учили аккуратно, вещица к вещице, а теперь хватай, что успеешь...да и того, пожалуй, не дадут, единоличников о-го-го/, и завыл волком, праведник.
С тех пор и решил Бурлак стать царем, что бы тать скопидомничал в строго отведенные часы и в строго отведенных для этого местах. А как им стать? Только если долго сидеть, по исконной традиции исконных. Сел Бурлак на властную лестницу, да и стал ждать. А лестница то непростая, рукотворно нерукотворная, все клянут, никто не сходит. Первые ее ступеньки из вязкой грязи, средние из скользкой мрази, а последние аки золотой зыбучий песок. Шло движение по ней не снизу, а сверху. Окочурится кто наверху, сам ли, или же скидан буде, и приходит лесенка в движение, только сиди крепко, глазки прикрой, ушки локтями задвинь, да в ус не дуй, тогда рано ли поздно ли, а домчит она тебя наверх. А ежели кто в ус дул, да смутьянствовал, да уши локтями не прижимал, да глазами смотрел, а не прикрывался, то уж не обессудь, пади на удобрение грязи...
Так досиделся сиднем Бурлак до поста главного охранителя расхитителей, а дальше пупствовать устал, решил размяться. За статную, /разнарядную/ разминку ему из столицы пожалование /мол выбирайся и будешь избран/. Наперво решил Бурлак с народом подружиться. Заводы закрытые пооткрывал, с расхитителей охранение снял, пьянство удешевил до подорожания других яств. В общем, меценатствовал. Быдловцы выдумали и избрали его своим царем, а остальное ...Н... исконное население никто и не спрашивал, поскольку во избежание бунтов хватало одного признания в центре царства в царства, ведь с весей идти крамолу нести, долго да муторно. Тут Бурлак с уполномоченной руки решил совсем уж всех облагодетельствовать. Спорт запретил, /за губительность и калечность/, а также /за вольную собранность взглядов, взращиваемую на тренировочном поприще/, деньги за ненужностью вложил в себя, а чтобы бунты да крамолы упредить, повывел половину царства в царстве. Жить бы ему не тужить, но центр удумал себе новое развлечение, перепись населения. Да откуда ж я его выдумаю? зашелся, было, Бурлак, но разум его идеями еще не издержался и порешил он так, на место уморенного исконного населения, доставить чучел из Азии, авось за быдловца подкрашенные да подпаспартинные сойдут. Исполнители охранители у него были кровь с молоком, лиходеи один к одному, но дело знали, в итоге подобной рокировки население ...Н... стороны увеличилось в пять раз с добурлаковских времен. Кукольная комедия возымела успех и за интернациональные свершения Бурлак получил царство в царстве в пожизненное пользование, после чего и началась сказка.
Была у Бурлака одна мнительная забота, своего рода устремление. Хотел он самолично извести /или дураков или дорогу/, одну из этих бедовых фалд /странового/ фрака, которые из-за крайней распущенности марали весь опрятный облик ЦарьЦарства. С первыми валандаться он не решился, /не я их разум усекал, не мне их вразумлять/. А вот с дорогой он вздумал повоевать, дабы не только охранительными поползновениями войти в историю, и начал осваивать бюджет. Бились Бурлак и дорога не на жизнь, а на будущность, десять лет без одиннадцати годков. Бурлак положил на плаху путевого ведомства весь губернский бюджет да присовокупил к нему и добычу расхитительского ведомства, имевшую силу десяти губернских сборов. Одевал асфальтом, сжимал дубовыми аллеями, гвоздил напутствующими знаками, ничего не помогало. Дорога ломалась, крошилась, рвалась, но позднорано вновь выходила из подчинения и скрывалась за дубравой. Рабочий люд клался снопами в жертву /пластунке/, как прозвали дорогу, днем и ночью, в три смены. Весь город выработал из своих трудовых недр, новое арготическое представление о существовании, при котором фраза /буду завтра дома/ означала, буду работать в одну смену. Бурлак расточал последние сбережения быдловцев, проворачиваемые через /расхитительное/ управление, ввел налог на матримониальные отношения, разрешив однополость в чувствах-с, пообещал схоронить свою лопатную фамилию в дальних кущах (которые находились за бугром), ежели не сможет совладать с дорогой. Но та пуще прежнего упиралась, всем своим видом говоря, /покончи с балдами, а до того себя угомонить не дам/, даже была уличена (по мнению царя при царе) в подкупе рабочих, кои, по мнению Бурлака, халтурили, свращенные ею безбрежной и безудержной красотой. Как бы там ни было, а дело не двигалось, хотя дураки каким-то тайным от царя при царе образом по дороге, которой не было, двигались, в то время как он только и делал, что утопал. Наконец решение было найдено.
Бурлак решил сотворить с путевым сообщением чудо чудное, создав умную дорогу. День был ведренный. Лопата залубенел в своем решении, показать кузькину мать всему миру, и, зная, что дело мастера боится, а мастер от дела креститься, приступил к водворению плана в жизнь. Со всего царства в царстве, в расхитительный околоток (заранее предугадав возможность /кобенистых/ потуг с их стороны), были свезены доморощенные самоучки, кудесники, да технари любители. Задание кое им было по велению вручено, гласило /дать умную дорогу, правильную, да что бы не колобродила по городским закоулкам, а вела всяк идущего куда надо/. Это надо сказать /надо/ было вещью еще более эфемерной, чем разумный тракт, ставящий на путь истинный своих клиентов. Но, сказано, сделано, ученые мужи впали в придумывание, а царь при царе их торопит, поучая своими лопатными университетам. Ужо что он с ними сотворял, того до толе науке было неведомо, но сутки спустя околоточные мученики выдали ему себяспасительную идею. Гласила она следующее, /содрать с тела града плохо себя проявившую асфальтовую дорогу, да чтобы и поскребков не осталось, и вымостить пусто место брусчаткой, да непростой, а волшебной, со встроенным в каждый камешек, чипом с искусственным интеллектом. Сами /твердопородистые/ благородства должно были быть вовсе не из каменьев, а из специального молекулярного состава /нано/, как их обозвал самый мудрый из самоучек. Брусчатка, объединенная в единый искусственный разум, должна будет образовать ту умную трассу, которую взлелеял в мечтах царь-гадюшка. Бурлак прослушав доклад осерчал, поняв, что ничего не понял, кроме того что под ногами будет жить /НОНО/, и оттого стало ему даже боязно. Поэтому первоначало, он решил еще помурыжить кудесников среди каменных мешков, глядишь чего лучше придумают. Ждал долго, неделю, взбондировал всех и каждого. Благих вестей с четкими идеями кудесники не рождали, а вот сами мерли. На исходе второй недели экзекуций умы выдали гряду идей, чем дале тем пустотельней, навроде /засеять дорогу волшебной дрыньтравой для ее вразумления/ или же устроить культ дороги-идола, глядишь и повернется к людям передом. Бурлак, скумекав, что дальше бреда дело не пойдет, скрипя царским сиденьем, решил прекратить тыканья пальцем в небо, и составить план дорогоустройства. Царство в царстве пало духом.
Вероятно, Бурлак сам слабо представлял то количество денежного гарнира, которым предстоит насыщать свою благую мечту. На все подобные отрезвляющие возгласы он скупо бросал /спин гнутых хватит/, всякое дело меряя количеством душ своего царства, опрометью, зубоскаля, сворачивая любой вразумляющий /дискус-с/. Вероятно, в его понимании люди сами заведут обороты брусчатки, чтобы та стремглав носила обывателей по самым диким и чахлым закоулками, снабдят ее таинственным /ноно/, и по щучьему велению быдловское головотяпство будет упреждено. Скупость познаний царя при царе привела к тому, что народонаселение сократилось до половины от прежнего, чучела, проявив несвойственную куклам благоразумность, ретировались в соседнее царство в царстве, благо там понадобились марионетки для переписи. Поголовье мужика резко сокращалось, и чем больше оно редело, тем чаще с низов прорезался голос этой отутюженной валаамовой ослицы, которой разве что рот не зашили. Исконный народ роптал самым /матюганским/ образом, очевидно, требуя рожна, ученые мягко поясняли, что тут без мудреных наук не обойтись. Бурлак, привыкший любую теорию претворять практически с помощью мужика, осознал, что его вечный постулат /ворвань (здесь просто жир, не топленый) в народе не задерживается, на том и царство держится/ дал трещину и нужен иной, заковыристый вариант. Одна мужико-единица впервые стала никчемней самой распоследней деньги. Тут бы ему и остановиться, но желание прославиться настоящей дорогой перебороло все, и он разрешил ученым пуститься во все тяжкое..
Перво-наперво потребовалось создать университет высоких технологий, ведь /в риге идей не родится, одна мысль самому бы не смолотиться/, а ситуация с мудрецами во всем царство в царственном масштабе была истинно сказочная...
Как известно все непосредственно сказочное требует особого разъяснения, и здесь /жилобылами/ отделываться равно тому, что на корню схоронить всякий интерес со стороны слушателя, посему небольшое отступление с пути сладковещания. Царство в царстве, как бы того не хотелось его каноническому руководству, все таки образования современное, посему было бы оскорбительно для современной морали рядить мужика, он же рабочий, в крепостную рубаху-холстину, но в том то и незадача что сей мужик страсть как хочет в ней хаживать, и стягивание ее принимает за смертоубийство и моральное оскальпирование. И какая разница, что посконные штаны, крещенные узлом-кушаком, заменены на /забугорную кожу/, все больше пользованную и поношенную, раскрашенную иероглифической мутатой, весь обряд, а точнее традиция, осталась прежняя, все обноски ушли в народ, а тот и радуется.
Да и сама /бытожатва духа/, когда основное исконное население ютится в затхлых дворах, мало, чем отличных от крепостных, дети-чухонцы играют в крепостные лиходейские игры, и имеют мало шансов /уйти со двора/ порвав с прошлым, отроки учатся в крепостных школах, отличных от господских, ну разве что с моралью и там и там полный деграданс. Да и сами мужики курсируют в основном в крепостных районах. Да скажет слушатель, все это есть гетто, но поскольку царство в царстве отродясь подобных слов не слыхивало, уж позвольте обозвать его по отечески крепостным правом. И вот отсюда и исходит все то мужицкое поголовье, которым беспробудно и правит Бурлак. Правит плавно скользя по закону, который дает ему возможность самым волшебным образом делать все вышеуказанное. Но как же быть с остальными слоями общества, как их то Бурлак охомутал, об этом сказка пересказывает...
Все поголовье царства в царстве почитало себя за образованное, да и учебных учреждений было, что нищих в стране Дураков. Здесь и Шорный институт, учил знатных убалтывателей да обманщиков для телеока, и Богатырское учебное заведение, славившееся теоретическим освоением физкультурных наук, но после запрещения практических ристалищ переименованное в /рейдерское стойло/. Был и Институт Благородных стяжателей, поставлявших городу безалаберных, но благородных экономистов-мотов. Заодно в нем обреталась главная беда царства в царстве факультет юристов, каждый год, штамповавший скопище людей-дипломов, отстрел которых был разрешен самим Бурлаком. Стреляли штампами с помощью поездов, эшелонами гнавших их на Восток, где из них ковали хороших дворников. Тех, кто оставался, /хамелеонничал/ да прятался за /конституцией/ (настольная книга каждого уважающего себя /расхитителя/, даровавшая естественное право /расхищать и быть расхитимым/) Бурлак самолично перевоспитывал в мужиков. Даже /забугорцы/ где-то обучались, преимущественно в /придворных заведениях/, но /научались такма быть русскими, ска-бли не ска-бли/. Тьма была наукогранитных заведений, да одна беда частные. А двойная беда, что все частное давно приросло к Бурлаку, посему и воспитывались одни бурлаки. Научного прока от них не было, да зато полцарства в царстве спаслось по их милости от рекрутчины (забрили вторую половину, живущую в сельской части ...Н... стороны, менее экзальтированную такой будущностью). Тем не менее, город был просто напичкан гениями, и напрочь лишен талантов.(В оправдание надо сказать, что быдловцы очень любили учиться, уважали ученых, и самый распоследний исконец, зная что на учебе его накормят дурман травой, попотчуют /молочком/ и /чеклафоном боярышника/, стремился втиснуться хоть в распоследнюю альма-матер, лишь прикоснуться к прекрасному).
На всю губернию был всего один Прокураторского имени Расхитительский вуз, своего рода рессора, связывающая власть центральную с местной, и дающая хоть как-то ехать дальше ЦарьЦарству в целом, посему царство в царстве славилась только тем, что из него выходили отличные расхитители, все остальные ...Н... университеты упредил еще первый царь при царе, да столица иных специалистов не заказывала. Этот /расхитительский
шарнир/ скреплял центр и царство, позволяя каждому существовать порознь вместе.
Был, правда еще вуз истории родного края, но поскольку писать ему было разрешено только о царстве в царстве, славном лишь косогорами да голодными степями, то раструбу таланта разойтись было нельзя, и ученые только и пили мертвую зюзя в стельку до положения риз, иногда в просветлении выдвигая разного рода теории, все больше темпераменту бурлацкому на потеху. По одной выходило, что /царству в царстве тыща лет/, и сие открытие требует разбитных гуляний. Бурлак по своевольному царскому пошибу разрешил, но только если столица даст добро, то есть деньгами вспомоществует. Да вот беда, в тот самый срок, к центру обращения, выяснилось что и другие царства в царстве решили тысячелетие отметить, а некоторые даже, грешным делом и на две тыщи замахнулись. Осерчал Бурлак Тимофеевич, ибо к тому моменту загорелся он идеей старины своего лубочного царства в царстве, да и средствами-с обещали снабдить такими, коих при экономии, хватит, чтобы лет десять зарплату мужичкам задерживать, содержа на них ядреную ватагу богатырей-охолонителей с лубяной кожей. Первый и последний раз в жизни, решил он с центром поспорить, /за лощинный, вмятый, свой народ пострадать/. Приехал в столицу, весь при параде, выспренно повисшем на дряхлом теле, даже трезв. А там, таких как он царей, зябнущих при власти, видимо-невидимо, и каждый возмущается да зубоскалит, крича каждому /эх ты, ...Х... вертопрах, моя республика в республике старей некуда, посему в этом году мне праздновать/, или /да, ты ...Б... куратор, куда ты сам то со своим полесьем замшелым лезешь, в твоей стране в стране и человек то первый еще не родился, все завозные, а если и живут лиходеи кандалачные привозные, то уж не из почтения к древности/. Третий кричал /эх ви цыарства...и ....Б... да ...Х.... в стАрину такИх ймен у цыарств та ни было, палюшки каммУнизма, онь вас асвАил, насИлил и прИручил, та-та мое ханьство в ханьстве ....Н....Н., еще Тьма Таракань царь сатварил/.
Посмотрел да послушал Бурлак досужие разговоры, но к сведениям не принял. А надо бы. Круговерть словесная была страшная, аки сеча, все цари при ученых мужах, да при документах. Одни монетами древними центру тычут, старину доказывают, другие бересту суют, третьи не погнушались кости притащили (исконных царьцарцев полегших на их землях), да давай их метать...
Один царь, точнее хан (поскольку царства в царстве любили приторговывать смутой, центр разрешал зваться /как хошь/, посему были даже президенты), откопал где-то бабку мумифицированную, да живую, да заявил, что ей /тыща лет/, посему он и прав...
В общем, все при причиндалах, один Бурлак предстал пред Шемякиным судом без всякого доказательства раритетности своих владений, разве что с уворованным по привычности поведения ридикюлем ходил да тужил, словно списанных выжлец, да буянил, понимая, что гулянье отменяется, посему от ригоризма отрекся, да напился до пьяна, еле увезли к ухабам да выбоинам родным. Как точно повернулось дело, сказка не сказывает, да только известно, что по приезду Бурлак больше не выезжал, слово /гулянье/ из понимания людского вымарал работой безудержной, а историческое заведение с тех пор заколотил, дабы смутьянством умов не занималось. Вот таким сказочным образом и существовала система образования в царстве в царстве...
Однако ж с приходом дорожного устремления в мышлении Бурлака, дегенератская ситуация в учении стала исправляться. Дорога - краля, все для нее. Высокие технологии были призваны на постоянное место жительств в ...Н... губернию, путем душепродажного договора с центром. Столица обязалась выделить царству в царстве нужное количество мудрецов да технологий, взяв зарок с Бурлака не крахмалить их попусту, объяснив этот выбор другим царствам в царствам залихватским словом Нацпроект. Это слово было одновременно страшным и желанным, волшебным словом, для одних, на подобие /по щучьему веленью/, для других, полноценная абракадабра, какую души не души, все равно чтой-то будет. Обычно двусмысленным словом Нацпроект император или карал или подымал с колен целые царства в царстве. Понимание блага или же скверны приходило далеко не сразу. Одни царства в царстве Нацпроект превращал в цветущие от азарта оазисы, у других это право отбирал. Но не проходило и пары лет, как за место первых цвели вторые, а первые гнили на корню, и только тогда истинный смысл озарял местнические правящие коллективы. Иногда Нацпроект лишь официально разрешал сложившиеся устои и порядки, закрепив за некоторыми право на кормление нефтью, или же потворствовал физическому закабалению, популярному у /бу-горцев/.
У...N... губернии было известное право на поставку в столицу умелых расхитителей, но это было скорее естественное право, укоренившееся издавна, и оно не было обязано своим появлением животворящему Нацпроекту, посему у Бурлака оставалась резонное основание дать прошение о подобной помощи, что он и сделал. Центр не был доволен Бурлацкой активностью во время требы тысячелетних гуляний, но, боясь сепаратистских поползновений с его стороны, желание выполнил, баш на баш. Бурлак обязался за место ученых поставить в центр пятую часть своего мужицкого бритоголовья, что он, скрипя троном, сделал, стараясь отправить самых глупых да буйных, и крамольных, но по недосмотру, али же по неумеренному злопыхательству тайно стороны лишил свое царство в царстве последнего оплота блюстителей нравственности. Эта однороднонародная масса, слывшая защитницей исконных интересов и разделенная на черные сотни, образовав вокруг столицы мастеровую вольницу, призвана была потеснить инороднонародную гастарбайтерскую массу, но это сказка для более привычного, черствого уха, малыш, потому в письменном виде она недокументированна...
Так или иначе, а Бурлак получил институт Высоких Технологий в всевластное пользование. Долго ли коротко ли игрались умы, да всеж таки настал день сдавать работу.
Утро ревело дождем, шорное ведомство передавало жаркую жару, и обещало сегодня не оболванивать и не лебезить, а дать прямой эфир с места чудес, Бурлак предвкушал диво, да так что заплыл челом и красен был носом. Кок его волос оживленный фиксатуаром, пугал своей опрятностью, шорники поработали за совесть. Кудесники выстроив испытательную трассу в сто метров, дрожали, ибо по /низложении/ идеи фикс им была обещана вольная. Царство в царстве открыло рот, ожидая как минимум подражание судному дню. Началось и баста. Боязливая рука, соблюдая этикет, надавила на красную кнопку, включился компьютер связанный колдовским способом с трассой, выложенной из полуметровых каменьев. Ожидали всего, /что дорога встанет и заговорит, что она засветится и зашевелится/, но брусчатка лежала, как самая обыкновенная мостовая, не подавая признаков жизни. Обычное воспринималось, как необычное, посему все только и смогли что ахнуть, хотя ровным счетом ничего не произошло. Бурлак зарычал /не работает, шельма/, а затем, вмиг протрезвев от этого потрясения, добавил /штабелями всех замес-то дороги положу, и вертеться будете шомполом, канальи/ и что было сил пнул мостовую. Брусчатка увернулась, часть ее волшебным образом превратилась в динамик, и объявила /не вели давить, вели слово молвить, Бурлак Мироедович/. Хозяин царства в царстве на растерялся, кивнул, мол, разрешаю.
Залоснилась, забрезжила удовольствием дорога, и выдохнула благонамеренно /ступи на меня царь-гадюшка, почувствую разницу/. Расслышал Бурлак оскорбление, но стерпел, подумав /умна дорожка да без кудесников вряд ли бы додумалась слово пакостное говорить, а с них после спрошу/ и осоловелым шагом перекрестным ходом взошел на тропу. Раз ступил, два топнул, да полетел до положения стоп, угрожая срастись носом с мостовой. Но чудо чудное, падал мордой, а всеж на ногах устоял. Возмутился Бурлак, как это так, свалиться с ног на голову не дают, и уж постарался не по воли случая, и не по буйному делу, а упасть специально, целенаправленно, и как мотнется рылом к долу, опрометью, как конченный в прорубь, летя, отмахивает, с концами. Казалось каменный наст вот-вот встретится с Бурлаком, однако же, он опять оказался стоячим. Дико был лицо царя при царе, шальные глаза пестрели злобой дня, которой он был уже недоволен, и недоумением, по поводу поругания всех законов и наук. Бурлака волновало главное, в тот момент он испугался своего детища, ибо оно противопоставляло себя всем нравоучительным законам и механизмам, которые сама природа приводила в действие после попрания ее морали пьяным, невежественным поведением. Иначе говоря, отныне накуролесившись до пластунского состояния, люд не будет получать учение в виде синяков, ссадин, посему и не воскликнет в нем эта оградительная нотка, и он будет все больше дикообразничать по делу и без. Впрочем сказка не знает так ли многогранно мыслил Бурлак, но точно ведает, что...
И зашелся бравадой Бурлак Мироедович теребя своих лиходеев-расхитителей, /рохли, кядай бутыль... а лучше жбан тащите, счас возлияюсь, и посмотрим, кто кого, творец иль шельма, и неси меня крутая косогорами/, и давай гарцевать вприсядку. Царство в царстве впервые узрело истинную картину падения своего обсчества, поскольку шорное ведомство не получив приказа отступить, продолжало озорную презентацию. Пока тащили водяру Бурлак, наступал на дорогу кувырками, вертелся словно юродивый, словом тщетно фиглярствовал, брусчатка не имела желания опускать пуп земли на попу уравняв его в правах с быдловцами, но супротив водяры не попрешь. Бурлак так скоромно высаживал жбан тщась оприходовать его одним броском, до того стоически принимал на себя погибель, что казалось героизм ситуации взорвет его изнутри. У всего царства в царстве должно быть в этот момент возникла гордость за своего царя при царе, оно решительным образом болело ему в спину, принимая все неприглядное действо оскотинивания за своеобразный ритуал перед битвой. Наконец кондиции были приведены в боевой, варварский порядок, раздался конченый клич, даже целое композиционное действо, с маханием плавательным порядком руками, изрыганием букв /рр..аат..уу/ - все это существовало совместно, неотделимо, и значило /рылом в атаку/. Бурлак повторно кинулся на дорогу, с одной мыслью /лечь не встать/. Прошла минута. Тело царя совершенно отделалось от всякой мысли, лицо спало, но брусчатка намертво вгрызлась в ноги, и фигура продолжала стоять. Более того, ступни пошли, точнее покатились, словно по льду. Движение было плавное, вольготное, неосязаемое. Тело само дошло до конца дороги, демонстрация была окончена. Шорное ведомство было обречено.
Неделю царство в царстве приходило в себе и ожидало репрессий. Неделю расхитительное ведомство уничтожало записи трансляции, карой и посулами вытравливая из людей все воспоминания по данному поводу. Шорное ведомство дрожа монтировало запись демонстрации, пока Бурлак отходил от потрясения. Он ничего не помнил, остальные старались забыть, заполнив вакуум иным родом воспоминаний. Сошлись на том, что царство в царстве бурно встретило тыщу лет, из видео архивов достали все что было, по поводу прошлых празднеств, и Шорное ведомство пыжилось с помощью пресных клочков прошлого нарисовать эпохальное торжество настоящего. Всеми неправдами, а также напраслинами на правду, Бурлаку доказывалось, что он случаем перебрал, говоря торжественную речь в честь вековечности ...Н... стороны, показывали веселые картинки, где народ гулял, правда, все в одеждах разных времен и стилей. Это было объяснено просто - до того сытно живем, что каждый день гуляний встречался людом в новой карнавальной бутафории. Бурлак пыхтел, но ничего вспомнить не мог, однако дорогой интересовался. У властьприхлебателей возникла шальная мысль, заново продемонстрировать брусчатку, но во избежание инцидентов сродни прошедшему и дабы не бередить упадочнические настроения у царя при царе, ему просто показали тщательно нарезанную и заретушированную версию презентации полную прикрас. Бурлак тщетно пытался не поверить, но показанная идиллическая картинка подействовала на него умиротворяющим образом. На ней он вальяжно шел, тропа была мягкая и покладистая, и что главное во всех частях приглядная, унифицированная...
Дорогу надлежало выстлать по всему царству в царстве, однако средствами прожект не был обеспечен, осипшим от стенаний голосом Бурлак возвестил свое согласие на /пока центральную улицу/. Нонокаменья создавал мудреный аппарат, в качестве материала использующий дензнаки, вот на этом то и был завязан весь технологический процесс.
Стоял погожий день, народ головотяпствовал, рутина только входила в свои права. Ради новой умной дороги разворотили весь Нивеляторский проспект, который тупым лезвием
подпирал глотку центра города, но был худо-бедно ровным. Каменья везли массово, и складировали по быдловской традиции супротив всякого движения. Так старая Ткацкая фабрик, вновь на скорую руку открытая, перепрофилированная под выпуск /нонокаменьев/, и снабженная кой-каким рабочим людом, в истинно исконной традиции, стремилась как можно скорее переложить ответственную ношу на дорожное ведомство. Город оказался парализованным, Бурлак объявил выходной, и наблюдал за водворением в мир своего гениального детища. А брусчатка действительно была хоть куда. Если первые метроукладки требовали определенных усилий мозаичного дела мастер, в основном по стыковке разномастных каменьев, то дальше она сама стала облегчать работу. Сама подвозила новые камни, сама их укладывала, тютелька в тютельку, /только бросай ей на брюхо/. Рабочие были довольны, но ровно до обеда, когда прорва поглотила весь недельный запас трудодней, а нового материала не наблюдалось. Бурлак метал молнии, бил по харе всяк подходящего, тужил. Страх до поры до времени имел над рабочими силу, и в жертву дороге были привнесены все имевшиеся запасы каменьев, прятавшиеся по сусекам фабрики. Работа вновь закипела, но остыла еще быстрей прежнего, не прошло и часа. Зато Бурлак был счастлив, перед ним развернулся во всю возможную ширь цельный километр идеальной мостовой и потому первый день укладки был объявлен завершенным...
Завтра началось также внезапно, как прошло сегодня. Стратегические запасы /ноно/ были израсходованы, денег на новые у царства в царстве не имелось, а из первых уст нисходило лишь одно пожелание /разогнать всю ткацкую лежебоческую артель, ежели не поставит материал/. Аппарат по производству /ноно/ требовал жрать, а поскольку денег на его прокорм не было, рабочие стояли перед дилеммой, или быть уволенными за неисполнение вышестоящих приказаний и лишиться зарплаты, или обеспечить кучерявые приказы, своими средствами и заплатить работодателю за работу. Порешили дело неким мякинопроводческим способом, аппарат стали потчевать старыми дензнаками вперемешку с царцарскими, и казалось дело заладилось. Каменья пошли четкие, не придерешься, дорога глотала их не разбирая, а с завода пошел низменный клич к согражданам, тащить хоть цветные, хоть литые, хоть слепые и имевшие платежеспособную власть при царе Горохе, деньги, которые прибирались за девяносто процентную скидку. Натащили нумизматических редкостей много, выкупали ровно до момента когда собственное благосостояние не встало ребром между измышлением уходить или продолжать. Второй день укладки осилили, разве что душу не заложили.
Умная дорога завязалась петлей по городу, правда пока с волос. В некоторых свежеуложенных местах она имела вид весьма глупый, пока впрочем этого никто не заметил. Третий день нависал дамокловым мечом.
Бурлак встал спозаранку, довольный. Своим ходом прошелся по священной мостовой(другие еще не допускались), удовлетворился проделанной работой, попытался найти ухаб, не найдя попытался расковырять брусчатку, и потерпев неудачу погладил казенной туфлей ее упругую поверхность, дорога замурлыкала, включила бравурный марш, и расчувствовавшийся царь прослезившись, несвойственным ему спорым манером зашагал на приказную Беглодомскую трибуну, заставлять оглоедов продолжить укладку. Среда вошла в свою клоачную стезю...
Деньги, всякие, бывшие и бывшие, кончились и у рабочих. В ход пошли фальшивые бумажки, которые рисовал дед Елдак, славный тем, что в свое время расхитил расхитительное ведомство и даже ввел свою, валюту, коей заменил умыкнутый им общак. После того как он слег, пошли простые листы бумаги с нарисованными на ними суммами. Только тогда стали замечать, что выданные аппаратом каменья какие-то другие, беспородный, но поскольку все уже забыли какие могут быть нормальные бруски, на это не обратили внимание. В умах укоренилась мысль /авось дорога все схавает/. В аппарат стали бросать все имевшее цену, а позже и вовсе ненужное, бесценное. Книги, сначала шли дорогие, новые, а потому умные, но после того как аппарат не подавился и собранием сочинений Ленина, решили, что он стерпит и лубочную литературу, и поскидывали туда всю исконную классику, которую все равно никто из быдловцев за непониманием языка, осилить не мог. Точно также было и с одеждой, и с драгоценностями, и даже с оружием, - все перетиралось в каменья. Вся культура царства в царстве была положена на место заклания, жертвенник захлебывался от приношений, искусство должно было быть попрано в прямом смысле. Ткацкая фабрика, сумасшедшая от радости, собиралась переселиться в воздушные замки для облегчения одурачивания, пусть и брусчатка выходила все более неказистая да неопрятная... Но... После того как в аппарат стали кидать мусор да отходы, он приказал долго жить...
Бурлаку доложили о случившемся казусе в конце дня, когда провалилась последняя попытка реанимировать аппарат, дав ему отборной, свежей деньжатины. Дорога наевшись и разбухнув как анаконда, спала. Царь при царе переживал до изнеможения, достав из закромов ларь с забугорным деликатесом из баксов, пытался скормить их /ноно/, гладил его за пузычко, причитал, но все было за зря, высокая технология не пережила исконное хорошо, а кудесники были отпущены во ищи-свищи. Единственно чем тешил себя Бурлак, было то, что умная дорога был практически достроена, и, перевалив все на плечи авось, назначил на завтра торжественное открытие чуда света.. Как его не оттягивали народные мысли, после дождичка в четверг наступило.
Дождь заряжал все утро, шорное ведомство было допущено к трансляции с наказом /успеть отключиться/, вокруг дороги, толпа при толпе, ютилось ровно пол царства в царстве, а парализованный город готовился встать с колен. Бурлак по такому случаю был трезв, впервые с поездки во столицу, но что бы народ не недоумевал по поводу его разумного вида, приказал привести свое лицо в затрапезное, мясокостное состояние. Брусчатка получила контроль над всеми центральными улицами и некоторыми дворовыми ответвлениями. Ленточка обрамлявшая умную дорогу торжественным образом была поругана, Бурлак бросил людям /дал вам, пользуйтесь/ и бесконтрольный густой словно патока поток, потек на тело мостовой. Разухабистому марафону был дан старт. Сонмища ног, каблукастых, шипастых, оцинкованных, ринулось на дорогу, и от такой прыти, казалось, не сможет спасти даже /ноно/. Даже Бурлак испугался за судьбу своего детища, /да что оно супротив парнокопытного табуна, который и вытопчет и попрает/. За людьми, следом, покатилась тягловая суть испытания, машины. Момент икс. Оказалось все заработало. Никаких особых чудес не происходило, но... Никто не падал, никто не сталкивался и не спотыкался, место казалось было мало, но все было его вдосталь. Никто не шел стройно, однако никто и не выбивался из шага. Кто шел быстро, кто шел медленно, дорога разводила таких в разные стороны. Кто останавливался, тот не мешал другому. Дорога укротила дураков. День пролетел точно по расписанию, общество было незаметно унифицировано, Бурлак обойдя мостовую и не найде ни одной царапинки довольный ушел спать. Пятница стояла 13 числом.
Ночь волосатой мглой придавила все царство в царстве, которое досыта кормилось снами после тяжелых испытаний. Не спала только брусчатка. Почему так происходило? Вероятно, потому что она вообще не умеет спать, постоянно теребленная чем-то. Дорога думала, причем делала это скверно, загадочно, не по-людски. Дневное гулянье сильно измотало ее, дорога почувствовала себя дорогой, и это ей не понравилось. Быть стройной, чистой, опрятной, все это требовало диких усилий, а никакой отдачи кроме плевков да бичеваний не предвиделось. Быть подкаблучницей - вот ее вечный труд. Почему в ее чипомыслях возникали подобные сомнения в дарованных постулатах? Здесь все было ясно, вместо купленной деньжатиной совести и исполнительности, /Ноно/ получила искусственную душу, вскормленную брошенным ей на поругание культурным пластом, который давно уж не чтился быдловцами даже как память о собственном величии. Именно в этот момент осознания дорога возомнила себя самым умным обитателем ...Н... стороны, третьей силой между /послушателями и повелевателями/(пока она еще не могла четко формулировать мысли). Брусчатка не знала, что таких и Бурлак и быдловцы почитают за смутьянов, и рубят в две руки...
День наступивший был самый обычный. Бурлак блажил, считая свою миссию выполненной, он намеревался подать реляцию в центр о присвоении ему звания царя всех царцарских царей, конечно после императорЧиКа, за искоренение одной из отечественных бед. Главная улица функционировало четко, гоняя рабочих, транспорт, расхитителей по будничным делам. Шорное ведомство не передавало ни про одну поломку, ни про один эксцесс, хотя в доверительной беседы это было ему разрешено. /Истинно топия/, - убеждал себе Бурлак, давно забытым словом, и строил планы по борьбе с дураками, когда шорное окно неожиданно затараторило. /Уважаемые быдловцы, срочная весть, в переулке Дрязгов, в стену врезался автобус/. Бурлак подавился мыслями, которые ввернулись под /врущую/ фразу, /как так, там же умная дорога выстлана/. Через пять минут он уже ходил по головам всего управляющего ареопага, требую выяснить причину. На место происшествия был отправлен целый взвод расхитителей, после чего прошел час, а от них ни слуху, ни духу. Вслед за первым был послан второй, затем третий, а потом и все ведомство, но новостей не доходило. Тогда сам Бурлак соизволил податься к поломке и через считанные минуты, мостовая домчала его туда, однако около самого переулка мчалка остановилась и дальше ни в какую. Место было бранное, свистоплясочное. Брусчатка лежала неровно, вся вспучилась, цветом жгла глаза. Переулок был глухим, но обширным, рядом стена-тупик, за тупиком простор-поле. На небольшом клочке скопилась толпа народа, беспрестанно шевелившая ногам, явно куда-то двигавшаяся. Оказалось, что здесь дорога взбунтовалась и стала водить людей взад-вперед, час крутит да ни куда невыводит. С потом ли, с испугом ли, а Бурлак отбил у дороги свое ведомство, и приказал бунтующую часть брусчатки посадить на цепь, дабы не убежала.
Положив начало движению за свои права брусчатка тем самым объявила войну, пока еще негласную, самому Бурлаку.
Царь при царе тем временем упорно поспешал на трон, куда его опять-таки посадила сама брусчатка. Ситуация формировалась боязная, но Бурлак, со свойственным ему упрямством, свято верил в случайность происшедшей оказии. Для унятия тоски им был применен дедовский дебош-метод, но пора потрясений только входила в свои права, и потому как не пытался Бурлак напиться, ему в течение дня этого так, и не удалось сделать. Шорное окно вещало бурно, кладя на полку впечатлений один сырой факт на один жареный.
В десять часов утра, на улице Монахов атеистов, заблудилась на пешеходном переходе толпа, заказанных за тридевять земель для пафоса и демонстрации открытости дверей, туристов. Правда потом выяснилось, что умная мостовая не имела к этому отношения, они запутались между двумя мертвыми светофорами и стреловидными целеуказательными табличками с надписями Столица направленными друг на друга.
В одиннадцать часов, на улице Славы Капитаклизма, отряд алконавтов, как не старался не смог пробиться к Балчуг (Топь) кабаку, будучи, выводим все время к библиотеке, взопрел от страстотерпских потуг, и объявив контрреволюцию ...Н... обществу, ушел в партизанское движение в близ лежащий частный сектор, к бражнику Василию, до чьих топей еще не добралась брусчатка. Бурлак от игнорирования массами кабака, лишался куска хлеба.
В двенадцать часов, Околоточный проспект, дал возможность сначала выступить, а затем скрыться от расхитителей цельному студенческом пикету, вздумавшему требовать от власти бесплатного обучения. (К слову сказать, бунтари бунтовали вдали от недреманного ока, но дорога самолично доставила их пред светлые очи, так чтобы уж скромняги не отвертелись). У Бурлака от таких вестей чуть все нутро не упало.
В час дня, Мздоимный банк, который якобы грабился богатырским отделением, а на самом деле по-тихому вручал презент за защиту, был взят в осаду брусчаткой. Малейшие попытки бегства пресекались падением мордой в пол и швыряниями оземь. Поскольку расхитительное ведомство нескрывая затягивало арест, то мостовая самолично конвоировала в кутузку всех /рейдеров-богатырей/, а поскольку ведомство напрочь отказалось их принимать, то и ведомство было взято в осаду, пока Бурлак с упавшим сердцем не заставил их исполнить борзые устремления проформы ради, спрятав на время этапированных.
Наконец три часа ночи, на улице Роз, произошло форменное грехопадение. Почтенные заточтицы орала, не смогли сомкнуть свои стройные ряды, поскольку брусчатка мертвой хваткой вгрызлась в их верткие каблуки, и нечаянно поломала им ножки и исковеркала товарный вид.
Народ тоже претерпевал лишения, в виде невозможности срулить с работы, отдохнуть не по назначению, сотворить безделье. Даже голи было отказано в подаяниях, брусчатка использовала ее накопления для расширения своей сферы влияния.
Бурлак трезвел за все прошлые десятилетия. Только теперь он понял, какого монстра выпустил на волю, и не разумел, почему не доглядел? Им был проведен допрос с пристрастием всего что находилось в поле зрения. Выяснилось, то слушатель уже знает, и про бурлацкий бунт на испытаниях, и про то, что /ноно/ накормили совсем не тем чем положено. Успокаивало одно, бунтовали только те части, которые создавались без должной денежной веры, и чей дух, оказалось, был подорван невнимание. Конечно, заметил Бурлак, как можно ожидать послушания от того, что кормилось Лениным, хламом, нищими полушками. Дорога первого дня, вот последний оплот обороны царства в царстве. Не знал Бурлак, что брусчатка была единым организмом, /ноно/ вязало его в единую сеть, сирые и убогие части уже наступали на центр. Умная дорога превращалась в шизофреника.
Бурлаком был созван совет из всех чинов расхитительного ведомства, для разрешения сложившейся проказии. Большей частью совет ратовал за проведение отпорных мероприятий супротив безумной дороги, но объявилась капитулянтская прослойка пораженцев, высказывавшаяся за умиротворение брусчатки дарами и потворству ее прихотливым условиям. Постылые, мелкотравчатые предатели, понесли суровое наказание, в виде условного лишения должности на время введения политики удержания диктатуры власти. Брусчатка тем временем уняла развернувшуюся было гражданскую войну между своих каменьев, разлагающий вирус предержания власти выйдя с междворовых околиц, охватил центральный проспект, линии первого дня, безумие охватило самый распоследний лоскут трассы. Волевое решение совета отключить компьютер управляющий /ноно/ было слишком запоздалым, разум уже ничего не контролировал, брусчатка стала жить сама по себе. Бурлак, рыдая навзрыд, отдал приказ на уничтожение своего детища...
Ради такого дела, воздушным путем, в Беглый дом, были доставлены самые цельные разрушительные харизмы, чья слава сокрушителей дорог сделала их личности героями быдловского гоготофольклора. Первым в порядке, но последним по необходимости, прилетел дремучий генерал Авангард Хренников, славный бесславными свершениями. Говорили что свою /авангардовскую/ деятельность он начал на фронтах какой-то великой войны, между царьцарцами и древней расой Носистов, вздумавших оставить с своими Носами весь мир. Говорили, что в той войне Авангарду была поставлена задача отрезать Носистам все пути сообщения, пленить сдавшихся, и сотворить подвиг. Задачу эту он выполнил на генеральское звание, да так рьяно, что до сих пор в тех местах окромя птицы да зайца не один микроб не пройдет, а тех, кто видел его подвиги до сих пор не устают реабилитировать, потому, как Авангард уж очень любил вкушать славу в одиночку. Однако все это были разговоры, а сама Великая Война, стараниями вируса дерьмократии, сошла в разряд мифов, и не один житель Быдловска не мог вразумительно упомнить, что? Где? Когда? Более того, армия, уже стараниями Бурлака, была переименована в Иждивенческую артель, а защита царства в царстве лежала целиком и полностью на расхитителях, и лишь небольшая часть прибеглодомских иждивенцев существовала для проформы, для парадной службы. Впрочем даже они стали мутировать в расхитителей...
А про ломку путей сообщения, говорили, что Авангард так наторел по этому направлению, что ни одна дорога не выдерживала его закаленной, хищнической, поступи.
За ним прибыл Козьма Полушка, ядреный расхититель, не гнушавшийся расхищать своих же братьев по лопате и метле, обладавший такой дурной славой лубяного лихоимца, что даже Бурлак боялся, находится с этим /Мидасом/ в одной комнате. Никто про него ничего не говорил, однако точно знали, что во времена его хозяйничанья в дорожном управлении, не было построено ни одного метра дорог и мостов. Сверх того, от старой трассы на неизвестные нужды было употреблено сто километров асфальта, которые вроде бы пошли на продажу в одну черную страну, как лучший в мире чернозем. Половина выездов из города были препарированы и усечены, и кончались обрывами, сформировав тем самым известное понятие /дорога в никуда/. Козьма тогда дал единственные в своей жизни комментарии Шорному ведомству (оправдательные), односложно заявив /Вранье/. Все попытки урезонить Полушку /прокураторской кузькиной матью/ с легкостью /откатывались/ им на прежние позиции, а усовестить человека смотрящего с вертолета на бренную землю было решительно не чем... Все это происходило до тех пор, пока власть в царстве в царстве не упорядочилась в лице Бурлака, чье отношение к подобным моральным перегибам уже отмечена выше. Полушка был низвергнут в провинцию, лишен вертолета, и как говорили, сильно одичав, принял великую схиму /брать еще пуще прежнего/. За низложение брусчатки ему была обещана полная реабилитация и сытный район на старость лет. Третьим должен был прибыть главный нищий царства в царстве, Аарон Иванов, но случаем оказалось он уже присутствует на совете, только до поры до времени его не замечали, а он и рад. Иванова все больше знали как иудейского аврея, царя Долины нищих, что находилась по бокам-щекам города, и тщилась жить скромно, по западному, только аскетизм этот был ненасытный, иным даже казалось недостаточно чрезмерный, посему удавалось все больше жировать, чем поститься. Впрочем за них говел весь Быдловск.
Во времена великого аврейского переселения из Страны Дураков в Страну Обетованную, Аарон пошел в обратном направлении, в эту страну эмигрировал, заметив, что Страна Дураков только создается, и он хочет быть в авангарде славных дел. Все знали что он аврей, однакож он ассимилировал настолько грамотно, что принять его за неБыдловца было невозможно. Он сразу скумекал, что быдловец любит ругаться, и ругался так неистово, уверовав в свою ругань, что быдловцы приняли его за своего. Народ клеймит власть, и Аарон в первых рядах, парламентер. Народ, проорав, боится и прячется, и Аарон исчезает хлеще всех не сыщешь. Народ во власть, Аарон от него выдвиженец. Иногда он и сам верил в то, что говорил, и то, что делал, но истина была в том, что, будучи инородцем, он вполне осознавал, что волк свору псов не поведет, так заведено, и потворствовал быдловским прихотям, а добивался своих целей. Так за пару бунташных лет он стал своим и для властей, и для народа, причем обе стороны были уверены, что служит он только им. Аарон не переубеждал их, окучивал свою факторию, теща себя мечтами о слиянии царства в царстве с страной обетованной. Даже лицом он был свой, морда крупная, глаза, уши, нос, рот, будто с разных людей содраны, да прилеплены, каждый в нем принадлежность к исконности видит. Вообще дикость лица была популярна в царстве в царстве.
Ивановым он стал за популярность данной хулы на фамилию, но для дальнейшего процветания планировал приобресть личину позвучней, вроде Колошматова, все равно мужики отвыкли различать властные лица, реагируя все больше на горластость речи. К дорогам он имел отношение весьма отдаленное, но слыл ученым мужем, посему Бурлак на него рассчитывал.
Совет бурлил идеями. Авангард, размахивал шашкой, требовал иждивенческой, т.е. армейской операции, с применением всех доступных родов служивых. Полушка просил вернуть ему волшебный бланк и животворящую ручку, коими он расхищал царство в царстве, на /нет/, лишь притворно покорно, исусиком, разводя руками. Аарон молчал. Дорога, неожиданным образом стала самодостраиваться.
Авангард, жег слюной пол, обещая предать всех военно-полевому суду за неуставное вольнодумство, но тут уже его быстро осекли, напомнив, что при нынешнем режиме это не грех, после чего Беглодомский пуховый пол чуть не полинял от его крокодиловых слез. Полушка, приоделся, раздев полсовета. Аарон молчал. Дорога, оккупировав весь город, отделила власть от народа.
Бурлак мялся, и его мяли, требуя свершений. Наконец решение было принято. Наступало утро казни, нехотя вползала Суббота, то есть шабаш, как сказал Аарон.
Рупор властного волеизъявления заработал, небо разверзлось прокламациями, Шорное ведомство призвало народ к бою, обвинив дорогу в забугорной ориентации. ...Н... сторона делала ставки на кандидатов, и многие признавали, что /госпожа Брусчатка, вполне может стать следующей царицей при царе/.
Войска рассредоточились, где кто мог, лишь бы не соприкасаться с мостовой... Народ жался и плакал. Началось. Иждивенцы во главе с Авангардом, богатыри, расхитители, насытив собой полгорода, начали экзекуцию. Богатырское ведомство ринулось в бой первым, щедро орудуя цепами, ломами, копытами. Словно цунами они накатились на мостовую, клацая зубами, дробя костями, но сразу стало ясно, что они имеют вид недальновидной волны налетевшей на скалы. Изверги, не успев покрошить /ноно/ и мгновения, были истреблены, ожившей мостовой, которая поднялась, и положила эту орду под себя, аки язык перекрывает слюну. Бурлак, смотревший на битву издалека, и плакал и хитро улыбался, очевидно, не зная, за чью сторону переживать, перестал командовать, полностью отдавшись воле случая. Он перерождался, задумавшись, может и права дорога?
Из фактической стороны его наблюдения, можно было вывести, что /покамест она не пострадала/. Второй волной пошли служивые, Авангард впереди. Вырвалась волна, да не то, что первая, четкая в движения, стройная рядами, мясистая броней, жесткая в решениях - пули, бомбы, пули, штыки, пули. К сожалению для наступавших, механизированной техники он не имели, ибо царству в царстве до этого никто серьезно не угрожал. Появились и первые успехи, переулок Жестокий, переродился в десятиметровую воронку, а небольшая улочка Тына, была отрублена от основной трассы, и затопчена берцами. Однако все это были локальные успехи, основной части брусчатки, моментально зализывавшей раны, все эти потуги были, что слону дробина. Хренников, не выдержал позора и слег, армия разбежалась, благо брусчатка сама потворствовала таком роду поведения. Оставалась одна надежда, расхитители, коих не сыщешь не в одном другом царстве в царстве. Бурлак, дрожа, передал Полушке весь его мздоимский скарб - бланки да ручку, расхитители, видя возвращение регалий, склонились перед прежним владыкой. Козьма росчерком ручки высек на бумаге тайное заклятье, и метнул один лист на мостовую. Метр брусчатки просто исчез, никто не заметил куда и как, а на его месте лежала выжженная земля. Дорога встретила настоящего противника, народ от испуга плакал подмышками да ладонями, расхитители косо, /списывающим/ взором, буравили Бурлака, задумывая переворот в пользу Полушки. Бурлак окончательно решил болеть за брусчатку. Начался геноцид /ноно/. Полушка с убийственной быстротой бумагомарательствовал, расхитители бросались на дорогу, лепя на нее /фиговые листы/ Нельзя сказать, что брусчатка не сопротивлялась. Да нет, она кидала под уведомления машины, людей, деревья, те тут же исчезали, но замес-то них приходили новые. Один раз казалось дороге удалось подмять под себя отряд расхитителей, но и тут уведомления сделали свое дело, огромный пласт исчез вместе с отрядом. Многие предатели из народ так же подключились к разрушительном делу, /выканючили букашки себе бумажки/ - заметил Бурлак, дорога к типографии была уничтожена, копир осененный расхитительным разрешением начал печать бомб. Вскоре весь город заполонили продавшиеся массы, тех, кого брусчатка вздумала спасти от власти Бурлака. Полушка медленно, но верно побеждал... Жадность и самодовольство его сгубили. Даже его загребущие руки иногда уставали брать, и на десятитысячной бумажке, когда половина брусчатки исчезла неведомо куда, он решил отдохнуть, разом претворив это решение сном недалеко от раненой мостовой. После молва обвинила в этом... Бурлака, который якобы стрельнул в него снотворным, для сохранения власти... Однако дальше первых возмущений (устраненных в околотке) дело не пошло, потому что народ очухавшись от дурмана буйств, понял, Бурлак-виновник предпочтительнее Полушки-героя, с которого его изумительные подвиги сняли бы последние кандалы совести. Десять минут город сотрясал безумный вопль Козьмы, рык расхитителя стремительно падающего в ад, который тщетно пытался отбиться от окружившей его мостовой. Позже очевидцы рассказывали, что подобный виртуозный бумагомарательский концерт бывает один на все царства в царстве. Бумажки не глядючи подписывались, и снарядами клались по периметру, образовывали противозаконный круг, но мостовая, почуяв жертву, шла в последний бой. Еще через минуту, Полушки не стало, бой был кончен и проигран. Народ громогласно роптал в пользу очевидного триумфатора /ноги прочь от брусчатки/.
Вот бы и сказки конец, а кто не слушал молодец. Но было еще и воскресенье.
...Н... сторона встречала последний день недели в смешанных чувствах, Быдловск в неведомых тонах, Беглодомский погреб был осушен донельзя. Вид города сверху можно было описать так - здания есть, заместо дороги развороченные, словно бороной, пласты земли. Брусчатка сохранила больше половины своего организма, но была разбросана и с трудом собиралась, что намекало на пирровость ситуации. Движение в городе было парализовано окончательно, что также наводило на мысль о суке который спилили слишком рано. Аарон молчал, угрюмо смотря на неприступную теперь Долину Нищих, весело кувыркавшуюся всем своим хозяйством по склонам дальних холмов...
К вечеру решение созрело, Бурлак потеряв свой солидный статус, даже после гибели Полушки, не мог вновь с прежней основательностью учредить себя во главе быдловцев, потому вынужден был пойти на крайние меры. Аарон посоветовал ему... стать дорогой и таким образом удержать власть в узде. Иванов выписал под свои средства новых кудесников, которые под его убеждения, сумели взять и заменить разум /ноно/ разумом Бурлака, который лишился телесной оболочки, зато приобрел статус брусчатки. Аарон Колошматов, при содействии Шорного ведомства, стал следующим царем при царе, но это уже совсем другая сказка...