Яддит-Гхо - священная гора, где с незапамятных пор обитают боги, была высочайшим пиком во всей стране Му. Вдобавок, она была и самой враждебной ко всем, кто решил бы на неё подняться. Облик этой горы являл собой узкий конус, высотой вдвое превышающий ширину и устремлённый ввысь, будто грозящий небесам наконечник копья. Её тёмно-серый лик был слишком гладким и крутым, чтобы покориться даже самому опытному скалолазу. Но забраться туда было возможно и другим путём - по узкому уступу, что тремя спиральными витками опоясывал гору от подножия до вершины. Многие годы лишь этот уступ служил дорогой, по которой паломники восходили из мира людей в мир богов. Многие годы он служил такой цели, но ни один из ныне живущих не мог утверждать, что проходил по нему. Это была одна из первейших утрат в древнем противоборстве храмов. За последние две тысячи лет ни один человек не пытался пройти тем путём.
Но это было не вполне истинно, ибо теперь один человек и пытался там пройти. Неспешно, но неуклонно он пробирался по спиральному уступу вверх. Должно быть, человек уже несколько дней совершал это восхождение, ибо почти на три витка поднялся над подножием горы. Сейчас он взбирался даже в ночи. Одинокий и слабо подготовленный. Ни спутников, которые помогали бы ему в пути, ни экипировки, за исключением того, что было на нём надето. Единственными светильниками ему служили луна и звёзды в небесах над головой. Кто же этот человек? Что привело его в столь пустынное место, да ещё и в столь поздний час? Что заставляло его и дальше стремиться к вершине?
Земля Му служила домом множеству богов. Но её жители вовсе не считали такое обстоятельство неоспоримой благодатью, как, впрочем, и в большинстве стран со сходным положением. Разве что в прежние времена, когда приходилось содержать лишь пару-тройку богов. Но те времена давно миновали и для подсчёта богов Му уже не хватило бы пальцев на паре-тройке рук. Поскольку число богов прирастало, соответственно прирастало число их храмов и жрецов, и всё больше требовалось приношений и жертв от народа, и без того уже тяжко обременённого. Хотя, не знавший лучшей доли народ мог бы вынести и это. Но, вместе с численностью жрецов и храмов, их застарелое соперничество тоже переросло все позволительные границы. В конце концов даже жрецам стало ясно, что нельзя вечно идти таким путём. Они решили покончить с соперничеством. И собрались на тайную встречу, дабы обдумать, как это осуществить.
На этой встрече были представлены пять храмов, по храму от всех самых значительных божеств земли Му. Прибыли пятеро верховных жрецов, по одному от каждого храма. Однако составленный ими план был бы по силам и одному жрецу. Хотя по всем прочим вопросам мнения жрецов не сошлись во мнениях, в одном пункте у них противоречия не было: единственный бог это тот, которому поклоняется каждый из них. Из этого следовал вывод, что существует лишь один бог, а все прочие божества - его низшие отображения. Сами по себе эти отображения греха не несли. Они были сотворены в разные времена и разных местах ради утоления довольно различных нужд тех народов, что и сотворили их. Грех зародился, когда народы поверили, что эти отображения не уступают или даже превосходят свой великий первоисточник. Это и вызвало то соперничество, от которого сейчас стенал весь Му. Но вскоре все подобные бедствия закончатся. Ибо жрецы сошлись во мнении, что существует лишь один истинный бог. И теперь им осталось только установить, какой именно бог, а прочих божеств поставить ниже него.
Но как же определить какой из богов единственно истинный? Это оказалось задачей посложнее, ибо, естественно, каждый жрец ратовал за своего бога. В любом случае, им следовало придумать такое испытание, что не зависело бы от ущербного человеческого суждения. И они его придумали. Жрецы решили просто устроить состязание. Каждому храму надлежало отправить избранного жреца на вершину священной Яддит-Гхо, чтобы отнести богу тайное моление, изложенное согласно вере этого храма. Пять молений должны были отнести они, пять молений от пяти вер. И вера, чью молитву услышат первой, будет объявлена истинной.
Так решили жрецы и приступили к делу. В каждом из пяти состязающихся храмов верховный жрец выбрал из множества последователей одного-единственного жреца, своего представителя. Одарил избранника новым облачением, более уместным для дороги. Вручил ему скатанное одеяло, торбу с припасами и посох - для отдыха, питания и опоры. Препоручил чёрный кожаный тубус с тайным молением своей веры. Затем верховный жрец отвёл избранника к подножию Яддит-Гхо, дабы тот присоединился к остальной четвёрке в долгом восхождении к вершине.
Все избранники, хоть и явившиеся из разных храмов, носили совершенно одинаковые облачения. Это не было случайностью. Предубеждения бушевали до сих пор, даже среди тех, кому следовало бы смирять подобные чувства. Верховные жрецы сочли, что эти люди лучше смогут управиться с делом, если возьмутся за него как товарищи, а не соперники. В долине внизу они могли быть жрецами, верными служителями своих соответствующих богов: Азатота, Ньярлатхотепа, Йог-Сотота, Шуб-Ниггурат и Ктулху. Тут, на горе, они были просто людьми, зовущимися Альвар, Маркар, Тургур, Халлах и Ро.
Их предводителем стал Альвар. Хотя, пожалуй, предводитель - слишком сильно сказано. Лидерство Альвара проистекало не от старшинства, ибо все они были одинаково юны. Также оно не представляло ни власть, ни богатство, ибо никто из избранников не имел ни первого, ни второго. Альвар просто-напросто оказался ближе всего к началу тропы, когда они отправились в путь. А позже тропа слишком сузилась, чтобы меняться на ней местами. Для Альвара это лидерство означало всего лишь, что он задавал скорость, которую приходилось поддерживать и всем остальным. Ещё это значило, что ближайшим его соседом был только Маркар - примечательно безмолвный даже в такой молчаливой группе.
Ибо эта группа отличалась молчаливостью. Хотя наставники и пытались их сблизить, пятеро избранников общались не так уж много. Большей частью они разговаривали, когда вообще говорили, обсуждая самые примитивные вещи: когда взбираться к вершине, когда отдыхать и когда отправляться спать. Всё прочее время они хранили мёртвое молчание. Быть может, всё ещё отчасти не доверяя друг другу. Но истинная преграда между ними была скорее умственной, чем материальной, навязанной не столько духовными разногласиями, сколько узкой дорогой. Днём, когда людям приходилось идти одному за другим, разговаривать было нелегко. Ночью, когда они в том же порядке устраивали себе ложа, завести беседу было ещё затруднительнее. Лишь вечером, в сумерках между дневным восхождением и подготовкой места для сна, лишь тогда удавалось выкроить время, чтобы неторопливо побеседовать. Лишь тогда удавалось посидеть вместе с товарищем на скальном выступе, любуясь бездной сгущающегося сумрака и чернеющей внизу долиной, и поговорить о событиях минувшего дня. Но для этого требовался собеседник поразговорчивее, чем скупой на слова Маркар.
В первый день и первую ночь ничего не случилось. Но, проснувшись следующим утром, группа обнаружила, что её число поубавилось с пятерых до четверых. После переклички стало ясно, что исчез человек по имени Ро. А вот выяснить причину, почему он пропал, оказалось не так-то просто. Высказывалось и оспаривалось множество предположений. Может быть, Ро уволок и сожрал горный лев. Может быть, Ро во сне свалился с уступа. Или, может быть, он встал по зову природы и в темноте оступился. Но никакое из подобных объяснений не подходило по одной-единственной причине. Горный лев или другая напасть могли забрать человека, но оставили бы его пожитки, а вещи Ро исчезли вместе с ним . В итоге все сошлись на том, то он скрылся по своей воле. Ро изнурили тяготы восхождения, он собрал свои пожитки под покровом темноты и в одиночку направился с горы вниз.
И на этом следовало подвести итог. Ро отправился в дорогу и оставшейся группе тоже следовало отправляться. Их путь всё ещё вёл вперёд, даже без Ро, и предстояло ещё два дня подъёма. Но на следующее утро, по пробуждении группа снова обнаружила, что убавилась, из четвёрки превратившись в тройку. На сей раз пропал Халлах, но во всём прочем это исчезновение в точности напоминало Ро. При настолько схожих обстоятельствах можно было заподозрить и схожую разгадку. Но это объяснение, так охотно принятое днём раньше, теперь выглядело не столь убедительно. Группа просто не желала соглашаться с мыслью о двух одинаковых случаях отступничества, да ещё один за другим. Избранники просто не желали верить, что от них сбежал уже второй человек.
Альвар уж точно не желал. Его не меньше остальных потрясло исчезновение Ро и Халлаха и ещё меньше он склонен был верить, что они ушли по собственной воле. Альвар рассуждал таким образом: хотя вся группа была одета, как миряне, они всё равно оставались жрецами под этими покровами. Каждый из них служил той вере, в которой прожил всю жизнь. Каждый поднимался утром и отходил ко сну вечером по своему времяисчислению. Считал месяцы и годы по своему календарю и оценивал мир своим весом и мерой. Выверял шаги по собственному ориентиру. А теперь все их ориентиры указывали на одно и то же место. Предназначение этого путешествия - увести избранников из человеческого мира в божественный, в его преддверие и к самому престолу, где они лицом к лицу встретятся со своим богом. Как же Ро и Халлах могли отказаться от такого? Как могли они отринуть возможность, которую предвкушал каждый жрец, опыт, которого жаждал каждый из них, с тех самых пор, как только начал свою жреческую карьеру? Альвар не мог даже вообразить такие мытарства, что заставили бы его повернуть назад. И могло ли заставить вернуться Ро и Халлаха то, что и мытарством-то не назовёшь? Безусловно, не могло. Но если Ро и Халлах не ушли по собственной воле, не значит ли это, что они ушли по воле кого-то другого? И, если это так, то не оставался ли этот кто-то другой до сих пор на горе, выжидая, чтобы ударить снова?
На эти вопросы у Альвара ответов не было. Но он знал, что два человека пропали и боялся, что, если никак этому не помешать, могут пропасть и другие. И, будучи предводителем этих людей, он чувствовал, что должен позаботиться об их безопасности. Так что, когда все прочие уснули, Альвар удержался от сна. Он лишь прикинулся спящим. Альвар лежал, следя за остальными из-под полуприкрытых век. Но веки всё больше наливались тяжестью, как бы он не противился этому. Наконец они сами собою сомкнулись, погрузив Альвара в беспамятство.
И он увидел сновидение. Сперва Альвар не догадывался, что это сон, ибо лишь самая малость отличала его от яви. Он лежал на своём ложе, а чуть ниже по той же самой горной тропе него лежали ещё два человека. Но вдруг один из тех людей приподнял голову и украдкой огляделся вокруг. Он подобрал свой посох и поднялся на ноги, неторопливо и бесшумно . На миг он глянул на Альвара, будто проверяя, что тот и правда спит. Затем проснувшийся перевёл внимание на другого человека. Минуту он постоял над ним, наблюдая, как поднимается и опускается его грудь, вслушиваясь в тяжёлое дыхание. Затем воздел увесистый посох над головой спящего и резко обрушил вниз, оборвав это дыхание. Проснувшийся опустился на колени рядом с телом, медленно перекатил его к краю выступа и мягко перевалил в пропасть.
В этот самый миг Альвар осознал, что видит куда большее, чем просто сон. И, когда Маркар отвернулся от края выступа, чтобы собрать разбросанные пожитки Тургура, то обнаружил стоящего немного поодаль Альвара, воздевшего свой собственный посох, словно дубинку. Маркар неспешно поднялся, свесив пустые руки.
- Я поистине сожалею, Альвар, - произнёс он затем, - сожалею, что втянул тебя в нечто, столь неприглядное. Ты не только оказался свидетелем довольно гнусной сцены, но и сейчас думаешь, что обязан сыграть в этой гнусной сцене свою роль. Однако это можно уладить и по-иному, более достойным для нас обоих способом. Давай объявим перемирие, хотя бы минут на десять. Позволь я за это время докажу тебе, что те люди убиты обоснованно и справедливо.
Альвар стал опускать увесистый посох пока тот не упёрся в каменистую почву. Но так и не выпустил его из рук.
- Говори, Маркар, а я выслушаю, - сказал Альвар. - Но большего не обещаю.
- Я и не прошу, - отвечал Маркар. И приступил к основательному рассказу.
- Моя история, почти наверняка, начинается почти так же, как и твоя. В храм я попал ещё ребёнком и до возмужания воспитывался в его догматах. В эти догматы входило преимущество нашей собственной веры и вопиющие пороки прочих религий, и я помыслить не мог, что какой-либо догмат мог расходиться с истиной. Оттого-то, когда верховный жрец велел мне явиться к нему и поведал, что меня избрали представлять храм в этом состязании, которое на веки вечные провозгласит верховенство нашего бога, я исполнился праведного ликования.
Это ликование продержалось у меня несколько дней. Оно грело мою душу, когда мне готовили новые одеяния для путешествия. Укрепляло, когда мне собирали кладь, что требовалась в пути. Но от него же я затрепетал, когда мне вверили наиважнейший из всех предмет. Эта вещь была прекрасна сама по себе - кожаный цилиндр длиной с мою ладонь, чёрный кожаный цилиндр с дивным тиснением, запечатанный золотом с обоих концов. Но я благоговел перед ним не из-за его красоты. В этом тубусе хранился свиток, содержащий тайное моление моего храма к нашему богу. Более значительной вещи мне просто не могли дать в дорогу.
Вспомни, как начиналось это путешествие. Поначалу оно шло довольно легко. Тропа оказалась не настолько крутой, чтобы внушать страх. Выступ был не настолько узким, чтобы по нему не удалось бы пройти. Мы мало что могли сказать друг другу, поэтому у нас было мало поводов прерывать чужие размышления. Но тут-то и крылась загвоздка. Ибо, подобно тому, как мы поднимались к вершине лишь одним-единственным путём, так и мои думы следовали лишь по одной-единственной нити. И эта нить вела к цилиндру, который я нёс.
Цилиндр вызывал у меня любопытство. Он был интересен мне, когда я его получил и гораздо интереснее теперь. Мне хотелось узнать, что же написано в свитке. Хотелось прочитать тайное моление, которое, как я знал, в нём содержалось. Возможно, я справился бы с этим, если бы отвлёкся на что-то другое. Но ничего отвлекающего здесь не обнаружилось. Ничто не уводило мои размышления с узкого пути, по которому они стремились, пути от любопытства к влечению, а от влечения к наваждению. Целый день напролёт я боролся с искушением, но к закату уже не в силах был ему противиться. И той ночью, пока все прочие спали, я сломал печать на кожаном цилиндре. Я извлёк свиток и развернул его под светом луны.
Я не намеревался делать ничего большего, кроме как прочитать свиток и вновь убрать его в цилиндр. Но начатое мною оказалось не так легко завершить. Ибо я увидел свиток и узнал истину. Узнал, что наши набольшие обманули нас. Узнал, что истинные правила состязания разительно отличались от тех правил, что они сообщили нам. Узнал, что они солгали ради нашего добровольного участия, чего не добились бы правдой. Это соревнование и не должно было завершиться молитвой. Планировалось, что оно закончится кровавым испытанием, откуда вышел бы живым лишь кто-то один, дабы на веки вечные провозгласить верховенство и славу своего бога.
Вот что я узнал, когда развернул свиток. Но уразумел и кое-что ещё. Знание истины давало мне несомненное преимущество. Можно было уже не играть по правилам наших хозяев. Можно было уже не ждать, пока мои соперники погибнут в состязании. Я сам мог бы избавиться от них. Мог бы убить их под покровом темноты, одного за другим и скинуть тела с выступа, чтобы об этих убийствах не узнали. А когда все прочие будут мертвы, я смогу провозгласить себя единственным истинным ревнителем единственного истинного бога, по праву единственного выжившего и по праву крови, что столь щедро пролил в его честь.
Вот что я замыслил совершить. И в ту же ночь приступил к делу. За три ночи я убил троих. Но последнего мне убить не удалось. И что теперь станется со мной самим четвёртой ночью?
Здесь Маркар умолк - как видно, закончив свою историю. Но сомнения Альвара ещё не рассеялись.
- Мне не по душе твоё объяснение, Маркар, - произнёс он. - Оно скорее оправдает твою собственную смерть, чем гибель твоих жертв. Найди причину, по которой не стоит прямо на месте размозжить тебе голову и скинуть твой труп вниз, в объятия жаждущих мести мертвецов.
- Будет тебе причина, - отвечал Маркар, - такое подтверждение, что убедит тебя больше, чем одни лишь слова. Мне известно, что ты тоже несёшь с собою цилиндр. Известно, что ты не открывал его, чтобы взглянуть на содержимое. Предлагаю тебе сделать это сейчас.
Минуту Альвар не решался. Потом, перехватив посох левой рукой, правой он полез под одежду, к цилиндру у самого сердца. Настолько сосредоточившись на этом занятии, он не заметил, как утратил бдительность. Альвар ничего не замечал до тех пор, пока ему под дых не врезалась Маркарова голова и он не рухнул навзничь на каменистую почву, а Маркар навалился ему на грудь.
Маркаров трюк сработал и, воспользуйся он своим преимуществом, то, пожалуй, одолел бы противника. Но убить спящего человека - это одно, а схватиться с бодрствующим в открытом поединке - совсем другое. Драться Маркар не желал. Он стремился лишь освободиться от Альвара, а потом убежать вверх по тропе. Когда Альвар увидел, как поступил Маркар, то столь же проворно вскочил и бросился следом. Но Маркар слишком удачно стартовал и с каждым мгновением лишь наращивал скорость. Впрочем, так быстро мчаться в том направлении ему не стоило. Он вылетел с поворота выступа и исчез внизу.
Альвар подполз к кромке и выглянул из-за неё, но не заметил ни следа Маркара. Затем он отвернулся и продолжил подъём по тропе. То, что Альвар предпочёл вновь отправиться в путь во мраке ночи, могло показаться необычным, но куда необычнее было бы, не сделай он этого. Жрец лишился всякого желания снова уснуть, равно как и желания оставаться здесь, где два человека расстались с жизнью. Да и так ли тяжела тропа впереди? Дорога была только одна и Альвар никуда не удалось бы с неё свернуть. Не влево, где гора вздымалась стеной, чересчур ровной и отвесной, чтобы там мог взобраться человек. И не вправо, где выступ так же ровно и отвесно переходил в плоскость скалы. Изгиб тропа выглядел слишком ровным, чтобы таить какие-либо неожиданности. Освещённые луной небеса не были настолько сумрачными, чтобы не разглядеть опору под ногами.
И даже окажись дорога вдвое тяжелее, Альвар не повернул бы назад. Он не остался глух к маркаровым речам, и к произнесённым, и к невысказанным. Но гораздо громче в ушах Альвара звучали слова, до которых он додумался сам - возглашающие, что лишь ему открылся путь к богу. Четыре помехи имелись на этой тропе, когда он ступил на неё: четверо соперников-жрецов разных вероисповеданий, состязавшихся за милость одного и того же бога. Но Маркар убирал их одного за другим, чтобы остаться в одиночестве. А теперь, когда не стало и самого Маркара, никто уже не преградит Альвару путь. Лишь он один удостоится божественной милости. Лишь он один вознесёт свой храм над всеми прочими. Лишь он один вкусит плоды, что принесёт его горнее служение.
Вот почему Альвар, одинокий и слабо подготовленный, очутился в этом пустынном месте в такой поздний час. И продолжал забираться ещё выше. Ибо все его замыслы так и оставались пустыми грёзами, пока он не доберётся до вершины горы, а до неё уже оставалось рукой подать. Спираль тропы свивалась всё туже. Небеса над головой вращались всё быстрее, пока бледная луна, опускающаяся на западе, кружила в величавом танце со сверкающим солнцем, встающим на востоке и последние потускневшие звёзды в вышине обращались вокруг каменной ступицы-горы. Сама дорога тоже переменилась. Она уже не выглядела грубой и бугристой природной тропой. Сейчас тропа превратилось в отделанную лестницу, воплощение искусности каменщиков и точности геометров. Более Альвар не сомневался, что оставляет царство природы позади и переходит в царство бога.
Впрочем, он уже сделал это. Ступени, прежде казавшиеся бесчисленными, внезапно закончились. С верхней ступени Альвар взошёл на последнюю площадку - округлую и обширную возвышенность, что и составляла горделивый венец горы. Теперь вся запредельная масса камня оказалась внизу, необъятный простор озаряющихся небес - наверху, а окружающий мир расстилался перед ним вдаль, словно карта на столе. Альвар наконец-то добрался до обители единственного истинного бога.
Но вправду ли здесь лежит обитель бога? Всё это совсем не походило на вызубренные упования Альвара. Где же твердыня, в которой должен обитать бог? Где же чертог, в котором он провозглашает приговоры, откуда расточает награды и кары? Где же престол, на котором он восседает с самого сотворения мира? Тут не было ничего даже отдалённо схожего. Только голая равнина тёмно-серого камня, чуть запорошенная поблёскивающим снегом.
Когда Альвар узрел это жуткое запустение, ему вспомнился совет Маркара посмотреть на несомый им свиток. Он извлёк цилиндр из тайника у самого сердца - кожаный чёрный тубус длиною с ладонь. Альвар вяло покрутил его в руке, присматриваясь и взвешивая. Затем сломал и вскрыл печать, вытащил и развернул свиток. Под конец взглянул на его чистую ненарушенную белизну.
Альвар выронил свиток и цилиндр под ноги, на пустую площадку. Затем повернулся и отправился назад той же дорогой.