У него ничего не было. Да и его самого, в принципе, не было.
Каждый вечер он выходил из дома, садился на автобус и ехал в городской парк. Закат бросал свои прощальные лучи на мокрую мостовую, осень раскидывала ветром опавшие листья, а он сидел на заднем сиденье у окна и провожал взглядом серые облака с чуть розоватыми от солнечного света боками.
Он не был женат. У него не было детей и не имелось ни гроша. Маленькая грязная квартирка в спальном районе, крохотное пособие, поношенный костюм с дырками в нескольких местах - вот всё, что он имел за душой. А что у него было на душе, никто не знал. Да, к слову сказать, имени его тоже никто не знал. Сам он никогда не говорил, только ходил по узким дорожкам, усыпанным мусором и листвой, засунув свои дряблые руки в карманы, и смотрел прямо перед собой. Иногда он садился на одну из скамеек и запрокидывал голову вверх, чтобы полюбоваться небом.
Люди сторонились его. Их отпугивал его неприглядный вид, густая щетина, грязные уши, запах изо рта.
Но один друг у него всё-таки был. Местная дворняга, которая жила в этом парке иногда составляла ему компанию. Она была белой с рыжими пятнами ужасно тощей с проплешинами на боках, куцым потрёпанным хвостом и печальными умными глазами. Уши у неё были как у спаниеля, но это было единственное, что могло хотя бы немного отнести её к благородным кровям.
Он подкармливал её, и она плелась за ним до тех пор, пока он не доходил до выхода. Там начиналась та грань, которая отделяла их друг от друга: он не мог остаться в парке, а она - пойти за ним в трущобы огромного города.
Поэтому парк становился для них местом свиданий, во время которых они могли насладиться обществом друг друга.
Когда он садился на скамейку, дворняга клала голову ему на колени. Он долго смотрел в её глаза. А потом начинал говорить. Зубов у него почти не было, только почти сгнившие кривые пеньки. Изо рта вырывался на волю ужасный смрад. Он жестикулировал, потирал небритый подбородок, ворчал, улыбался, становился печальным и, совсем редко, плакал.
Собака слушала всё это, проявляя большое терпение, и ни разу не покинула его.
В тот день было холодно. Парк почти обезлюдел. Лужи затянулись тонкой наледью, которая отблёскивала в свете фонарей. Мерцали звёзды. Туч на небе практически не было. Ветер шумел жалкими остатками листвы и гонял пластиковые стаканчики по выщербленной мостовой.
Он вошёл в парк в бирюзовом пальто, полы которого были испачканы чёрным гудроном.
Было тихо. Только иногда деревья раскачивали ветвями, разбивая тишину на мелкие осколки.
К нему тотчас же подбежала дворняга. Он засунул руку в глубокий карман и достал кусок ветчины, а потом стоял и смотрел, как пёс расправляется с этой ветчиной.
"Проголодался, Дружок? Ха, ещё бы. Ну, доедай, и пойдём гулять".
Собака быстро расправилась с ветчиной, и они пошли по одной из тропинок. Их вовсе не пугало отсутствие света. Те, кому нечего терять, едва ли боятся темноты.
Бледная луна, стряхнув перину из серых туч, забралась повыше, чтобы хотя бы немного пролить свет на промокшую грудь земли.
Потом он, кряхтя, опустился на лавку и потёр левую ногу.
"Прости, Дружок, болит. Невмоготу уже. Старый я стал. Раньше, помню, мог такие расстояния проходить, что тебе, собачья душа, и не снилось, а сейчас...эх...".
Он махнул рукой.
"Сейчас уже совсем не то. Нога разламывается. К врачу сходить? Да ну к чёрту этих эскулапов. Они ведь только резать могут. Резать каждый может, а зашивать потом самому приходится. Вот только ниток вечно не хватает, да..."
Он откашлялся и продолжил:
"Почему люди настолько сильно боятся боли? Не верю я, ну не верю, что они настолько слабые и никчёмные. Да и ладно бы, когда нога, рука, живот или чего-то там ещё болит...
А вот здесь...
Он ткнул пальцем в область груди.
...здесь они боли не терпят и всё делают для того, чтобы не было мучительно больно. Я, дружище, тоже раньше боялся. А сейчас вот уже не боюсь. Видимо, привык. Ко всему привыкаешь. К нищете, привыкаешь, к боли, страданиям...да...
Ты ведь понимаешь, о чём я. Ты, наверное, был когда-то весёлым игривым щенком, которого гладил, с которым забавлялись, которого любили...да. А потом всё ушло. Не знаю, как ты оказался на улице. Может быть, тебя выгнали, может, потерялся, но, сомневаюсь, что этому рад. Лучше всё-таки, когда кто-то всегда есть рядом. И ещё когда этот кто-то тебя очень любит. Мы с тобой ведь тоже раньше любили. И нас тоже любили. Ждали, когда мы, наконец, вернёмся домой с работы, обнимали с порога, проводили ладонью по волосам, клали руки на лицо, смотрели прямо в глаза и улыбались в ответ.
А теперь, скорее всего, даже и не вспоминают".
Он замолчал, потом порылся во внутреннем кармане, достал мятую сигарету и закурил.
Пёс по обыкновению положил свою голову ему на колени, и он начал чесать ему за ухом.
"Наверное, из меня бы вышел хороший семьянин. Сделал бы хорошую карьеру, воспитал бы достойных детей. Они бы гордились мной, а я ими. Но чего сейчас говорить, всё давно уже потеряно. Лучше не сожалеть о прошлом и не думать о будущем, так легче. У тебя ведь полно щенков, и они даже не знают, что ты их отец. Плохие мы с тобой родители...
Он усмехнулся. Собака заскулила.
...ну чего ты, чего ноешь. Хотя я вот тоже ною, а ты слушаешь. Надоел я тебе хуже горькой редьки. Если что, я тебя не держу, можешь идти, если тебе хочется".
Пёс не уходил. Он почесал подбородок и начал гладить его по голове.
"Я теперь каждый день с похмелья. Хотя в рот не беру ни капли. Знакомое чувство? Не знаю, наверное, стоило мне спиться. Но я не спился, не "сгорел".
Слушай, Дружок, а может, мы ещё для чего-то на этом свете нужны? Нет, это бред, никуда мы с тобой не годимся. Только сидеть, смотреть на звёзды, да воздух сотрясать. А иногда и портить".
Он улыбнулся.
Собака перевернулась на живот, и он принялся часть слипшуюся шерсть у неё на брюхе.
"Хороший, хороший ты мой. Знаю, что любишь меня. Я ведь тебя кормлю, ласкаю. А кто ещё, кроме меня, тебя приласкает? Бегаешь тут целыми днями. Гоняешь жирных голубей, лаешь на прохожих...эх...вот только мало толку. Я бы с тобой полаял, да не поймут. Они ведь ничего не понимают. Думают, что понимают, а на самом деле...
Идиоты. Не люблю я их. Бегают, суетятся, торопятся. А в итоге остаются ни с чем. Куда бежали, для чего? Я вот тоже спешил, думал, что, в конце концов, куда-нибудь да успею. Вот только, как видишь, всюду опоздал".
Становилось холоднее. Он съёжился и поплотнее закутался в своё пальто.
Пёс запрыгнул ему на колени и начал устраиваться поудобнее.
"Только, чур, в лицо не лезть. Не то, чтобы я не любил этих нежностей...
Нет, мне бы было даже приятно, вот только разит от нас обоих, как из выгребной ямы. Так что, не стоит. Знаешь, о чём я подумал? Я скоро умру. Да, да, друг, совсем скоро меня заколотят в ящик и зароют в землю. Придёшь ко мне на могилку? Хотя чего я спрашиваю? Конечно, не придёшь. Ты даже не будешь знать, где она. Да и не должен ты мне ничего. Я ведь тебя просто люблю, не за что-то там, а просто за то, что ты есть. Так и надо любить. Я всегда только так любил. Только вот, кто тебя будет кормить, когда меня не станет, а? Да, что я волнуюсь, дурак. Ты ведь у меня умный, не пропадёшь. Всегда отыщешь, где можно куском перебиться".
Он достал новую сигарету. Потом долго молчал, глядя на то, как ветер утраивает круговерть из сухих, слегка уже подгнивших листьев.
"Вот так и нас носит. А знаешь, что такое одиночество? Это когда заходишь в туалет и не закрываешься на защёлку..."
Он захохотал. Потом погрустнел и добавил:
...а ещё, когда ложишься спать и вслух громко желаешь "спокойной ночи", надеясь, услышать ответ. Вот только нет мне ответа. И ничего больше нет".
Начал накрапывать дождь. Звёзды ещё иногда мерцали, проглядывая сквозь дым нахмуренных и плачущих туч.
Он расстегнул плащ и закутал в него пса.
Вскоре асфальт намок и заблестел от света фонарей. Постепенно разрастались лужи, которые пытались взять в плен луну, порой высовывавшую свои края из-за спин одной жирной тучи, практически полностью закрывавшей её.
"Думаешь, я хотел, чтобы всё так вышло? Нет, я хотел иной жизни. Хотел просто быть счастливым. Долго искал это счастье. В себе искал, в других. Но так и не нашёл. Потом думал, что если сделаю всех вокруг себя счастливыми, то и сам смогу быть счастлив. Но я лгал себе. Все радовались, улыбались, благодарили, а я оставался ни с чем. А так хотелось разделить его с кем-то. И пытался, отламывал по кусочку, раздавал направо и налево, вот только собрать, потом уже не удалось Ты вот, наверное, много сук познал за свою жизнь, а я всего одну. Да как в омут с головой. До сих пор помню, до сих пор люблю. Знаешь, очень легко хлопнуть дверью, уйти далеко-далеко, но потом всё - равно начинаешь жалеть, теребить память, вспоминая всё самое хорошее, что у вас было, да ".
Он совсем промок, и капли дождя скрывали слёзы, которые потекли у него из глаз.
" Память не просто вырвать. Нелегко выгнать кого-то из своей головы. Я никогда никого не забывал, хоть иногда и хотелось забыть. А меня забыть очень легко, как видишь. Но ты-то меня будешь помнить? Пообещай, пожалуйста, что если однажды я никогда больше не приду к тебе. Ты не проклянёшь меня, не обругаешь, а просто станешь хранить мой образ в своём сердце. Обещаешь?".
И он прижал морду собаки к своему лицу. Они долго сидели так, почти не двигаясь и не издавая ни звука. Потом он посмотрел псу в глаза и тихо сказал:
"Пора домой, давай слезай, проводишь меня".
Пёс послушно спрыгнул с колен. Он медленно и тяжело поднялся со скамейки и, припадая на левую ногу, направился к выходу.
Собака семенила за ним.
У выхода он остановился и посмотрел на неё:
"Слушай, а пойдём ко мне жить? Я тебя не обижу, не брошу, не выгоню, клянусь. Кормить, обещаю, заботиться, сам доедать не буду, но тебя куском никогда не обделю. Помою тебя, почищу, ошейник куплю. Пойдём, а? А то плохо мне одному".
Но пёс только повилял хвостом, заскулил, будто попрощался и побежал вглубь парка.
Он долго смотрел ему вслед, а потом пошёл по тротуару, параллельно бегущему ручейку, а дождь продолжал поливать его, напрасно стараясь смыть скорбь и печаль.