Аннотация: Жизнь... Зло рядом... Убийство... Сумасшествие... Убийство... Ниточка может протянуться в бесконечность.
"Программа Романова"
-1-
Летний день, когда Александр Александрович Романов отвел внука в тенистый садик позади дома и дал один дельный совет, выдался по-настоящему жарким. День душил все живое в обжигающих объятиях. На безоблачном небе бесновалось сумасшедшее июльское солнце. Ветер, похоже, отказался прийти на помощь людям.
Романову стукнуло восемьдесят один, и возраст, как, впрочем, и больное сердце, стали причиной столь поспешного разговора с одиннадцатилетним внуком Сережкой.
Вдвоем присели в благодатную тень у подножия огромной яблони, что оказалась на удивление живучей на протяжении двадцати или двадцати пяти лет. Несколько минут Романов сидел молча, погруженный в воспоминания. Он вспомнил, как строил этот уютный бревенчатый дом, к которому сын Слава приладил второй этаж. Вспомнил, как сажал яблоню, и теперь в тени сидел с внуком. Вспомнил многое, жалея об истекшем времени. Но жизнь неумолима, и, как думал Романов, она переняла отвратительную привычку у Смерти.
Романов многое повидал за свою долгую жизнь. Ощутил кошмарные последствия Октябрьского переворота. Испытал горечь утраты старшего брата, которого однажды вечером увели энкэвэдэшники. Романов прошел по кровавому месиву Второй Мировой, заполучив сувенир на память - чудовищно-большой осколок мины в груди, рядом с сердцем. Когда - никогда, а осколок должен, наконец, добраться до и так уже одряхлевшего "моторчика". Дед испытал на своей шкуре клыки всех страшных перемен, встряхивающих страну на протяжении восьмидесяти лет. Тогда, клыки ломались. Но остался яд, и он, в конце концов, должен, в купе со стальным напоминанием войны в груди, добить деда в ближайшие месяцы. Говорят, запах мертвеца животные чувствуют еще за несколько недель до смерти человека. Так вот, Романов дышал только ртом, боясь задохнуться от гнилостных миазмов и свалиться в яму раньше времени.
-2-
Сережа украдкой потирал распухшую скулу. Дед сидел молча и смотрел в пустоту. Мальчик то прислушивался к далеким крикам соседских ребят, с которыми недавно играл в войнушку; то вдыхал прохладный воздух сада, пахнущий не созревшими яблоками; то рассматривал не по годам молодцеватое лицо деда, редкие, но глубокие морщины, рассекающие лоб и щеки. Дед сидел все так же молча, не шевелясь, будто видел что-то очень важное там, в пустоте.
* * *
Александр Александрович хотел сказать внуку нечто жизненно важное. Что?
Тень яблони лежала на стене дома размашистой кляксой. Дед смотрел в глубь тени, ища то, что хотел открыть внуку. Что он хотел сказать?
Помнил только обрывки.
* * *
Утро началось для Романова ровно в шесть часов (все равно на протяжении пятнадцати лет, ни разу не одержал победы над бессонницей). Дед, жмурясь на ослепительный свет, вышел на крыльцо. Отлакированные миллионом прикосновений деревянные перила все еще хранили прохладу ночи. Но утреннее солнце уже начинало припекать, что, в общем-то, не сулило ничего хорошего. На солнце, особенно палящем, у Романова начинала адски болеть голова. Он решил, что, как только немного приберется в доме (помоет старые деревянные полы, давно не пахнущие сосной, и вычистит золу из печи), оставшуюся часть дня пролежит на тонком фланелевом одеяльце под любимой яблоней. Ему удалось выполнить часть намеченного, то есть убраться в доме.
Сережка вставал на час позже деда. Его не мучила бессонница. Просто в таком возрасте мальчишке кажется, что если проспит хоть на пять минут больше, то пропустит событие, по значимости сравнимое лишь с Апокалипсисом. Как только Романов закончил уборку, на улице рядом с заросшим лопухами остовом грузовика разразилась драка. Внука били двое рослых "друзей", старше Сережки на два или три года. При виде выходящего из дома Александра Александровича, еще наводящего страх на местную детвору исполинским ростом, хулиганы разбежались и попрятались в самые укромные уголки деревни. Деревня Лежбище всегда могла похвастаться многочисленностью дворов, так что укромных мальчишеских уголков в ней - хоть отбавляй. Боевыми ранами Сережки оказались содранная костяшка на правой кулаке и распухающая скула. Дед поначалу решил смочить тряпку ледяной колодезной водой (колодец, этот пережиток прошлого, радующий глаз горожанина, остался единственным на всей деревне), чтобы снять воспаление, но потом передумал. Одним из пунктов его метода воспитания гласил: "Только долго заживающие раны могут напоминать о твоих ошибках". Внук стоял перед Романовым и старался не заплакать. Скорее всего, от обиды, чем от боли. Мальчик постоянно, кроме летних месяцев, жил в городе с отцом. А городские мальчишки хоть и более подлые, но все-таки сдержаннее в столь варварских проявлениях эмоций. Друзья избили Сережку всего лишь за нарушение правил игры: после выстрела паренек во время не упал на землю, а потом еще и заявил, что "убийца" просто-напросто промахнулся.
* * *
Дед подумал об умершей жене, которая тряслась над внуком, словно скряга - над горстью монет. Жена приходила к Романову каждую ночь. Тенью стояла у кровати и неодобрительно покачивала головой. Дед вспомнил свое обещание, данное умирающей Варварке. Она не могла спокойно спуститься к Сатане, пока не была абсолютно уверенной, что внук оказался в надежных руках. Прежде чем скрючиться в объятиях пожирающего рака, методично напомнила о каждом элементе воспитание внука, расписанного, насколько понимал Романов, на ближайшие пятьдесят лет.
Не позволяй ему водиться с девчонками - они научат только плохому. Не разрешай пить воду из колодца - можно подхватить дизентерию. Пусть моет руки перед едой. Не разрешай растапливать печку. Пусть моется каждый день. Не разрешай. Не позволяй. Пусть так, а не по другому. В ту ночь Романов не выдержал и задушил жену влажной от пота подушкой. И сразу стало легче.
* * *
Через пару месяцев, курсируя по дому темными зимними вечерами, Александр Александрович придумал собственную программу воспитания Сережки. Слишком уж сильно влияние Варварки, ее присутствие ощущалось повсюду. Иногда даже в зеркале он мог увидеть расплывчатую сгорбленную тень с распухшим лицом. Сам того не замечая, дед расписал Программу на ближайшие шестьдесят - семьдесят лет. Он уже не мог дождаться, когда наступит лето.
* * *
А сейчас Романов сидит с внуком в саду и пытается вспомнить. Что?
* * *
Варварка никогда не доверяла Славе. Ей не нравилось в сыне абсолютно все. Иногда неприязнь перерастала в ненависть. Именно в такие дни, старалась сделать собственному сыну как можно больше подлостей. Пересоленный суп, спитый чай, не стиранное постельное белье... Эти мелочи заставляли Славу брезгливо морщиться и поминать ногу чьей-то матери. А Варвара лишь украдкой улыбалась. Неприязнь переросла в черную ненависть, когда Слава женился на наглой взбалмошной девчонке из Изумрудной Долины. Катя, так ее звали. Варвара возненавидела сноху и эта бессмысленная злоба рвалась наружу, вытекала из Варвариного рта вместе со струйками слюны, ложилась поверх отпечатков ее пальцев. Женщина физически не могла носить в себе этот зловонный груз. Однажды утром Варвара подкараулила сноху в сенях и вылила той в лицо всю скопившуюся внутри гадость. После того отвратительного бестактного разговора молодая семья уехала в город. Катя думала, что такая неприятность случилась из-за матери Славика. Слава просто хотел уехать в город. Романов считал, что Катя каким-то образом узнала о его собственной, тщательно скрываемой ненависти к жене сына. Он ненавидел Катю, наверное, больше, чем Варварка. Причина прозаична до истерического хохота: Катерина отобрала у Романова единственного сына. Вот и все.
Через два года Катя родила Сережку и погибла. Несчастный случай в июне. Варвара столкнула девушку в колодец, когда та набирала воду.
Варвара приняла новость едва ли не с улыбкой на устах. Романовы взялись за воспитание внука с фанатичным неистовством. Славик был им неописуемо благодарен. Сами понимаете, как трудно воспитать ребенка одинокому молодому отцу.
* * *
До четырех лет Сережка безвылазно жил в Лежбище. Слава тем временем пытался снова устроить личную жизнь. И, в конце концов, ему удалось. На безоблачном горизонте жизни Романовых замаячила новая угроза - Марина - полноватая черноволосая девушка, постоянно жующая "Стиморол". На этот раз Слава не привез молодую жену в дом к родителям. Вместо этого забрал Сережку. Теперь внук появлялся в Лежбище только летом.
* * *
Ненависть к новой снохе буквально пожирала Варвару изнутри. Но что удивительно, деду Марина понравилась. За те две короткие встречи (на свадьбе и, когда молодые приехали забрать сына) Романов проникся к снохе какой-то несвойственной симпатией.
* * *
Наконец, злоба сожрала Варварку и поселилась в ее могиле.
* * *
Дед углублялся в лабиринт памяти все дальше от солнечного света. С каждым мгновением взгляд затуманивался и становился бессмысленней. Что он хотел вспомнить?
* * *
Почему-то Романов вспомнил детство. Бесконечные драки с представителями соседней деревни. Кажется, Перевлес. Ее уже не существует. Именно в те дни он открыл принцип, определивший всю дальнейшую жизнь: "Дерись до последнего. Разбивай кулаки в кровь, но докажи свою правоту. Если же не можешь справиться с обидчиком, всегда найдется острый нож или тяжелый топор. Всегда есть средство мести. Нужно, всего лишь, не бояться им воспользоваться!" Жаль, что к тому времени брата забрали люди из НКВД. Он бы мог преподать им урок.
Так он продирался через жизнь. Пару раз пришлось убить, благо времена были темными и смутными. Первой "жертвой" оказался молодой зарвавшийся парень, улыбнувшийся в след Варваре. Он был хоть и молодым, но рослым. Дед оглушил его вовремя подвернувшейся под руку штакетиной, а потом задушил, все еще бесчувственного. Со вторым проще. Какой-то казах украл у Романова патроны. Шел бой, поэтому никто не услышал короткого выстрела из старенькой винтовки. Для надежности, Романов вонзил штык-нож солдату в лоб. Много раз приходилось калечить, даже собственного сына. Но последний воспринимал побои, как должное. Сказалось воспитание... Хотя первая жена Славы, не угодившая ни деду, ни Варваре, показала, что воспитывали Славу не слишком тщательно. Свои ошибки дед решил исправить на внуке.
* * *
Глаза Романова постепенно обрели ясность. Он вспомнил.
-3-
Романов повернулся к внуку, мальчик увлеченно рисовал на земле обломанной веточкой яблони. Подумал: "Да, это Сережка. Этот худой мальчонка, лишенный хотя бы намека на мускулатуру, мой внук. Остался один, последний урок". Дед резко выхватил веточку из рук Сережки и отбросил к стене.
- Не смей ломать яблоню! Ей уже двадцать лет. Она не заслужила!
- А... я... - Сережка благоразумно решил не продолжать, опасаясь не менее больного подзатыльника, чем удары соседских мальчишек.
- Цени память. Она слишком дорого стоит. - Назидательно, чуть ли не по слогам сказал дед. Вздохнул, подбирая слова. - Знаешь, что будет, если ты так же легко будешь сдаваться на милость победителям. - Перед глазами замаячили чумазые лица двоих мальчиков, посмевших поднять руку на внука. Всех их он знал, но не помнил, как зовут. Вообще, часто ловил себя на том, что не знает, как зовут ближайших соседей. Знал, кто чем занимается; знал, кто где живет... А имен не помнил. - Знаешь или нет?!
- Нет. - Тихо ответил Сережка и вжал голову в плечи.
- Они тебя растопчут. И будут топтать всю жизнь... - Романов следил за реакцией внука - Сережка ежился, будто на холоде.
- Ну мы же дружим...
- Друзей нет. Есть подлизы, которые ждут момента, чтобы всадить нож меж лопаток. Я ясно выражаюсь?! - Дед нахмурил брови, пытаясь нагнать на внука как можно больше страха. Еще один пунктик в Программе озвучивал: "Только через боль и страх, можно достучаться до разума собеседника". - Ты сможешь их побить?
- Не знаю... Нет, наверное... Их двое, и еще ребята... - начал уклончиво Сережка, но тут же остановился, разглядев, как каменеет лицо деда.
- Не верно!! - рявкнул Романов так, что Сережка подпрыгнул. Неожиданно отвесил внуку звонкий подзатыльник, ощущая приятное покалывание в ладони. - Понял?!
- Д-да. - Испуганно пропищал Сережка и, не удержавшись, почесал горящее от удара место.
- Что ты должен будешь сделать? - Романов хитро прищурился.
- Я... А...
- Если ты не докажешь этим ублюдкам, что ты не такой слабак, каким кажешься, то завтра тебе переломают руки. Так, ради потехи. - Вкрадчиво сказал дед, почесывая зудящие пальцы. Ладонь так и просилась снова приложиться к теплому детскому затылку.
- Но они же сильн...
- Нет!! - Ладонь получила желаемое. Удар пришелся в саднящую правую щеку. На этот раз Сережка ударился головой о ствол яблони. На лице заблестели беззвучные слезы.
- Ну... Деда... ну, пожалуйста...
- В сарае... Ты знаешь, где у нас сарай? - Политика устрашения практически вырезала каждое сказанное Романовым слово на подкорке мальчика. - В сарае ты возьмешь топор, что висит на стене, спрячешься в кустах возле дома того мальчишки, что повыше... А ночью, когда это отребье вернется домой, всадишь ему лезвие между лопаток. Второй поймет, в чем дело, но будет молчать. А на тебя никто и не подумает. - В глазах мальчика плескался ужас, но он был невинным по сравнение с тем кошмарным чувством, охватившим паренька через секунду. Оно заставило Сережку взять топор и осуществить задуманное дедом. - После этого ты поймешь, что делать в жизни дальше. Запомни, что если завтра утром бабы не будут визжать над телами этих тварей, я тебя сам зарублю. - Ничего подобного Романов делать не собирался, но знал, что Сережка поверит. Воспитание свое возьмет.
- Я пойду? - Прошептал мальчик.
- Топай. - Грубо напутствовал родной дед.
После того, как Сережка скрылся за углом дома, Романов откинулся на нагретый ствол и безмятежно заснул. Свой долг он исполнил.
Приснилась ему Варвара. Романов стоял на вершине холма. Под ногами щетинилась потрескавшаяся земля. На сотни километров вокруг царило запустение и смерть. Мертвая голая почва, низкие свинцовые лепешки облаков, застывшие на месте, абсолютное безветрие. На востоке разгорается черное зарево. Жена стоит справа, немного ниже, так что видна голая, лишенная волос макушка. Ее гноящиеся глазки исподлобья наблюдают за Романовым.
- Я умираю? - шепчет дед.
Варвара в ответ изображает на лице улыбку. Видны пустые десна и черный язык. Над краешком земли поднимается солнце - черное, словно бездонная пропасть. И появляются вопли терзаемых душ.