Селиховкин Иван Андреевич љ 1999

Селиховкин Иван Андреевич

Путешествие к храму Женщины

Из воспоминаний корабельного юнги

11.теплодуй.1895

Тихий плеск волн, скрип канатов, запах моря... Чайки кружат над мачтой Одигитрии. Едва уловимый дневной ветерок влечёт нас вдоль каменистой гряды островов. На вид, долгожданные земли безлюдны. Лишь редкие кривые деревца, да птичьи гнёзда разнообразят мёртвый берег.

Когда из бочки над головой раздался крик "вижу землю", все мы, конечно, надеялись на то, что земля эта окажется вожделенным южным берегом. Однако подойди Одигитрия на триста метров, стало ясно, что опять ждёт разочарование. Капитан сказал, что воды и еды на борту ещё вдоволь и, потому, на берег высаживаться не будем. Весь экипаж сейчас у перил, провожает взглядом кусочек тверди, нежданно обнаружившийся среди моря. Будет ли конец этому плаванию?

12.теплодуй.1895

Гряда осталась позади, и вновь вокруг лишь тёмно-синее море. Начало дня... Дел у меня пока что нет, собеседников, в прочем, тоже. Не подумайте, экипаж у нас что надо! Ребята весёлые, здоровые! Взять хотя бы боцмана: он, говорят, как-то у себя в деревне кулаком уложил взбесившегося быка. А вообще - добрый малый, душа компании. Вечером в кубрике как начнёт байки травить, так его даже сам капитан приходит послушать. Или вот вперёдсмотрящий - мрачная личность. Необщительный, хмурый. Ребята о нём иначе как шёпотом не говорят. Ходит слух, что колдун он, откуда-то с востока. Капитан нанял его в одном из портов, и с тех пор Одигитрия ни разу не попадала, ни в шторм, ни в штиль, ни в какие друге неприятности (тьфу-тьфу - не сглазить).

Капитан - личность вообще легендарная. Не иначе, как воплощение самой доблестной силы. Ростом с дерево, в плечах широк, рукой крепок, да сердцем светел. О его прошлом ничего не известно (если не считать пары-тройки баек), но не удивлюсь, если окажется, что в прошлом он был воином или полководцем. Однако нет у него меча, а сам он говорит лишь о будущем.

Решил я вести этот дневник. Отчасти от безотчётной тоски, а отчасти от осознания великой цели, преследуемой капитаном. Ведь кроме нас (меня, да ребят из команды) никто и не знает о том, куда идёт Одигитрия. Вот и подумалось: мало ли, прочтут, помыслят да подивятся...

А подивиться есть чему: капитан, только мы вышли в море, объявил нам, что судно Одигитрия отныне не грузовое (мало ли таких бороздит океан) и не боевое (кровь и огонь ненавистны ему). Идёт оно к одной заветной цели: южному континенту, на берегах которого стоит высочайшее чудо - храм Женщины.

По началу роптала команда: шутка ли, плыть навстречу легенде, жить мечтой о мифе. Да и, кроме того, огромен южный континент, а храм, вероятно, мал. Как найдём его в чужих краях? Утопия! А знаете, как неприятно звучит на море слово утопия?!

Однако капитан был твёрд и ни единый мускул не дрогнул на его лице, пока выслушивал он всеобщие возражения. А затем просто так заявил, что сердцем своим угадает он путь к храму Женщины. Лишь твёрдым духом и светлым душой открывается он. И так спокойно и ровно прозвучали слова его, что улёгся мгновенно ропот, притихла команда. А затем, мы вся (и я тоже) дали клятву, что верны будем капитану и не оставим его до конца рейда.

Вот такой он, наш капитан! И наш корабль, Одигитрия. Ну, ладно, пойду с мужиками раздавлю кружечку сидра (по утрам кок нам выдаёт).

15.теплодуй.1895

Описав нашу команду, я решил не возвращаться к дневнику, пока не произойдёт что-нибудь необычное. И вот оно произошло сегодня!

Мы уже отошли порядком от островов, когда вперёдсмотрящий закричал: "человек за бортом!". Оказалось, какой то бедняга плавает в открытом море, ухватившись за бревно. Мы вытащили его, переодели, накормили. Однако от разговоров он отказался. Только сообщил, что его судно пошло ко дну, а он уже третьи сутки провёл без сна, цепляясь за скользкую древесину. Затем он задремал, и боцман лично перенёс его в кубрик.

А вечером с капитаном состоялась у них беседа. Мне удалось кое-что услышать, ибо находились они не в каюте, а на баке.

Спасённый глядел в тёмные воды, пленником которых недавно был. Он жевал сухарик, и время от времени кутался в тёплые одежды. Капитан расположился рядом.

-Так ты, говоришь, родом из глубин континента? - спасённый кивнул, продолжая жевать.

-А чем занимался ты, пока не вышел в море, да и зачем вышел? - продолжал капитан.

-Я... - он помолчал, подбирая, слова - служил музе.

-И как же звали твою музу? Поэзия ли? Тогда ты, должно быть, подобен Крылатым, что населяют утёсы страны Вечных Бурь. О, прекрасные создания! У каждого за спиной два дивных крыла, грудь огромна и вся заполнена сердцем. Их жизнь причудлива, как излом молнии. Их жизнь - ветер в перьях. Их счастье - стихи, рождённые как вызов стихии. Говорят, что безумно чувствительны те люди, но хоть и достаётся им от мира за свою чуткость, родить они могут чудо невероятное...

Спасённый молчал, обдумывая эту фразу, а капитан, тем временем продолжал:

-Или зовут твою музу "Проза"? Тогда ты подобен Крепким, что живут у Грозовых гор. Эти люди сильны руками, ибо требуется от них выносливость и твёрдая воля. Не вспышке молнии, но монотонной работе подобен труд их. Взвалив огромный камень на плечи свои, или упершись в него руками, катят они к вершине. И чем выше поднимаются они, тем хуже можно различить их, оставшись у подножья. А когда и облака остаются позади, то, говорят, снисходит на них сиянье ослепительное, удвоенной силой наливаются мышцы и уже не остановить их, рвущихся к вершине. А там, когда их камень останавливается и уже не грозит сорваться, а спокойно почит средь подобных, полыхает гроза. И каждый из Крепких, что взбирается на гору, обещает себе, что в последний раз, но, взобравшись и вдохнув этой бури и счастья, вновь спускается, вдохновлённый и берёт следующий камень...

-Интересные вещи ты мне поведал, - наконец заговорил спасённый. Но должен тебе признаться, что ни Поэзия, ни Проза - не мои музы. Нет, не слышал я о подобных существах, что поклоняются им. А служу я Музыке.

Тут капитан отрицательно покачал головой.

-Не может быть того! - уверенно произнёс он, - те, что служат, сей музе, не имеют ни тела, ни формы. Незримыми - зовутся они, ибо подобны частицам ночи, словно оторванный лоскут звёздного неба. Они ощутимы не телом, но душой...

-Да, да, - закивал спасённый, - я знаю тех, о ком ты говоришь. Однако другой Музыке служу я.

-Муза всегда одна и едина для всех, - нахмурился капитан.

-Муза, но не музыка! Той, которой я присягнул на верность, служат люди, не отличимые от прочих. Они живут на континенте, там, где сухо, тепло и уютно. Ни бури, ни ветры, ни опасные обрывы не тревожат нас. Они живут лишь в наших песнях, что поём мы всей семьёй или с друзьями у камина. Мы...

-Уж, не из тех ли ты, - сурово громыхнул капитан, - кто в склепе убогом песни о шторме слагает?! - собеседник ошарашено уставился на него.

-Я слышал о людях подобных, - понемногу овладевая собой, продолжал капитан, - одни из них, слишком глупы, чтобы душу тревожить, ибо душа их глуха и слепа. Поют они о вещах приземлённых, и нет в текстах глубин или волн - мёртвый штиль! Только разум они занимают бесполезным набором слов! Другие же, что мнят себя мудрецами, теребят свою душу: поцарапают, вновь сковырнут. Они, словно монах, накурившийся травки, не в силах оставить дурного деяния. Вновь и вновь сожалеют о прошлом и в грудь себя ударяют, плачут горько и горькие песни поют. Что может быть хуже, чем птицы, что небо не видят. И что может быть хуже, чем мужчина, что сам себя пожалеет?

Спасённый поник головой, опустив недогрызенный сухарь.

-Угадал ты, и музу мою, и мой дом...

Капитан поднялся, положил руку ему на плечо.

-Я готов предоставить вам ужин и кров. Сколь будет нужно, оставайтесь, но навряд ли вам понравится Одигитрия.

Он пошёл прочь и, завернув за каюту, столкнулся со мной. Он оглядел меня хмуро из-под чёрных бровей и произнёс задумчиво, словно ни к кому не обращаясь:

-Вероятно, придётся высадить его как можно скорее, - и ушёл. Мне показалось, что он сильно обеспокоен.

30.теплодуй.1895

Мы в пути уже четвёртый месяц. Но никогда не было такого, чтобы две недели не встречалось на пути ни лодки, ни острова, ни птицы. Словно вымер океан. По утрам бывает, когда небосклон чист, а волны улеглись, смотришь в даль и исчезает горизонт: небо того же цвета, что и море. Вода и воздух сливаются друг с другом, и нет между ними никакой границы. И тогда невольно содрогается сердце в груди. Чувствуешь, что застрял где-то в неведомом пространстве, и нет отсюда выхода.

Капитан всё больше хмурится. Спасённый обычно не показывается, говорит, что морской ветер ему не на пользу (кстати, никто так и не узнал, что он делал в море, и что стало с кораблём). В общем, этот загадочный тип сидит днями напролёт в кубрике, спит, наверное.

Вообще, тоска смертная. Но ребятам хоть бы что! Веселятся!

5.бурелом.1895

Всё то же. Ни берега, ничего! Ребята все ещё веселятся, однако стало как-то грустно. Хочется сесть, подумать, всплакнуть. Я, сперва, думал, что это только у меня такое, думал, с непривычки. Однако вчера случайно на баке наткнулся на боцмана. Он глядел вдаль, слушал плеск волн, и, мне показалось, плакал. Тихо так. Как только я приблизился, он вскочил и убежал.

А наутро капитан приказал сбросить за борт две бочки, предварительно положив в них по яблоку. И что ему взбрело в голову.

7.бурелом.1895

Вчера и сегодня опять бросали бочки. Клали соответственно по два и три яблока. Я не пойму, что же с капитаном. Вообще-то он ничего. Ходит по палубе взад-вперёд, как обычно. Говорит мало. Только вот хмурится очень...

8.бурелом.1895

Теперь всё стало ясно! Наткнулись утром на нашу бочку. В ней обнаружили одно яблоко. Причём не испорченное! Капитан, сперва, просиял, но потом вновь сдвинул брови. На вопросы команды не отвечал, до вечера, пока не выловили вторую бочку. И яблок в ней оказалось два...

Затем он собрал всех нас, включая недавно спасённого (и даже меня позвали) и сказал:

-Я долго сомневался, но теперь сомнения отпадают. С нашим кораблём случилось то, что не могло произойти ни с каким другим. Но Одигитрия не обычный корабль, - здесь меня обуяло чувство гордости, и, похоже, не меня одного: вся команда расправила плечи.

Так вот, - продолжал капитан, - принимая во внимания великую, без преувеличения, цель нашего путешествия, нужно сказать, что будь среди нас хоть один, кто сердцем слаб, или душою тёмен, не достигнуть нам никогда храма Женщины. Ибо только свет не отторгается светом. Сердцем своим вёл я вас, и курс наш был прям и ровен. Но вдруг закружили мы на месте и уже которую неделю не видим берегов. Я долго всё взвешивал и оценивал, пока, наконец, не уверился в том, что причина, заставляющая нас плавать по кругу и вновь натыкаться на свои бочки в одном из нас! - ропот пронёсся над головами.

-Тише! - призвал капитан, - И позволю себе заметить, что причина в спасённом нами, ибо с него начались злоключения наши, - вновь ропот охватил команду. И, на этот раз, капитану пришлось дважды повторять: "Тише!". Наконец, гул стих.

-Моё сердце зовёт Одигитрию вперёд, пылая огнём поиска. Его сердце, - капитан указал на съёжившегося "виновника торжества", - его сердце слабо и взывает к уюту, пылая огнём, подобным огоньку камина. Оно источает тоску и сожаление. Одигитрия внемлет нам обоим, и, потому, корабль не движется ни по одному из направлений, выделывая круги. И так будет кружить, покуда не кончится у нас вода и еда, - капитан замолчал.

Повисла пауза, нарушавшаяся лишь шорохом неловких матросских ног. Наконец боцман, переборов смущение поднялся и спросил:

-Так что же нам с ним делать, капитан? - мне показалось, что при этих словах, спасённый съёжился, как от удара.

Капитан обвёл взглядом присутствующих и заговорил уверенно и спокойно.

-Единственное, как мне кажется, и безопасное решение проблемы - посадить нашего гостя в лодку, снабдить провизией и предоставить плыть, ведомому собственным сердцем. Уверен, что он очень быстро достигнет берега. И навряд ли попадёт он в шторм или просто грозу. Представляется мне путь его мягким, ровным, по зеркально спокойной воде. В конце концов, каждый путь зависит от цели. Теперь дело ваше, решайте!

На том и порешили.

15.бурелом.1895

Как только отплыл тот странный тип, сразу же начал крепчать ветер. Третью бочку мы так и не встретили. А к вечеру, неожиданно, разыгралась буря. Она бушевала три дня. Господи, я ничего подобного раньше не видел! Ад кромешный! Однако ребята, напротив, взбодрились. С гиканьем и криками носились по палубам, спускали паруса, укрепляли канаты, вычёрпывали воду из трюма. Капитан перестал хмуриться и с каждым раскатом грома становился всё счастливее. А когда молния ударила в мачту, буквально просиял, и, отдав необходимые команды, повернулся ко мне и громовым голосом рыкнул: "Подходим!". А затем услал, проверить дела на баке.

После первой бури последовала вторая, но уже чуть слабее. Да и команда, словно расправив крылья, уже относилась к этому не как к опасности, а, скорее, как к небольшому развлечению.

Сегодня уже второй день спокойно. Идём намеченным курсом.

17.бурелом.1895

Пять минут назад вперёдсмотрящий закричал "Вижу землю!". Бегу наверх, погляжу, что происходит!

19.бурелом.1895

Мы достигли южного материка! Вчера шли вдоль берега, капитан велел лечь на какой-то ему одному ведомый курс. А сегодня, наконец, причалили! Корабль на якоре, почти вся команда на суше. Разминаем ноги, кричим, веселимся! Завтра, говорят, выступаем в путь. Куда? Не знаю.

20.бурелом.1895

Отправились к храму. Капитан сказал, что чувствует: это совсем рядом. Дорога пролегает меж травянистых холмов и серпантином уходит ввысь, на каменистое плато. Что ж, в путь! Идти по земле так здорово, вы бы знали!

23.бурелом1895

Сегодняшний день слишком необычен, чтобы начинать его описание с обычной фразы. Хотелось подобрать что-то эдакое, но в голову не идёт... А, чёрт с ним!

Итак, мы достигли храма. Дорога неожиданно вильнула за склон и оборвалась. Впереди стоял ослепительно сверкающий позолотой храм (или из чистого золота?). Высокие колонны держали покатую, без острых углов крышу. Яркие ступени вели в тенистые недра загадочного здания. Капитан остановил нас.

-Далее надлежит идти мне одному. Ибо столько лет готовил я своё сердце, тренировал дух и закалял плоть. Я заставил своё сердце наполнится светом, а душу нежностью. И попытаю счастья узнать: достоин ли, теперь войти в храм сей...

Он оставил нас на дороге, а сам зашагал вперёд. У меня ещё мелькнула мысль: "А что он будет делать, если войдёт в храм?". Но на пол пути он остановился, дабы приветствовать вышедших из храма людей. Их было четверо. Одежда - длинные золотые рясы с капюшонами. Лиц вышедших мы не видели. Вели себя они странно. Хохоча, словно наш боцман в кубрике, один подталкивал другого локтём в бок и пытался что-то шепнуть ему на ухо. Тот отмахивался, но и сам хохотал во всё горло. Третий внезапно пошатнулся и упал, а когда его ставили на ноги, отвратительно рыгнул.

-Ба, да они же пьяны! - выдохнул кто-то из наших.

-Точно, набрались ребята! - поддержал другой голос.

Капитан поднял руку и проговорил твёрдым красивым голосом:

-Приветствую вас, о, хранители храма!

Те, похоже, наконец, заметили его. Кто-то показал пальцем и засмеялся. Двое других завопили, покачиваясь, что-то непонятное. А её один жрец принялся распутывать рясу у колонны, намереваясь помочиться.

Капитан обернулся к нам, и я впервые увидел его лицо, искажённое злобой.

-Нет, не при таких жрецах, ожидал я найти храм Женщины! Юнга, мешок! - я проворно подхватил здоровенный мешок капитана и побежал к нему. Тот выхватил из его недр тяжёлый меч, ослепительно засверкавший на солнце. Перекинув его из руки в руку, он отвёл клинок в сторону и вновь обернулся к жрецам.

Вот это воин! - пронеслось в моей голове.

-Изыди, порочные! - он кинулся на монахов и те с пронзительным визгом побежал прочь.

-У-у-ух! - Меч со свистом описал над головой круг и опустился на землю, так и не пролив ни капли крови. Жрецы словно испарились. Капитан поднял глаза к храму, тот безмолвствовал в своём великолепии.

-Юнга! Унеси его прочь! - он отшвырнул оружие, - И подай мешок.

Когда я мельком заглянул капитану в глаза, то заметил, что злобы не осталось в них. Вновь спокойствие и достоинство струилось в его взгляде. Из мешка капитан, к всеобщему удивлению, извлёк красную розу. Он положил её на ладонь и протянул к храму. Затем сделал несколько шагов.

И тут откуда-то сверху послушался женский голос:

-Что привело тебя к храму?

Ничуть не смутившись, капитан ответил:

-Сердце и душу наполнил я светом. Не знал ни покоя, ни пощады своим чувствам, пока не окрепли они и не стали ясны мои мысли. И тогда открылось мне, что высшая ценность храниться в мире. И заключена она в женщине. Много их видел я по улицам и кабакам, по театрам и музеям, дворцам и виллам, и ни разу не сошлись воедино сердце и разум, не узрели ценности высшей. И тогда решил я отправиться к храму Женщины, дабы обрести сие.

-Зачем разогнал ты жрецов моих?

-Не подобает сокровищу в грязи храниться. Не пристало птице вскармливать свиней.

Наступила пауза. Затем таинственный голос произнёс.

-Что ж, я вижу, отважен ты и светел. Готова я поверить в честность твою. Но прежде, чем решить, войдёшь ли ты в стены моего храма, скажи, не станешь ли ты похож на прежних жрецов? Ведь не сразу свиньями они обратились, а, поначалу, каждый пел соловьём.

-Пусть тогда огонь покарает душу мою и молния испепелит разум померкнувший!

-Да будет так! Что ж, входи! Но знай, только став жрецом можно переступить порог. Готов ли ты одеть мантию?

-Нет, капитан! - заорал боцман. Вы с ума сошли! Ну его, этот бабский храм! - но вперёдсмотрящий предусмотрительно заткнул ему рот.

-Готов! - ответил капитан. Держа розу над головой, он преклонил колено. И его потрёпанные, пропитанные солёной водой одежды обратились жёлтыми шелками. Мы все рты пораскрывали. А он молча поднялся, медленно зашагал вверх по лестнице. Мы смотрели вслед, пока он не скрылся в тени колонн. А затем ещё долго стояли и глядели на ослепительное сияние храма.

Потом вперёдсмотрящий сказал, что пора на корабль, и мы пошли обратно. По пути, все в основном, молчали, боцман плакал и кричал: "пропал наш славный капитан!". Вперёдсмотрящий тихо улыбался и, вероятно, думал о чём-то приятном. Другие ребята как-то попритихли. Воцарилось ощущение чего-то торжественного, фантастического.

Вот такой сегодня был безумный денёк! Я чертовски устал, но всё-таки старательно всё описал, опасаясь, что потом что-нибудь забуду. Всё, теперь спать!

30.бурелом.1895

Идём обратным курсом. Настроение приподнятое, хотя, конечно, и тяжело без капитана. Одигитрия легко рассекает волны, ведомая двумя десятками сердец, в родной порт.

Боцман всё сокрушается по поводу капитана. Но, по-моему, он не прав! У меня (да и у ребят тоже, я спрашивал) на душе ощущение, будто случилась нечто правильное, хорошее. Я почему-то думаю, что он там справится. Не могу я представить нашего капитана пьяным, мочащимся на колоннаду. Он, я бы сказал, самый лучший жрец для храма женщины. Хотя правильнее сказать, самый достойный. Вообще, я за него рад!

Вчера, кстати, встретили корабль. Он шёл параллельным курсом. Мы сблизились с ним, поговорили. Оказалось, что там капитанит женщина. А идут они, знаете куда? На северный континент, искать храм настоящего мужчины! Странно, правда? А утром корабль исчез за горизонтом. Скорость у них не то, что у Одигитрии. Оно и понятно, ведь, путь зависит от цели...

Да, ещё одно. Перед тем как отплыть с юга, мы подобрали в порту одного человека. На вид ему лет пятьдесят. Высокий, чёрный. Но вдруг, ни с того, ни с сего, словно огнём вспыхивает, и не дашь больше двадцати...

Он сказал, что ему в наши края, ну мы и взяли (чего, не взять?). А потом оказалось, что он служит музе Танца. Поразительно просто! Когда он движется, словно музыка струится из него. А смотреть аж больно, словно обжигает что-то. Но завораживает невероятно! Глаз не отвести! Словно заглядываешь в пламя свечи!

Он нам перед ужином уроки даёт. Покажет несколько па, а мы повторяем. Но вот только не выходит как у него, чтобы как пламя... А он отойдёт в сторонку, смотрит на нас, смеётся...

Что ж, кончаю! Если случится что-то необычное, непременно напишу!

1999 год.