В этом году День космонавтики попал на воскресенье.
Отец Феодосий, одетый в мирскую одежду, неторопливо шёл из чайна-тауна, держа в руках небольшой бумажный пакетик с чаем и размышлял о том, что ребёнок, родившийся сегодня, сможет отметить своё совершеннолетие одновременно с Пасхой, а затем поднять бокал и за Гагарина.
Было бы не то что жарко, но ловить такси он опасался, а бронежилет весил немало. Когда Феодосий проходил остановку, рядом с ним громыхнул и остановился большой и почти что не ржавый автобус. Феодосий замер и взглянув на раскрывшуюся бездну двери, в которой было видно лишь какое-то шевеление, вдруг заметил, что контуры транспорта подёрнуты каким-то маревом и понял, что несмотря на приятную погоду, железный ящик раскалён до предела. Пробормотав себе под нос что-то про ад, который всегда с нами, он упрямо зашагал дальше.
В это время в небольшом подсобном помещении мексиканской забегаловки, известной только местным, отца Феодосия с нетерпением ожидал другой христианин. Промокая платком лоб, он листал книгу с названием "Insula Thesauraria". Разумеется, читать современных латинских писателей для того, чтобы почерпнуть хоть что-то для себя было бы глупостью. Однако, во-первых, сама попытка написать что-то на вечном языке заслуживала всяческого уважения, а во-вторых, автор уж полвека как был мёртв. Папский латинист не любил читать живых.
Ему чудом удалось вырваться из Ватикана на пару недель, сославшись на вполне настоящую болезнь отца. Совершив весьма невежливо краткий визит, он помчался в церквушку неподалёку от улицы Олвера. Местный клир, представленный двумя робкими молодыми священниками, откровенно не справлялся с тем, чтобы не усыпить мексиканцев, клюющих носом на мягких скамьях. Отец Реджинальд буквально за несколько дней завоевал любовь всего прихода своими проповедями, а главное - получил в своё распоряжение скромную комнатку, куда из-за почтения к сану никто бы не осмелился зайти. Кроме того, в помещении был второй вход, который, как туманно объяснил хозяйке священник, мог понадобиться для внезапных исповедей.
Мысли Реджинальда перебил стук в дверь. Он спокойно открыл ящик стола, достал оттуда заряженный обрез, который было крайне удобно прятать в складках сутаны и укрылся за столом. Резко, как на занятии, он спросил:
- Quis it?!
С другой стороны раздался лаконичный ответ на древнегреческом:
- Εγώ, ὦ ἀδελφέ.
Католик выдохнул, со стуком положил обрез и, покоряясь внезапно нахлынувшей усталости, тихим голосом произнёс:
- Introite in conclave, frater.
Феодосий спрятал револьвер обратно в пакетик с чаем, открыл тонкую фанерную дверь, будто бы приспособленную для стрельбы насквозь и протянул руку Реджинальду - за долгие годы их совместной работы тот так и не научился христосоваться. Во время рукопожатия он задумчиво повернул обрез так, что тот теперь лежал параллельно краю стола и сел.
Хотя латынь оба знали очень хорошо, а Реджинальд вообще превосходно, говорить о чём-то серьёзном на этом языке в англоговорящей стране, да ещё рядом с мексиканцами было бы опасно - общие корни могли бы помочь кому-то постороннему понять хотя бы одно слово, а патронов было не так уж много. Поэтому разговор шёл на древнегреческом - учить говорить на нём перестали как сотню лет ещё и в Германии, а в Итоне и подавно, так что говорить можно было спокойно. Американцу было несколько стыдно не поспевать за русским, выучившим язык самостоятельно, но рассудив, он решил, что это достойное испытание его гордыни и иногда просил замедлиться, особенно на неологизмах, которые Феодосий изобретал со страшной скоростью, даже пока разливал чай со слабым ароматом оружейного масла.
Помолившись, оба откинулись на креслах, бывших единственной удобной вещью в этой комнате помимо оружия и помолчали. Первым тишину нарушил Реджинальд:
- Всё очень плохо.
Феодосий, повертев крохотную кружечку в руках, ответил:
- И много хуже, чем мы думали.
После чего замолчал.
Когда прошло пару минут, католик уже было открыл рот, решив, что русский закончил, но тот, как всегда неожиданно, продолжил речь после большого перерыва. Реджинальд внутренне поморщился. Он никак не мог понять, когда Феодосий начнёт говорить, и первоклассная школа распознавания мимики, в которой сейчас занималось всего лишь четыре человека - один из них, скорее всего, станет папой через несколько десятков лет, совершенно не помогала ему.
Бровь Феодосия изогнулась как-то особенно ехидно, и Реджинальд понял, что тот доволен эффектом и стал вслушиваться в речь на древнем языке, невольно тоскуя по простоте латинских склонений.
- Забавно, что Союз, по сути, спасает своим существованием Штаты. Все те силы, что сейчас тратятся на то, чтобы Союз погиб под гонкой вооружений, немедленно ополчатся на верных Господу американцев. Впрочем, русских всё равно будут обвинять во всех грехах, потому в каком-нибудь Техасе их даже полюбят. Но люди... Господь готов простить очень и очень многое, всем нам даётся по вере, но вера становится всё комфортнее. Эти протестантские церкви плодятся со страшной скоростью и на каждой из них впору лепить неоновую надпись 'Х Р А М', приятно мерцающую в темноте. Музыка, выпивка и девочки в комплекте.
Американец выдавил из себя:
- У нас нет примера.
Феодосий поднял палец вверх и, заметив, как округлились глаза католика, засмеялся и прижал его к губам:
- Нет, мой дорогой друг. Я - не из этих.
Посерьезнев, он продолжал:
- Ты совершенно прав. Те старцы, чьими молитвами, пожалуй, только и держится наш мир, не попадут на обложки модных журналов. А никакой современный человек не сможет справиться даже с тем, чтобы ходить в церковь каждое воскресенье, не изменять жене и любить своих детей. И так всю жизнь. Однако же...
Русский посмотрел на американца и спросил:
- Как ты относишься к мультикам?
Реджинальд спокойно ответил:
- К формату - хорошо, благодать Господа есть во всём. Однако если ты хочешь снять многосерийный блокбастер 'Жизнь в раю', не думаю, что его кто-то будет смотреть. Не будет смотреть и сейчас, а через десяток лет - точно.
Феодосий, как-то странно взглянув на католика, сказал:
- Нет, речь не о 'Жизни в раю'. Однако забавно, что ты в каком-то смысле прав.
Ещё помолчав, он поставил чашечку в угол стола напротив рукоятки обреза и продолжил.
- Ты прав. Мир - иссяк. Никакой живой человек, включая нас с тобой, не сможет одновременно быть популярным и быть христианином, хоть бы и грешным, долгие годы. Даже если мы и найдём такого, то с ним может случиться всякое. Однако какой-то образ... образ, который бы помогал людям всегда тянуться к образу Божьему, пожалуй, сделать можно.
Реджинальд не зря слыл одним из лучших латинистов современности - новые идеи, даже абсолютно чуждые ему, он схватывал моментально, по давней привычке постоянно анализировать самые сложные тексты.
Подхватив идею, он встал и начал энергично жестикулировать:
- Именно! Придётся сделать его грешником, но симпатичным, и довольно безвредным. Пускай это будет какой-нибудь чуточку бестолковый good guy, которой постоянно попадает в переделки, но всё равно выходит из них победителем - что бы с ним не приключалось, он всегда должен возвращаться к семье...
Феодосий лишь успел вставить:
- Думаю, из грехов можно оставить...
- Чревоугодие! - вскричал отец Реджинальд. Задумавшись, он нехотя добавил:
- Ну, разве что ещё лень. По нынешним временем совсем неплохо.
Феодосий заметил:
- Очень важно, чтобы он никогда не старел. Вначале это будет выглядеть забавным, а потом изменить что-то будет почти невозможно. У тебя есть кто-нибудь на примете из наших, кто мог бы помочь? Учти, денег не так много.
Реджинальд достал из стола папку с золотой печатью, открыл её и стал её листать. Феодосий же тем временем выудил из кармана куртки небольшую книжицу и стал читать её, шевеля губами. Американец с завистью покосился на неё - он так и не выучил арамейский. Добравшись до конца папки, он выдернул последний листок и вздохнул.
Феодосий оторвался от текста и кивнул ему:
- Ну?
Реджинальд с трудом подавил в себе желание почесать в затылке, от которого, казалось, избавился ещё в семинарии. Укладывая лист обратно в папку, он печально произнёс:
- Сценарист у нас есть... Но вот беда, сам он человек современный и к Господу равнодушен. Можно было бы зайти со стороны семьи, но там протестанты.
Феодосий положил книгу на колени, приподнялся и спросил:
- А кто именно?
Реджинальд перевернул листок и впервые улыбнулся широко-широко:
- Меннониты.
Остаток вечера прошёл в согласовании деталей. Конфликт на почве религии возник только один раз, когда речь шла об имени главного героя: каждому нужно было отчитаться перед своим начальством - разумеется, не совпадающим с официальным. Реджинальд предлагал назвать его Овидием или хотя бы Флакком, но Феодосий заметил, что в последнем случае героя переделают так, что никакого примера отсюда не выйдет, и пасхальное яйцо ушло к русским.
Спустя несколько часов католик задумчиво кивнул, бросил папку, которую держал в руках, на стол и вздохнув, сказал:
- Честно говоря, мне в голову никак не приходит название городка, в котором всё будет происходить. Любой христианин должен догадываться, что речь идёт о духовной брани не на жизнь, а на смерть. Отсылки к Отцу нашему небесному выдадут нас если и не сейчас, то лет через пять, когда в советских им окончательно надоест тыкать палкой. Вставку с Credo поймут чуть попозже - думаю, системы компьютерного перевода доберутся и до латыни.
Православный поправил папку аккуратным движением и, положив руку обратно на подлокотник кресла, молчал. Через несколько секунд он улыбнулся:
- Спросим у Господа.
Засунув руку в карман, он наудачу вытащил какой-то предмет, который словно бы сам скользнул в руку. Взяв его за острый кончик, он показал его американцу.
Реджинальд перекрестился и начал шептать:
- Sub tuum praesidium confugimus...
На торце тускло отливающего медью патрона по кругу была выбита полузатёртая надпись 30-06 SPRG.