"Бывают же люди, которые даже шею себе вовремя свернуть не умеют" - именно на такой неподобающей доброму христианину мысли поймал себя Симон, сержант городской стражи. Но, поскольку небеса не разверзлись и ударом грома его не поразили, в глубине души он все же остался при своем мнении. Ибо надо признать, что господин де Вильруа, отпрыск одного из весьма состоятельных семейств Сенгийоля, и впрямь выбрал для своей безвременной кончины самый промозглый и ненастный день за всю осень. Ночью ударили заморозки; конь Вильруа, видимо, поскользнулся на заледеневшей тропинке, тянувшейся вдоль крутого берега реки. Такая дорога была бы опасной даже для всадника, твердо держащегося в седле, для Вильруа же, возвращавшегося с разгульной пирушки и видевшего перед собой две лошадиных головы вместо одной, она и вовсе оказалась фатальной.
Симон дождался, когда тело де Вильруа заберут слуги, и поспешил в башню, где размещалась стража: не столько для того, чтобы доложить о происшествии начальству, сколько для того, чтобы согреться.
Час был еще ранний, но на городской площади уже появились повозки бродячих циркачей. Словно перелетные птицы, они старались в зимнюю пору держаться южных краев, но в этот раз холода застали их врасплох, перехватив еще в Сенгийоле. Расписные фургоны пестрели под низко нависшим небом, будто невовремя распустившиеся цветы. Весть о несчастном случае, приключившемся у реки, уже облетела город, и странствующие артисты уставились на спешащего мимо сержанта с таким же любопытством, с каким он сам при других обстоятельствах глазел бы на них. Среди жителей Сенгийоля, впрочем, новость особого волнения не вызвала. Местная знать кутила с таким размахом, что с благородными дворянами пьяные беды приключались едва ли не чаще, чем с низшими, более выносливыми слоями населения. Одно заинтересованное лицо, впрочем, Симону попалось, и принадлежало оно городскому палачу Жоаннесу. Невысокий, миловидный, несоразмерно опыту юный, Жоаннес имел привычку равно безмятежным взглядом смотреть как на жертв, так и на собеседников, в результате чего и те, и другие чувствовали себя в его обществе одинаково неуютно. Жоаннеса сторонились все, кроме начальника стражи Гальена, который сам и натаскивал его на эту работу. Но к всеобщему отчуждению Жоаннес относился с таким же невозмутимым спокойствием, как и к своим служебным обязанностям. "Стервятник", - пронеслось в голове у Симона, когда он увидел Жоаннеса, болтающегося возле комнаты Гальена.
- Что там стряслось? - поинтересовался "стервятник".
- Несчастный случай, - кратко сказал Симон, и, не удержавшись, прибавил: - Тебе там поживиться нечем.
Жоаннес кивнул, как будто и ждал такого ответа.
- Если ты к нему... - он мотнул головой в сторону комнаты начальника, - то у него посетитель, и как раз по этому делу.
- Значит, я не помешаю, - огрызнулся Симон. Он без стука вошел в комнату и захлопнул за собой дверь.
Он не успел ни поздороваться, ни разглядеть посетителя, стоящего посреди тускло освещенного помещения с низким сводчатым потолком. Гальен, едва завидев сержанта, все корпусом подался ему навстречу и навис над столом: ни дать ни взять грозовая туча, увенчанная бульдожьей мордой.
- Что там за чертовщина творится? - загремел он. - Что такое стряслось с этим де Вильруа?
- Упал с лошади и свернул шею, - пробормотал опешивший Симон.
Посетитель тотчас развернулся к нему.
- А вы эту самую свернутую шею хорошо осмотрели? - спросил он.
Церемонию представления или какие бы то ни было объяснения он явно почел излишними.
Симон окинул его внимательным взглядом, и жесткая, резко очерченная физиономия с маленькими цепкими глазами не вызвала в нем ни малейшей симпатии.
- Осматривал, - проговорил он. - И могу сказать, что от большинства виденных мною сломанных шей она отличалась лишь наличием кружевного воротника. А что...
- Меня тут уверяют, что господина де Вильруа сожрал вампир, - процедил Гальен.
Симон из богобоязненных соображений оставил при себе мысль, что, приключись такое на самом деле, то вампир, отведавший бы чистое вино вместо крови, валялся бы пьяный где-нибудь поблизости.
- И вампир этот - не кто иной, как барон Филибер де Шарни, - завершил Гальен.
У странного визитера нервно дернулась жилка на левой щеке.
- Конечно, - пробормотал он. - У него же это в крови.
Симон смотрел на своего начальника с выражением, которое сторонний наблюдатель счел бы тупым. На самом деле же он просто не знал, как выразить свое недоумение, не выходя за рамки приличий.
- Почтенный Юбер... - Гальен смерил посетителя откровенно неприязненным взглядом. - ... утверждает, будто Филибер де Шарни на самом деле сын рыцаря Арнульфа Монрэя.
Монрэй, Арнульф Монрэй... Обрывочные воспоминания детских лет зароились в памяти Симона. Слухи о растерзанных телах, которые находили неподалеку от замка Монрэя в горах... Клочок материи, зажатый в пальцах одной из жертв - клочок плаща рыцаря Арнульфа... Толпа, обезумевшая не столько от гнева, сколько от страха, растерзала Арнульфа прежде, чем успели вмешаться городские власти.
- Я служил тогда у господина Лорме, - сказал Юбер. - Бог мне свидетель, не было хозяина, больше заслуживающего преданности, чем он. Но его единственная дочь, Антония, спуталась с этим обезумевшим кровососом Монрэем. В ту самую ночь, когда ее любовника разорвала толпа, она родила от него сына. Мой господин разузнал, где находится ее убежище. Он сам вложил мне в руку осиновый кол и приказал вбить его в сердце этого отродья...
Кажется, впервые в жизни Гальен лишился дара речи. Симону, впрочем, было не до того, чтобы этому дивиться: его самого замутило.
- Так эта ведьма оказалась хитрее! - продолжал Юбер, и жилка на его щеке снова затрепыхалась. - Когда я пришел, ребенка при ней не было. Мы так и не смогли дознаться, кому она его отдала: у нее уже начинался жар. Она совсем обезумела, выкрикивала, что все мы прокляты, что ее дитя вернется, чтобы кормиться нашей кровью и нашими грехами. Через три дня горячка ее доконала, и Антония умерла. Спустя месяц, не вынеся позора, скончался и мой господин, а я до сих пор так и не выполнил его волю...
Симон помотал головой, словно пытаясь прояснить мысли.
- Барон де Шарни-то здесь при чем? - спросил он.
Юбер развернулся к нему. Глаза-буравчики фанатично блеснули.
- Все сходится! - выкрикнул он. - Ему двадцать пять лет, столько же должно быть и сыну Антонии. Он перебрался в Сенгийоль совсем недавно, года не прошло - и что же? Сколько человек из его окружения отправилось на тот свет?
- Много, ох и много... - Гальен с преувеличенно серьезным видом покачал головой. - Один вывалился из лодки и утонул в пруду, другой во время охоты попал - ладно бы еще, на клыки кабану - так нет же, под копыта собственной лошади, третий вздумал сам править вместо кучера и врезался в дерево...
- И теперь еще один свернул шею!
- ... и каждый был пьян, как сапожник по окончании Великого Поста.
- Верно! - Юбер сорвался на визг. - Все как сказала Антония! Он кормится грехами и кровью. И я не удивлюсь, если окажется, что на шеях его жертв окажутся отметины, как у тех, кого убивал Арнульф...
- Вон отсюда, - устало молвил Гальен.
- Что? - Юбер уставился на него.
- Вон, - повторил Гальен тихо, но пугающе отчетливо.
- Вот, значит, как... - Юбер тоже понизил голос. - Так вы не станете принимать меры?
Гальен поднял на него глаза и как будто безмерно удивился тому, что до сих пор видит его по эту сторону двери. Юбер попятился и шмыгнул из комнаты.
- Сумасшедший. - Симон зябко передернулся. - Неужели он и вправду прикончил бы младенца?
- Таким только повод дай, - буркнул Гальен. - Хорошо еще, он не решился действовать без своего господина и заявился сюда, к нам.
- А ведь я тоже слыхал, что барон был приемышем! - спохватился Симон.
- Да вы что, белены объелись, любезный мой? - рявкнул Гальен. - Он родной сын старого барона, только родился не с той стороны одеяла. Говорят, его отцу крепко приглянулась одна кабацкая девка, потому наш Филибер и пьет, как...
Дверь скрипнула, и на пороге появился Жоаннес.
- Не помешаю? - осведомился он. - Я только хотел спросить, какое такое поручение собирался выполнить тот странный тип с заостренной палкой.
- Какое поручение? - растерялся Симон.
- С какой палкой? - вскинулся Гальен.
- Он вышел отсюда, бормоча, что сам выполнит поручение своего господина, - пояснил Жоаннес. - И вытащил из-под плаща заостренную палку.
- Догнать! - взревел Гальен так, что Симон буквально стукнулся лопатками об дверь. - Найдите этого юродивого, пока...
Он не нашел нужных слов и вместо этого грохнул по столу кулачищем, похожим на мельничный жернов. Эхо удара достигло слуха Симона, когда он уже выбегал на улицу.

Юбер точно провалился сквозь землю. Симон сбился с ног в отчаянных поисках, но узнал лишь, что после смерти господина Лорме его слугу никто не видел.
Можно было подумать, что зловещий призрак из прошлого явился в башню городской стражи, и, выйдя из ее стен, вновь растворился в небытии.
Единственное, что оставалось делать Симону - это поставить пару своих людей на подъездах к особняку де Шарни. Двоих, может, было и маловато, но страже еще предстояло обеспечивать порядок на цирковом представлении, устроенном тем же вечером. А представление, надо сказать, удалось на славу. На другой день в Сенгийоле только и было разговоров, что об удивительных акробатах и жонглерах и дрессировщиках с заморскими зверями, и следующим вечером на площадь явились не только простолюдины, но и кое-кто из знатных господ. Симон едва не застонал от досады, увидев в толпе физиономию Филибера де Шарни. Бледный от бессонных разгульных ночей, с вечно опухшими глазами, с редкими, липнущими к голове волосенками, он выглядел куда старше своих лет. Сейчас Филибер протолкался в первые ряды и увлеченно глазел по сторонам, высматривая циркачек помиловидней. Вчерашняя кончина одного из собутыльников явно не тяготила его память.
Скрипя зубами, Симон пробрался к Филиберу поближе. Он обводил взглядом толпу, стараясь не пропустить жилистую фигуру и жесткое лицо Юбера, но никого не находил, и все увиденное и услышанное в башне, казалось ему все менее реальным.
Представление шло полным ходом. Филибер весьма оживился на выступлении юной акробатки и зааплодировал так, что стоявшие рядом люди отпрянули в стороны. Он даже слегка выдвинулся вперед в ожидании следующего номера, но, к его огорчению, акробатку сменил жонглер.
Симон почти не следил за представлением. Циркачей он в свое время насмотрелся достаточно, сейчас же ему меньше всего хотелось, чтобы на глазах у него, сержанта стражи, произошло самое нелепое и дикое убийство, какое только можно вообразить. Он по-прежнему оглядывал толпу, и лишь случайно, боковым зрением уловил знакомое подергивание жилки на лице...
Толпа с криком шарахнулась прочь, когда пружиной сорвавшийся с места Симон в прыжке сбил с ног жонглера, в руке которого невесть каким образом очутился кол вместо дубинки. Филибер де Шарни, отшатнувшись, потерял равновесие и плюхнулся в грязь, потрясенный, перепуганный, но невредимый. Стражники, сбежавшиеся с разных концов площади, помогли Симону скрутить бешено вырывающегося Юбера.

Вновь очутившись в комнате Гальена, Юбер сменил свирепый настрой на горькую иронию, сдобренную философией.
- Из обычной колоды - в колоду Таро, - усмехнулся он, окидывая взглядом свой цирковой костюм. - Походил в джокерах, быть теперь Повешенным...
- Не рассчитывай, что тебя повесят за ногу, - прервал его Гальен.
Жоаннес, сидевший в углу, при этих словах поднял голову и приветливо улыбнулся Юберу. Тот мигом позеленел.
- Вы зря не послушали меня, - сипло проговорил он. - Двадцать пять лет я колесил по свету, разыскивая эту тварь. Он здесь, в Сенгийоле, я чувствую это. Ублюдок Антонии...
- Увести! - заорал Гальен, резко встав из-за стола. Стул с грохотом опрокинулся на пол. Стражники живо подхватили Юбера и выволокли его из комнаты. Гальен еще некоторое время стоял, пыхтя от гнева, затем сгреб перевернутый стул своей огромной лапищей, водрузил его на место и снова сел, время от времени бросая угрюмые взгляды на дверь.
Ублюдок... Сын Антонии и Арнульфа не был ублюдком. Они обвенчались тайно, зная, что семья Лорме никогда не даст согласия на этот брак. Он, Гальен, сам был посаженным отцом, сам подвел Антонию к ее жениху, своему старому боевому другу, пусть и слегка повредившемуся рассудком после особо кровавой военной кампании. В тот день он впервые очутился возле Антонии, на которую прежде едва решался поднять глаза при случайных встречах на улице или в церкви. Именно ему она передала новорожденного младенца в ту ночь, когда он не сумел, не успел защитить Арнульфа от ярости толпы. И когда беспомощное существо, крохотная частичка Антонии, очутилось в его неуклюжих, грубых солдатских лапах, он поклялся, что сумеет сохранить ребенка.
Все, обещанное той ночью, претворилось в жизнь - и клятва Гальена, и проклятие Антонии. Кровь не обязательно пить, чтобы ею кормиться. Сын Монрэев наносит каждый свой удар прилюдно, не таясь. И в тот миг, когда душа очередного обреченного расстается с телом и толпа невольно замирает, он обводит людей своим спокойным взглядом, как бы спрашивая, кто из них следующий сам отдаст себя ему в жертву.
Гальен посмотрел на безмятежное лицо Жоаннеса и по его бульдожьей физиономии расплылось умиленное выражение.
- Иди к себе, малыш, отдохни, - сказал он. - Похоже, тебе снова предстоит работенка.