Аннотация: Она лежала на кровати и смотрела на меня сквозь упавшие на лицо волосы. Ее голые ноги примостились пятками на спинку дивана, и позой она напоминала карикатурного офисного бездельника - только он задирает ноги на директорский стол.
Город братской любви
Она лежала на кровати и смотрела на меня сквозь упавшие на лицо волосы. Ее голые ноги примостились пятками на спинку дивана, и позой она напоминала карикатурного офисного бездельника - только он задирает ноги на директорский стол. Ее глаза улыбались, хотя лицо было серьезным. Никогда не понимал, как она может так улыбаться - у меня, если уж мне хочется улыбаться, улыбается все. Я, наверное, даже локтем могу улыбнуться или коленкой. А вот она умеет - только глазами или только губами... значит ли это, что она менее искренна? Не знаю, да и не очень хочу знать. Мне нравится, как она улыбается одними глазами, и это приятнее, чем когда улыбаются одними губами. Глаза важнее губ, если только вы не целуетесь. Но с ней я не целовался - она же моя сестра.
- Что? - спросила она. Видимо, я слишком долго смотрел на нее.
- Да нет... Просто ты смешно лежишь. Помнишь, когда мы были маленькие, ты уронила часы, когда размахивала ногами, и папа еще жутко орал на тебя?
Она рассмеялась, сняла ступни со спинки и положила их мне на колени. Я был не против. Мне нравятся ее ступни. Вообще-то, часть тела довольно мерзкая. Терпеть не могу, когда люди ходят босыми: кому приятно смотреть на эти уродливые пальцы несуразные, да на грязные пятки? Вечно придешь на пляж, только ляжешь - и идет на тебя какой-нибудь хам с грязными пятками. Между пальцев песок насох, а ему и дела нет - идет себе, насвистывает, а ты смотреть должен - свинство одно эти пляжи! Но у нее ножки были милые. Небольшие, мягкие, ухоженные, пальчики недлинные, прямые - один к другому плотненько прилажен, как будто их форма математически выверена, чтоб они так друг другу подходили. Словом, прелесть, а не ножки.
- Прекрати! - сказала она: я ведь не мог удержаться, чтоб не пощекотать ее! Я поднял в ответ руки, как будто показывая, что я безоружен. Она продолжала смотреть на меня с подозрительной ухмылочкой, хотя мы оба знали, что это просто игра: она не боится щекотки, мое оружие против нее бессильно. Это у нее в папу: тот тоже щекотки не боится, просто ни в какую. А я вот визжу, стоит меня задеть, визжу, как поросенок, ничего не могу с собой поделать. Она всегда надо мной издевалась из-за этого, а сейчас говорит "прекрати". Говорит, понимаете? Не визжит, не рыдает от смеха, не верещит, точно ее режут, а просто так говорит: "прекрати", как будто "эй, Боб, прекрати ковырять в носу" или "прекрати гладить кота, ему это вредно". Что за девчонка!
Она снова переменила позу, теперь усевшись по-турецки на все том же диване, и принялась пальцами расчесывать свои волосы - темные и кудрявые. Я, вроде, когда-то говорил ей, что на самом деле она не моя сестра, а дочь Брайана Мэя, которую в нашу семью просто подкинули. Она не обижалась. Мне кажется, если бы оказалось, что она и правда дочь какой-нибудь знаменитости, она была бы только рада. Не потому, что ей наша семья не нравится, а потому что это было бы как в кино или как в каком-нибудь идиотском романе. Это я не к тому, что она читает идиотские романы, просто это было бы необычно, не похоже на правду. Ей бы этого хотелось.
- Ну что... - заговорила она, наконец, оставив в покое свои волосы и просмотрев на меня без улыбки или прищура - просто посмотрела, прямо. И мне, почему-то сразу стало не по себе, что она на меня так смотрит.
- Что?
- Куда ты теперь?
- Куда-нибудь...
- Зачем-нибудь и приятного дня! - закончила она за меня. Я всегда отвечаю так - это моя любимая цитата. Забавно, что она все еще это помнит.
- Как мило, - сказал я.
- Да, я еще помню твои фразочки, - улыбнулась она уголками губ. Как она только не умеет улыбаться! - Мама волнуется. Что мне ей сказать?
- Что у меня все хорошо, что еще! - я хотел встать, включить музыку. Мы с ней вечно слушали "Наутилус Помпилиус", когда еще жили в одной комнате. Я дернулся к магнитофону, но она ухватила меня за руку - удивительно, как крепко она иногда может ухватить! - и заглянула мне в лицо своими громадными глазами. Странно - пока она не заглянет вот так, они громадными не кажутся, а стоит ей заглянуть, сразу даже страшно, что она тебя съест живьем вот этими своими глазами.
- А на самом деле? - спросила она. - Мне ты можешь сказать, я не скажу никому, если так надо.
Я чуть было не расцеловал ее - очень уж она была миленькой и маленькой с этим обещанием. Как в детстве: поклянись, что никому не скажешь! Зацепи мизинец! Я рассмеялся, а она, кажется, слегка обиделась на это. Отпустила мою руку и обняла колени. Она вечно сидела в такой позе, если что-нибудь шло не по ее плану. Могла часами так сидеть! Я вместо извинения потрепал ее по щеке, она только фыркнула и отвернулась. Девчонки, куда их денешь! Они девчонки, даже если не боятся щекотки.
- Ну ладно тебе. Я правда в порядке.
- Нет, это не в порядке! Ты уехал из дома, чтобы стать режиссером. В итоге ты был журналистом, снялся в двух сериалах, последние два года писал роман и рисовал картины, а теперь выяснилось, что ты фотограф! Тебе скоро тридцать лет, не пора ли определиться?
Здесь следует пояснить вам, что такие речи я слышал уже миллион раз. Сто миллионов раз. Миллион миллиардов.
- Да ладно тебе! Я просто самовыражаюсь, я в поиске формы... формы для выражения себя, своих мыслей...
Она рассмеялась и встала с дивана. Подойдя к зеркалу, она стала собирать волосы в хвостик на затылке. Мне нравилось, когда она убирала волосы, потому что шея у нее - натурально, как у Нифертити! На ней была моя рубашка, которая ей доставала почти до колен. Она была вся заляпана краской - раньше, когда я рисовал, всегда надевал эту рубашку - ее было не жалко испачкать. А теперь она приезжает и вечно влезает в это старье. Ей нравится, а мне кажется, в этой рубашке она похожа на какую-то чокнутую хиппи - еще с этими браслетиками на руках и длинными кудрями... будто пять минут как из Вудстока, честное слово! Но, раз ей нравится, я не против... я бы, может, даже подарил ей эту рубашку, да ведь она же начнет носить ее на учебу! Я ее знаю - начнет, а там уж ее точно не поймут.
Она перехватила в зеркале мой взгляд, печально вздохнула и отвернулась. Я понял, что все мои слова не прозвучали для нее аргументами. Ну еще бы! Завела бородатый спор и хочет, чтобы я придумывал новые аргументы!
- Послушай, я просто хочу найти себя. Я хочу...
- Знаешь, если бы у тебя были мысли, ты бы не парился так с формой для их выражения, - сказала она, не дав мне договорить. Я уставился на нее, не понимая, говорит она серьезно или просто хочет меня уязвить. Может быть, в этом замечании и есть доля истины... но только доля... серьезно, у меня есть мысли!
- У меня есть мысли! У меня есть видение, просто...
- У тебя есть девушка? - перебила она. Я запнулся и пару секунд смотрел на нее, не понимая вопроса.
- Девушка? Нет.
- Мужчина?
- Заткнись! - фыркнул я.
- Ну хоть кто-нибудь! Ты живешь один как сыч, завесил всю квартиру своими фотографиями и рисунками, на какие деньги это все - вообще не понятно...
- Перестань! Ради Бога, перестань! Все ты знаешь, все тебе понятно, просто ты решила занять их сторону! Вот и все! - я сам не заметил, как выпалил все это ей в лицо.
- Их сторону? Чью сторону?
- Мамы с папой, бабушки с дедушкой, тети, вообще - всего этого правильного мирка, всех этих ребят, которые лучше меня знают, что мне делать! А на самом деле ты знаешь нисколько не лучше! Ты запуталась в своей жизни точно так же, как я в своей, только я-то еще пытаюсь выбраться, а ты решила: запуталась - ну, судьба, значит, такая! Вот что! Мне мама рассказала, как ты в обморок падаешь в морге, как тебя от вида крови тошнит, и что медик из тебя...
- Заткнись! Замолчи! - она отвернулась, наконец, от зеркала и теперь взглядом метала в меня молнии. Очень люблю ее такой - даже когда она на меня злится, как сейчас. Очень уж ей идет сердиться. Она сразу похожа то ли на Афину Палладу, то ли на Клитемнестру за две секунды до убийства мужа.
- Нет, я не замолчу! Правда-то глаза режет, а?
- Ты не понимаешь! Ты не представляешь себя на моем месте! Как я могу перескакивать с одного на другое, когда уже есть ты?!
У нее в глазах заблестели слезы, и я струсил. Вечно трушу, когда со мной плачут. Даже если я две секунды назад сам хотел довести ее до слез, то теперь готов был на все что угодно, лишь бы она не плакала.
- Что ты имеешь в виду?
- Нашим родителям уже достаточно тебя! Я не имею права быть такой же! Я не имею права повторять твои ошибки! Да я даже на свои ошибки не имею права!
Я схватился за голову. Моя рассерженная Клитемнестра раздумала плакать, но теперь, кажется, собирается то ли ударить меня, то ли уйти.
- Тише, цыпленок, конечно, ты имеешь право на свои ошибки. Ошибайся ты, сколько влезет! - она все стояла посреди комнаты, сердитая, но исчерпавшая запас обвинений, стояла, сжимала кулачки и смотрела на меня, будто затем, чтобы запечь взглядом до хрустящей корочки. - Ну пойди ко мне... - она понурила голову и подошла, дав мне себя обнять. Мы редко с ней обнимались, хотя и почти никогда не ссорились - просто у нас не принято было так проявлять свои чувства. А может, и жаль, что так повелось. Хорошо же это - вот так вот обнять сестренку, погладить по голове, приподнять над полом и поболтать в воздухе ее ногами, и так заставить ее засмеяться. Хорошо же, нет?
Я включил кассету - альбом "Наугад", и она тут же стала танцевать под "Падшего ангела", насколько можно под нее танцевать.
Я сел на диван, глядя на нее. Завтра вечером она поедет домой - посажу ее на поезд, и снова увижу через полгода, может, через год. У нее будет уже другая прическа, новый взгляд на мир, какое-нибудь новое увлечение. Может быть, она уже не станет надевать мою рубашку, может быть, я ее уже выброшу к тому времени, когда мы снова встретимся. Но мы обязательно снова поставим "Наутилус", и она все еще будет моей сестренкой, наверняка снова попытается научить меня жизни... все сестры в этом похожи - старшие или младшие - это значения не имеет. Я подумал, что, сестры и братья - это неплохая идея, в том смысле, что само существование такой штуки, как сестры и братья. Потому что мы оба будем меняться так, как Бог на душу положит, всю жизнь - и всю жизнь будем оставаться братом и сестрой. Я смотрел на сестренку и улыбался, как дурак, пытаясь представить нас глубокими стариками: я, такой же непутевый, только бородатый, как "ZZ Top", а она пухлая и седая уютная старушка - из тех бабушек, которые пекут внукам булочки с корицей - ну да вы знаете этот типаж.
- Дай-ка, я тебя сфотографирую, - предложил я. Она было запротестовала, но потом все-таки согласилась. Я принес свой старенький "Зенит" и поглядел на нее сквозь объектив. Она показала мне язык - я щелкнул вспышкой.
- Покажи свою ногу. Я хочу сфотографировать твои пальцы на ногах.
- Зачем? - смеясь, спросила она.
- Мне хочется.
- Ладно, - она снова положила ножку мне на колено. - Только ты же терпеть не можешь человеческие ступни.
- Да? С чего ты взяла?
Но она не отвечала. Она подпевала Бутусову, который как раз пел, о том парне, что был домоседом и очень громко стонал по ночам. Ее тоненький голос красиво сливался с бутусовским, и получалось так, как будто специально задумывалось, что она будет ему подпевать:
- Мы живем в городе братской любви, братской любви, братской любви...