Город изменился. Вмиг с людей слетела спесь, никакие стены больше не казались непреступными.
Северные ворота запирались даже днем, люд запускали только через крохотную дверь в Восточных. Там с утра до самой ночи творилось невесть что - шум, гам, давка, потасовки. Жнецы из гарнизона, временно исполняющие обязанности разгромленных стражей, справлялись ни шатко ни валко, быстро выходили из себя и колотили особо рьяных бузотеров. Доходило до крови. Недовольство новыми стражами быстро росло.
Пронести за стену даже корзину с утиными яйцами стало делом сложным, почти неосуществимым, из-за чего вознегодовали жители посада, коим успела обрасти Сайнария.
Ильгар находился далеко от пропускных ворот, но все равно слышал доносящий оттуда гомон.
- А ты это... чего записываться-то пришел?
Он обернулся к низкорослому, обрюзгшему мужику. Слезливые глаза смотрели недоверчиво, раскрасневшиеся от мороза щеки покрывала седая щетина. Пахло от него дегтем и топленым салом.
- По одежке вижу - не из наших ты, не из простых мужиков. На кой пес тебе в ополчение?
- Я солдат.
- Так почему не в армии?
- Не самый лучший солдат.
- Тогда понятно.
У наскоро возведенного приемного пункта пахло едой. За длинным столом, собранным из козел и оструганных досок, сидело пятеро писарей. Парни изрядно замерзли, пальцы и манжеты дублетов замарали чернилами, но продолжали записывать на пергаментах имена. Желающих было много. В основном выходцы из посада, либо жители трущоб. Доброволец тут же, не отходя от стола, получал краюху хлеба, миску похлебки и плошку шкварок. Непогода и страх сгоняли сюда все больше и больше народу с каждым днем.
- Чем могу служить? - писарь, с посиневшими и дрожащими губами, изо всех сил старался выглядеть уверенно.
- Я от Ракавира. К поместью приписано двадцать стражей и шестнадцать гвардейцев, - Ильгар положил список на столешницу и подтолкнул, - восемнадцать стражей готовы в случае чего подняться на стены или выходить в дозоры. Гвардейцы будут патрулировать наш квартал - все издержки, включая покупку амуниции, моя семья берет на себя.
- Чудесно! - писарь быстренько переписал имена на отдельный пергамент, капнул воска и прижал печатью. - Как только командование поделит участки города между ополченцами, вам пришлют гонца.
Ильгар кивнул и поспешил удалиться. Среди имен на пергаменте гвардии было и его, в резервной четверке, конечно же, но так, по крайней мере, он не будет стоять в стороне.
Семейные дела ненадолго подмяли его под себя, не давая даже на плац выйти, но теперь наметился некоторый просвет, и Ильгар собирался им воспользоваться. Радовало не только это, но и укорот, который Ракавир учинил сарлугам. Отныне ни один юнец не имел права появляться на улицах города верхом. Оружие, правда, им оставили, но взамен Дарующий возложил на них обязанность биться в первую очередь не за свои флаги и семьи, а за город.
Ему пришлось остановиться, пропуская возы с дровами, тянущиеся через узкие улочки. Многих мужчин едва ли не силой услали на далекие вырубки, чтобы снабдить город топливом в достаточной мере. Зато удалось уменьшить смертность - в последние недели умирали не только нищие, но и ремесленники. Раз в два дня в город пропускали колоннаду фургонов, груженых древесиной. Ильгар краем уха слышал от тестя, что выдвигались предложения снарядить в Плачущие топи новый отряд, чтобы наладить там добычу торфа, но Ракавир отказался от этой затеи.
Он как раз собирался зайти в трактир и выпить травяного настоя, когда его кто-то сбил с ног. От удара о брусчатку воздух с шумом вылетел из легких. Затуманенным от боли взглядом он увидел полумесяц топора, поднявшийся к серому небу.
Проут если и утруждал себя измышлениями, то только за карточным столом. Денег на свою колоду у него не водилось, поэтому он тренировался выточенными из камня брусочками. Один за другим они с грохотом опускались на замызганную столешницу. Разноцветные насечки могли ввести в заблуждение даже самого опытного игрока, но Проут давным-давно выучил их наизусть.
Раньше у него имелась компаньонка для игр - старая шлюха Мафера. Ну, как старая... вряд ли ей за сорок перевалило, но слишком уж долго ее мочалили на грязных простынях в дешевых трактирах. Поизносилась, да... В общем, в один из счастливых вечеров, когда Проут вернулся в их жилище с десятком трухлявых поленьев, он нашел ее закоченевшее тело.
Все в том же плетеном кресле, все с тем же штопаным пледом на костлявых коленях. Взгляд остекленевших глаз застыл на холодной золе очага.
- Ненавижу тебя, - прошептал он, глядя на женщину, рядом с которой провел последний десяток зим. - Вечно все невпопад делаешь, тупица!
Бросил дрова на пол, изо всех сил пнул кресло и завалился на кровать, зарывшись с головой в пахнущее чертополохом тряпье.
Утром, когда проспался, обнаружил, что Мафера, покачнувшаяся от удара, вновь сидит, будто на подпорках.
Тогда Проут уложил ее в кровать, обтер горячим полотенцем и закутал потеплее. А ну как жива еще? Нацепив шапку, взял три полена поменьше и побежал за знахаркой Олеле, что жила в общинной хижине на границы с кварталом ремесленников.
Когда они вернулись, Мафера вновь сидела в кресле и не отвечала ни на зов, ни на пощечины. От нее веяло холодом.
- Отдай ее похоронщикам или на мыловарню! - прошамкала беззубым ртом Олеле. - Дурное дело, дурное... и вот еще - полешки забери, не стану я брать их.
- Прочь пошла, ведьма! - рявкнул Проут, выталкивая ошарашенную старуху из дома, - я скорее тебя на мыловарню сдам! И полено свое клятое забери!
Запер дверь, огляделся. Картежник почувствовал себя неуютно наедине с Маферой. Много нехороших воспоминаний нахлынуло на него, из былых годов повеяло стужей и мертвечиной.
Теперь он сидел на корточках, перед дотлевающими угольками в очаге, и пытался понять, что делать дальше. Ничего путного в голову не приходило, поэтому он пошел на первый решительный шаг.
Поплевав на ладони, направился к застывшей женщине и попытался снять с ее безымянного пальца кольцо. Когда-то давно, когда молодая Мафера еще казалась лакомым кусочком для любого завсегдатая борделя, кольцо ей подарил хромой караванщик. Обещал вернуться и забрать ее... глупая баба до самой смерти - или что там с ней стряслось! - не желала закладывать его.
- Да какое ж это кольцо? - бормотал Проут. - Смех, а не кольцо. Дерево и камушек поганый.
Он собрался наведаться в трактир ремесленного квартала в надежде поставить колечко на кон и обыграть какого-нибудь олуха. Надел плащ, даже умылся и расчесал колтуны седых волос. Как знать, может, удастся разжиться монетой и купить свиного сала на рынке... или, чего доброго, позвать настоящего лекаря, а не полоумную бабку-шептунью.
С такими мыслями выбрался на улицу и не увидел, как за спиной Маферы появилась скособоченная тень.
Дело спорилось. Холод сгонял в таверну народ со всех окрестных кварталов - в зале было натоплено, тесно, сочно полыхал в очаге огонь. Были и дети, и женщины. Ремесленные мастерские почти не работали, более-менее при делах оставались пекари, но их в подобное местечко не заманишь даже дешевым пойлом. Остальные же трудяги охотно просиживали дни и вечера в таверне, не спеша возвращаться в пронизанные холодом жилища, обогреть которые почти невозможно.
За картежным столом сидели трое - Проут, скобянщик с рваным ухом, и кучер Фрад, уже знакомый Проуту по былым картежным баталиям. Противники подобрались равные, но карман картежнику уже грел солидный выигрыш. Медяков хватит на сало и горох, а на остатки вполне можно разжиться десятком поленьев. Или позвать лекаря. Но был и третий вариант - на взятку стражу, который поможет добраться до обители верховного жреца Сайнарии. С прошлым сталкиваться не хотелось, а оставался ли другой выбор?
Скобянщик проиграл меньше, чем Фрад, но выглядел недовольным. Цедил из кружки брагу и морщился так, будто подумывал плюнуть прямо на пол. Говорил мало, все больше хмыкал и бурчал нечто невразумительное. Кучер явно спустил за вечер половину недельного жалования, но при этом нисколечко не расстроился.
- Легкая рука у тебя сегодня, - Фрад рассмеялся, когда очередная партия осталась за Проутом. Скобянщик положил на столешницу медяк, прижал обрубком указательного пальца и пододвинул победителю, после чего молча поднялся и направился к двери, покашливая. Кучер наклонился к столу и прошептал: - Клянусь, он только что упомянул о грязной связи с твоей матерью!
- Слова не стрелы, шкуру не секут.
Проут собрал выигрыш и, как было заведено среди игроков, заказал Фраду дешевого вина. Сам пить отказался.
- Чего улыбаешься весь вечер?
Кучер опрокинул стакан и тут же потребовал наполнить заново. Утер густые усы.
- Мне уезжать завтра наутро. Хозяин денег насыпал - отчего бы не гульнуть? В дороге некогда будет... Хочу девку на ночь найти, поэтому пить много не буду.
- Куда в такую непогоду собрались?
- На юг. Может, там и останемся. Сам-то как? Жив-здоров?
- Это ненадолго.
- Я вот так скажу, - Фрад расправился со второй чаркой, - город этот дурно пахнет. Помяни мое слово - потеплеет, богатеи разбегутся отсюда. Слишком много дрянного стряслось за последние годы в Сайнарии, слишком... хочешь, поехали со мной? Мне все одно в дороге помощник пригодится, хозяева противиться не станут. Ты мужик честный, в жрецах ходил, помню...
- Ходил, - кивнул Проут, - но давно это было, так что пора и забыть. Вот что - если решусь уехать с тобой, приду еще затемно к стойлу и помогу с упряжью.
- Как знаешь, - ответил кучер. - Смотри, ждать не станем.
Утром Проут так и не появился.
Мафера сидела на своем месте... но изменилось нечто другое. Возле стены, в двух шагах от кровати, на полу лежал мальчишка. Чумазый оборванец смотрел стеклянным взглядом в потолок. Лицо его напоминало грязный весенний лед, и было таким же ноздреватым - язвы, будто выжженные огнем, уродовали кожу. Волосы, руки и одежка сверкали инеем.
Проут шарахнулся к стене. Старый нож словно сам по себе скользнул в ладонь. Но в хижине никого больше не было. Только старый жрец, опустившийся на самое дно жизни, и два трупа. Женщина в кресле оставалась неподвижной. Зато тень, падающая от нее, делилась надвое. И вторая слегка рябила, точно живая.
Ильгар мог увернуться, мог ударить в колено напавшему, но почему-то даже не дернулся.
В следующий миг лезвие секиры обрушилось на брусчатку, прыснули искры, улицу разрезал дребезжащий звук.
Человек с секирой - неухоженного облика мужик - утер пот с лица.
- Можешь не благодарить, - процедил холодно и бросился в проулок.
Ильгар вскочил, огляделся. Под ногами, куда угодил топор, расползалось черное пятно. Пузырящаяся жижа воняла, как старый труп. Отчего-то захотелось оказаться как можно дальше от нее, но Ильгар не спешил. Некоторое время смотрел, как пятно берется коркой, сжимается - вскоре от него осталась лишь щепотка праха.
И тут в проулок хлынули люди. Были и солдаты, и простые горожане, и даже носитель орба. Все разговаривали на повышенных тонах и куда-то торопились.
- Эй, человек, - позвал Ильгара старший в отряде воин, - не видел здесь оборванца с топором?
- Видел. Шмыгнул в левый проулок... а что стряслось?
Жнец не стал ничего разъяснять, лишь поспешил за оборванцем. Зато нашлись словоохотливые горожане.
От тепла, идущего от печки, Проут задремал. Сказывались усталость, три бессонные ночи и наполненные суетой дни. Да и слегка подзабытое ощущение безопасности действовало лучше любого снотворного.
Он проснулся от звука шаркающей походки и скрипа отворяемой двери.
- Глазам не верю, - проговорил немолодой мужчина в бордовом одеянии с золотым шитьем. - Проут? Неужели это ты?
- О, значит, не соврал! - тут же встрял молодой жрец, не пожелавший вначале пропустить Проута в обитель верховного жреца Сайнарии.
- Я никогда не вру, сопляк!
- Не в моих принципах доверять всякому отребью, - ответил юнец. - Спасибо скажи, огрызок, что разрешил поседеть у печки, а не погнал на улицу!
- Где твои манеры, Суль? - верховный жрец удивленно покосился на него. - Жаль, что мы пошли на послабления и отказались от порки послушников... розги, вымоченные в соленой воде, очень хорошо сбивают спесь с глупцов.
- Да ничего страшного, Эмар, - Проут встал, медленно поклонился, - это потерянное поколение... как и предыдущее. Их даже розги не спасут. Он дерзит, хотя знать не знает, кто я и чего заслуживаю.
- Ты - отступник, - напомнил строго верховный жрец. - Поэтому не возноси себя.
Проут снова кивнул. Эмар возложил руки на плечи отрекшемуся жрецу и улыбнулся.
- И все же рад тебя видеть. Думал, дно города забрало тебя.
- Я лишь живу на дне, но никогда не стану его частью. Оттуда, знаешь ли, видно лучше, кто на самом деле измарался в грязи и крови, а кого лишь пылью притрусило. Поверь, никакая вода, никакое мыло не смоет кровь с рук убийц.
- Опять за старое?!
- Прости, Эмар, не затем я пришел, чтобы вновь ссорится. Выслушаешь?
- Охотно, - верховный жрец отворил дверь и пропустил гостя в обитель.
Тут было холоднее, нежели в предбаннике, где остался сидеть ошарашенный тоном беседы Суль. Пахло жженой полынью и горячим хлебом. Обстановка говорила о том, что верховный жрец не привык себе ни в чем отказывать.
- Бархат, пух, атлас... Ты не аскет, Эмар, - Проут улыбнулся, обнажив гнилые зубы.
- Я не в том возрасте, чтобы спать на лавке, укрывшись плащом. Вина? Хлеба?
Проут присел возле камина и подставил ладони жаркому пламени.
- Мне нужен серп.
- Чего-чего?! - верховный жрец едва не выронил кубок.
- Мой серп.
- Ты отказался от него! Бросил на пол, тогда, в Кромоуре...
- Тогда бросил, сейчас хочу поднять.
Эмар посмотрел на него с плохо скрываемым презрением. Это выражение лица Проут помнил хорошо, теперь оно чуточку изменилось из-за морщин, седой бороды и пухлых щек, но все-таки...
- Отказался, - проговорил жрец, потрясая указательным пальцем, - отказался. Уходи сейчас же, Проут! Не гневи меня! Ты отступник, ты предатель!
- Я жил своим умом, Эмар, - ответил спокойно Проут. - Называй меня какими угодно словам, но серп отдай. Либо пришли человека с серпом, иначе хлопот не оберетесь.
- Пропади ты пропадом, мать твою! - кубок полетел в Проута, разбрызгивая дорогое вино, но тот даже не пошевелился, чтобы увернуться от удара. Алые капли потекли по ветхой одежде. - Что на этот раз ты натворил? Отвечай! Отвечай немедленно, Проут!
- Это мое дело, и натворил я его давным-давно... видимо, теперь время расплачиваться. Я сделал много чего, друг. Долго носил за плечами мешок с чужими идеалами, ходил по пропитанной кровью земле, перепахивал пепелища, копал братские могилы. Говорил с Сеятелем! Видел его лицо! И после этого всего ушел, потому что имел право. Я имею право на серп! Дай его мне!
Он вцепился в одежду Эмара, едва не повалил верховного жреца на пол. Тот вывернулся, ударил локтем в нос Проуту.
Отступник упал на мягкий ковер, зажимая разбитое лицо.
Верховный жрец одернул одежду, перевел дыхание.
- Ты заслужил только петлю, как по мне.
Всю ночь Проут просидел на пороге своей лачуги, страшась отпереть дверь. Холода почти не чувствовал. В свете сальной лампадки одну за другой метал пластины с метками, они стучали по сырым, прогнившим доскам. За дверью что-то копошилось, было слышно, как скрипят половицы, подрагивают ставни. Кто-то всхлипнул. Попросил то ли воды, то ли воли.
Шум в доме, где лежат только покойники, выворачивал душу наизнанку. Хотелось броситься прочь, бежать, не останавливаясь, до самых ворот... да разве ж от себя убежишь? Он знал и помнил многое, кое-что уже стерлось из памяти, поблекло под напором прожитых лет, и еще многое Проут с удовольствием забыл бы по собственной воле, но не мог.
Например, штурм одной из башен Кромоура.
А после - оборону этой горной крепости. Голод, страх, потеря веры... многое тогда произошло, о чем он впоследствии жалел. Но уж в чем себя никогда не мог упрекнуть Проут, так это в стремлении помочь Сеятелю и его воинам. Никто ни тогда, ни сейчас не оценил и не оценит жертву, которую принес отступник в каверне под башней.
Он всегда знал, что умрет до того, как прошлое напомнит о себе, но - увы, слишком стойким его отец вырастил. Да и годы в послушничестве дали первую закалку.
В доме что-то загрохотало, словно по полу неведомая сила гоняла пустой чугунный котелок. От вибрации пластины слетели со ступеней в грязь.
- Что б тебя разорвало, тварь! - прошипел отступник, в бессильной злобе оглядываясь на дверь.
Сонный, усталый, он с первыми лучами солнца снова поплелся к обители верховного жреца. Лет сорок назад ему не раз удавалось переупрямить Эмара, так почему бы не попробовать снова?
Старика дома не оказалось. Зато на пороге стоял, надменно улыбаясь, Суль.
- Сученыш, - вместо приветствия бросил Проут.
- Я сегодня читал про вас, Проут, - ответил молодой жрец. В его словах не было ни намека на вчерашнее презрение, скорее - интерес.
- О, я думал, меня вычеркнули из хроник! Надо же.
- Это не хроники - личные записи верховного жреца, к которым я имею доступ, - он спустился по каменным ступеням, оценивающе оглядел Проута. - Так это правда? Вы сражались вместе с Эмаром?
Отступник рассмеялся, махнул рукой.
- Скорее он сражался вместе со мной. И еще сотней жрецов. Мелкий такой, прыткий, лез поперек всех, будто уже тогда был самым умным.
- Вас называли отрядом Пахарей.
- Глупо, да? Что поделать, Сеятель помешался на теме землепашцев... Мы - первый и последний отряд жрецов, взявших в руки оружие. Только сражались по-другому, не лицом к лицу, как простые солдаты.
- Десять лет Бодорской компании! Генерал Бодор и его две армии раз за разом штурмовали Пегие горы! Большая победа в итоге - мы обрели доступ к неисчерпаемым источникам руд, завоевали секреты оружейных мастеров и получили стратегически важный перевалочный пункт между Сайнарией и Ледниками.
- Звучит все сладко, но на вкус - как посмертный помет больной собаки, - мрачно ответил Проут. - Ладно, хватит попусту воздух баламутить. Раз Эмара нет, приду завтра...
- Постой! - Суль ухватил его за рукав. - Что ты просил у верховного жреца? Может, я сумею помочь?
Проут прикинул, что потеряет, если поделится с юнцом. Выходило не так уж много. Уронит зерно тайны, которую четверо бойцов отряда Пахарей поклялись хранить до самой смерти - да кому оно нужно?! От старой правды мертвые не воскреснут, а вот избежать новых смертей можно.
- Пойдем, покажу кое-что.
Вид лачуги заставил Проута долго и яростно ругаться. Разбитая дверь лежала на полу, ставни с окон сорваны, ступени проломлены. Из дверного проема тянуло холодом и сыростью, словно внутри не топили очаг пару лет.
- И ты здесь жил? - воскликнул Суль. - Ты - разговаривавший с Сеятелем?
- Уют - это про меня.
Проут осторожно заглянул внутрь. В доме все истлело - даже прочные дубовые лавки, которые он купил на остатки жалования, обратились трухой. Сгнили вещи, рассыпался пылью каменный очаг. Пол дрожал под ногами, из-под досок выступала мутная жижа. В углах висели коконы грязной, в жирной копоти, паутины. На месте, где сидела Мафера, зиял провал.
Отступник осторожно посмотрел, что внизу - там, в переплетении корней и травы, будто билось уродливое сердце. Оно состояло из человеческих тел, грязи и обрывков одежды. Вибрирующий звук толчками поднимался вверх, давя на уши и заставляя кровь в жилах леденеть.
Он зажал рот и нос ладонью, чтобы не закричать. Затем повернулся к Сулю и прошептал дрожащим голосом.
- Я опоздал.
Ильгар последовал за толпой, внимательно ловя обрывки разговоров и расспрашивая словоохотливых зевак. По всему выходило, что сумасшедший оборванец начал свой бег от обители жрецов, но нападал не на каждого встречного, а выборочно. Всякий раз, сбив с ног жертву, прочерчивал по земле линию острием топора и тут же бросался бежать дальше.
Двигался он в сторону трущоб, поэтому на перехват отправили два отряда жнецов - по пять человек в каждом.
И все-таки оборванец оставался не пойманным.
Ильгар, дойдя до квартала ремесленников, остановился. Игла под кожей дернулась, вызвав короткий приступ боли. Дрожь прошла по рукам и остановилась в пальцах. Он почувствовал, как в воздухе разливается смрад. Знакомый, гадкий. Примерно так пахло в древних катакомбах, скрытых в Топях.
Будто получив в руки путеводную нить, по запаху отправился к источнику смрада. Ошибиться было трудно - он находился не так далеко от границы трущоб и квартала ремесленников.
- ...А еще я читал, - они двигались полубегом, дыхание с хрипом вырывалось из груди Суля, - что вы умирали от голода, но не сдались. Это позволило закрепиться на местности основным силам генерала Бодора и выбить горцев из Кромоура!
- Ладно скроенная история, - пропыхтел Проут.
- Сколько в ней правды?
- А ты не глуп, понимаешь, как хроники ведутся! Но, правда в каждом слове, так все и было. Только много упущено достопочтимым Эмаром.
Они стремительно приближались к обители верховного жреца, Суль уже достал связку ключей, неотрывно слушая отступника.
- Знаешь, как выглядел Кромоур? Два десятка каменных башен, соединенных переходами и многочисленными туннелями, испещряющими гору, Мы заняли одну из таких башен, отравив защитников.
- Про это верховный жрец не писал.
- Для летописей такое не годится. Ядовитый дым вытравливает пафос из строк, это не клинок в клинок биться. Кому такое читать понравится? Но это правда - горцев мы вытравили, как пчел из ульев. Пока убирали трупы и разбирались, что к чему, наш обоз с провизией сожгли враги. Перебили лошадей. Удалось спасти четырех осликов. Вот так мы и оказались заперты.
Они вошли в обитель Эмара. Молодой жрец отправился прямиком в комнату, где верховный принимал гостей.
- Продолжай, - послышался его голос, - я весь внимание.
- Большинство моих соратников, как и я, прежде в осадах не участвовали. Фортификационная наука не про нашего брата. Но отбиться от нападок неприятелей мы смогли. Пришли за нашими головами, к слову, не только горцы, но и жители долин, не пожелавшие раздвинуть ноги перед Сеятелем. Так себе вояки, тоже обломали зубы о стены. Правда, был враг и пострашнее горцев и долинников - голод. Съели осликов, сухари, выпили почти всю воду. Жратву старых хозяев пришлось выбросить - дым попортил даже соленую козлятину. И вот отсюда начинается история, про которую никто из Пахарей не захочет вспоминать до самой смерти.
Он замолчал, вызывая в памяти образ темной каверны, вход в которую был долгие годы заложен. За кладкой, в паутине и мхе, лежало обнаженное тело...
- Вы ели мертвых? - Суль вернулся из комнаты верховного, держа в руках небольшую секиру, покрытую странными надписями.
- Да. И это пробудило кое-кого.
- Расскажи все! - потребовал юнец. - И тогда получишь это оружие.
По спине отступника пробежали мурашки. Он успел подзабыть, как оно выглядит, но теперь узнал. Секиру пожаловал Эмару сам Сеятель. Лезвие выковано из того же железа, что и серпы пахарей. Но сила, заключенная в ней...Пришлось перевести дыхание.
- Тварь в каверне мало имела в себе божественного. Это был демон. Нечета лесным божкам и прочей мелочи, кою истребляли безмерно. Настоящий, терпеливо ждущий своего часа и мстительный...Тело нельзя было разрушать. К нему не следовало даже прикасаться.
- Но вы сделали это?
Проут уселся на кровать, внезапно почувствовав на плечах всю тяжесть прожитых лет. Разболелись кости, руки подрагивали, пот катился по раскрасневшемуся от ходьбы лицу.
- Мы пробудили зло, заключенное в трупе. Убитые горцы, умершие в муках мои соратники, людоедство... было сотворено много черного, такого, отчего не отмыть ни руки, ни душу. Тварь проснулась и потянулась к нам. Я первым принял ее дар. Принял в себя. В обмен убил троих соратников... тайно. Благодаря этому остальные больше не чувствовали голода, усталости. Стали подобны живым мертвецам. Тварь требовала и требовала жертв, нашептывая каждую ночь, скольких я прикончил до этого... С тех пор оно дремала во мне. Сорок лет, понимаешь? Всю жизнь надеялся, что унесу ее с собой в могилу! Но не сдох раньше, к сожалению. Теперь зараза начала расползаться, как расползлась когда-то по поселению горцев. Ее тогда сумели остановить, отрезая тени клинками сырого железа. Поэтому и пришел за своим серпом, чтобы хотя бы на время покончить с тварью. Если вдруг замечу у кого из горожан две тени - буду отсекать, как делали горцы. А потом спущусь в подпол и запечатаю тварь в теле Маферы.
Суль протянул топор отступнику.
- Я пойду с тобой.
- Нет. Ты бесполезен..
Проут сумел сбить погоню со следа и долго лавировал между хибарами в трущобах. Дюжина отсеченных по пути крохотных теней - не велик результат, но это, по крайней мере, не даст жуткому существу пустить корни в городе. Осталось самое сложное...
На пороге его лачуги стоял высокий молодой мужчина. Облачение на нем выдавало жителя богатого квартала. Хорошая, удобная одежда, но без пышности и излишней помпезности. Да и выправка была не как у богатенького сынка.
- Чего тебе здесь надо? - прохрипел Проут. - Убирайся, пока не зарубил!
- Не хорохорься, старик. Объясни, что происходит.
- С какой стати? Прочь с дороги!
Отступник взмахнул оружием, в глубине души надеясь испугать незваного гостя.
Незнакомец подхватил со снега одну из подпорок, некогда не дающих обвалиться дощатому козырьку над ступеньками.
- Ты ничего не понимаешь, дурак! Не трать мое время понапрасну!
- До ужина далеко, а я никуда не опаздываю.
Проут вскинул секиру, попытался оглушить незнакомца, но тот легко увернулся и молниеносно ударил его в колено. Нога подогнулась, отступник упал в замерзшую грязь. Штакетина застыла на расстоянии двух пальцев от его носа.
- Ты отсек тень у моих ног, и она обратилась гадкой жижей. Что это такое? Ответь и ступай, куда хочешь. Я не страж, руки вязать тебе не собираюсь.
Отступник еле-еле поднялся, указал дрожащим пальцем на разваливающуюся лачугу.
- В подполе лежит мой вклад в новый мир. Он такой же мерзкий, как и любой вклад! Не все новое несет добро. Мы идем по пояс в крови к каким-то непонятным идеалам, а вокруг пылают дома, умирают люди и нелюди. Боги гибнут - зло плодится.
Он взобрался по ступеням, задержался в дверном проеме.
- Это зло я попытаюсь остановить, но сколько еще таких червоточин в поле, которое засевает Сеятель?
Ильгар молча проводил взглядом скрывшегося в лачуге таинственного старика. Секира у того была отнюдь не простой, да и разговаривал он не как нищий из трущоб. За такие дерзкие слова можно было угодить на шибеницу. Они отнюдь не походили на ложь или бред пьяницы, и оборванец явно знал, что говорил, на собственной шкуре выстрадав правду. Чем правдивей слова, тем больше горя за ними скрывается и тем суровее наказание за откровенность. Так происходило во все времена. Было о чем задуматься.
Оборванец вышел не скоро, без секиры, залитый темной кровью. Лицо ничего не выражало, он уселся на ступени, уткнулся лицом в ладони.
- Кончено.
- Я никому не скажу, где тебя искать, - негромко проговорил Ильгар. Сняв плащ, протянул старику. - Ты дрожишь, накинь. Хочешь, отведу тебя к эйтарам, они вылечат любые раны.
- Я не ранен, - отмахнулся Проут. - А из трущоб не уйду. Мое место здесь.
- Твой выбор... Но что-то мне подсказывает, что завтра утром к тебе зайдет пара молчаливых плотников. Принесут немного вещей и еды.
- Буду весьма признателен, - старик рассеяно кивнул.