Всех поклонников моей Музы хочу поздравить с приятным событием: "Мистический Санкт-Петербург" наконец-таки издан. Невероятные события иногда происходят. Эта книга несколько лет пробивалась к читателю. Если бы Золушка никогда не появилась на королевском балу, трудности для свидания с принцем у нее были бы точно такие же - почти непреодолимые. Но, слава Богу, чудеса в нашем мире иногда происходят...

   Читатель, не имевший дел с издательствами, иногда думает наивную думу: "Мы дожили до таких славных времен, когда матушка Цензура исчезла. Канула в небытие, прошла, "как с белых яблонь дым". И зелена улица всем талантам открыта". Эхма... если бы так! Автор эту наивную мысль не подтверждает. Крупные столичные издательства находятся в железных тисках никуда не исчезнувшей свирепой цензуры. Хотя она, став не трибуну, нагло провозглашает: "Меня нет!"

   Некоторые маститые издатели в нашем доверительном диалоге вещали: "Мы не можем издавать современную, талантливую литературу. Лишь ширпотреб. Время такое..."

   А время всегда - такое... Чай не в Царстве Божьем живем...

   Мне очень понравились редакторы замечательного детского издательства "РОСМЭН". Одна прекрасная женщина мне писала: "О, если бы у нас хоть какие-то микроскопические средства выделяли для издания взрослой литературы! Даже отдела такого нет. Напишите что-нибудь для детишек, мы вас с радостью издадим". Увы, сказки для наших чудесных детишек - это не мои сани. Сесть в них не могу.

  

   Простите меня, маленькие дети,

   Что сказку не могу вам подарить.

   У взрослых непростая жизнь на этом свете,

   И горний мед им тоже нужно пить...

  

   Если какому-нибудь французскому, испанскому или немецкому издателю сказать, что у нас, на Руси, книга не может быть издана только потому, что она весьма интересная и талантливая, он ведь никогда не поверит! Какой вздор! Как такое возможно? Я бы, впрочем, и сам не поверил, если бы сантехником был.

   Низкий поклон "Золотому сечению", которое набралось мужества обнародовать этот роман - сказку для взрослых. Честь им и хвала. Это, по сути, гражданский подвиг - служить сегодня нашей культуре верой и правдой. Эту роскошь полиграфические монстры себе позволить не могут.

   Всем заинтересованным читателям я рекомендую приобрести роман в самое ближайшее время. Книга вышла небольшим тиражом и, если волки цензуры проявят дополнительную активность, может стать подлинным раритетом.

   На этой страничке обнародованы лишь несколько первых глав приключенческого, мистического романа. Все, что могу... извините...

   В добрый путь, господа искатели магических приключений...

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   ОГЛАВЛЕНИЕ

  

  

  

   Книга первая

  

   Невский ноябрь

  

  

   Глава 1 Признание в любви ..............................................

   Глава 2 Обитель муз .........................................................

   Глава 3 Психиатр ............................................................

   Глава 4 Главный редактор ...............................................

   Глава 5 Неистовство Вероники .........................................

   Глава 6 "Зондеркоманда" ................................................

   Глава 7 Битва титанов ...................................................

   Глава 8 Коррекция траектории ........................................

   Глава 9 Гвардия Люцифера .............................................

  

  

Книга вторая

  

Авалон

  

   Глава 1 Радужный шарик .................................................

   Глава 2 Проклятый ...................................................... .

   Глава 3 Дыхание Энрофа ................................................

   Глава 4 Северный город ..................................................

   Глава 5 Королева ...........................................................

   Глава 6 Нисхождение ......................................................

   Глава 7 Изгнание ............................................................

  

  

Книга третья

  

Сила Андрогинов

  

   Глава 1 Обратный отсчет ..............................................................

   Глава 2 Смертельное обаяние Матрицы ..........................................

   Глава 3 Письма к Богу ..................................................................

   Глава 4 Совещание Монстров .........................................................

   Глава 5 Нисхождение тоски .............................................................

   Глава 6 Соленая парочка ...............................................................

   Глава 7 Филиал детского рая ..........................................................

   Глава 8 Индийская физика .............................................................

   Глава 9 На краю Бездны - обаяние Тьмы ..........................................

   Глава 10 Точка сборки, скользящая по поверхности керосина, и еще один

   повод для молитв Архангелу Михаилу ..................................

   Глава 11 Первая шутка Вероники .....................................................

   Глава 12 Страшный Суд ..................................................................

   Глава 13 Зачем Бог сотворил майского жука .......................................

   Глава 14 Маска ..............................................................................

   Глава 15 Прыжок ...........................................................................

   Глава 16 Rex Mundi .........................................................................

   Глава 17 Видья таттва .....................................................................

   Глава 18 Ослепительная Ванадис ......................................................

   Глава 19 Прощание с Санкт-Петербургом ............................................

   Глава 20 Пятизубчатый нагваль ......................................................

   Глава 21 Прощальное интервью .........................................................

   Глава 22 Дыхание смерти - первый удар ..............................................

   Глава 23 Черная месса ......................................................................

   Глава 24 Крещение огнем ..................................................................

   Приложение - Максим Соколов (избранное) .......................................

   -----------------------------------------------------------------------------

  

   Некоторые события, описанные в романе, имели место в действительности. Некоторые герои не выдуманы. Имена и фамилии изменены.

  

  

  

   "Прошу прощения, - сказал я. - Господи, мы живем в

   сумасшедшем мире.

   Нет, - возразила прекрасная Морган Ле Фэй, - не в

   сумасшедшем, а в мире слабоумных. Просто мы с вами

   рассуждаем более здраво, чем другие, и нам повезло

   встретить друг друга. Давайте играть в открытую. Я

   расскажу вам все, что знаю, а вы расскажете то, что

   знаете сами".

  

   (Дион Форчун "Жрица моря")

  

  

  

   "Ах, мы не ждали зов трубы!

   Мы были клапаны и трубы,

   Но в нас не чьи-то дули губы,

   А ветры духа и судьбы!

   Да, мы не ждали зов трубы!"

  

   (Александр Градский)

  

  

Книга 1

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

Глава 1

  

Признание в любви

  

   - Уважаемые пассажиры, наш поезд скоро прибывает на конечную станцию, Санкт-Петербург. Просим ничего в вагонах не забывать, а к некоторым пассажирам просьба совсем уж простая - к моменту прибытия хотя бы проснуться, - язвительно промолвила хорошенькая проводница, уже третий раз пытающаяся привести в бодрствующее состояние Максима.

   Максим, решивший основательно выспаться перед будущей беготней, отмахивался от призывов хозяйки вагона как от назойливой мухи. Но на этот раз он почувствовал: хватит. Если "паровоз" начал портить воздух Павловска, значит, времени действительно осталось лишь на посещение туалета.

   Он продрал глаза и посмотрел с верхней полки на общественный дорожный "будильник". Но хорошенький "будильник" его не обрадовал: проводница была в синей коротенькой юбке. "Черт!" - воскликнул про себя Максим. Это была плохая примета.

   Уже много лет подряд он замечал: если встречаешь девушку с красивыми ногами в короткой юбчонке, дела, на которые мчишься, пойдут так сяк - наперекосяк. Можно было проклинать свою суеверность, громко провозглашать силу духа и автономность от каких бы то ни было знаков судьбы, ничто не помогало: примета работала. Бог давно снабдил его этим предупредительным знаком. Непонятно, впрочем, зачем. То ли для того, чтобы морально подготовить к очередной оплеухе, то ли для того, чтобы Максим, однажды набравшись духовных силенок, выбрался-таки из коротких суеверных штанишек. Но пока, к сожалению, это были не штанишки. Это был величественный фрак и "миноискатель".

   Впрочем, воздух Витебского вокзала, словно лечебный бальзам, стер все его дурные предчувствия. Для Максима это был не просто воздух - тривиальная вокзальная атмосфера. Этот ядовитый вагонный углекислый газ, последняя метаморфоза каменного угля, был прекраснее любого самого расчудесного парфюмерного аромата. Ибо именно он с детства являлся для него, рожденного вдалеке от моря, подлинным Воздухом Странствий - далеких путешествий и предвкушаемых приключений. Ведь именно поезда его детства уносили пассажиров в далекий и неведомый рай - подальше от привычного серого быта.

   "Как жаль, что никто еще не пропел гимн неповторимому запаху сгоревшего каменного угля, спутнику прекрасных железнодорожных путешествий в далекие дали. Того самого углекислого газа, который, согласно урокам химии, пахнуть не должен, но, тем не менее, так замечательно пахнет", - подумал Максим, выходя с вокзала на Загородный проспект.

   До издательства он решил добраться пешком, основательно насладившись после долгой разлуки лабиринтом любимого города. Отказать себе в свидании с Гостиным двором он не решился. Поэтому, перейдя Загородный проспект, Максим прошествовал до ТЮЗа и свернул на Гороховую.

   На этом чугунно-каменном острове, выросшем на старых болотах, было что-то особенное. Максим чувствовал это не разумом, ведь ум с детства выдрессирован видеть только банальное, а какой-то потаенной частичкой своего поэтического сердца.

   С одной стороны, Петербург, как и любой другой мегаполис, был генератором смерти. Как духовной, так и физической. Он, бесспорно, разлагал своим шумом и суетой, убивая мириадами разнокалиберных вирусов смерти даже очень крепкое тело. Ну а тех, кому судьба подарила сверхпрочные гены, он уничтожал чуть иначе, духовно, заражая наплевательством, эгоизмом и лицемерием, жаждой похоти или денег, ибо являлся гигантской кладовой и могучим генератором как одного, так и другого.

   И все ж таки!!! Это был самый прекрасный город на всем земном шаре. Но почему это именно так, Максим объяснить поначалу не мог. Не хватало слов, ума или знаний, и только сердце подсказывало ему: "Это - правда..."

   И дело было даже не в мегатоннах шлифованного гранита, архитектурных выкрутасах и памятниках культуры. Тайна этого города пряталась в чем-то еще, приоткрывая свой лик лишь в простых людях. Максим вдруг осознал, что люди здесь добрые, как в провинции, как в деревне! "Ну как же ты этого раньше не понимал! - озарила его внезапная восторженная мысль. - Разве это не подлинное чудо, гораздо более удивительное, чем превращение воды в вино?! Ну почему Бог так долго прятал от него эту прекрасную психическую панораму?!"

   Даже холодное психическое цунами, накрывшее всю Россию, не смогло спрятать от него это чудо. Ибо там, под ледяной коркой расчетливости, он все равно чувствует теплейшие сердца, какие только могут быть среди россиян.

   Когда Максим дошел до Фонтанки, в его голове пронеслись строки, которые подарила ему муза в прошлом году, когда уезжал из Питера в свою белорусскую родную сторонку:

  

  

   Дорогой Петербург! Взор всегда восхищает

   Твой одетый в гранитные камни ампир.

   А креста куполов, что небесную высь подпирают,

   Так ласкают душу - королеву всех лир.

  

   Благодарен судьбе, что в Тебя иногда погружает.

   Витебск мне - словно брат, ну а Ты - как Небесный Отец.

   Сетка водных колец, что Тебя в острова превращает,

   Так мила для влюбленных в друг друга сердец.

  

   Но однажды пробили часы - время волчье настало.

   Ты заплеван рекламой сейчас, как базар шелухой.

   Бесовня всех мастей нудит нас, чтобы честь пропадала,

   И покрылся печалью лик божественный Твой.

  

   Был Ты мягче воды и нежнее пушинки...

   Милый мой Ленинград! Тех времен не могу я забыть.

   Стал Ты тверже клинка и везде лишь картинки

   Красных девиц в исподнем и бизнеса прыть.

  

   Но в фатальный конец Твой, однако ж, не верю,

   Дикий рок уж пытался Тебя о стальное колено ломать,

   Но блокады кошмар - мощь фашистского зверя -

   Обнажила лишь духа бессмертного стать.

  

   Белая Русь же к Тебе не напрасно ревнует -

   Как и раньше воруешь Ты сердце мое.

   Все ж родные края пусть не сильно взыскуют -

   Здесь мистерия духа явило обличье свое.

  

   Дорогой Петербург! Пред Тобой я склоняюсь.

   Что за город такой, что блаженством лежит на душе?!

   Ты позволь, я в любви Тебе тихо сегодня признаюсь,

   Может быть, я Тебя не увижу уже...

  

   Увидел-таки...

   Около Сенной площади Максим свернул на Садовую, решив именно по ней добраться до Невского.

   Вид телефонных автоматов на Апраксином дворе его слегка отрезвил. "Да что же это я так, как снег на голову, - подумал он, - а вдруг у редакторов сегодня выходной, запой или праздник?" Эта мысль ему не понравилась, ибо практика и интуиция подсказывала - творческий люд делает себе выходные не по расписанию, а как хочется левой ноге - как придется. Вспомнив стройные нижние конечности проводницы, он совсем приуныл, и, подойдя к ближайшему телефону, трепетно, как святыню, поднес к уху телефонную трубку.

   - Это редакция журнала "Планета"? - спросил Максим, услышав, что телефонная труба на противоположном конце провода наконец-таки поднята.

   - Д-д-д-а. Это ред-даакция. - ответил какой-то заикающийся мужской голос.

   "Вот те раз, - удивился Максим, - вот тебе и мастера изящной словесности".

   - Здравствуйте! - ответил Максим, но из чувства гуманности не стал утруждать собеседника взаимным "здрасьте", ибо инвалиду русской словесности некоторые буквы явно не подчинялись.

   Поэтому он быстро продолжил:

   - Вам звонит молодой начинающий поэт. Из Витебска. Скажите, пожалуйста, беретесь ли вы печатать стихи тех, кто лишь начал писать? Может быть, ваш солидный журнал обслуживает только маститых и продвинутых, и мне нет смысла вас беспокоить?

   - Н-н-нет. Мы печатаем в-в-всех. К-к-кто нам нравится,- ответил сотрудник знаменитейшего журнала страны. Это обнадеживало. Уточнив время работы журналистов, Максим тут же повесил трубку, не посмев более напрягать секретаря какими-либо словесными излишествами.

   Около Гостиного двора под ногами захрустели первые ноябрьские лужи. Максим только сейчас заметил, что зима уже дышит в затылок. Легкий морозец высосал из луж последнюю влагу. И теперь, возможно, ему уже не придется мочить свои ботинки в пасмурных питерских водах. Тонкие ледышки хрустели под башмаками нежно и ободряюще.

   На задворках Гостиного двора Максим заметил картину, которая утруждала его взор уже многие годы: вдрызг разбитый и поломанный асфальт. Уже который год он не мог понять простейшее: почему в самом центре города, на одной стороне Гостиного двора - блистательный Невский проспект, на другой - чудовищно битый асфальт, который ужасен даже для глухой провинции. Словно над ним издевались пьяные шахтеры, вооруженные своими отбойными молотками.

   Каждый год он надеялся, что чудо все-таки произойдет - асфальт приведут в порядок. Ведь он так любил эти задворки. И только двадцать первый век продемонстрировал подлинное чудо: на центр города всем было начхать. У политиков дела были поважнее, чем его сентиментальные горизонты и виды.

   "Стоп! - вдруг осенила Максима догадка. - Это ведь не только центр Санкт-Петербурга. Это же зеркало!!!"

   "Ну да, самое настоящее магическое зеркало, - продолжала струиться через его ум неизвестно откуда взявшаяся мысль, - ведь почти каждый интеллигентный человек так блистателен, великолепен и совершенен на публике. Но стоит чуть-чуть сместить фокус, посмотрев в него чуть поглубже, как тут же, в самом эпицентре его существа, обнаружится травмированная, болеющая чем-то душа, разбитая вдрызг, словно эти асфальтные плиты. Но это разбитое сердце отремонтировать нет то ли сил, то ли времени, то ли - умения".

   С этой невеселой мыслью он прошелся по Невскому до Аничкова моста, возле которого и свернул на Моховую.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Глава 2

  

   Обитель муз

  

  

   Подходя к зданию редакции, Максим чувствовал себя словно девственница, у которой на носу первая брачная ночь. Эта сокровенная "кровать" муз наполняла его благоговением, страхом, надеждой и еще какими-то странными чувствами, переплетенными в грозный эмоциональный клубок. Так сильно волноваться ему еще никогда не приходилось. Даже когда жизнь в одно время казалась подвешенной на волоске, даже тогда он сумел сохранить собранность и спокойствие. А тут вдруг такая ерунда - поход в редакцию - а эмоции как у психа.

   Редакция была для него чем-то воистину сокровенным - обителью муз и ее возвышенных изысканных почитателей. Короче говоря, наисвятейшим местом, которое должны занимать лучшие из лучших - знатоки человеческих душ и устремлений, являющиеся совестью и голосом нации.

   Именно они теперь решат его поэтическую судьбу. И если его забракуют эти профессионалы пера, Максим решил это заранее, он портить бумагу больше не станет. Мир и без него отягощен сумасшедшими графоманами, мнящими себя служителями великих муз. Причем, - в избытке.

   Подойдя к зданию, пронумерованному как ему надо, Максим заметил, что перед ним обычный жилой дом, а не какая-то грандиозная собственность полиграфических магнатов в стиле рококо или ампир. В обычном случае он бы даже не заметил, что около входа висит старая выцветшая табличка - "Редакция журнала Планета".

   Дверь на втором этаже ему открыл худощавый старикашка с добрыми глазами.

   - Зд-д-дравствуйте! Проходите! - бодро поприветствовал он входящего в комнату Максима.

   Максим, окинув быстрым взглядом открывшееся ему творческое пространство, опешил. Так могло выглядеть, с его точки зрения, все, кроме редакции крупнейшего всесоюзного журнала. Он ожидал увидеть многое и разное, но только не открывшуюся ему беспросветную убогость обычной квартиры. Замшелость, серость и скука клочьями висела на стенках. Стены же украшали потертые обои неопределенного цвета, приклеенные, по всей видимости, еще во времена литературного разгула товарища Брежнева.

   Как должна выглядеть приемная крупнейшего из журналов Максим представлял себе весьма смутно. Ведь положены были в основу его грез увиденные когда-то американские фильмы. Почти всегда это были гигантские холлы с множеством лакированных огромных столов, увенчанных папками и компьютерами. И в этом интеллектуальном лабиринте, пронизанном бесчисленными стеклянными стенками, сновали туда и сюда делающие сенсации журналисты, политики и полицейские. И это - помимо многочисленных стройненьких секретарш, корректоров и рецензентов.

   В комнате же, где он оказался, стояло всего два старых стола, на одном из которых ютилась поношенная пишущая машинка. И только висящий на засиженной мухами стенке замусоленный портрет Александра Сергеевича с отогнутым правым нижним углом, вырванный, скорее всего, из какого-то случайного журнала, свидетельствовал о том, что обитатели этой однокомнатной квартиры где-то и как-то имеют какое-то отношения к литературе.

   Новоявленный литератор удостоверился, что двадцать первый век не принес этому литературному содружеству ни богатство, ни славу. Когда же Максим откроет чуть позже последнюю страницу "Планеты" и увидит микроскопический тираж, он удивится окончательно и бесповоротно: как журнал вообще ухитрился дотянуть до нового века, имея такую низкую популярность?!

   То, что некоторые продажные поэты в России уже давно не являются властителями дум, он догадывался и раньше. Но теперь суровая правда пятитысячного тиража его в этом окончательно убедила.

   - Прошу вас, п-п-присаживайтесь, - любезно предложил слуга муз, показав на стоящий рядом со столом стул. - Стало быть, вы новый белорусский литератор? Как вас величать?

   - Соколов Максим, - представился поэт.

   Максим вдруг почувствовал, что старик ему чем-то весьма и весьма симпатичен. С первого взгляда было понятно: он наивен, прост и доверчив, словно ребенок.

   И это настроило Максима на откровенный лад. Причем, основательно.

   - Так какими ветрами несет вас в литературу?! - впервые без запинки сказал сотрудник журнала, так и не удосужившись сесть на свой собственный стул.

   Он стоял, опираясь правой рукой о край стола, всем своим видом изображая представителя весьма солидной и уважающей себя организации.

   - Вот в том-то и дело, - ответил Максим, - что Бог весть какими! Я бы и сам дорого дал, чтобы это мне кто-нибудь объяснил - четко, ясно и недвусмысленно.

   Добрый человек, рассматривавший его через щелочки своих глаз, слегка улыбнулся.

   - Дело в том, - продолжал начинающий литератор, - что я по образованию инженер. Да, да... именно так, - промолвил Максим, внимательно отслеживая реакцию старикашки.

   Старик невозмутимо молчал. Его взгляд не выражал ни удивления, ни восторга, ни разочарования. У Максима потихоньку возникало подозрение, что сегодня только одни инженеры заваливают редакции своими опусами. И эти писаки уже основательно журналу осточертели.

   - Понимаете, - продолжил Максим после некоторой паузы, - два года назад со мной что-то произошло. И я сам не понимаю - что именно. Что удивительно: не было никакого внутреннего или внешнего толчка, эксцесса или побуждения, катастрофы или восторженной влюбленности. На голом, чистом, практически зеркальном месте я вдруг начал писать. И не что-нибудь, а стихи - то, что я уважал меньше всего на свете. Как "уважают" литературу третьего или четвертого сорта.

   - Вот как, - промолвил старик, и признаки легкого удивления наконец-таки отразились в его добрых глазах.

   - Да! - восторженно воскликнул Максим. - Если бы мне два года назад кто-либо сказал, что я займусь литературой, причем, наихудшего пошиба, я бы покрутил пальцем у виска и присвоил такому пророку звание почетного олигофрена. Но факт есть факт. Теперь я - писатель. Причем - не по своей воле.

   Он пару секунд помолчал, пытаясь сотворить украшающую его речь метафору, а после продолжил:

   - Представьте себе, что там, на Небесах, какие-то ангелы внезапно открыли краник, привинченный к бочке, переполненной живой водой поэтических образов, и струя этой оживотворяющей влаги Ниагарой хлынула прямо на мой череп. Вот так! А ведь у меня о таком повороте событий никто лично не спрашивал. На Небесах волюнтаризм - а нам расплачивайся! Что им? Музы взяли да и щелкнули волшебным выключателем, мгновенно сделав меня рабом рифмованных строчек.

   - А ведь это не просто рабство. Поэзия - нечто худшее! - продолжал Максим после минутного заинтересованного ожидания. - У раба хотя бы есть шанс стать однажды свободным, ибо любое рабство невыносимо, - радостно объяснял Максим свое "беспросветное" положение незнакомому человеку, - но кто, скажите, жаждет освободиться от того или иного блаженства? Ведь поэзия дарит радость и наслаждение. Поэзия - наркомания! Вот в чем весь ужас! И того, кто попробовал этот наркотик, сухой прозой уже не накормишь.

   Максим по ходу беседы вспоминал те чудесные ночи, когда волны прекраснейших мыслей и чувств, жаждавших материализации на бумаге, без спроса вливались в его сердце и разум, наполняя все его существо небесным наркотическим "кислородом". В эти часы он забывал о пище, сне или отдыхе, отдавая себя на волю яростных творческих волн. О, эти белоснежные пачки свежей бумаги, принимавшие в свое лоно очередного новорожденного поэтического младенца, который однажды начнет жить своей собственной жизнью! После путешествия через типографские металлические щупальца или в виртуальных пещерах Интернета. О, эти гелевые ручки, преданные ему литературные "фаллосы", "сперма" которых кончается так быстро, ибо еле-еле поспевает отражать красоту вышних струй!

   - Раньше я полагал, что стихи - это работа, - не переставал восторгаться Максим, - к счастью, нет. Поэзия - это блаженство. И потерять эту наркоманию, как я догадываюсь, можно только потеряв самого себя.

   - Но зачем вам понадобился Петербург? - спросил вдруг старик. - Разве в Белоруссии нет литературных журналов?

   - Да влюблен я в него! - пояснил разгоряченный Максим. - Разве можно отдать своих первенцев кому-то еще? - добавил он, положив на стол пачку пропитанной стихами бумаги.

   Старик канцелярской скрепкой прикрепил к его листам какую-то бумаженцию и протянул Максиму узенькую полоску бумаги с каким-то именем-отчеством и телефоном.

   - Мы рассматриваем поступающие к нам материалы приблизительно месяц, - сказал он, не спотыкнувшись ни на одном слове, - но для вас сделаем исключение - позвоните по этому телефону ровно через две недели.

   - Да, - добавил он с добросердечной улыбкой, - не забудьте заглянуть потом сюда - за гонораром.

   Такой прием обнадеживал, но Максим так и не смог прочувствовать, что видит он этого добряка последний раз в жизни.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Глава 3

  

   Психиатр

  

   - Да это черт те знает что такое, Максим! - сурово промолвил массивный, практически квадратный человек, с осуждением глядя поверх очков на неудачливого поэта.

   Затем знаменитейший психиатр Петербурга положил перед Максимом на низенький столик для чайных церемоний его поэтические листки, сурово глядя на отверженного редакцией стихотворца, будто Максим дал ему прочесть не поэзию, а план уничтожения Кремля или Невской лавры.

   "Ну вот, допрыгался, - подумал Максим, глядя на увесистого специалиста по душевным болезням, - сейчас разнесет меня Александр Васильевич "вдрибадан", порубив мое творчество острым психиатрическим языком на меленькие кусочки".

   Он сидел на квартире знаменитого питерского психиатра, расположенной, словно нарочно, на улице Есенина, и ожидал гром и молнии, которые вот-вот должны были обрушиться на его бедную голову. Ему уже было не до чая, который любезно предложил хозяин квартиры. И его чашка медленно остывала, выдыхая в непраздничную атмосферу свой последний ароматный парок.

   Судьба свела его с Александром Васильевичем несколько лет назад, когда он боролся с алкоголизмом своего старинного школьного друга. В этой бесплодной борьбе однажды он ощутил, что его персональных сил недостаточно. В битве со змием нужен был профессиональный боец за человеческие жизни - какой-нибудь "душевед", прошедший огонь, воду и медные трубы. Вот тогда-то судьба и вывела его на Александра Васильевича - великолепного психиатра. Но, к сожалению, слишком поздно. Несчастный случай, отобравший жизнь у друга-алкоголика, избавила Александра Васильевича от тяжкой борьбы за трезвое бытие в этом мире подлунном.

   С психиатром он, впрочем, после этого не расстался. Какая-то невидимая ниточка взаимной симпатии связывала их уже несколько лет. А Бог подкидывал то одну, то другую причину, чтобы хоть иногда контактировать.

   Вот и сейчас, когда командоры журнала очень ласково послали его "на три буквы", Максим пытался выяснить у своего нового друга одно - чем плохи или хороши его стихотворения. Ведь как назло, у него в Санкт-Петербурге не было ни одного знакомого поэта или писателя, который мог его подробно проконсультировать на этой скользкой литературной тропинке: подробно расставить все точки над "и", а затем подвести под его творчеством черту, определяющую Максима в ту или иную область "литературной оседлости". И, в конце концов, сказал бы честно и без обиняков, стоит ли ему вообще заниматься таким сомнительным делом.

   - Другими словами, - тихо промолвил Максим, - пишу я весьма скверно.

   - Да откуда я знаю! - огорошил его психиатр. - Это же может показать только время!

   - Как? - удивленно выпалил начинающий поэт.

   - Неужели ты думаешь, что приговор поэту или писателю подписывает какой-то умненький дядя, некий "крупный специалист" изящной словесности? Или банда продавшихся той или иной партии критиков? Или зацементированные в том или ином культурном пространстве "журналоносители"? - пояснил Александр Васильевич. - Только время судья для стихотворения, а не мы с тобой.

   - Ничего не понимаю! Хоть убей! - с некоторой надеждой воскликнул Максим. - Чем же тогда так сильно удручает вас моя поэзия?

   - Да причем тут поэзия! - яростно возразил психиатр. - Копай глубже - не строчки, а идеи твои меня настораживает, - продолжил он печальным голосом, отрезая Максиму кусочек торта. - Ведь суть твоих восклицаний на редкость прозрачна: ты считаешь себя истовым борцом со злом вселенских масштабов, говоря проще - с самим дьяволом. А я, - тут он сделал паузу, пододвигая тарелку с тортом поближе к Максиму, - на "борцов" со злом насмотрелся к настоящему моменту до одурения... Вот так! - воскликнул он, проведя горизонтальной ладонью около горла. - Вот так! - провел он вторую черту около глаз. - И вот так! - третье движение ладони произошло в плоскости, расположенной чуть выше макушки.

   Максим стал свидетелем чего-то немыслимого. Специалист по душевным невзгодам, призванный быть эталоном уравновешенности и спокойствия, стрелял ему прямо в лоб неистовыми эмоциями, словно простой неврастеник. Таким он видел Александра Васильевича впервые.

   - Вы полагаете, - попытался спорить Максим, - что поэт не имеет права бороться с серостью, жадностью, глупостью и прочими "прелестями" нашей жизни?

   - Я полагаю, - жестко отчеканил Александр Васильевич, - что лично ты стоишь на краю пропасти!!! Даже этого не замечая, по своей глупости! По наивности! Или из-за классического духовного идиотизма, который переполняет отдельных творцов, ослепленных своими творениями!

   - Простите, Александр Васильевич, - сказал Максим, забывший в пылу разговора про свой чай и торт, - но я чувствую себя как никогда хорошо. Даже великие ошибаются. Почему я должен вам верить? Почему?! В очередной раз я выслушиваю какую-то "правду" снаружи, которая учит не доверять той, что клокочет внутри.

   - Послушай, милый болван, - ответил Александр Васильевич, изобразив на своем лице безнадежность, - ты ведь не к булочнику пришел! И не к мотористу. И мне плевать на все виды правд, которыми переполнены твои штаны и карманы! Мне важно одно - не потерять тебя чисто физически. Ибо смерть подошла к тебе как никогда близко. Ты не представляешь, сколько "правдоискателей" и борцов со злом прошло через мои руки. Но где они теперь? Где?!

   Он замолчал, выразительно и жестко глядя на Максима.

   Максим же почувствовал, что на этот таинственный вопрос он вряд ли сможет ответить, и стал дожидаться, когда психиатр сам прервет свою паузу.

   - Тем, кому повезло, сейчас приходиться ютиться в дурдоме, - продолжил наконец-таки специалист по людским душам, - ну а не слишком везучих судьба сразу же оттранспортировала на кладбище.

   - Кому из них повезло больше - вопрос спорный, - вставил наконец свое словцо Максим.

   - Что за чушь! - воскликнул Александр Васильевич. - Жизнь всегда предпочтительнее смерти. Хотя убедиться в этом, - добавил он таинственным тоном, - можно только умерев.

   Максим не понял, что его собеседник имеет в виду, но Александр Васильевич, не дав время для вопроса, тут же продолжил:

   - И вот теперь ты. Беда, да и только. Ну кто, кто мы такие, чтобы бросать вызов вселенскому злу?! Или ты полагаешь, что дьявол глуп и беспомощен, а человечество тысячи лет ползает в блевотине лишь по собственному недомыслию?!

   "Странный какой-то у нас разговор, - подумал Максим, - я ведь про дьявола в своих стихах вообще не заикался".

   - Ну, знаете, - попытался парировать доводы психиатра Максим, решивший вдруг продемонстрировать свою эрудицию, - дьявол - персонаж исключительно дуальных систем философии - всех примитивных мировоззрений. Но он полностью отсутствует в Адвайте - в высочайшей из философий. Все есть Бог, и нет нигде места дьяволу! - торжественно закончил он свой монолог фразой из классической индийской философии.

   - А ты намного глупее, чем я себе представлял, - удрученно ответил психиатр, - Индусов начитался? Дать бы тебе несколько раз резиновой дубинкой по черепу, да как следует, чтобы твоя тупая голова хотя бы чуть-чуть просветлела.

   Максим почувствовал, что нет в этих словах злости, презрения или ярости. Напротив, ему почему-то почудилось, что его очень любит этот старый врач, повидавший черта во всех его ипостасях.

   - Где мы с тобой живем? Ответь! Где?! В Царствии Небесном? В море Истины и доброты? В ослепительном сиянии окружающих ангелов? - сыпал вопросами врач. - Разуй глаза, мы живем в царстве слез! Другими словами, - в ду-а-лиз-ме - в примитивнейшей системе видения, как ты сейчас о нем заявил. В мире, где неврастеник на неврастенике сидит, неврастеником погоняет. Не так ли? И "персонаж исключительно дуальных систем философии" создал не где-нибудь, а именно здесь свою обитель и вотчину. И ты хочешь лишить его власти, выкрикивая в стихотворной форме банальные лозунги?

   Александр Васильевич отчаянно махнул рукой и взял наконец-таки свою чашку с чаем. Покрутив в ней чайной ложечкой, он продолжил:

   - Тогда ты еще хуже чем сумасшедший, ибо полный дурак. А дурака лечить бесполезно. Ибо здоровье у него на редкость отменное.

   - Вы полагаете, что с поэзией должно быть покончено?

   - Да за кого ты меня принимаешь? Я кто такой? Только сам Господь Бог может тебе на это ответить.

   - Да, - удрученно промолвил Максим, - кругом туман. Да такой густой, что ни черта не видно - теперь уже на расстоянии вытянутой руки. Пришел к вам и ничегошеньки не выяснил. Скорее наоборот. Запутали вы меня, Александр Васильевич. Где лево, где право, кто теперь знает?

   "Тоже мне эскулап этакий, - с неудовольствием подумал Максим, промолчав из деликатности, - льет на мою голову помои - ни за что, ни про что. Вместо того чтобы навести в душе благодать, ткнул мордой об стол и при этом ничуть не раскаялся".

   - Сделай одолжение, пойми меня правильно, - ответил профессор, - есть особая категория психопатов, которую опознать может даже ребенок: их хлебом не корми, дай повоевать со злом космического масштаба. Они курить бросить не в состоянии и навести порядок в квартире не в силах, но, тем не менее, хотят навести порядок во всем космосе - дальнем и близком. Яростно жаждут тотальной справедливости, полагая, что справедливости в мире - кот наплакал. Но при всей этой жажде, заметь, сидеть предпочитают на чьей-либо шее. Они, видите ли, борцы, им некогда зарабатывать деньги. А тунеядство считают свойством преимущественно алкоголиков, не замечая, что ничего не дают своему любимому обществу, кроме скандалов, ненависти и кровавых разборок, - на несколько секунд он прервался и, отхлебнув немного чая, поморщился, как от микстуры. - Им все равно, черт возьми, с кем бороться - с дьяволом, космическими пришельцами, КГБ или жидомасонами. Война - их религия. И единственные недостатки, которые они не желают замечать и устранять - это дефекты своего собственного разума. Ибо полагают себя не кем-нибудь, а эталонами. Эталонами нравственности, справедливости или религиозного рвения. Милый мой! За столько лет общения с ними я уже как дуршлаг, - сказал, усмехнувшись, профессор, - да, как самый настоящий дуршлаг. Ибо своими горящими яростными глазенками они просверлили в моей ауре, словно боевыми лазерами, тысячи дырочек.

   - По всей видимости, вы полагаете, что не сегодня, так завтра я вольюсь в их когорту? - утвердительно спросил Максим, и, не дав профессору время ответить, тут же продолжил: - Умереть, согласитесь, придется нам всем. Кто тут бессмертный? Так не лучше ли сделать это в борьбе за возвышенные идеалы, Александр Васильевич?

   - Почить, согласен, придется всем. Но, - здесь профессор сделал паузу, подняв вверх указательный палец, - некоторым - "в бозе", а некоторым - в навозе.

   - Слушайте, да вы поэт!

   Не обратив внимания на комплимент, профессор продолжил:

   - Неужели ты думаешь, что черти позволят тебе умереть со славой? Когда на твою могилку, покрытую толстым слоем тюльпанов или роз, соберется все прогрессивное человечество, чтобы гимном чествовать безвременно ушедшего героя нашего времени. Скажи, как ты относишься, например, к Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому? - неожиданно спросил он.

   - Да на кой ляд вам мое мнение, - ответил опешивший Максим, уклоняясь от ответа, - его-то прах зачем сегодня беспокоить?

   - Ты подойди на улице к любому, и он скажет: кро-во-пий-ца! И, пожалуй, это "почетное" звание сидит в голове современных школьников как фундаментальное - основное. А ведь по сравнению с некоторыми современными политиками, он просто ангел с белоснежными крылами. Человек, рисковавший жизнью не ради презренного металла или сладких женщин, а во имя возвышенной идеи. Не щадил чужих жизней? Допустим. Но ведь и свою голову под пули подставлял - во имя космической справедливости, заметь. А кто, скажи, - горько усмехаясь, продолжал профессор, - из современной политиканов способен рисковать не жизнью, нет, так много от нее не требуется, а всего лишь собственным толстым кошельком? Кто не боится потерять все деньги во имя торжества любви или справедливости? Во имя славы всей России. Собственные деньги, не казенные! Вот тут-то вдруг и выясняется, что на это способны только сумасшедшие. А теперь давай вернемся к нашему Дзержинскому. Каков приговор истории? Много у него народной славы?

   - Вы переборщили, Александр Васильевич. Ну разве ради славы я взялся за стихи? Чьей жизнью я рискую, кроме своей собственной?

   - Вот именно! Вначале они рискуют собственной жизнью, а потом, потихоньку помаленьку, им не принадлежащей. Причем, считают, что имеют на это полное право. Как на неизбежные издержки в борьбе за Истину или справедливость. А логикой вооружены железной - есть жизни второго сорта, ими и пожертвуем, во имя тех, у кого первый. И списки есть, где жизни наши давно рассортированы. Сорт у тебя лично какой? Не знаешь... А они - знают.

   - Да причем тут политика? Я так же далек от нее, как от Ватикана.

   - Хоть раз посмотри чуть дальше собственного носа! Если ты талант, заметят. Обогреют и пригладят, и на то, что нужно им, наладят, - вновь отчеканил рифмой профессор, - ну какой поэт, скажи, не мечтает появиться в свет на белоснежных простынях из целлюлозы, а не в каком-то там дремучем подвале Интернета?

   Некоторое время они пили чай молча. Александр Васильевич, казалось, забыл про Максима, усиленно над чем-то размышляя.

   - Ладно! - решился вдруг на что-то Александр Васильевич. - Командирую я тебя в одно место - в группу креативного сумасшествия. Но, разумеется, при одном жестком условии - их адрес останется тайной для всех - и ныне, и присно, и во веки веков.

   Максим взглянул на часы. Его время закончилось. Нужно было торопиться в Павловск, где его ждал старинный товарищ.

   У самой двери он обернулся. От вертевшегося у него на уме вопроса нужно было хоть как-то избавиться:

   - Александр Васильевич, Бог с ней, с философией и психиатрией. Скажите честно, стихи вам мои хоть чуть-чуть понравились?

   Задавая этот страшный вопрос, Максим чувствовал себя как играющий в русскую рулетку безумец, подносящий к виску дуло заряженного револьвера.

   - Стихи? Да вроде ничего, - наконец-то дружески улыбнулся профессор, послав взглядом поверх очков нечаянную надежду, - ничем не хуже всех прочих.

   Эти ласковые слова мгновенно согрели и успокоили его растревоженное сердце.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Глава 4

  

   Главный редактор

  

  

  

   Прежде чем посетить таинственную группу "креативного сумасшествия", Максим решил разобраться с редакцией. То, что он услышал по телефону, его не столько расстроило, сколько рассердило. Некий Алексей Арчибальдович, фильтрующий стихотворения, два дня назад ему скажет:

   - Ваши стихи для другого журнала, простите. Они нам не подходят. Потом, поймите, у нас огромная конкуренция. Объем, отведенный для поэзии, очень мал. Вы же знаете - несколько страниц. И не более. Тем не менее, мы обязаны напечатать тридцать ведущих поэтов России, - и он начал перечислять какие-то фамилии, ни одну из которых Максим не знал, ибо поэзии для него, еще вчера, просто не существовало, - а кроме них еще - огромная армия молодых, начинающих, и не очень. И все стоят в очереди. Огромная конкуренция! Так что, извините, попробуйте опубликовать в другом журнале, - но в каком именно литератор не уточнил.

   Что теперь делать, Максим не имел ни малейшего представления. Зато хорошо понимал, почему критик отвечает по телефону, а не через стол.

   "Сколько же молодых и талантливых поэтов, - подумал тогда он, - помимо творческих бдений имеет вдобавок и вторую мечту - набить ему морду?"

   - Видимо-невидимо, - ответил вслух сам себе Максим, и ему вдруг стало жалко этого человека.

   Он подумал, что жизнь таких профессиональных литераторов не может быть длинной, никакой телефон их здоровье не укрепит, ибо стреляют ненапечатанные мастера слова с большого расстояния крупнокалиберной ненавистью, от которой за свинцовой стеной не укроешься. Стреляют искренне, истово и прицельно все, почем зря. Ну разве этот Алексей виноват, что журнал не может напечатать всех желающих, осчастливив черными буквами всех влюбленных в собственное величие?

   Максим решил зайти в редакцию последний раз, ибо нуждался в простейшем - он не имел ни малейшего представления о том, что представляет собой литературная вселенная и ее лабиринты. Если его стихи для другого журнала, то в каких городах и весях, спрашивается, этот "зверь" обитает?

   Он вспомнил, как тогда, во время первого посещения "обители муз", открыл свежий номер "Планеты" и наткнулся на поэзию какого-то грузина. И эта "поэзия" сразила его наповал. Он вообще не понимал, как у человека хватило совести принести такую белиберду в редакцию. Читать ее, не насилуя свои глаза, он был не в силах. Недаром он всю эту поэтику со школьной скамьи так искренне ненавидел! Было ведь за что! Но гораздо удивительнее было другое: как у редакции хватило стыда все это печатать. И они еще удивляются, что тираж журнала нужно рассматривать под лупой. Было ясно, что он чего-то не понимал. Словно юный ленинец, пионер, случайно попавший в шестидесятых годах на подмосковную дачу - в эпицентр золотой развлекающейся молодежи - безобразных сынков ведущих партийных работников.

   Судьба выбросила его, младенца, в литературные джунгли, не дав ни карты, ни компаса, и он вдруг ощутил, что попал на чужую территорию, уже давно застолбленную, кем-то купленную, присвоенную и обжитую, где ему, возможно, не предоставят ни одного квадратного сантиметра. Какие хищники обитают в этом лесу? Какие волчьи ямы нарыты конкурентами для таких наивных как он? Кто Бог и царь этого литературного пространства во времена, когда идеологический отдел ЦК КПСС покоится мирно в гробу?

   Размышляя об этом, он прошелся по улице Пестеля и в последний раз свернул на Моховую.

   Войдя в здание, Максим подошел к лестнице, ведущей на второй этаж, и вдруг слева от себя увидел большую дверь, которую он во время своего прошлого визита почему-то не заметил. На ней красовалась большая позолоченная табличка:

  

  

   ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР

  

   "Странно, - подумал Максим, - как же я в прошлый раз не смог приметить такой шикарной двери?"

   Судя по фактуре и цвету, она была из натурального дуба, а бронзовая массивная ручка намекала всем литераторам, что теперь-то, наконец, они обязаны наполнить себя благоговением, ибо имеют дело с подлинным административным Олимпом, а не какой-нибудь подзаборной шпаной.

   Открывая массивную дверь, он ожидал увидеть приемную с секретаршей, фикусом и стульями для ожидающих посетителей, но вместо них за дверью была уходящая вниз лестница. По всей видимости - в полуподвал.

   Этот уходящий вниз коридор был невероятно красив. Стены его были обиты черным бархатом, который украшали похожие на лилии цветы - ярко-красные, покоящиеся на золотых ромбах. Стилизованные под серебро бра освещали через каждые два метра пространство, лаская взор изящными светящимися изнутри соблазнительными русалками из хрусталя. Мраморную лестницу накрывал длинный красный ковер, прижатый по краям к каждой ступеньке двумя золотыми пентаграммами, заключенными в круг. Потолок из красного дерева украшали какие-то похожие на руны тускло светящиеся багровые символы, которые Максим видел первый раз в жизни.

   "Царственная роскошь! - изумленно подумал Максим. - Какой невероятный контраст с жалкой убогостью, покоробившей в прошлый раз!"

   "Да, по всей видимости, статус главного редактора просто колоссален! - решил он, спускаясь по шикарной лестнице. - А ведь это всего лишь малотиражный журнал, а не крупное издательство с известными на весь мир авторами".

   Ступая по мягкой ковровой дорожке к видневшейся внизу высокой двери, Максим какой-то задней частью ума отметил, что благовония, струящиеся из рубиновых чаш на бронзовых треножниках, журналисты могли бы подобрать и получше. С такой изумительной роскошью они явно не гармонировали, ибо приятными не казались. Лично он предпочел бы жасмин и некоторые разновидности сандала.

   Внизу коридора он открыл вторую дубовую дверь и очутился в просторной комнате с очень высокими потолками. В комнате никого не было.

   Не было в ней и окон. Тем не менее, она была неплохо освещена - теперь уже не хрустальными русалками, а светящимися стеклянными нимфами, которых крепко сжимали в своих руках довольные бронзовые сатиры.

   Мраморные стены украшали только светильники, но зато пол был укрыт огромным мягким ковром, расписанным каким-то нестандартным орнаментом. Ступая по нему, Максим вдруг подумал, что такой высокий и мягкий ворс его ноги топчут первый раз в жизни. Он не сомневался, что на таком ковре можно спать, как на матрасе, тем более что он был абсолютно чист, как будто его привезли из магазина только сегодня.

   Огромный письменный стол, кресло и стоящий напротив диван были сделаны из красного дерева. И эта мебель его восхитила. На обширной поверхности редакторского стола, впрочем, письменных принадлежностей, бумаг, папок, машинок или компьютера он не увидел. Сквозь матовый блеск красноватой поверхности просматривался какие-то красивые знаки, но рассмотреть их Максим не успел.

   Справа от себя он заметил еще одну дверь, и предположил, что именно за ней, в смежной комнате, и пребывает сейчас хозяин этого кабинета.

   И он не ошибся. Через несколько секунд узенькая дверь резко открылась, и в комнату быстро вошел мускулистый импозантно одетый мужчина.

   - Свершилось-таки! - радостно воскликнул он, одарив Максима лучезарной улыбкой, - наконец-то судьба подарила нам ваш долгожданный визит.

   Быстро прошествовав к своему грандиозному письменному столу, он по-хозяйски ткнул левой рукой в сторону дивана и властно промолвил:

   - Садитесь!

   Максим глянул на пол, пытаясь найти около двери какой-либо маленький коврик для вытирания ног. Грязнить такой шикарный ковер своими ноябрьскими ботинками было чистым кощунством по отношению к красоте как таковой. К его сожалению, вытереть ноги о чистый мраморный пол не удалось. И он, скрепя совестью, осторожно прошел по краю огромного ковра к дивану, сконструированному, судя по его формам, не столько для сна, сколько для развлечений.

   Осторожно присев на правый угол готического дивана, он с любопытством и удивлением стал рассматривать главного редактора. А удивляться было чему. Этот красавец напоминал кого угодно, но только не работника умственного труда.

   В представлении Максима человек, занимающий такую высокую должность, должен был иметь очки, лысину и маленькое брюшко - весь комплект агонизирующей старой перечницы, прославившейся во времена застоя той или иной макулатурой о доблестном труде виртуальных рабочих или крестьян, рьяно строящих коммунизм.

   Перед ним же восседала мечта страстных женщин - спортивный и элегантный франт с черными волнистыми волосами, которому нельзя было дать более тридцати. Максим вдруг осознал, что таких красивых мужчин с правильным очертанием скул, красивыми лбами и густыми волосами, прошедшими через умелые руки высококлассного парикмахера, он видел только на обложках дорогих женских журналов. Сидящему перед ним человеку более естественно рекламировать туалетную воду или галстуки в VOGUE, а не сидеть на редакторском кресле. Впрочем, Максим отметил и существенное отличие. Все эти мужские секс-символы, по сравнению с сидящим перед ним неизвестным редактором, были слабоумными эротизированными куклами. Максим умел определять силу интеллекта по глазам. А внимательные черные глаза редактора, казалось, пронизывают его насквозь. Как рентген. Они были холодными и бесстрастными, но, как почудилось вдруг Максиму, довольно-таки злыми.

   - Итак! Поздравляю вас с первым литературным десантом - прибытием в яростное виртуальное море слов, точек и восклицательных знаков, - бодро поприветствовал Максима редактор.

   - Понимаете, - ответил Максим, - у меня много вопросов, но...

   - Я все понимаю! - бесцеремонно перебил Максима редактор, - иначе бы здесь не сидел. У вас миллионы вопросов, но по-настоящему волнует вас только один: почему не вы!!!

   Воцарилось молчание. Он угадал. Максиму действительно было интересно узнать, по каким критериям этот журнал отбирает стихи для публикации. Ведь его стихи, к сожалению, были отвергнуты.

   - Почему какой-то болван, который никому, кроме своих родственников не интересен, напечатан?! А какой-то никому не известный гений, стихи которого индуцируют в нервной системе высоковольтное напряжение, очищающее дух и разум, будет в лучшем случае напечатан после своей смерти, и то - за рубежом - в какой-нибудь британской энциклопедии русской неформальной поэзии? - зло и восторженно вопрошал редактор. - Почему у некоторых, печатающихся "поэтов", рифму надо искать с помощью лупы? А других, у которых с рифмами и смыслом все в порядке, надо искать не на бумажных страницах, а в Интернете? Вот вопрос!

   - Подождите, - попытался возразить Максим, - я же не утверждаю, что я талант или гений. Боже упаси! Я ни на что не претендую. Просто хочу понять!

   - Не скромничайте, Максим Александрович, - вальяжно промолвил редактор, - уж кто-кто, а мы с вами знаем: стихи ваши заводят - вздрючивают. А некоторых, впечатлительных, еще как...

   "Черт возьми, - подумал Максим, - откуда он знает мое отчество? Я же о нем ни гу-гу. Гэбист, что ли..."

   - Короче говоря! - жестко отчеканил редактор. - Не буду ходить вокруг или около. Скажу напрямик: я мечтаю вас напечатать! Но! - он вдруг замолчал, подняв вверх указательный палец.

   Выдержав паузу, редактор опустил палец и, положив одну руку на другую, внимательно взглянул Максиму прямо в глаза.

   - От вас, Максим Александрович, потребуется сущий пустяк, - закончил редактор, так и не дав понять, в чем этот пустяк заключается.

   - Что же? - спросил Максим.

   - Взаимопонимание! - ответил главный красавец. - Всего лишь...

   Поэт вдруг почувствовал, что ему сейчас предстоит пройти по очень тонкому льду. И удержаться на нем, не провалившись в ледяную воду реальности, можно лишь чудом. Какое-то тягостное неприятное чувство начало заполнять его сердце, ибо его интуиция подсказала, что за вход в область официальной литературы с него могут спросить очень дорого. И, возможно, эта мзда окажется ему не по карману.

   "Так к чему же он клонит? - вопрошал свой заоблачный разум Максим. - Через какую экзекуцию я должен протащить свою душу?"

   - Вам, как человеку умственного труда, легко понять нечто очень простое, - назидательно промолвил сидящий перед ним хозяин журнала, - мы, работники пера и чернила, - не поднебесные ласточки, свободно носящиеся меж облаками, мы - слуги. Слуги того народа, того общества и государства, которое поддерживает нашу жизнь, здоровье и благосостояние. И если каждый рифмоплет будет писать и печатать все, что взбредет ему в голову, мы будем жить как на вулкане. Возможно - в хаосе. В неразберихе. А это с моими планами на данный исторический момент никак не совпадает. Все должно быть вот здесь! - твердо сказал он, сжимая свою правую ладонь в кулак. - Вам это понятно?! - грозно промолвил редактор, сверля Максима холодными и злыми глазами.

   - Простите, не очень, - ответил Максим, который уже начинал уставать от этого высокопарного беспредметного словоблудия.

   Внезапно редактор сменил гнев на милость. Это произошло столь быстро, что Максим вновь удивился - такую мгновенную смену настроений он видел впервые.

   - Поймите, Максим, - снисходительно улыбнулся редактор, - народ устал. Устал от войн, эпидемий и революций. Устал от инфляции, неопределенности и нищеты. Он должен расслабиться. Отдохнуть. А вы его будоражите! Вульгарно выражаясь, - вздрючиваете. Вместо того чтобы успокоить и насладить. Кому это надо? - спросил он, и, не дожидаясь ответа, придавил Максима своим заключительным коронным вопросом: - Чего хочет народ? Что ему нужно?!

   Максим был готов к любому повороту событий, к беседам на абсолютно любые темы. Но даже в бредовом сне он не мог предположить, что в редакции его озаботят таким вопросом.

   - Наверное, всего понемножку, - попытался культурно отмахнуться от литературного начальства Максим. Серьезно разговаривать на такую тему он был вообще не настроен.

   - Ответ неправильный! - воскликнул красавец-мужчина. - Давайте будем, наконец, откровенны. Народу во все времена нужны только две вещи: наркотик и слабительное.

   - Вот как? - рассмеялся Максим, которому в глубине души было совсем не до смеха.

   - Во-первых. Уставшему от жизни человеку нужно расслабиться. Как вы это сделаете без наркотика? - огорошил риторическим вопросом редактор. - Но этого мало. Человек еще имеет вторую важнейшую жизненную потребность - кому-то отомстить за свою неудачно прожитую жизнь. Образ врага - это слабительное. И без этого - ну никак. Это - во-вторых.

   Главный редактор замолчал, предоставляя Максиму переварить сказанное. Через несколько секунд с торжествующим выражением лица он продолжил:

   - В семнадцатом году уставшему от самого себя народу мы дали сильнейшее слабительное, гневно ткнув карающим указательным пальцем на церковь и царя-батюшку. Слабительное оно на то и слабительное, чтобы вымывать из желудка все лишнее. И народ, как вы знаете, и то, и другое в камеру хранения не положил. Расстался со старой рухлядью легко - без философии или прений, - сказал, наслаждаясь своей репликой, франт. - А теперь главное: к настоящему моменту ничего не изменилось - народу нужен козел отпущения - враг, ответственный за все его мытарства.

   - Лично у меня нет врагов, - жестко отрезал Максим, которому монолог редактора не понравился.

   - Стоп! - выпалил редактор, громко хлопнув ладонью по столу. - Вы, Максим, - не народ. Народ, я имею в виду подлинный народ, а не мифический, существующий лишь в головах мистиков, состоит не из Николаев Бердяевых, Даниилов Андреевых и Владимиров Соловьевых. Этот подлинный народ, устав после работы, идет не в библиотеку или планетарий, а за пивом, чтобы потом с легкой совестью трахнуть чужую жену и забыться.

   - Поосторожнее с обобщением, - тихо ответил Максим, не понимавший - зачем ему это все нужно выслушивать.

   - Именно поэтому и пошла всенародная мода на стальные наружные двери, которые все больше напоминают двери от сейфа, - продолжал редактор, проигнорировавший замечание Максима, - народ спасается от самого себя, не доверяет самому себе и жаждет, обратно-таки же, самому себе перегрызть горло. Поэтому-то и страсть на железную пуленепробиваемую дверь. Ненависть копится с каждым прожитым без войны годом. И однажды она на кого-то выплеснется. Это - объективно. Почитайте историю. Вот поэтому мы, самая умная часть народа, просто обязаны предоставить народу слабительное - дать образ конкретного и осязаемого врага, возмущенно ткнув в кого-то указательным пальцем. Палец - громоотвод, направляющий народный гнев по указанному адресу.

   - Вы обращаетесь совершенно не по адресу, - ответил с холодом в голосе Максим, - я ведь не политик. И поиск козлов отпущения никогда не был моим хобби.

   - Политики - микроцефалы, - с презрительным хохотком ответил редактор, - откуда, как вы думаете, они берут руководящие ими идеи? Глупые - заимствуют их у таких же как они сами - политиков. А те, кто поумнее, - у таких, как мы с вами, - идеологов, умеющих не красть, а генерировать мысли. Ну так вот! - сделав снова серьезным лицо, продолжил он. - Тот враг, который вырисовывается в вашем творчестве, слишком абстрактен, слишком далек от умов простых смертных. Вы набрасываетесь на лживость, лицемерие, жадность и бесчестие, не понимая, что народу такой абстрактный враг не нужен! Народ - не философ, ему нужно что-либо конкретное и понятное - с адресом, именем и фамилией. Что можно пощупать и понюхать. А не какие-то там отрицательные абстрактные качества, хорошо просматривающие только у соседа. Народ, поймите же наконец, Карла Ясперса не читает, и он хочет знать абсолютно точно - кто именно его жизнь испоганил!

   То, что предлагал сидящий перед ним человек, было не просто отвратительно. Это было воистину чудовищно. Однако Максим молчал, понимая, что слова его здесь ничего не значат. Он ждал следующей реплики, и через несколько секунд напряженное молчание закончилось.

   - Поймите, Максим Александрович, - нежно и ласково вымолвил редактор, разводя руки, он словно попытался обнять и Максима, и все находящееся вокруг него пространство, - чтобы спасти народ во все времена нужно какой-то частью его пожертвовать. Разве можно иначе? Но усвойте при этом одно: мы - не тюремщики. Вешать на ваш язык гири и кандалы не собираемся. Свобода творчества - дело святое. Врага вы выберете себе сами. Громите с наслаждением масонов, сектантов, американцев, атеистов, анархистов, коммунистов или черносотенцев. Революционеров или консерваторов. Кого именно или за что именно, не имеет никакого значения. Народу, поверьте, абсолютно начхать - на ком именно он будет в очередной раз вымещать свою злобу.

   - Ну, а если я откажусь?- осторожно ответил Максим, начинающий подозревать, что сидящий перед ним глава коллектива является не только главным редактором.

   - Вы полагаете, что здесь, - редактор нарисовал в воздухе двумя руками круг, символизирующий, по всей видимости, какую-то часть космоса, - вы можете что-то издать без моей санкции??? Ну, Максим Александрович... - обреченным голосом вымолвил он, - вы же не настолько глупы, чтобы все время жить в детских мечтаниях. Договор со мной приходится заключать почти всем.

   - Это - все, что от меня требуется? - спросил удрученный Максим.

   - Да вы расслабьтесь! Все остальное - сущие мелочи! Я не буду вам навязывать стиль или конкретные мысли. Вы - человек продуктивный - не знаете, куда деть свои собственные. В своем творчестве отшлифуете только одну закавыку - простоту. В ваших стихах столько непонятных простым смертным терминов, что хоть плачь. Скажите, пожалуйста, зачем простым людям такие сложности?

   Он щелкнул двумя пальцами, и быстро отчеканил маленький отрывок из одного его раннего стихотворения:

  

  

   "Как испоганили великий наш язык -

   Теперь тут Брахман, шакти, карма.

   Быть асуром наш леший не привык,

   Их лексикон не нужен нам и даром.

  

   Забыл Шаданакара член, видать,

   Что в брамфатуре нашей есть глубины,

   Которых, к сожаленью, не объять

   Тезаурусом предков примитивным..."

  

   Молчал он, впрочем, о продажности попов,

   Наряженных в гэбистские погоны.

   Был президента трогать не готов,

   Страшась возмездия неписанных законов...

  

   Максим поразился его памяти. Это старинное стихотворение он и сам уже плохо помнил.

   - Вы для кого пишете? - укоризненно спросил редактор. - Почему простой народ должен носить под мышкой энциклопедический словарь, когда ему хочется окунуться в поэзию? Поэзия - это отдых. Поэзия - это полет в царство радости. А у вас что? Почему любитель стихов должен обложиться справочниками и словарями, приступая к чтению ваших строк? Будьте проще, Максим! Человек собирается испытать удовольствие, а тут вдруг - баммм! - стукнул он кулаком по столу, - "брамфатура". Что это? Еще попробуй выговори, не сломав без привычки язык!

   - Да причем тут эрудиция "реципиентов" словесного потока, - попытался отстоять свои творческие бастионы и редуты Максим, - поэт ведь пишет не потому, что его хотят прочитать, оценить и восхититься им лично. Поэзия - мощный поток некой горной реки, бьющейся о скалы и легко переворачивающий плывущие по нему плоты или лодки. И читать этой бурной реке какую-то лекцию, поучающую ее, как она обязана ламинарно и нежно нести всех до ближайшей тихой заводи - это глупость. Поэзия - это стихия.

   - А теперь посмотрите, в какой славе и богатстве жили поэты, подписавшие со мной договор, - стихотворцы, обуздавшие эту стихию, - назидательно ответил редактор, - и в какую нищету и безысходность были брошены те, кто остался при своем мнении. Впрочем, терминология, как уже сказано, - это мелочь. Я вам повторяю еще раз - народ нуждается, помимо слабительного, в наркотике. Ему нужен кайф! Ему нужен отдых, а вы его напрягаете! Никуда не годится. Ваши стихи, наполненные пафосом борьбы за лучшее бытие, хорошего настроения не прибавляют. В этом есть нечто тяжелое. Народ открывает газеты - видит дерьмо. Открывает поэзию - а там то же самое! Так не годится. Так не пойдет. Где-то должна быть отдушина. Вы должны ввести в свое творчество нечто расслабляющее - каламбур. Будьте пластичнее, изворотливее, богаче. Говорите иногда с народом на его языке. Например, на языке частушек. И тогда вас полюбят "от Москвы и до самых до окраин". Это - слава и деньги в своем блаженном гармоничном единении.

   - Частушки? - удивленно выдавил из себя Максим.

   - А чем вам, собственно, не травится этот вид народного творчества? - спросил редактор, изобразив на своем лице крайнее удивление. - Или вы полагаете, что поэзия - это лишь то, что читается с высокой трибуны с серьезным выражением лица? Даже я, не поэт, всегда готов радовать простых граждан веселенькими строчками.

   Он положил левую руку на талию, и, протянул вправо и чуть вверх правую ладонь, задорно пропел:

  

   Я с миленком лезу в горы, а юбчонка - коротка,

   Сверху - я, а он - чуть ниже,

   Наконец-то, хоть раз в жизни,

   Он не смотрит свысока.

  

   - Мы обязаны сделать поэзию яркой и жизнеутверждающей силой. А вы своими стихами простых людей только пугаете. Кому это нужно, спрашивается? И потом - не в обиду вам будет сказано, но лирические нотки у вас проскальзывают очень редко. Как же так? Что это за поэтика, которая бочком и мимоходом просачивается мимо важнейшего из вопросов? Любовная страсть, пронизывающая женские и мужские души, - наиглавнейший среди наркотиков! Где любовь, разрывающая сердца и наполняющая жизнь великим смыслом - постижением сильнейшего из блаженств? Если людям суждено умереть, так пусть они умирают во имя и ради любви, а не на баррикадах. Пусть ангел смерти возьмет с этого общества мзду именно в этой валюте. Не так ли?

   - Смерть, вообще-то, вообще у меня симпатию не вызывает, - хмуро промолвил Максим, - в любых ее ипостасях.

   - Ну вот! Вы снова за старое! Я вам про народ, а вы вновь про свои персональные чувства! - возмутился сочинитель куплетов. - О нем нужно думать, а потом - про себя. Я ведь знаю, - яростно заговорил консультант от поэтики, - вы ведь можете! Стоит вам лишь захотеть, и вы заворожите своей искрометностью народные массы. Подарите же всем что-то смешное и полународное, и народ вас своим вниманием, и кое-чем более существенным, не обделит. Не пойте ему о трудностях быта и космической духовной войне. Он сыт этим по горло. Дайте песенникам нужные строчки, пусть они все веселятся, - редактор снова откинул правую руку в сторону и со слащавой улыбочкой клоуна снова пропел:

  

   На диване сладко млею, раздвигаю ножки,

   Мой миленочек аж взмок и оглох немножко.

  

   - Расширьте спектр своего творчества - подарите людям любовную лирику. А за нами дело не станет, мы подарим вам все! - властно сказал знаток народных потребностей. - Пусть у людей кровь вскипает в жилах, когда они будут касаться глазами вашей поэзии. Человек жаждет блаженства. Так пусть он его получит в избытке! И в жизни, и на бумажных листах...

   Он сложил руки ладонями вместе и направил покрывшиеся поволокой глаза в какое-то неведомое Максиму пространство. А затем томным и нежным голосом тихо и страстно выдохнул из себя строчки:

  

   Она ажурные чулки с себя снимала

   Так медленно, изящно и лениво...

   И плоть ее в блаженство призывала

   Манили в алый рай глаза ее игриво.

  

   Максим промолчал. Комментировать апофеоз похоти желания не было. Редактор тоже молчал, пребывая, по всей видимости, в каких-то сладострастных видениях.

   - Впрочем, отсутствие в вашей жизни лирической нотки, - это не столько ваша вина, сколько наша, - неожиданно прервал молчание редактор, обратив почему-то огонь критики на самого себя, - каюсь, каюсь, каюсь! Просмотрел! Ну какого качества должна быть поэзия, если рядом нет женщины? А? - вымолвил он с лукавой усмешкой и, то ли в шутку, то ли всерьез, отчеканил: - Виноват! Исправлюсь!

   После чего, повернувшись в сторону узкой таинственной двери, редактор хлопнул два раза в ладоши и командным голосом произнес: - Прелесть вы наша, Ишет, принесите нам чашечку чая!

   Узкая дверь тут же отворилась и в кабинет вошла высокая жгучая брюнетка. Максим про себя ахнул - даже на страницах Плейбоя он ни разу не видел что-то подобное. У всех этих красоток была лишь толика ее очарования. Но самое главное было даже не в этом: судя по внимательным глазам, милая Ишет была еще наделена и интеллектом. Это было его коньком - силу разума он определял моментально, по взгляду.

   "Глядя на такую красавицу, - подумал Максим, - любой трезвомыслящий мужчина сразу поймет: у него нет никаких шансов. Заводить с такой роковой женщиной роман так же бесполезно, бессмысленно и небезопасно, как и с женой президента".

   Она была воплощенным контрастом - белой кожи и черного одеяния. Даже без высоких каблуков черных бархатных туфель она была бы хороша. Она была бы прелестна, даже если бы на ней не было короткой юбки и матовых черных колготок, демонстрировавших соблазнительные длинные ножки. Даже черная кофта с обрамленным в золото хрустальными пуговицами каким-то образом угадывала вкус Максима - он терпеть не мог женской верхней одежды, искусственно увеличивавшей ширину плеч. Да и прическа тоже соответствовала его стандартам: Максим не любил распущенные женские волосы, ему нравилось то, что он видел сейчас: когда они собраны в красивый верхний пучок, наподобие ракушки. Такая прическа делала ее грациозную шейку открытой, а любоваться, как заметил Максим, здесь было чем.

   Она медленно поплыла к редакторскому столу, подарив глазам Максима легкое эротическое пиршество. Подойдя к шикарному изделию из красного дерева, красавица открыла один из его верхних ящиков и к изумлению Максима выставила на стол поднос и три дымящиеся чашки. "Вот это и есть шик подлинной северной столицы, - подумал Максим, - где еще увидишь такой сплав дизайна и технических новаций?"

   - Что вы предпочитаете: чай или кофе? - спросила она нежно Максима, посмотрев на него так, как будто они были уже давно и близко знакомы - с легкой, едва заметной улыбкой.

   В голове восторженного Максима что-то заклинило, он думал сейчас не про чай или кофе, в голове его возник яростный неразрешимый вопрос: "Что такая женщина делает в этом худосочном журнале? Ведь ей ничего не стоит вертеть министрами, магистрами и олигархами. Какого дьявола она решила напялить на свою грацию роль секретарши?"

   - Чай, - механически промолвил Максим, с удовольствием наблюдая, как грациозная секретарша, поставив на поднос две горячие чашки, направилась с этим грузом прямо к его скромной персоне.

   - Только раз бывает в жизни встреча, только раз судьбою рвется нить, - пропел с легкой ухмылкой редактор, наблюдая, как его секретарша, элегантно покачивая бедрами, медленно приближается с серебряным подносом к новоявленному поэту.

   "Впрочем, что я знаю о жизни местной богемы? Что я знаю о любви? - сокрушенно, почти с завистью, подумал Максим, не обращая внимания на песнопение, пронизанное легким сарказмом, - любовь способна мгновенно отбросить на пушечный выстрел от власти и бешеных денег. С таким соблазнителем как главный редактор, женщина может всю жизнь мечтать лишь о половых приключениях, начисто забыв про все прочие ценности мира".

   Он почти не сомневаться, что страсти в этом кабинете кипят вавилонские. И, возможно, этот диван, на который его усадили, скоро повезут в капитальный ремонт.

   Подойдя к Максиму, роскошная женщина поставила серебряный поднос рядом с ним, на бархатную поверхность ложа для развлечений, а сама присела по другую сторону от ароматного чая.

   - Ваш любимый - зеленый с жасмином, - сказала она, поправив прядь волос у правой щеки.

   - Благодарю! - ответил Максим, снова удивившись тому, как много здесь о нем знают.

   - Открою страшный секрет, - сказал вдруг редактор, заговорщицки глядя на сидящую перед ним парочку, - перед вами - ваша давнишняя и, что сейчас важнее всего, страстная поклонница. Так что прошу любить, - сказал он, переводя взгляд на секретаршу, - и жаловать, - закончил соблазнитель, стрельнув прищуренным взглядом в Максима.

   Кому нужно было любить, а кому жаловать, Максим так и не понял. Ему ясно было лишь одно: его стихи, которые он почти никому не показывал, уже давно перестали быть его собственностью. И это его удивило по-настоящему. Почти никто из друзей не знал о его хобби. Он никому не дарил эти строчки. И вот на тебе... Поклонница! И какая! Воистину, сегодня день потрясающих Удивлений.

   Он перевел взор с редактора на чай и тут же забыл про него, ибо колени красавицы, расположенные около серебряного подноса, завладели его вниманием окончательно и бесповоротно. Он наконец-то увидел, что на этих стройных ногах были колготки, которые, по всей видимости, представляли собой шедевр художников текстильной промышленности. По бокам ног он рассмотрел две полупрозрачные полосы, внутри которых вверх летели ангелочки с хорошо прорисованными ликами - у каждого ангела было свое собственное лицо, а не стандартное, одинаковое - одно на всех, как это принято у повторяющегося рисунка на клеенках и скатертях. Куда именно прилетали эти крылатые существа, понять было нельзя - юбка прятала это "небо" от взоров непосвященных. На внутренних же сторонах ног он увидел полосы, на которых ангелочки падали - но теперь уже с отломанными крыльями. Куда именно они падали, увидеть было несложно - юбка этому не препятствовала. Их путешествие заканчивалось в широкой вертикально поднятой пасти какого-то крокодила, расположившегося на щиколотке. Но что происходило на "небесах", кто им отрывал крылья, можно было узнать только в очень интимных условиях, когда Ишет снимала свою юбку.

   - Простите, что отвлекаю вас от блаженного созерцания, - весело заявил редактор, смутив этой фразой Максима, почувствовавшего себя одним из многочисленных идиотов, попавших на банальный крючок, - но мне хочется в последний раз совершить путешествие в мир поэтических грез, дарящих безумные радости.

   Он медленно откинулся на спинку кресла и тоном великого знатока произнес:

   - Поэт без женщины - все равно, что парус без ветра - тряпка на жердочке. Так что - дерзайте! Пусть в вашем творчестве появится лирическая красная нотка - страсть, которую мы так давно ждем, - сказал он, поднимаясь с кресла. - Оглянитесь вокруг, - призвал он, разводя вширь руками, - какие женщины! Какая природа! И именно вы, поэты, должны выполнить великую миссию - столкнуть народ в любовный перманентный экстаз! Жизнь простого человека задавлена серостью и убожеством, так бросьте томящихся от скуки в веселый тайфун любовного приключения. Вы, поэты, вербальные властелины вселенной, своей могучим магнитным языком притяните из недр космоса волшебный огонь любовного упоения, дабы вырвавшееся на свободу электричество яростного оргазма подарило этим сереньким букашечкам хоть какое-то подобие размаха подлинной жизни.

   Он вышел из-за стола, стал напротив сидящей на диване парочки, и, слегка прислонившись к столу и сложив на груди руки, попытался изобразить всем своим внешним видом архетип поэтически настроенного человека.

   - Чего от нас ждут все они, женщины? - спросил редактор, кивнув головой на Ишет, - Чего, я тебя спрашиваю?! Когда мы им продиктуем химический состав лунного грунта? Или, может быть, они жаждут узнать о надоях молока в ближайшем колхозе? Ишет, - обратился он к секретарше, - вы хотите услышать стихи о крупноголовом рогатом скоте и огромных надоях - гордости тружеников села?

   Прекрасная секретарша улыбнулась уголком губ и промолчала, еле заметно крутанув головой.

   - Нет, разумеется! - продолжил довольный собою редактор, - Они, драгоценные, ждут, не дождутся, когда же мы им наконец-таки скажем:

  

   Люблю природы яркой силу

   Дубовых рощ покой, журчание ручьев,

   Так ароматы диких трав мне милы,

   Что за слиянье с ними душу я отдать готов.

  

   Тебя я уложу в перину одуванчиков летучих,

   Накрою поцелуями до самых ног,

   В истоме нежных ласк уйдет волненье дум гремучих,

   Чтоб пропитать тебя экстаз природных духов мог.

  

   К нам нимфы спустятся с ветвей зеленых,

   Чтоб ты познала сладость грез любви,

   И проливался бы на землю вязкий сок влюбленных,

   И с Небом рвались связи до зари.

  

   Максиму вдруг показалось, что шикарная женщина, сидящая рядом с ним на диване, не столько слушает редактора, сколько внимательно наблюдает за его реакцией. Она сидела очень скромно, словно школьница в кабинете директора - не облокотившись на спинку, а с совершенно прямым позвоночником, сложив ладони на своих прелестных коленях. Но от ее взгляда Максиму почему-то стало холодно.

   - Вы хотите, чтобы я совместил полезное да с приятным? - спросил он, холодно и бесстрастно взглянув на редактора.

   - Я хочу, чтоб ты не был беспросветным ослом! - жестко ответит начальник кабинета. - И подписал со мной договор.

   Он быстро вынул из кармана какую-то авторучку и подкинул ее вверх, к потолку.

   - Но, - быстро добавил он, пока ручка совершала над ним пируэт, - расписываться где-либо необязательно, - закончил он, предоставив ручке к концу фразы, словно фокусник, ловко упасть в нагрудный карман его пиджака. Такую изумительную виртуозность Максим видел лишь в цирке.

   Опершись правой рукой на край стола, редактор слегка наклонился и доверительно прошептал:

   - В этом пространстве достаточно произнести одно единственное слово - "да" - и договор будет подписан автоматически.

   - Это правда, - тихо подтвердила сидящая рядом с ним дива, - ни один смертный не сможет уличить вас в сотрудничестве.

   - Более того, - нежно промолвил редактор - вы попали в зону особого сервиса - вам даже "да" говорить не обязательно. Вам предоставлено право подписать его самым наиприятнейшим образом, - закончил он, переводя взгляд на прелестнейшую Ишет.

   У Максима екнуло сердце - то ли от восторга, то ли от ужаса. Его биология ликовала, а сердце щемило, чуя непоправимые беды. Ишет же сидела, потупив глаза, не притрагиваясь к чаю, дожидаясь, по всей видимости, какого-то важного шага со стороны начальства.

   - Все! - закончил глава кабинета, - Не буду вам больше мешать. У меня сложилось впечатление, что кто-то тут лишний, - подытожил он и направился к узкой двери.

   Такая бесцеремонная наглость Максима вконец рассердила. Его здесь видно принимали за какого-то тупого колхозного бычка, которого легко соблазнить морковкой или кочаном капусты. Поэтому он резко встал и, направляясь к двери, завершил фразу редактора своей репликой:

   - И мне кажется, что это именно я!

   - Максим! Подождите! - бросила ему вдогонку свои страстные слова секретарша. - Вы так ничего и не поняли. Здесь вы ничего не контролируете - даже разум!

   - Вот как! - сердито воскликнул Максим. - Докажите хоть что-нибудь, мне уже надоела ваша высокопарная вербальная чушь!

   Эти слова остановили хозяина литературной вселенной у самой двери. Он обернулся и со злой улыбкой промолвил:

   - Нет ничего проще. Вы беседуете со мной уже полчаса, но ни разу в вашей голове не появился вопрос: каково мое подлинное имя! Вы полагаете, это нормально - вести переговоры, ни на секунду не задаваясь вопросом - с кем именно?

   Максим растерялся. Главный редактор попал в точку. Действительно, все время он пользовался местоимениями, так и не поинтересовавшись именем и отчеством хозяина кабинета.

   Ничего не ответив, Максим подошел к выходу и опешил - двери, через которую он вошел в кабинет, не было! На ее месте была ровная мраморная стена с красноватыми прожилками. Такая же, как и в любом другом месте этого странного кабинета.

   И тут его, наконец, осенило. "Это же сон! - догадался Максим с радостью и облегчением. - Самое обыкновенное осознанное сновидение! Ну как он об этом раньше не догадался?! - мысленно упрекнул он себя. - Ведь только во сне двери появляются и исчезают в считанные секунды. Только во сне дымящийся чай вынимают из ящика письменного стола".

   - А что не сон?! Что??? - рявкнул у него за спиной главный редактор, которому удалось каким-то чудом прочитать его мысли. Это была его последняя фраза, затем он, резко отворив узкую дверь, скрылся за ней в соседней комнате.

   Из приоткрывшегося на мгновение пространства дохнуло смрадом и жаром. Блеснувший красноватый огонь выплеснул в комнату порцию жара. Но тепло и неприятный запах быстро рассеялись.

   Он развернулся к центру комнаты и огляделся. В кабинете все оставалось по-прежнему - прелестница, дожидающаяся его на диване, огромный стол, покоящийся на своем месте, тот же ковер на полу и светящиеся нимфы на стенах. Ничего не прибавилось и не убавилось, если не считать двери, через которые он тут появился.

   Понимание того, что он оказался в осознанном сновидении, прибавило ему смелости. Во сне можно было не бояться смерти, травм, удушья или чудовищ. Все это не могло принести вред, как ему казалось, ибо не существовало. Здесь не существовало все, в том числе и эта мраморная стена. Он где-то читал, что в осознанных сновидениях можно легко проходить сквозь стены, летать без помощи крыльев, погружаться, не задыхаясь от недостатка воздуха, на дно рек, и делать еще кучу всяческих глупостей, не боясь за здоровье.

   Он развернулся к стене. И смело ринулся на мраморную поверхность. Но здесь его ждала неудача - стена отбросила его, словно резиновый мячик. Она была непрозрачна для его тела, как и в реальности. Это наглядно доказывало, что его знания об осознанных сновидениях куцые - в них был существенный и досадный пробел. После еще двух безуспешных попыток прорваться на волю Максим стал потихоньку осознавать, в какую страшную, возможно, чудовищную ситуацию он попал.

   Решив, что без переговоров не обойтись, он подошел к секретарше и сел на диван.

   - Я рада, - сказала она, - что вы не стали прорываться через узкие двери, за которыми скрылся хозяин. Я всегда любила только сообразительных мужчин. Хотя... некоторых из них, - она подняла вверх свои большие глаза, что-то вспоминая, - напрасно...

   - Простите меня за откровенность, Ишета, - сказал Максим; на что красавица, услышав свое исковерканное имя, улыбнулась, - но я хочу быть честным - насколько позволяют мои возможности. Дело в том, что у меня есть кое-какие принципы - комплексы, расставаться с которыми я не желаю.

   - Так и не расставайтесь! - томно улыбнувшись, промолвила эротическая дива. - Там, в "реальности". Но здесь ведь сон - царство свободы! Проснувшись, вы можете носиться со своими принципами, как с писаной торбой. Но здесь они лишние. Какой святой, скажите мне прямо, предписывает блюсти мораль в царстве сновидений? Какой пророк? Какой Аватара? Расслабьтесь! Позвольте себе, наконец, то, от чего вы так долго воздерживались в мире, который считали реальностью. Согласитесь, что во вселенной, которой "не существует", и нравственность ни к чему. Кому здесь вы предъявите свои принципы? Здесь только вы да я - ваша смиренная поклонница - ваша собственность.

   - Какая может быть собственность во сне? - возмутился Максим. - Ведь даже чай, который стоит перед нами, и тот не настоящий.

   - А вы - настоящий? - озадачила его прелестная дива.

   - Разумеется! - воскликнул Максим без особой уверенности.

   - Настоящего вот эта мраморная стена не задержит, - возразила красавица, и Максим сообразил, что в ее словах есть железная логика, какой-то недоступный ему здравый смысл. Ишет была права, и, по всей видимости, на всех сто: осознание сна не сделало его свободным. Ненастоящая стена "настоящего" Максима не пропускала. А это требовало глобального переосмысления всех его представлений о настоящем и истинном.

   - Вы замужем? - вырвалось вдруг из Максима.

   Ишет рассмеялась.

   - Странный, вообще говоря, вопрос, - нежно промолвила она таинственным тоном, в котором Максим услышал некоторую долю ехидства. - Еще несколько секунд назад вы считали, что оказались в мире, который не существует. Во сне. И теперь решаетесь на вторую глупость: спрашиваете о замужестве женщину, которой, с вашей точки зрения, тоже не существует.

   - Но ведь вы можете существовать в реальности. А это сновидение может быть и совместным, - ответил Максим, радуясь своей внезапной находчивости.

   - Другими словами, вы хотите знать - с кем я сейчас трахаюсь. А это этично, Мак? Задавать такой вопрос первой встречной. Вы ведь у нас - эталон этики, концентрат возвышенных принципов, не так ли? - насмешливо сказала Ишет. - Ладно, не обижайся, - сменила она гнев на милость, - эта игра в этику - скучнейшее дело из всех дел, которые нам доступны. Миллионы мужчин сейчас посчитали бы тебя полным болваном. Вместо того чтобы разложить меня на диване и предаваться упоительному блаженству, ты ведешь со мной философский диспут о природе реальности. О боги Клипот! Где ваша сила? - закончила она с показушным отчаянием.

   Максим внезапно осознал, что волны эроса, излучаемые этой женщиной, пробили наконец-то брешь в его духовных доспехах, и предвкушение чего-то на редкость сладостного начало просачиваться в тело и разум. И все-таки он не решался даже дотронуться до нее, не говоря уже о чем-то большем.

   Ишет встала с дивана и медленно прошла недалеко от Максима, предоставив возможность обхватить ее стройные ноги. От нее шел какой-то странный запах, аромат неземных сладостей, впрыскивающий в русло эротических вен изрядную долю новых гормонов. И, тем не менее, Максим удержался, по-прежнему оставаясь лишь созерцателем невиданного спектакля.

   Она же подошла к столу и села на его краешек, широко расставив ноги.

   - Давай подискутируем чуть позже? - предложила она. - Может быть, есть смысл нырнуть в океан радости? Что может быть сладостнее объятий вожделеющей к тебе красавицы? Ты хотел знать, что ангелочки делают под моей юбкой? - с легкой усмешкой спросила Ишет, расстегивая на ней невидимый тонкий замок.

   Максим поежился. Скрыть свои тайные мысли в этом пространстве он был бессилен.

   Вырез приоткрыл ее ногу до конца, предоставив юбке держаться на талии посредством единственной пряжки. Смахнув прямо на пол левой рукой стакан, она откинулась на красную поверхность стола, забравшись на него вместе с ногами. Откинувшись навзничь, Ишет согнула широко разведенные ноги и с силой воткнула свои острые длинные каблучки в полированную поверхность красного дерева. "Жаль стола, - пронеслась в его голове неуместная дурацкая мысль, - такая красивая полировка". Он чисто рефлекторно, по-хозяйски, отметил, что портить шикарный стол ради него не стоит. Острые, словно шило, металлические каблучки зафиксировали ее красивые ноги, до конца открывшиеся теперь взору Максима. И он на мгновение, больше не позволила совесть, увидел, что колготки красавицы с ажурным разрезом, и снимать их, по всей видимости, ее любовнику не приходится.

   - Не мучь меня! Не томи! - страстно сказала она, вливая в него из своих красивых глаз сладкую истому. - Утоли мою жажду!

   Максим встал и, отвернувшись, произнес со всей силой и искренностью, на которую был в тот миг способен:

   - Я умоляю тебя, Ишета! Прекрати! Я не животное! И даже если ты во мне его разбудишь, знай, я хочу остаться человеком! Я готов биться головой об стенку до тех пор, пока дух не вылетит из меня!

   У Максима не было к ней ни ненависти, ни презрения. Он всегда преклонялся перед красотой, даже если она исходила из демонического стана. К тому же он понимал: красавица не сама по себе, она - на службе. Ее заставляют делать все это очень грозные силы, о которых он не имеет ни малейшего представления. Вдобавок ко всему, он ощущал, что власть над ним этой женщины возрастает с каждой проведенной здесь минутой. Он вдруг осознал совсем ясно, что слишком долго ему не продержаться. Он имеет дело с очень умным противником. К тому же она действительно наделена невиданным эротическим притяжением. И он уже плохо понимает, зачем ему нужно так яростно блюсти возвышенные порывы.

   Оглянувшись, он изумился: Ишет стояла перед ним на коленях, сложив вместе ладони. Она смотрела на него, как на божество, отчаянным и умоляющим взором. Из уголков ее глаз стекали маленькие слезинки, разнося черную тушь для ресниц по ее прекрасному лику.

   - Прости меня! Не суди! - с искренней горечью произнесла соблазнительница. - Ты ведь умница, все понимаешь. Меня вынудили, соблазнили. А кто из нас не подневольный? Кто? Скажи - кто здесь не раб?! И сейчас я хочу лишь одного, чтобы ты просто поверил. Поверил в невозможное! Произошло то, чего я сама не понимаю: ты мне действительно очень, очень, очень нравишься! - почти с отчаянием произнесла она, ударив себя ладонями по коленкам.

   - Ну почему, почему ты не захотела стать рабой возвышенных принципов! - с таким же отчаянием воскликнул Максим. - Ну зачем! Зачем тебе служить этой сволочи?!

   - Ты думаешь, что тогда с тобой легко было бы встретиться? - горестно ответила ему Ишет. - Может, это единственный способ хоть как-то иметь с тобой дело! Пожалей меня! Ну, пожалуйста! - сказала прекрасная дива, протягивая к нему руки.

   Она двинулась к нему, передвигая коленями по ковру, желая, по всей видимости, прикоснуться.

   Максим отпрянул, ибо почувствовал - этой твари ни в коем случае нельзя дотрагиваться до него. Хотя его разум плохо понимал - почему. И лишь его интуиция громко кричали: тогда тебе не устоять! Ее обаяние, сладость и притягательность вольются в него раскаленной лавой, которая погребет под собой все его моральные принципы, сжигая их на корню.

   Она стреляла в его сердце крупнокалиберными пулями жалости, ибо плакала, размазывая по щекам декоративную краску. Максим готов был горы перевернуть для женщины, у которой плыл макияж. Эта боль осталась у него со школьной скамьи, когда он очень грубо отказал в простейшей любезности - так долго ожидаемой нежности - своей школьной подруге, которая однажды ревела прямо при нем, обвиняя в измене, которой в действительности не было. Растворив в слезах косметику, одноклассница ушла, так и не услышав от Максима ласкового слова. Эта была их последняя встреча. Несчастный случай, или что-то еще, забрал у нее жизнь, предоставив совести много лет душить Максима. Поэтому любая плачущая женщина, смывающая слезами краску, инициировала в нем такие муки совести, что он был готов на все, лишь бы остановить ее горе.

   Максим пятился и понимал: это - конец! Сейчас она к нему прикоснется, и он не сможет не прижать слугу инфернального мира к своему сердцу.

   И тут он вспомнил одну витебскую монашку, которая однажды сказала: "Пока Бог есть, безвыходных ситуаций - нет!" Именно она заставила его выучить одну простенькую молитву, сопровождая свою просьбу детскими словесами: "Пригодится, воды напиться!"

   Пятясь, закрыв глаза, он лихорадочно вспоминал эти нехитрые строки. Наконец в голове его прояснилось, и он мысленно скороговоркой начал отчаянно бубнить старославянские строки: "О многострадальная Мати Божия, Превысшая всех дщерей земли, по чистоте Своей и по множеству страданий, Тобою на земле перенесенных, прими многоболезненныя воздыхания наша и сохрани нас под кровом Твоея милости..."

   Когда Максим закончил молиться и приоткрыл глаза, то с грустью заметил, что ничего вокруг не изменилось. А отступать ему скоро будет некуда - скоро он упрется спиной в узкую дверь. Он закрыл глаза и скороговоркой произнес конец Тропаря: "Не даждь нам, Мати Благосердная, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути. Ты бо еси воистину злых сердец умягчение".

   И тут он вдруг вспомнил, что где-то читал об очень простом способе смены декораций осознанного сновидения. Для этого нужно просто упасть спиной на пол. Упасть навзничь, всего лишь. Что было сделано незамедлительно.

   Последнее, что Максим услышал, донеслось до него откуда-то издалека, словно Ишет кричала, находясь на другой стороне большой речки: "Попроси обо мне!!! Умоляю!" Кого и о чем нужно просить, он не понял.

   Падая навзничь, Максим не почувствовал удара о пол. Сознание помутилось, и поэт вдруг очутился в какой-то черной трубе. Его, невесомого, нес по этой "трубе" ветер невиданной силы. Максиму казалось, что движется он с огромной скоростью сквозь некие таинственные пространства, ибо сверкающие, разноцветные, похожие на звезды шары быстро проносились мимо него. Всполохи и переливы невещественного огня делали Зрелище настолько величественным, что Максим забыл обо всем на свете, созерцая фантастическую картину сверхскоростного полета через Галактику. Во всяком случае, впечатление было именно такое.

   И вдруг он осознал себя лежащим в кровати. Поэт был в Павловске, на даче своего друга. Первое доминантное чувство было невероятным: тело промерзло до мозга костей. Не глядя на то, что лежало под толстым ватным одеялом.

   "Собаки на ледяном ветру так сильно не замерзают", - подумал поэт, колотясь от сильнейшего холода, шедшего не снаружи, а откуда-то изнутри.

   Сбросив с себя одеяло, он метнулся к жаркой недавно протопленной печке. Прижавшись спиной к нагретым кирпичам, Максим не почувствовал облегчения. Все было тщетно, никакой внешний источник не прогревал. Холод шел изнутри. Причем, такой силы, что Максим уже начал подумывать о самом страшном. Трясясь, как лист на ветру, он упал на пол и начал что было сил отжиматься. Это немного помогло. Толика механического тепла чуть-чуть согрела. И все ж таки все его нутро замерзало, но как-то уж слишком сильно, неестественно, смертельно. Это был какая-то особая разновидность холода, смешанная с жутью.

   Он стал лихорадочно вспоминать все упражнения хатха-йоги, которые ему когда-либо приходилось видеть в журналах и случайных учебниках. Сев на пол, Максим сильно согнулся, пытаясь достать лбом колени. Кое-как сложившись в Пащимот-асану, поэт начал повторять только что придуманную молитву: "Господи, согрей, я прошу Тебя - скорей, ты погибнуть мне не дай, жар во мне Ты разжигай!"

   Через десять минут, скрючив себя в позу плуга, он наконец-таки ощутил, что холод мало-помалу отступает. И от сердца у него отлегло. Изможденный путешествием через неведомые бездны поэт перевернулся, лег на дощатый пол ничком и в изнеможении расслабился.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Глава 5

  

   Неистовство Вероники

  

  

  

  

   Вероника со слезами на глазах просматривала найденную в почтовом ящике кассету уже во второй раз. Она еще раз смотрела эту мерзость лишь с одной единственной целью - в ее душе тлел огонек надежды, что она сможет найти какую-то несуразность, зацепку, свидетельствующую о том, что перед ней искусная подделка, хитрый видеомонтаж, демонстрирующий то, чего никогда не было и не могло быть. Но чем дольше она смотрела, тем меньше у нее оставалось шансов для реабилитации гражданского мужа. Подделать можно конечно все. Но две родинки на его плече, о которых никто кроме нее не знает, вряд ли...

   До сегодняшнего дня она была совершенно уверена - ее Толик предан ей гораздо сильнее, чем апостолы Иисусу. Ибо когда он ее выводил в ближний "свет" - на вечеринку или театр - она видела его радость, порожденную завистью окружавших их мужчин. Вероника была не просто красива, в ней было что-то еще, то, чему нельзя дать название. И это ЧТО-ТО кружило многим мужикам голову сильнее водки. Эта женская харизма, накладывавшаяся на ее фотогеничность, превращала ее в снаряд кумулятивного действия - орудие, которое способно пробить любую аскетическую броню. Поэтому Толику завидовали всегда, некоторые - по-белому, ну а кое-кто и по-черному. Что доставляло ему неимоверное удовольствие. Тем более что у радости этой была очень веская причина - все хорошо знали, что соблазнять Веронику бесполезно. С таким же успехом можно было вводить в соблазн и мать Терезу. Со святой женщиной ее рознило лишь одно обстоятельство - к религии Вероника была равнодушна.

   И вот сейчас она созерцает что-то немыслимое, необъяснимое и чудовищное - как ее муж с удовольствием трахает какую-то рыжую потаскуху. Если бы та еще была хоть чуть-чуть красивее ее, она бы его поняла. Так ведь нет! Если бы сама Вероника была фригидна или больна, это тоже внесло хоть какую-то ясность. Если бы она хоть раз ему изменила, даже тогда можно было бы ситуацию хоть как-то, но объяснить.

   Да и сам Анатолий, насколько она знает, не бабник. Но даже если бы он и был тайным развратником, это ничего не разъясняет. Она хорошо помнит, что весь прожитой вместе с ней год, он больше всего на свете боялся ее потерять. И пошел бы на слепую измену только под сильным наркотиком. Но он не был даже пьян. С этой рыжей гадиной он даже ухитрялся шутить и смеяться - без малейшего намека на угрызение совести.

   "Ты хотела, чтобы мир был прекрасным и справедливым, как в детском мультике?! - с отчаянием подумала она. - Так вот получай, дура, подарок от истинного мироздания!"

   Сильная тоска навалилась на ее сердце. И бороться с отчаянием сил никаких не было. Вероника вдруг осознала, что не хочет ни в чем разбираться и что-то понимать. Но сдаваться она не собиралась. Еще не хватало тут слез. Сколько их уже выплакано представителями женского пола! Она собралась и, сосредоточившись, поняла - ненависть лучше отчаяния. Постепенно она ощутила, как девятый вал ярости, сменивший тоску на боевом дежурстве, захлестывает ее душу. Вероника пнула видеомагнитофон кулаком, резко вынула кассету и со всей силы махнула ее в стену.

   От столь неистового удара пластмасса рассыпалась, и моток пленки, разматываясь, покатился ей под ноги. Ожесточенно пнув ненавистную пластмассу ногой, Вероника отфутболила катушку под диван, предоставив магнитному серпантину красоваться на полу и ее ложе.

   Чтобы окончательно не сойти с ума, она развернулась и пошла на кухню - к холодильнику, надеясь, вопреки реальности, найти хоть что-то успокаивающее в притаившейся в его недрах аптечке. Она не курила, не пила и не болела, поэтому шансов урезонить себя с помощью скудной фармакопеи у нее было немного. К счастью, открыв холодильник, она почти сразу же обнаружила начатую пачку экстракта валерианы - ту самую пачку, которую забыла у нее месяц назад Марина, подруга, периодически плакавшая ей в жилетку.

   Проглатывая все таблетки, Вероника яростно думала: "Ты получишь свой киндер-сюрприз, мой милый!" Она представляла, как под оком кинокамеры один из жадных похотливых мужиков, из тех, которые не дают ей прохода, будет гладить ее ноги в чулочках, а затем медленно снимать с нее юбку. А потом она подарит эту пленку ненаглядному Толику. Пусть порадуется. Пусть насладится созревшими гроздьями кармы. "Мы обменяемся с тобой любезностями, сволочь, - с ненавистью решила она, - на всех сто!"

   "Ты получишь свою слоновью порцию веселящего газа от Санта Клауса, мой милый", - мстительно мечтала она.

   Вероника подошла к шкафу и начала искать в нем то, что так редко ей было нужно - подходящее для сегодняшнего вечера эротическое обмундирование. Этой молодой учительнице рисования, преподающей малышам азбуку изобразительного искусства, похвастаться действительно было нечем - из целлофанового мешка на ковер упали несколько колготок, три пары чулок, два пояса, четверо трусиков и три лифчика. Это было все, чем она, бедная училка, на данный момент обладала.

   Красные чулки она сразу же отбраковала, решив, что такую яркую вещь на улицах города позволить себе может только проститутка или безвкусная тинейджерка. Телесного цвета тоже не годились - ведь она шла на эротическую охоту, а не в колледж. Ее выбор остановился на полупрозрачных черных чулках с широкой ажурной резинкой и полюбившимся мужикам швом.

   Натягивая на себя чулки, она с неким неведомым ей азартом думала: "Если мне суждено превратиться в стерву под твоим мудрым руководством, Тальян, пусть так и будет. От судьбы на воздушном шаре не улетишь, на моторной лодке не скроешься. Видно у всех красоток одна и та же дорога - к одной и той же позиции: лежать на спине с вытянутыми вверх ногами - на потеху мерзавцам!"

   Веронике всегда хотелось быть исключением из этого страшного правила. И ей всегда казалось: изменяют только тем, кто сам не верен. Поэтому в верности своего Толика она не сомневалась, ибо была честна. Но мир, увы, оказался не зеркальным - совсем не таким, каким его рисовали йоги и мистики. Судьба жестоко била ее просто так - из спортивного интереса. Вопреки всем законам кармы, о которой жужжали ушлые экстрасенсы. Теперь она мстила не столько Толику, сколько всему мирозданию, всем богам, за величайшую несправедливость - за так плохо, так чудовищно устроенную вселенную.

   Надев расстегивающуюся черную кофточку и туфли на высоких каблуках, она подошла к зеркалу и хозяйским взглядом окинула собственную копию. "Долларов эдак на триста тяну, - довольно прошептала она, - а может быть, и на пятьсот".

   Сильных морозов пока еще не было, поэтому Вероника решилась на короткую свободную юбку. Она хотела, чтобы чулки в каком-нибудь ресторане показали бы свои тайные верхние пределы - изящную резинку, завораживающую взгляды мужчин - этих похотливых кроликов, жаждущих поскорее свалиться в пасть того или иного влагалища.

   Она, как художник, вначале вознамерилась создать себе роскошнейший макияж - получше чем у Клеопатры, нечто невиданное, чему позавидовала бы любая шалава, но потом передумала. "Перебьются, - решила она, - тоже мне - звездный час, называется". Четко обозначив губы и создав вокруг глаз простейший эстетический минимум, она надела свою любимую куртку, не мешавшую ногам очаровывать пространство, и через пару минут уже была на улице - 7-й линии Васильевского острова.

   Вероника решила добраться до Невского пешком, рассчитывая сделать именно из этого проспекта свою стартовую площадку для полета в неведомые эротические пространства. Она медленно пошла по направлению к Университетской набережной - на свое последнее целомудренное свидание с Невой.

   Жизнь заканчивалась. Та самая чистая жизнь, которой она так гордилась. Начиналась смерть в живом теле. Эта тоска, эта горечь, эта боль, ворвавшаяся в ее сердце, настойчиво говорила ей об одном и том же - жизнь бессмысленна. Жизнь - глупа и никчемна! Теперь это не было какой-то гипотезой, в которой можно сомневаться или оспаривать за чашкой чая. Это был обнаженный корень ее отчаяния, раскрывший суть, как ей казалось, любого существования.

   Дойдя до тихой Невы, она жадно посмотрела в ее темные осенние воды, надеясь найти хоть какое-то успокоение в не обремененных эмоциями водных гладях. Успокоения не было. Здесь к ней неожиданно пришла дикая мысль, что самоубийство - не самое худшее из преступлений. Ведь должен же быть где-то настоящий покой. Но где, если не на дне этой речки?! "Где же?!" - яростно обратилась она к темным водам.

   Но что-то внутри возмутилось столь глупому концу жизни, и ход ее мыслей изменился. Она, то ли в шутку, то ли всерьез, подумала, что только бандиты, воры, проститутки и ловеласы имеют подлинную цель жизни - удовольствие. А все остальные лишь прикидываются, что она у них есть, ублажая себя выспренними высокопарными словесами. Но, в отличие от нее, эти человекообразные не обременены совестью, чтобы любой ценой его, удовольствия, добиваться. Во всяком случае, руки на себя, эта сволочь из-за неудачной любви не наложит.

   Она свернула на Дворцовый мост и, дойдя до его середины, остановилась. Она смотрела вниз, на Неву, а в голове проплывала строка Саши Черного: "Вода - магнит самоубийцы..."

   Только сейчас Вероника заметила, что свернувший вместе с ней на мост молодой человек, судя по всему, школьник или студент, замедлил шаг и, приблизившись к ней, остановился. Только теперь она догадалась, что шедший позади школьник, плелся не сам по себе, все это время он шествовал конкретно за ней, набираясь смелости для знакомства.

   "Прекрасно! - решила она - на ловца и зверь бежит. Но уж какой-то мелкоформатный, хлипкий, не доросший до серьезных и решительных действий. Да, похоже, мне сейчас придется отправлять его к мамочке. Малолеток мне еще не хватало".

   Боковым взглядом она видела как он к ней подошел: легко, изящно и тихо - как кошка к мышонку.

   - Как вы думаете, она глубока? - спросил парнишка негромким проникновенным голосом, а затем взглянул вниз, положив правую руку на перила моста.

   Вероника оторвала взгляд от воды и посмотрела ему прямо в глаза.

   И тут она поняла, что ошиблась - шикарно одетый старшеклассник молод был телом, а не душой. Ее глаза встретились с внимательным и холодным, скорее хищным, взглядом опытного в эротических забавах человека. Ей даже слегка стало страшно. Такие бесстыдные глаза она видела очень редко. Особенно у старшеклассников. Последний раз - месяц назад. Когда Надежда Ивановна, классный руководитель девятого класса, пожаловалась ей на своего несносного Землякова Колю. Этот мальчик, сынок состоятельных владельцев продуктовых ларьков, тратил все подаренные ему деньги не на мороженое, а на публичных девок. Чего никогда не скрывал, полагая, что имеет мощный авторитет у неопытных одноклассников. "У меня уже нет никаких нервов - они давно облиты керосином и подпалены! - с горечью жаловалась она Веронике. - Это же неуправляемая нелюдь. Одноклассницы, прости Господи, говорят о нем точно: полный отстой!" Она вспомнила, как жадно этот Коля смотрел на ее ноги в чулках телесного цвета, и тогда же впервые в жизни пожалела, что сейчас слишком длинные платья не в моде.

   - Таким, как мы с тобой, ее глубины хватит, - холодно ответила Вероника, почувствовавшая, что такой парнишка срывает с женщин их красивые платья профессионально.

   - А кто ж мешает нам глубоко нырнуть, дабы насладиться блаженной глубиной неизвестного? - ответил ей прозрачной абстракцией щеголь. - Глубже меня в блаженство никто не ныряет. Поверьте. Так давайте вместе познаем очень-очень большие глубины.

   Эта фраза свидетельствовала, что молодой парнишка не только хорошо одет, но и хорошо вербально подкован. Кто-то научил его говорить. Причем, так, чтобы женщины сопротивлялись недолго - чисто символически.

   "Ну кто, кто сделал нас, женщин, рабами слов?!" - почти с отчаянием подумала она.

   Ей показалось, что что-то липкое, парализующее исходит от этого эротического охотника, - что-то такое, чему не хочется сопротивляться, ибо погружает в неведомую и сладкую тьму. На поверхности ума он был желанен и привлекателен, особенно сейчас, когда ей нужно было развеяться, остыв от ненависти и жажды мщения. Но, одновременно с этим, Веронике вдруг стало страшно. Сердце потревожил неведомый холодок, хотя парень с виду был безопасен.

   "Ничтожная трусиха!" - мысленно отругала себя Вероника.

   - Ну и сколько ж красавиц ты уже успел утопить? - неделикатно вымолвила она.

   - Разве я заслуживаю такой скорую и беспричинную немилость? - сказал парень, изобразив на свом лице удивление. - Впервые по-настоящему, хотите верьте, хотите нет, очарован. И вдруг - пощечина. И не от кого-нибудь. От женщины, за которой готов идти на край света. Поверьте, "только раз бывает в жизни встреча, только раз судьбою рвется нить", - пропел он, как ни в чем не бывало улыбаясь.

   "Может, и в самом деле дать ему как можно глубже нырнуть в себя и... навсегда забыться, съев смертельную пригоршню какого-нибудь снотворного", - подумала она, тут же ужаснувшись собственной мысли.

   - Приберег бы ты свой вокал для сентиментальных дурочек, - ответила ему Вероника, злая теперь уже не на парнишку, а на саму себя - за пораженческое настроение. - На меня все потратишь, а им, бедняжкам, ничего не достанется.

   - Я готов положить к вашим ногам не только песни, но и собственную голову с ее глупым и бесполезным языком, раз он не может подарить мне самое главное - вашу милость - сказал он с притворным отчаянием и рухнул на колени. Затем, положив голову левой щекой на асфальт, попросил: - Умоляю! Раздавите этот язык вашей туфлей. Раз он не может снискать ваше благорасположение, он мне теперь не нужен, этот бесполезный кусок мяса. Становитесь! Быть под вашим каблуком - наслаждение!

   Вероника заметила, что проходящие мимо люди замедляли шаг, дабы насладиться бесплатным спектаклем. А на противоположной стороне моста какая-то парочка вообще стала как вкопанная, наслаждаясь редким зрелищем экстравагантного уличного знакомства.

   Она вдруг осознала, что не в силах победить страх. Несмотря на то, что парень прикидывался ее рабом и был моложе ее лет на пять или семь, она ничего не могла сделать с этим чувством. Ибо впервые встретилась с невиданной ранее силой. Силой, которая в борьбе за ее тело ничего не боялась, легко пренебрегая даже гордостью - тем, с чем все ее знакомые носились как с писаной торбой! Она знала: за нее готовы заплатить любые деньги, но вот так унизиться как этот парень, не сможет никто. Камерные спектакли на дому - дело привычное. Но вот чужих насмешек и взглядов боялись даже те, которые вообще ничего не боялись.

   Поняв, что неведомый страх непобедим, Вероника решила больше парню голову не морочить. Она развернулась и пошла вниз - к Адмиралтейской набережной.

   Но далеко уйти она не успела. Молодой эротический тигр, почуявший пиршество, настиг ее моментально. Но Вероника тут же отобрала у него возможность для новой вербальной атаки. Резко повернувшись, она встретила его жестким залпом презрительной реплики:

   - Послушай-ка, милый мой мальчик, - сказала она с угрозой в голосе, засунув правую руку в карман куртки, - у тебя есть возможность узнать на собственной шкуре, что в первую мировую войну произошло под городом Ипр. Поверь, газ экономить не стану, - тихо закончила она со всей решимостью в голосе, на которую только была способна. - Пошел прочь!

   Не дав ему вымолвить даже словечко, она снова развернулась и быстро пошла. И на этот раз она никаких шагов позади себя не услышала. Решительный боевой вид сделал свое дело: охотник за юбками испарился. Хотя газового баллончика у нее в действительности не было.

   Дойдя до набережной, каждой фиброй души она ощутила: на краю какой глубокой пропасти ей сейчас пришлось постоять. Перед ней был мальчик, который мог диктовать свою волю великанам. Ибо тот, кто не боится выглядеть рабом и придурком, может вертеть всеми, как ему вздумается. Она хорошо понимала, что только ничтожества мнят себя королями и принцами. А этот парнишка, дай ему волю, вскоре будет вертеть ей, как тряпичной куклой. Да и не только ей. Его Толика этот "молокосос" в бараний рог скрутит. Умен ведь. И еще как. Но только ум его не в ее пользу. Шантажировать молодую учительницу этому малолетке - проще простого. За всю жизнь не отмоешься, если в колледже узнают о связи с несовершеннолетним.

   Но быть чьей-то рабой ей никогда не хотелось. Не оборачиваясь и не замедляя шаг, она быстро пошла через Дворцовую площадь на Невский проспект.

   "А ведь ты просто боишься, - сказала она себе с осуждением,- тобой движет не жажда свободы, а самый обыкновенный страх. Признайся себе самой, наконец, - страх, страх и еще раз страх. И ничего более. Хватит лгать самой себе. Хватит! Ты отдалась бы ему, если бы не испугалась".

   Да, ей было страшно. Но этот страх был каким-то особенным, чуть ли не сладостным, истекающим из каких-то безмерных глубин. И Вероника вдруг отчетливо осознала, что впервые в жизни встретилась с чем-то ужасным - с чем-то непознанным, чего никогда не было в судьбах окружавших ее людей. С чем-то, что нельзя обмозговать и как-то примерить к своей жизни.

   "Наверное, так чувствует себя шофер, когда над его машиной зависает летающая тарелка, отключающая мотор, - подумала Вероника. - Всю жизнь он считает, что это глюки и небылицы, фантазии и выдумки досужих журналистов, и вдруг... на тебе! Вот так мальчик! Нет, уж лучше с бандитом или параноиком".

   Она шла до Казанского собора, все время прислушиваясь - оставили ли он ее наедине с городом. И только на Казанской площади, напротив Дома книги, она обернулась и увидела: ее страхи напрасны. До ее никому не было дела.

   Вероника обошла фонтан и остановилась напротив входа в собор.

   Она подумала, что с высоты птичьего полета на фоне мегалитического полукольца его арок она выглядит такой маленькой, такой ничтожной. Ей показалось, что древние зодчие строили свои гигантские храмы и капища, чтобы унизить, напугать и подчинить жрецам человека, просто поставив его рядом с каким-либо колоссом. Ведь на фоне этих огромных камней человек ощущает себя ничтожнейшим тараканом. Недаром Гитлер так проникся гигантоманией. Недаром все тираны пытаются увековечить себя в чем-то огромном, над чем время не властно - что войдет в жизнь людей под маркой какого-нибудь памятника культуры.

   Она не стала заходить в храм, решив, что Богу теперь до нее дела нет.

   "Даже если Он и существует, - горестно размышляла она, - какое Ему сейчас дело до той, которая Ему никогда как следует не молилась? Разве у Него более важных дел нет, чем возня с ее ничтожными любовными ужасами?"

   Она вспомнила мать, которая хоть всю жизнь и молилась, но так и не вымолила себе ни богатства, ни нового мужа. Эти воспоминания принесли ей невиданную ранее горечь. Никого на свете ей не было до такой степени жаль, как собственную мать - святую женщину, которую Бог ничем кроме горечи не наградил. Своего рано умершего отца она почти не помнила, но мать была для нее символом бытовой самоотверженной святости - ибо жила не для себя, для нее - Вероники.

   И здесь, перед громадой Казанского собора, она вдруг вспомнила старинные, почти забытые слова своей мамы: "Молись, доченька. Каждый день молись, ты слишком красива для того чтобы быть счастливой просто так". Однако Вероника этому совету не следовала, ибо считала молитвы бесполезным психическим воплем. Богу, с ее точки зрения, самоотверженную мать было не жаль - молитвенница почти все жизнь сводила концы с концами. В отличие от бесстыдных питерских нуворишей, ярко прожигавших свои грязные и бессмысленные жизни.

   Кто такая она, Вероника? Обычная, серая мышка. Она, разумеется, давно могла бы обменять свою красоту на достаток. Но такой нехитрый маневр был омерзительнее самой нищеты. Эта гордая позиция означала только одно: ее жизнь - лишь звено в цепочке тяжелых и отчаянных судеб. Сначала ее мать, изо всех сил борющаяся в одиночку за образование и благоденствие своей дочери. Теперь вот она, оставшаяся без мужа, родит однажды дочку. Неважно от кого. А та, повзрослев, нарвется на изменника и, как все ее предки по женской линии, тоже пожнет напоследок мерзкое одиночество. Чтобы плакать по ночам в подушку...

   И она еще должна прилежно молиться?! И кому? Богу, который позволяет бессмысленные страдания?!

   "Что за ужас! Никогда!" - яростно выпалила Вероника, почти с ужасом посмотрев на купол собора. На горизонте тучи почему-то рассеялись, и последние лучи вечернего низкого солнца, скользнув по сусальному золоту купола, попытались чем-то обнадежить Веронику, вопреки всем ее настроениям.

   - Я Тебя ни о чем не попрошу! - самонадеянно заявила она, глядя на крестообразный шпиль храма. - Пусть твои святые, ползающие перед Тобой на брюхе, вымаливают у Тебя подачки! А с меня хватит! - закончила она, яростно ударив правым каблучком по асфальту.

   Бросив вызов Всевышнему, Вероника еще раз, доказывая, что не шутит, притопнув каблучком, громко заявила:

   - Никогда!

   Она развернулась и пошла к Невскому проспекту. Мелкая водяная пыльца, которую порыв ветра бросил на нее из фонтана, вновь напомнила ей о темной и спокойной глубине невских вод.

   "Чего медлить? - обреченно думала она. - Броситься бы сейчас в лужу фонтана, быстро втянув в легкие как можно больше воды. Да и делу конец!"

   Она глянула на мощную струю воды и с неудовольствием заметила на скамейках, обрамлявших фонтан, большую группу студентов, весело обсуждавших какой-то вопрос.

   "Не везет, черт возьми! До чего же мне не везет! - решила она. - Эти вполне созревшие в половой сфере дети слишком далеко на тот свет уйти не дадут".

   Она представила, как молодые парни с удовольствием бросаются за ней в мелкие воды, дабы сделать ей искусственное дыхание. Причем все - без разбора.

   "Ну уж нет! - рассердилась на них Вероника, представившая, как прильнувший к ее губам студент расстегивает на ней кофточку, дабы удостовериться в биении ее сердца. - Этого удовольствия я вам не предоставлю!"

   Помирать нужно с музыкой, именно советует народная мудрость. И Вероника двинулась в ближайший ресторан. Но через пару минут она передумала. Ибо всю свою жизнь ненавидела пьяные рожи, пьяные чувства и ту несусветную болтовню, которую генерирует раб алкоголя. Мысль о том, что на ней будет лежать "благоухающий" перегаром субъект, возбудила в ней такое отвращение к будущему половому партнеру, что она сразу же отказалась от посещения мест, где продают выпивку.

   После короткого размышления она поняла, что ее скоропалительное решение - быстро найти подходящего ловеласа, с которым можно отомстить Толику, вряд ли осуществимо за один вечер. Но откладывать возмездие ей не хотелось, ибо Вероника понимала - завтра от ее решимости не останется и следа. А через пару дней она простит ему все, и жизнь снова двинется по обрыдлой, теперь уже совершенно испоганенной колее.

   Она догадывалась, что тот, кто предал один раз, может предать и тысячу. В жизни, сделавшей подлый маневр, намечалось нечто ужасное - череда предательств, постепенно превращающихся из первоначального ужаса в омерзительную рутину. И с этим надо было кончать - в самом начале прижечь рану раскаленным железом. Сделать нечто такое, что сходу остановит подлый способ существования. Сразу и навсегда.

   "Жить слишком долго в грязи я не способна! Если клин выбивают клином, - безжалостно решила она, - пусть это будет мой клин, раскалывающий его сердце!"

   Она вспомнила, что когда-то, пару лет назад, случайно зашла в вегетарианское кафе "Троицкий мост". Спиртного там не было. И этот фактор показался ей очень веским. Прежде чем разгуливать по ночному Санкт-Петербургу, Вероника решила перекусить именно в этом месте. Перейдя Невский, она неторопливо отправилась вдоль канала Грибоедова к Троицкому мосту.

   Вальяжно шествуя по набережной канала, она втайне надеялась, что кто-то вновь подойдет к ней знакомиться. Поэтому заранее решила быть снисходительной к любому, кто решится на этот шаг. Она заранее приказала себе, что теперь будет прощать любые выходки и недостатки, даже если повстречает пьяницу или донжуана.

   "Ты ведешь себя, как стервозная психопатическая зверюга, и хочешь, чтобы мужчина бежал за тобой три километра? - укоряла она сама себя. - Тебе подавай лишь принца на белом коне. Ну кто ты такая? Ты его заслужила? Дура!"

   На нее по-прежнему оглядывались, провожая жадным или ласковым взором, но на этот раз подойти никто не решался. Поэтому до Марсова поля она добралась быстро и беспрепятственно - почти за десять минут. Пройдясь по жухлой траве бога войны, она вышла на Суворовскую площадь и через пару минут уже была на Троицком мосту. Эта новая встреча с Невой суицидных мыслей не навевала. Наоборот, неведомый стервозный азарт охотника за приключениями охватил ее душу. Эта нервная лихорадка подарила ей ощущения пропащего человека, поставившего на кон свое последнее состояние.

   Бессмысленным было не то или это. Бессмысленным было все. Даже месть. И хуже этой бессмысленности была только разборка со своим неблаговерным. Любые выяснения отношений казались ей хуже каторги. Нужно было действовать. И теперь уже не имело значения - как.

   Она хотела прошвырнуться по Александровскому парку, но потом передумала, направившись прямо к кафе.

   До вегетарианской вселенной оставалась метров десять, когда большой черный джип с затемненными окнами остановился вдруг рядом с Вероникой. Из него тут же вышел мужчина и, обогнав Веронику, первым приблизился к двери. На вид ему было лет пятьдесят или чуть более. Одет же он был крайне невзрачно - в спортивную куртку и обыкновенные коричневые брюки, больше подходящие для работы на даче, чем для обеда в кафе. И если бы не большой черный джип, она посчитала бы, что это обычный сварщик с судоремонтного предприятия. "Сварщик" же, чуть опередив Веронику, открыл перед ней дверь и с энтузиазмом промолвил:

   - Будьте любезны, располагайтесь.

   "Так! - сказала себе Вероника. - Стало быть, я сегодня целый день на чьей-либо мушке. Ну что ж, вот и все. Больше рыпаться нету смысла. Получай "сварщик" свою конфетку".

   Когда они подошли к барной стойке, "сварщик" ей тихо и властно промолвил:

   - Выбирайте себе место, Вероника, я обо всем позабочусь.

   Теперь она с легким страхом более внимательно посмотрела на "сварщика", вспоминая - где и когда они могли встретиться. Это было обычное, ничем не примечательное лицо мужчины, которому стукнул полтинник. Такое легко забывается. И все же... Вероника была совершенно уверена: видит она его первый раз в жизни. Она была не бухгалтером, а художником, и память на лица у нее была отличная. Они раньше не виделись. Так откуда он ее знает?

   Не задавая преждевременные вопросы, Вероника пошла к крайнему левому столику у окна, осознав, что судьба вновь быстро приближает ее к скользкому повороту.

   "Сварщик" простоял у стойки до неприличия долго, почти пять минут, что-то объясняя бармену. Сунув ему какой-то пакет, он наконец двинулся в ее сторону.

   Вероника сидела почти в анфас, положив левую ногу на правую. И хорошо понимала, какую соблазнительную картинку она сейчас открывает присутствующим. Короткая юбка обнажала почти всю левую ногу, вплоть до ажурной резинки. Мужские головы в таких случаях поворачивались в ее сторону, словно стрелки компасов на север. И не было той силы, которая могла бы их шейные шарниры заклинить, удержав от этого зрелища.

   Но "сварщик" если и глянул на ее ноги, то лишь на мгновение. Он смотрел ей все время в глаза, лишь изредка бросая быстрые взгляды на улицу. А это была уже вторая неожиданность. Вероника всегда полагала, что мужчина не смотрит на ее ноги только в двух случаях: если он ангел или если с ним пять минут назад случилась энергетическая катастрофа - эякуляция. Но на опустошенного оргазмом несчастного этот мужчина не походил, возбуждая тем самым острое женское любопытство.

   - Вам придется слегка подождать, - сказал "сварщик", присаживаясь напротив Вероники, - у них нет вашего любимого чая - с бергамотом. Но эта досадная оплошность скоро будет улажена. Посыльный бежит в магазин быстрее ветра, - заверил он.

   - А не слишком ли много сюрпризов на сегодняшний день? - спросила Вероника, слегка улыбнувшись. - Я не спрашиваю, откуда вы знаете про мой любимый чай, не говоря уж про имя. Надеюсь, вы человек умный и деликатный - слишком долго мое любопытство в перенапряженном состоянии не продержите. Как истинный джентльмен, - добавила она.

   - Согласен! - воскликнул он. - Совершенно согласен. Вы заслужили эту редкую привилегию - знать только правду. Спрашивайте. Не стесняйтесь.

   - Кто вы? - спросила Вероника.

   - Дмитрий Иванович, - сказал, улыбаясь, незнакомец. - Во всяком случае, именно это имя вы обнаружите в моем паспорте.

   - Надеюсь, Дмитрий Иванович, вы не будете утверждать, что оказались здесь и сейчас чисто случайно? - спросила Вероника, все еще подозревая, что ее будут водить за нос. - Только, умоляю, не лгите. Если не хотите напороться на мою ненависть.

   - Ну что вы, Вероника, - промолвил он с показным возмущением, разводя в стороны руки, - я отслеживаю вас уже почти два года. При чем тут случайности?! Им в моей системе не место.

   - Два года?! - изумленно уставилась на него Вероника. - Два года я живу как рыбка в аквариуме? Не подозревая о слежке!

   "Этого мне еще не хватало, - подумала она, - зачем я, скромная учительница рисования, понадобилась ФСБ? У них что, с агентами напряженка?"

   - Вероника, не спрашивайте о пустяках, - сказал резко Дмитрий Иванович, - я хочу разговаривать с вами совсем в другом месте. Но! - сказал он, сделав паузу. - Прежде вы должны понимать, что с вами не шутят.

   - У вас есть видеокамера? - вырвался неожиданный вопрос из Вероники.

   - Не понял, - удивленно ответил мужчина, - это самое важное, что вы хотели бы знать?!

   - У меня сегодня на повестке дня эротические забавы, - взяла быка за рога Вероника, - но мой "благоверный" получит вместо них только пленку, - мужественно закончила она, покачивая под столом левой ножкой.

   - Черт побери! - ответил Дмитрий Иванович с удовольствием. - Именно поэтому я собственной персоной и возник перед вами.

   - Чтобы помочь мне сделать эротический клип? - спросила Вероника, прищурив глаза.

   - Наоборот! - горячо возразил он. - Чтобы вы сдуру глупостей не наделали!

   - Ну зачем я вам сдалась?! - спросила с отчаянием Вероника. - Неужели у вас, гэбэшников, недобор кадров? Неужели у вас плохие психологи? Неужели не ясно: я откажусь от вашего предложения, хоть режь меня на куски.

   - Так! Понятно! - ответил довольный Дмитрий Иванович. - А теперь слушай внимательно - ни к каким тайным государственным службам я отношения не имею. Это - во-первых, - сказал он, хлопнув ладошкой по столу. - Теперь - главное, ты интересуешь меня лишь по одной веской причине: я подозреваю, что у тебя есть душа!

   - Что??? - удивилась Вероника. - Душа? Вы полагаете, что это некая антикварная редкость?!

   - Полагаю, - тихо и серьезно прошептал Дмитрий Иванович и замолк, глядя ей прямо в глаза.

   Они замолчали. В это время к ним подошла официантка и, преданно глядя на Дмитрия Ивановича, положила на стол роскошную коробку шоколадных конфет.

   - Валерий Сергеевич, чай будет минут через пять, извините, что долго искали, - подобострастно сказала она.

   Вероника метнула в Дмитрия-Валерия острый вопросительный взгляд, но ничего не сказала. Когда официантка ушла, тот прервал молчание первым:

   - Я вас не обманываю, Вероника! Честное слово, - сказал он без всякого чувства вины. - Я - Дмитрий Иванович. В одном из моих паспортов. Но в другом - Валерий Сергеевич. И это такая же правда. Ничуть не меньшая, чем в первом случае. Могу показать вам сразу два паспорта. Хотите?

   Вероника понимала, что полиграфическая промышленность достигла небывалого уровня, и не потребовала доказательств. "Мафия, - подумала она обреченно, - час от часу не легче. От этих дешево не отделаешься. Ну и влипла же ты в историю, девочка".

   - И много же у вас паспортов? - спросила она первое, что пришло в голову.

   - Достаточно. На мой век хватит, - отмахнулся от конкретного ответа Дмитрий Сергеевич. - Послушайте, Вероника, давайте перестанем обсуждать разную мелочь, разную чепуху, и возьмемся за главное. - Он нетерпеливо посмотрел на часы и добавил: - Может, расстанемся с этой забегаловкой и обсудим все у меня дома?

   Ехать куда-то с обладателем несметного количества паспортов у Вероники желания не было. Но она ответила весьма осторожно:

   - Здесь вполне комфортабельно. Вы не находите?

   Она заметила, что после их прихода один из работников кафе стал у входной двери, выпуская зашедших сюда до них посетителей. На двери он повесил табличку - "ЗАКРЫТО". И Вероника удивилась могуществу своего собеседника.

   Так как Дмитрий Иванович молчал, нажимая какие-то кнопки на мобильнике, она вновь спросила:

   - Так кто же вы такой на самом-то деле?

   - Человек-невидимка, - ответил с серьезным выражением лица незнакомец, пряча мобильник в карман. - Человек-невидимка, пожелавший сделаться лично для вас видимым. Согласитесь, вы ведь меня увидели лишь из-за мощного джипа и двух паспортов. В противном случае, кем бы я был? Кем, Вероника? Колхозником из ближайшего совхоза, приехавшим в центр за колбасой, - ответил он на свой собственный вопрос. - Такие люди на улицах города принципиально невидимы.

   - Сварщик, - рассмеялась Вероника, вспомнив свою первую версию.

   - Гениально! - воскликнул с притворным изумлением Дмитрий Иванович. - Прятаться я мастер, не так ли? Когда вы чуть повзрослеете, то сразу поймете, что шикарный вид на себя напяливают только ничтожества. Посмотрите, например, на банкира. Какие лимузины, пиджаки и ботинки! А все для того, чтобы спрятать гнилое нутро. Ведь у него кроме денег ничего нет. Ничего! Он может купить почти все. А зачем? Чтобы таким же ничтожествам, как он сам, доказать, что он большая фигура на подмостках планеты. Чтобы расслабиться в комфортабельном месте. Дураки ведь считают, что делать большие деньги может только великая личность. Но лично я полагаю, что у денег должно быть более ценная функция, чем наращивание рейтинга или комфорта. Деньги во имя денег - это удел слабоумных. И, к моему счастью, таких большинство. В противном случае, конкуренция бы меня основательно потрепала, ибо вас отлавливали бы многие. А так - только я.

   - Надеюсь, вы не резидент иностранной разведки? Мне не придется исполнять через полчаса свой гражданский долг?

   - Поднимите планку чуть-чуть повыше. Вы как маленькая рыбка в пруду: думаете, что самая страшная рыба на свете - голодная щука. Представьте теперь, что вы не в пруду, а в океане.

   - Простите, в пришельцев из космоса я не верю, - сказала Вероника.- Насколько я вижу, спрашивать у вас бесполезно. Интриговать - ваше хобби.

   Дмитрий Иванович перестал улыбаться. Перестав ходить вокруг и около, он тихим голосом произнес монолог, от которого внутри Вероники все похолодело.

   - Я, Вероника, маленькая пешка в больших и серьезнейших играх, в которые играют Князья мира сего. Я - их слуга. Неформальный слуга тех, кому принадлежит все: деньги и власть, информация и репутация, война и перемирие. Все!

   - И кто ж эти люди?

   - Даже если меня будут поджаривать на сковородке, я все равно вам не скажу, - ответил слуга Князей мира, - подлинная власть - тайная власть. Все, что ты видишь по телевизору, - спектакль для слабоумных. Тот, кто истинно правит, в рекламе не нуждается. Подлинный Князь правит всегда из-за кулис. Там, где нет тайны, нет силы, и как следствие - власти. Громко о себе заявляют только бессильные. Дурачье.

   - Но я тут причем? - тихо, почти шепотом промолвила Вероника.

   - Ты, Вероника, женщина, не знающая себе цену. И поверьте мне на слово - она достаточно велика. Причем, до такой степени, что это привлекло к тебе внимание власть имущих. Я же вам говорил: есть подозрение, что вы одарены чем-то бесценным - духом. Душой.

   - Полагаю, вы не там ищите. Вы сильно ошиблись, - возразила Вероника. - Та, которая жаждет мести для собственного мужа, не может быть возвышенным человеком. Заглянули бы лучше в монастыри. Я - обыкновенная.

   - Вот оно, подлинное сокровище! - воскликнул Дмитрий Иванович. - Разве оно может ответить иначе?! Эх, Вероника, Вероника... Вы полагаете, что мы хвастливые и тупые ослы? Сейчас мы знаем вас лучше, чем вы сами себя. За последние два года вы прошли через множество тестов - тайных и явных. Разумеется, все было сделано так, чтобы подозрений никаких не возникало. Вспомните психологов, нагрянувших на ваш колледж из министерства. Якобы из министерства, - добавил он. - Вспомните симпатичных толстосумов, делавших вам на протяжении этих лет нескромные и скромные предложения, - всех претендентов на вашу плоть, от которых вы отмахнулись как от назойливых мошек. Вы полагаете, что простой смертной все это по силам? - спросил он, и, не дожидаясь ответа, продолжил: - И когда вы говорите, что собираетесь мстить мужу, это заставляет меня лишь улыбаться. Месть - это очередная ваша фантазия, разбуженная сильной эмоцией. Не более того. Но как только соприкоснетесь с ее реализацией, немедленно ужаснетесь и тут же откажетесь от задуманного. Поймите, даже подонка предать вы не можете. А вот быть изнасилованной, попав в плохую компанию, можете! А это в мои планы не входит,- закончил он с выражением.

   - Этот парнишка на Дворцовом мосту - ваш агент? - догадалась внезапно Вероника.

   - Точно! - подтвердил слуга Князей мира. - И еще какой - один из лучших. Это - последний отлично пройденный вами тест.

   - Ну а если бы я согласилась? - полюбопытствовала Вероника. - Что тогда?

   - Тогда бы разговаривать со мной вам не пришлось, - ответил он, - беседовать со мной просто так невозможно! И Князья мира стали бы для вас недоступны. В этом случае вы стали бы проституткой первого сорта. Всего лишь.

   - Интересно, - сказала Вероника, - что это еще за табель о рангах?

   - О, это очень высокое звание! Не сомневайтесь, - заявил он. - Проститутки первого сорта - это женщины, на соблазнение которых потрачено более миллиона долларов. Попасть в эту категорию очень не просто. Но те, которым это удалось, о деньгах могут не думать. У них будет все. Кроме славы, - добавил он в самом конце, - ведь известности лишены даже Князья.

   - Ничего не понимаю! - испуганно воскликнула Вероника. - Князья мира соблазняют красивых женщин? Это что, классическое хобби всех имеющих власть?

   - Все не так просто, Вероника. Не пытайтесь опошлить и примитивизировать то, чего вы не знаете. Поймите, сильная женщина - мощный психический аккумулятор. Кто-то коллекционирует марки, кто-то - деньги, ну а те, у кого они есть, - аккумуляторы. Что в этом плохого?

   - Деньги, женщины, коровы, - как убого это все и мерзко! - вспылила Вероника. - Неужели они так и не удалились от австралопитека, все эти ваши сверхмогучие Князья?

   - Судить, ни в чем не разбираясь, - привилегия фанатиков, - заметил друг Князей, - поймите самое простое - править миром, и не тронуться умом, можно только в одном случае - если тебя поддерживает очень возвышенная женщина. Все остальное - самоубийство. Посредством власти или золота. Вспомните Ивана Грозного: во второй половине жизни рядом с ним была подлинная стерва. Результат известен: он замучил и самого себя, и всю Россию. А обвинили ведь во всем только Ивана Васильевича. Не заметив подлинного генератора несчастий. Или, например, Ирод, этот тиранствующий болван. Разве он смог бы так долго продержаться у руля, если бы его не поддержала прекраснейшая Мариамна? Куда ни кинь, везде одно и то же - власть и золото без чистых женщин - сильнейшая отрава.

   - И поэтому вы пачками развращаете обычных, стремясь найти сверхпрочную? - язвительно парировала Вероника.

   - Вы снова упрощаете! Поверьте, Князья - не сексуальные маньяки. Шалавы и дорогие путаны им не интересны. Проститутки первого или второго сорта - элемент управления всеми, кто им мешает или помогает властвовать, - психический стимулятор или яд для тех, кто не слишком совершенен. Некоторые красивые женщины - убийцы. Некоторые - свет в окне и квинтэссенция всех устремлений. Калечат - женщинами. Но и награждают тоже ими.

   Ей стало ясно, что судьба несет ее в какой-то беспросветный тупик. Может быть, тюрьму, из которой выбраться ей не под силу. Мало-помалу до нее дошло, что ее семейной жизни пришел конец. Конец всему старому привычному миру, в котором она была самой себе хозяйкой. Впереди замаячило золотое и потому почти непреодолимое рабство. Она ощущала мерзкое, неизведанное НЕЧТО, быстро приближающееся к ней. И что-то светлое и живое, находящееся у нее глубоко внутри, начало испытывать удушье.

   - Мне кажется, - сказала она тихо, - вы меня переоценили. Может быть, от денег я б не отказалась, даже очень маленьких. Вы же мне не предлагали, - попыталась она мутить воду, прикидываясь серой мышкой. - Сколько вы дадите, если попрошу? - спросила она, лихорадочно думая не про деньги, а про то, как ей сегодня отделаться от этого человека.

   - Любую сумму казначейских билетов, которую вы в состоянии оторвать от пола. Вместе с чемоданом, разумеется, в котором она упакована, - сказал он с серьезным выражением лица.

   - Вы знаете, у моей доверчивости есть предел. Я ведь не маленькая девочка из садика. Может быть, вы скажете, что и зарплата у такого соблазнителя как вы миллион долларов за каждый месяц.

   - Миллион? - вдруг громко рассмеялся слуга Князей. - Ну что вы? Благодарю вас! - сказал он официантке, принесшей поднос с двумя изящными фарфоровыми чашечками дымящегося чая. И когда та удалилась, продолжил: - У меня нет зарплаты, Вероника!

   - Позвольте вам не сильно верить.

   - Правда, - заверил Дмитрий Иванович, - я беру из казны ровно столько, сколько мне нужно. Точнее говоря, прошу - и мне дают. Зачем мне зарплата? Миллион - мизерная сумма. У меня же денег - море. Все они, конечно, не мои. Но не было такого случая, когда Князья мне отказали, сославшись на излишнюю расточительность. Поверьте, я заслужил их доверие как человек на редкость скромный. У меня всего один маленький дворец недалеко от Петербурга, одна яхта и дача около Ялты. Зачем мне десять яхт? Зачем мне пароходы и заводы? Зачем мне тысяча коттеджей или пятьсот костюмов от Кутюр. Мне не нужна тысяча красавиц, мне хватает десяти. Аппетиты не растут, я - человек стабильный. Надежный, другим словом. Поэтому и доверяют, ибо скромности моей давно пора всем завидовать, - сказал он с улыбкой то ли в шутку, то ли всерьез.

   Вероника изумленно уставилась на существо, для которого миллион - копейка. И ее интуиция подсказывала: этот человек не шутит. От такого страшного разворота событий она совсем приуныла, понимая, что шансы удрать у нее минимальные. Точнее, их нет вообще. Она, глупая бабочка, попала не в огонь и не в полымя, а в раструб гигантского пылесоса, где бесполезно трепетать крылышками. Теперь ее персональная воля уже ничего не решала. Грозный неистовый вихрь втягивал ее хрупкое тельце в темные недра финансовой бездны. И какой именно Минотавр сожрет ее с потрохами, не узнает, похоже, никто их простых смертных.

   - Да что же вы не пьете? Это же ваш любимый - с бергамотом, - оторвал от тягостных раздумий Веронику Дмитрий Иванович.

   Она взяла чашку и слегка прикоснулась губами к ароматной поверхности чая. На конфеты она посмотрела с опасением - в их шоколадных недрах могло покоиться черт те знает что, любая термоядерная начинка, которая заставила бы ее проснуться завтра в незнакомом месте и на незнакомой постели.

   - Иногда мне кажется, - сказал слуга Князей мира, - что в бочке с золотыми червонцами, куда я запускаю руку, чтобы покорять гордых красоток, дна вообще нет. Поэтому поймите одно: самое полезное для здоровья - это согласие. С волей Князей мира, разумеется, - добавил он.

   - Но эти Князья, как вы их называете, сидят на какой-либо нефтяной скважине, и как только она истощится, они мгновенно свой "высокий" статус утратят. Так, впрочем, и власть, - заметила Вероника. - И вам срочно придется осваивать производство презервативов. Чтобы не сосать лапу. Или я ошибаюсь? Может, они уже успешно делают трактора или пулеметы?

   - Трактора? - переспросил, смеясь, Дмитрий Иванович. - Ну хоть лопни! Вы никак не можете выбраться из своего мелкого пруда в океан! Нефть и промышленность - две мелкие финансовые речки. У этих "бочек" дно просматривается хорошо. Приготовьтесь, я задам ряд чисто риторических вопросов: где, по-вашему, золото погибшего Карфагена, Золотого Города? Где золото Александрийских алхимиков, для которых сделать желтый металл было так же просто, как для нас спирт? Где золото тамплиеров, овладевших Великим Деланием? Где, в конце концов, золото царской казны или Ариев, наших древних предков, ушедших покорять Индостан?

   - Не знаю, - удивленно ответила Вероника.

   - Я знаю, что вы не знаете! - назидательно воскликнул Дмитрий Иванович с видом учителя, который обличил нерадивого ученика за неисполненное домашнее задание.

   - Досадно не это невежество! - воскликнула Вероника. - Я уже полчаса разговариваю с вами и никак не пойму - зачем я вам сдалась. Посмотрите вокруг, вы ведь в море красоток. Они побегут за вами на край света, и не за миллион. Поймите, если сможете, больше всего на свете я ценю собственную свободу! И я не знаю свой предел, не знаю ту грань, ту красную черту, после которой деньги превратят меня в свою рабыню. Золотом легко управлять лишь когда оно в мизерных порциях. Большая масса - наркотик. Я уже не говорю о более страшном, неизведанном рабстве - о бездумном подчинении воле Князей.

   - Черт! - радостно рявкнул слуга. - Какой интеллект! Причем, у женщины! Жаль! Жаль, что вы не моя женщина! Я бы женился на вас, не раздумывая! Честно скажу, я уже давно не встречал такой редкий сплав красоты и ума. Сталь! Легированная! Поймите, женщина, которая продается за несколько сот долларов, нас совершенно не интересует, даже если она очень красива. Чтобы управлять мощной золотой рекой, нужна особая женщина. Уникальнейшая. А такую в инкубаторе вырастить невозможно. Иначе бы мы таких инкубаторов настругали целое мере. Женьшень, выращенный на грядке, нужной нам силой не обладает. Вы - редкий бриллиант, выработанный самой природой.

   - Спасибо за комплимент, - сказала польщенная Вероника, - но все же я чего-то не понимаю. Чем я могу быть полезна?

   - Вы нужны для особенных жертвоприношений, - ответил слуга, - иначе золото станет отравленным. Простите, я не могу быть здесь откровенным. Мы должны говорить в другом месте. Пойдемте!

   - Я могу отказаться?

   - Вы хотите вернуться к предателю?

   - Как! Вы все знаете?

   - Как я могу что-то не знать, если сам же и организовал этот спектакль?

   - В каком смысле? - спросила встревоженная Вероника, исполнившись дурным предчувствием.

   - Поймите, мы никогда и никому, за редчайшим исключением, не угрожаем. Это не наш стиль. Мы - покупаем. Мягко и ласково. Человек все делает сам - по собственной воле. Вашему мужу мы предложили сразу две вещи: симпатичную девочку и солидные деньги, чтобы он с ней переспал. Красавиц, вы знаете, покупают. А здесь все было наоборот: ему заплатили, чтобы он поиграл в любовь с милой дамой. Хорошо заплатили, по нынешним меркам. Золото, Вероника, это ведь проявитель. Стоит в него сунуть белую, практически "святую" "фотобумагу" человеческой души, и на ней сразу же появляются черные пятна. Что вам известно об этих пятнах до "проявителя"? А? - спросил он, и тут же по слогам ответил: - ни-че-го. Мы подарили вам знание. Страшное, шокирующее, но все ж таки знание. А оно всегда лучше, чем ваш наивный туман - всяческие розовые фантазии. Поймите, сердится на нас - все равно, что сердится на сильный ветер, бессмысленно. Благодарности, конечно, я от вас не жду. Во всяком случае, сегодня. А ведь заслуживаю, - провел он ласково рукой по собственной голове. - Посмотрите, никто не обделен, все что-то получили: он - деньги, вы - уникальное знание о собственном муже. И мне кажется, что большого желания возвратиться к предателю у вас нет. Не так ли? - спросил он утвердительно. - Вы умная женщина и не мне вам объяснять, что тот, кто предал один раз, предаст и тысячу. Таблеток от измен не существует.

   Это был второй шок за сегодняшний вечер. Шок, постепенно переходящий в сердечную опустошенность. Она ощутила себя жалкой тряпичной куклой, с которой неведомые грозные львы играли в свои безжалостные и непонятные игры. Было ясно, что теперь любое сопротивление бесполезно. Если она скажет "нет", они будут подсовывать Толику новые и новые наслаждения, пока тот не озвереет. Все уже давно продано и куплено. Все решено. Причем, без ее ведома. И требуется от нее только подпись - "согласна", поставленная внизу какого-то страшного неведомого документа.

   У нее возникла сильная жалость к себе, жестоко щемящая раненое сердце. Веронике стало жаль даже Толика, который со школьных лет не мог реализовать свою голубую мечту - стать владельцем прогулочного катера. Вероника не могла позволить ему эту роскошь, ибо считала, что ремонт квартиры намного важней. Она жестко корила себя за желание отомстить, чуть не сказав вслух: "Негодяйка! Дура последняя!"

   "Теперь у тебя будет эта проклятая жестяная посудина, - печально подумала она. - Но не будет меня. Провались он, этот ремонт! Прорвались все на свете!"

   Впервые ей стало страшно. По-настоящему. Она была молоденькой учительницей, но, тем не менее, знала одну ужасную истину, о которой не написала ни одна педагогическая газета. Мудрая Клавдия Андреевна подарила ее как великое откровение - по секрету и из личной симпатии. Если педагог, говорила старая учительница, пишет с ошибками (а такие педагоги - не редкость), то его ученики, даже самые умненькие, самые старательные, будут тоже писать с ошибками. Если учитель любил географию, то он заражал этой любовью даже самых тупых или математиков, которым на географию вообще наплевать. Если учитель был любителем потаскух, то любовь к патологической эротике прививалась даже самым несексуальным ученикам. Без звука. Короче говоря, учитель воздействует помимо сознания, помимо ума, от нутра к нутру - весьма основательно. "Какой же я стану, если буду общаться с этими могущественными подлецами? - подумала она с тихим ужасом. - Останется ли во мне хоть что-нибудь человеческое?"

   Дмитрий Иванович, видя молчание Вероники, вынул из кармана мобильник, набрал номер и, откинувшись на спинку стула, сказал: "Виктория, я жду тебя в кафе "Троицкий мост". Захвати все, что нужно".

   В душе Вероники бурлила какая-то неведомая алхимическая реакция. Но ничего дельного она не вырабатывала. Ее сердцем постепенно овладевала бессильная ненависть - как никогда бессмысленное, тысячу раз не нужное ей сейчас ослепляющее чувство.

   "Меня хотят обезоружить комплиментами, словно глупую школьницу. Выродки! - злобно подумала она. - Они чувствуют свою полную безнаказанность, плюя в душу и походя ломая чьи-то судьбы ради своих великих и лишь им известных целей. Мы для них как скоты, которых они скупают для своей бойни! Золото начисто лишило их совести и сострадания".

   - Я арендовал на сегодняшний вечер это заведение, полагая, что вытащить вас отсюда будет не просто. Хотя вы напрасно не желаете побеседовать в более интимном местечке. Поверьте, мы контролируем все пространство. Не Бог, не ангелы, а именно мы. И вы в этом сейчас убедитесь, - заверил ее Дмитрий Иванович. - Эй, девушка, - обратился он к официантке, повернувшись боком к Веронике, - закройте за посетителями дверь.

   Она увидела, как последние посетители, парень с девушкой, направляются к выходу.

   И тогда она по-настоящему испугалась. Вероника вдруг ощутила себя мелким воробышком, который залетел в чью-то квартиру. Казалось, что хозяин пытается захлопнуть форточку, дабы не дать испуганной пичужке выпорхнуть на свободу.

   Времени для основательных размышлений не было. Вероника мгновенно сообразила, что в ее распоряжении всего лишь пару секунд, пока внимание Лжедмитрия сосредоточено на официантке. Повинуясь неистовому порыву, она нагнулась и быстро расстегнула на правой туфле пряжку. Сняв туфлю, обхватила ее посередине и, когда Лжедмитрий поворачивал к ней голову, со всей силы нанесла удар каблуком прямо в лоб собеседнику.

   Для Лжедмитрия, уверявшего, что изучил Веронику вдоль и в поперек, это было суровой неожиданностью. Удар пришелся по переносице, с которой каблук, по инерции, соскользнул в левый глаз охотника за красивыми женщинами.

   - А-а-а-а! Черт! - заревел он, накрыв двумя руками изувеченное око.

   Вероника, быстро сунув ногу в туфлю, ринулась к выходу и, опередив шокированных посетителей, чуть не выбила дверь вегетарианского заведения. Дверь, распахнувшись на сто восемьдесят градусов, громко треснула о стену, освободив проход для несущейся во всю прыть женщины. Выскочив на улицу, она тут же ринулась направо и, завернув за угол, помчалась, громко стуча каблуками, вдоль тротуара - без всякой конкретной цели.

   Лжедмитрий тоже не медлил. Зажав правой рукой кровоточащий глаз, он выбежал на улицу и громко закричал:

   - Ловите! Воровка! Меня обокрали!

   Быстро сориентировавшись, он побежал вслед за Вероникой, истошно выкрикивая:

   - Милиция! На помощь! Любые деньги тому, кто остановит воровку!

   Только теперь до Вероники дошло, какую же страшную глупость она совершила, сделав самое бессмысленное, самое непоправимое из всего, что могла. Ранее у нее был хоть какой-то шанс стать свободной, но эта глупая выходка мгновенно превратила ее в рабу этого человека. Ведь теперь он купит любых адвокатов и судей, купит с потрохами, и распнет ее на любом кресте, который ему больше понравится. Ужас! "Все так страшно, глупо, напрасно, - говорил трезвый разум, бегущей что было сил Веронике, - бежать тебе некуда!"

   "Некуда! Некуда! Некуда!" - долдонил злой черт в ее разуме. И только интуиция подсказывала единственно верное: "Беги, кролик, беги!"

   Бежавший за ней человек с подбитым глазом сожалел о другом. "Почему ты не взял с собой охрану?! - укорял он себя. - Самонадеянный осел! Привык, что чемоданчик с долларами гипнотизирует всех подряд, вводя в транс разных дурочек. Дурак!" Восхищение и досада сплелись в единый клубок, и он сильно жалел, что не использовал при знакомстве силовые маневры.

   Вероника понимала, что, призывая милицию, этот верткий ловец женских душ создает себе отличную репутацию. И ждать ей помощи не от кого. Теперь ее может тормознуть кто угодно, причем, без зазрения совести. Если страшный преследователь сунет пачку долларов любому встречному милиционеру или просто сочувствующему, ее бег по вечернему Санкт-Петербургу прекратится мгновенно.

   Какая-то старушка, шедшая ей навстречу, с испугом отпрянула, провожая взглядом странную пару. Бежавшая впереди длинноногая красотка с развевающимися каштановыми волосами напоминала элитную проститутку, обокравшую своего клиента. А несчастный клиент в ее глазах был не только ограблен, но еще и травмирован.

   - Мерзавки! - пробормотала она. - Развелось вас, развратниц, как тараканов.

   По нарастающим воплям Вероника, не оборачиваясь, определила, что преследователь ее догоняет. Когда-то, в школьные годы, она была отличной бегуньей, но теперь на ней были высокие каблуки, громко стучавшие по холодному питерскому асфальту. Не возникало даже тени сомнения, что скоро ее бег прекратится. И отчаявшийся разум выдал последнюю порцию горечи: "Себя уж не жаль, жаль только маму". Мысль о матери придала ей сил. Вспомнив мамины молитвы, она прямо на бегу отчаянно прошептала:

   - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!!!

   Она отчаянно проговаривала это вновь и вновь, пока не увидела впереди Мерседес, в который садился какой-то мужчина. Подбежав к машине, она без промедления дернула ручку передней дверцы. Дверца, на ее счастье, открылась, и Вероника молнией юркнула в салон машины, громко захлопнув за собой дверцу.

   - Я вас умоляю, спасите меня! - возопила она к водителю. - Пожалуйста! Иначе меня растерзают!

   Подбежавший к машине Лжедмитрий громко застучал кулаком по кабине, так как дверцы машины не открывались.

   - Держите воровку! Милиция! Проститутка! - вопил он, громыхая ладонью по автомобильной жести.

   Но все его вопли красивого мужчину, водителя, как ей казалось, не трогали вообще.

   - Это неправда! - со слезами на глазах обратилась она к шоферу. - Неправда! Я ничего не украла! Не проститутка я! Верьте!

   Сквозь слезы и хаос чувств она не замечала, что мужчина смотрит на нее очень внимательно, ничуть не обращая внимания на вопли снаружи.

   - Прошу вас, спасите! - отчаянно умоляла она. - Я не путана.

   Она наконец заметила, что шофер очень спокоен. Как манекен. А его взгляд был весьма странным. Смотрел он как будто не на нее, а через нее, словно она стала стеклянной. Он перевел взгляд с ее лица на талию и снова на несколько мгновений застыл в неподвижности. От этого странного взгляда ее пупок напрягся, как будто в него ткнули палкой.

   - Вижу, - сказал он спокойно, почти шепотом, и нажал на акселератор, - что я проституток не видел, что ли?

   Машина плавно двинулась с места, и Вероника услышала, как ее преследователь последний раз с бессильной яростью врезал кулаком по багажнику.