Я осчастливил человечество своим появлением на свет Божий 23-го октября 1943 года под залпы праздничного московского салюта в честь освобождения нашими войсками города Мелитополя!
Пожалуй, это был единственный случай праздничной эйфории такого масштаба, к которой меня авансом примазала История, ибо все перипетии моего дальнейшего 'матерения' сопровождались грозными нравоучительными окриками воспитателей всех рангов и мастей. Но быть пацаном в те далёкие годы было очень интересно! Даже убогий вид обшарпанного двора с голубятней, пьяным до безобразия дворником дядей Васей, коим у нас пугали непослушных детей, глубокие обжитые подвалы домов, откуда, как из преисподней, доносились переборы гармошек и разухабистое застольное пение - все это радовало, воспринимаясь как неотъемлемые атрибуты бытия.
Вспоминается Тверской бульвар тех первых послевоенных лет, где находилась наша 'нехорошая' квартира. Помню зеленые грузовики с прожекторами в кузовах, высвечивающие в черном небе маленький портретик Сталина. Помню благообразного худого старика-скрипача, игравшего что-то грустное по дворам, и его внучку, подбиравшую завернутые в бумажки медяки, бросаемые из окон. Помню лудильщиков-паяльщиков кастрюль-ведер, ходоков-стекольщиков и крикливых татар: 'Старье-береееем!..'
Незабываемы походы на Никитскую к стенам Храма Большого Вознесения с бидоном в лавчонку за остро-пахучим керосином... А чего стоили праздничные петушки на палочках и гнусавые 'уйди-уйди-и-и'!
Сегодняшние 'чупа-чупсы' с плеерами им в подметки не годятся, потому что с теми самоделками приходило ощущение настоящего праздника, радостного предвкушения известных наперечет вкусностей на застиранной скатерти.
Жили нараспашку дверьми и душами в перенаселенной коммуналке - и это было нормально! Жили одной семьей на 200-х метрах общей площади, где мирно уживались и пьянчужка-портной и правнучка Менделеева - концертмейстер Софья Павловна, ругавшаяся со своей неуклюжей дочерью хоть и громогласно, но исключительно по-французски!
Потом школа с её переполненными классами, очень старыми и очень грозными учителями. Наливные чернильницы, вставленные в дырочки на партах, перья ? 86, спотыкавшиеся об опилки в грубой бумаге школьных тетрадей и знаменитые 'Прописи', вбивавшие в подсознание принцип главенства формы над содержанием.
Наступил 1960 год, 9-й класс - переход в школу рабочей молодёжи и устройство на работу учеником слесаря! Началась взрослая жизнь, где моими истинными учителями становились работяги-одноклассники. Занятия в школе - три раза в неделю, по вечерам, сопровождаемое запиранием завучем школьной двери после начала уроков (чтоб не разбегались!) А с каким волнением мы уползали во время урока из класса у подслеповатого учителя через окно второго этажа на крышу сарая во дворе! Потом, взбодрившись портвейном '777' в бакалее на Никитской, шли на танцы в клуб медиков!
После такой двухгодичной 'учебы' о серьёзном престижном ВУЗе нечего было и думать и, по предложению отца, бывшего кадрового офицера-подполковника, я поступил в Серпуховское высшее ракетное училище.
И началась она, родимая, воинская служба! По утрам с сизифовым рвением 'обесшишивали' территорию, то есть подметали сосновые шишки с дорожек (благо, всё училище было в них по уши, ибо стояло в сосновом бору). Раскрашивали лестничные марши казармы под ковровую дорожку, прерывая эти художества вытряхиванием пыли из строевого плаца тяжёлыми сапогами! Как мы заслушивались хорошо поставленного мата из обветренных уст начальствующего состава!.. И как это бодрило!! Хотелось петь и творить, и в последнем-то мы преуспевали наиболее активно.
Вечерами, устав от учёбы, мы перелезали через каменный забор и, надев старую офицерскую фуражку, закутавшись в длинную плащ-палатку внаглую шли в магазин за водкой, опасаясь лишь одного: как бы не встретиться со своим рвотным (простите, ротным) начальством в одной очереди. А как потом чинно и благородно балдели в курсантской столовой за ужином, перелив водку в чайники, и, с кружками в нетвёрдых руках, глядели преданными отечеству глазами на дежурных офицеров!..
Как следствие этой веселухи, меня торжественно исключили из ВЛКСМ на последнем курсе училища, но на дальнейшем продвижении по службе это обстоятельство ничуть не отразилось. Более того, когда в 1967 году мы, молодые лейтенанты, шумно справив отвальную, были направлены в Забайкалье для прохождения дальнейшей службы (как у нас шутили: недалеко - два локтя по карте!), в полку меня чуть было не назначили освобожденным секретарем комсомольской организации!.. Правда, когда следом за мной прибыло в часть мое личное дело, все встало на свои места, и армейский комсомол 'не заметил потери бойца...'
Поначалу унылый вид Забайкальских голых сопок вокруг гарнизона весьма удручал, а идиотский сухой закон сводил на нет боевой дух молодых ракетчиков. Пришлось приспосабливаться к суровой обстановке, совершая групповые набеги на вагон-ресторан проходившего рядом с гарнизоном единственного поезда 'Чита-Забайкальск'. Поезд стоял 4 минуты, официанты ресторана готовились к посещению новоявленных махновцев заранее, выставляя в тамбуры ящики с дешёвым вином. А уж потом офицерская гостиница гудела всеми окнами и даже, казалось, сама складывалась, как гармошка от активного отдыха разгулявшихся защитников социалистического строя!.. И только выезжая на боевое дежурство в позиционный район, мы испытывали истинную радость за возможность отдохнуть от пьянок, отоспаться и поправить здоровье для новых подвигов.
Но сидеть под землей у боевых пультов стратегических ракет тоже, доложу я вам, удовольствие ниже среднего, да ещё в духоте, жарище, постоянном назойливом гуле аппаратуры! Приходилось развлекать себя чтением детективов, развалившись в удобном крутящемся кресле, задрав ноги на боевую стойку пуска, или поиском в эфире радиостанции 'Свобода' на прекрасной аппаратуре связи командного пункта...
К 1974-му году ценой неимоверных творческих усилий мне удалось убедить командование войсковой части, что Я и Воинская Служба - две вещи несовместные... И, к взаимному глубокому удовлетворению, я был уволен из славных рядов ракетных войск в не менее славный запас, остающийся неприкосновенным до сих пор!
На гражданке сначала почувствовал себя Робинзоном. Все друзья разлетелись кто куда. Пришлось осваивать эту жизнь заново. И, странное дело: не найдя себя в родимой до отвращения армии, я без проблем устраивался на самые экстравагантные должности, естественно, не связанные с 1-ми отделами, на которые у меня выработалась стойкая аллергия. Был я инженером НИИ радио-телевидения, и администратором кинохроники, и инженером-геодезистом, и инструктором ВДОАМа, и инспектором по технике безопасности театра им. Моссовета, подрабатывал ночами упаковщиком газет в типографии 'Известий', был зав лабораторией кафедры физики МАТИ и электросварщиком на заводе запасных частей ЗИЛа!..
Воистину, жить мне было интересно, терять было нечего, я мог всё! И даже, как ленинский кухарь, запросто смог бы управлять хоть бы и Государством!
Семейная жизнь не складывалась, женам не дано было постичь широты моих интересов, в них они чувствовали себя неуютно, как воробей в амбаре...
Перестройка могла застать врасплох кого угодно, только не таких, как я. Все мы к 1991 году были перекроены и перелицованы, сколько ни зазывал Горбачев разбредавшуюся паству в новый загон с человеческим лицом... Зато какой был душевный подъем! Как было волнующе осознавать себя подпольщиком, проводя вечерние собрания демократических единомышленников под трехцветным российским флагом, обращаясь к своим: 'Г о с п о д а!' С каким упоением писали по ночам на ватмане антикоммуняцкие лозунги, как гордо несли эту прекрасную чушь на вытянутых руках среди лавины таких же безудержных демонстрантов! А несгибаемая фурия дем. революции Валерия Новодворская, такая молодая и такая бойкая, с очередным фингалом, клеймившая на Пушке Гебуху в хвост и в гриву, - завораживала и пьянила своей диссидентской дерзостью!..
И вот сейчас, перебирая семейный архив, со снисходительной улыбкой раскладывая пасьянс из разноцветных мандатов всяческих демократических съездов, фотографий защитников Белого дома, плакатов с Ельциным, этот дом спалившего, листовок, расклеиваемых по ночам, - ощущаешь себя пациентом психушки, перенесшим бредовую горячку, но оклемавшимся без видимых осложнений!
Из многочисленных профессий выпала в осадок означенная в военном дипломе специальность инженера-энергетика, а к политике выработалось скептически-прохладное отношение, как у закодированного алкаша к водке.
Вот только спасительный юмор и неистребимый оптимизм, которые несли меня по жизни через все рытвины и ухабы, не давая спиться и пропасть на этом затейливом пути, наконец-то проросли в чем-то полезном. Издал одну книжку 'Десять лет без права перестройки' (юмористические стихи), потянуло на дальнейшие свершения.
