Был теплый апрельский вечер. Я с замиранием сердца подходил к невысокому изящному дому, укрывшемуся за оградой и воротами со львами. Меня пригласили на заседание российского философского общества, на котором должен был делать доклад один мой знакомый. А поскольку я не был избалован такого рода приглашениями, то заранее предвкушал, что окажусь в центре русской философской мысли, там, где бурлят страсти и рождается, выковывается в огне ожесточенной полемики то новое, что осветит нашу безрадостную жизнь, укажет пути и поведет за собой нас вперед. Зал, в котором намечалось слушанье, был закрыт, и у меня оказалось время, чтобы осмотреться. Я зашел в полупустое кафе. За пустыми столиками по углам сидели какие-то странного вида люди и, как мне показалось, внимательно смотрели на меня. Я подумал, что это завсегдатаи, которые приходят сюда от одиночества. Мне стало неловко под перекрестными взглядами, и я поспешил обратно к залу. Его вскоре открыли, и я первым вошел в него. Вслед за мной вошел маленький невзрачный человечек, который стал мне жаловаться, что у него болит голова. Он выпил кофе, но не знал, поможет ли ему это или будет хуже. Я еще тогда подумал, что в каждом селении есть люди с таким внешним видом, которые целый день слоняются по улицам, прося у прохожих закурить, заговаривая с ними, пытливо всматриваясь в их лица, словно пытаясь прочесть на них, что происходит там, в большом мире. Потом оказалось, что это был доктор философских наук Горячев, который так блестяще выступил в защиту моего знакомого. Но об этом позже.
Между тем зал постепенно заполнялся. Я уселся в центре зала, чтобы быть в гуще "толпы" и следить за ее реакцией. Аудитория была, в основном, пожилая, и это было понятно: молодым было не до того, они либо зарабатывали деньги, либо спешили жить, стремясь не упустить из молодости всего того, что им положено.
Появился виновник торжества, мой приятель. Назовем его Уховым. Виктор Александрович Ухов был библейского вида мужчина лет шестидесяти. С достоинством он занял место, указанное ему председателем и покорно стал ожидать, пока дадут ему слово.
Зал практически полностью заполнился, что было удивительно, так как я не ожидал такого интереса к теме доклада. Наконец председательствующий встал.
- Мы собрались на последнее перед летом заседание, чтобы заслушать сообщение кандидата химических наук Ухова по вышедшей недавно его книге "Спиритосфера апокалипсиса". Попросим докладчика... - Послышались жидкие аплодисменты.
- Напоминаю, что вам дается сорок минут, - привстал еще раз председательствующий.
В этом месте я должен признаться, что ужасно боялся за Виктора Александровича. Я боялся, что он опозорится, не совладает с материалом, с аудиторией, не выдержит спора с маститыми учеными, которые укажут ему свое место.
В руках Виктора Александровича были несколько листков бумаги, в которые он изредка заглядывал. Потом стал обращаться к ним чаще и, наконец, к моему ужасу, стал, не отрываясь читать. Это, как мне показалось, было началом конца.
Прошло минут десять. Председательствующий перебил Виктора Александровича.
- Я вас вынужден прервать. Чтобы понять дальнейшее изложение, дайте определение спиритосферы. Я думаю, больше половины аудитории не понимает, о чем вы говорите.
Виктор Александрович дал пояснение, рассказал о переписке Вернадского с Флоренским и продолжил выступление.
Через пять минут из зала последовал вопрос:
- Что же вы понимаете под апокалипсисом?
На спрашивающего зашикали. Однако председательствующий встал и заявил, что у них принято задавать вопросы во время выступления. Виктор Александрович ответил и на этот вопрос, сказав, что под апокалипсисом он понимает перевод этого слова с греческого и больше ничего. Впереди меня толстая обрюзгшая пожилая женщина презрительно процедила своей соседке, что в русском языке принят эсхатологический смысл этого слова.
Некоторые из присутствующих стали жаловаться на духоту. Пришла представительница администрации и с помощью дистанционного пульта включила кондиционеры. Спустя несколько минут реакция присутствующих сменилась на обратную: громыхая стульями, они стали пересаживаться подальше от леденящего спину чуда цивилизации. Бедный Виктор Александрович мужественно боролся за внимание аудитории.
Прошло тридцать минут с начала доклада. Председательствующий напомнил, что остается десять минут, и просил закругляться. Виктор Александрович проговорил еще минут двадцать и говорил бы еще, но его остановили.
Было задано несколько незначительных вопросов. Однако самое интересное наступило, когда началось обсуждение.
Выступивший первым обрушил свою критику на головы присутствующих. Он сказал, что в этом зале собрались люди, для которых слово "культура" не пустой звук, однако он не встречал еще аудитории, так по-хамски относящейся к выступающему.
Второй на середину зала вышла миловидная средних лет женщина. Оказалось, это был автор вышедшей недавно книги, посвященной ноосфере. Она довольно бойко стала освещать современное положение дел в этой области, ни словом не упоминая ни докладчика, ни его труд. Казалось, целью ее выступления было разъяснить, наконец, аудитории те моменты, которые не сумел или не успел рассмотреть Виктор Александрович.
Далее пошла полоса критики. Председательствующий заметил, что Маркс никогда не был атеистом; он был равнодушен к вопросам веры. Этим он дал понять, что Виктор Александрович поверхностно ознакомлен с материалом. Сильный удар был нанесен доктором физ.-мат. наук Рябовым. Он сразу заявил, что книгу он не читал, давая понять, что не хотел тратить время на это пустое занятие.
- Представьте себе, что некий литератор, - патетически продолжил он, - пришел к энергетикам и стал их убеждать, что потери электроэнергии при передаче ее на расстояние происходят из-за крутого поворота проводов. Электроны из-за этого, дескать, не удерживаются на проводах и срываются с них. Так же и Виктор Александрович. Посмотрите на его книгу. В ней нет даже списка литературы. Ее нельзя назвать научным трудом. Каждый должен заниматься своим делом, тем, в котором он специалист. Беда, коли пироги начнет печь сапожник, а сапоги тачать пирожник, - ехидно подытожил Рябов и уселся на свое место.
Следующим попросил слова тот самый маленький человечек, похожий на бомжа, доктор философских наук Горячев. На этом заседании я не раз удивлялся, как внешность человека может не соответствовать его сущности. И это был, пожалуй, самый яркий пример. Горячев необычайно красноречиво встал на защиту Виктора Александровича.
- Пусть его обвиняют в поверхностности, пусть он не рассмотрел, упустил некоторые источники, пусть. Но ценность его труда - в комплексности подхода к проблеме человека и жизни на земле. Укажите мне на философа, который занимался бы сейчас этими проблемами. Институт философии следовало бы назвать институтом антифилософии. Там каждый занимается своей частной проблемой, каждый копает свой маленький огородик. Нет целостных подходов, отсутствуют интегральные взгляды.
В заключение Горячев предложил рассмотреть вопрос о целесообразности защиты Уховым докторской диссертации.
После его выступления в настроении аудитории наступил перелом. Нельзя сказать, что победила точка зрения Горячева, но зал раскололся на два лагеря. И что меня удивило, на защиту Виктора Александровича встали профессиональные философы.
Были еще критические выступления. Некоторые говорили, что в книге Виктора Александровича изложено все обо всем, а значит, ни о чем, что нельзя писать обо всем сразу, но тут же выступали и другие, доказывавшие, что в этом и состоит ценность его труда.
Запомнилось выступление одного толстого молодого человека. Я давно уже обратил внимание на него. Во время выступления Виктора Александровича он нетерпеливо ерзал на своем стуле и все порывался что-то сказать. Бешено жестикулируя и брызгая слюной, он стал утверждать, что идея ноосферы уже была предложена философами древней Греции, только не называлась так. На большее он после выступления Горячева не посмел.
Завершило вечер выступление преподавателя Гнесинского института. Он вспомнил, что Поприщин из "Записок сумасшедшего" Гоголя был озабочен, почему он титулярный советник, а не генерал-губернатор или интендант.
- По-видимому, Виктор Александрович озабочен, почему он инженер, а не философ. Поприщина волновали испанские дела, в результате чего он плохо кончил. Виктора Александровича волнует синтез науки и религии. Пожелаем же ему на этом пути лучшей участи, чем та, которая постигла Поприщина. Кстати, - добавил он, - помните ли вы, когда Поприщин сошел с ума? Это произошло 43-го апреля 2000 года. А сейчас как раз апрель 2000 года. До 43-го числа осталось совсем немного, - закончил он под смех присутствующих.
Председательствующий объявил, что на этом заседание закрывается, и дал заключительное слово Виктору Александровичу.
Ухов во время обсуждения сидел, обратившись к аудитории и закрыв рукой лицо. Казалось, он спал, но я знал, что это было не так. Он напряженно вслушивался в каждое произнесенное слово, пытаясь понять и впитать в себя ту оценку, которую давали его работе присутствующие. На весы ставились сотни бессонных ночей, проведенных им за книгами и рукописью. Что он сотворил: бездарную компиляцию или нечто, заслуживающее внимания современников и потомков? Его любовь к мудрости - что это? Блажь или дело всей жизни, то предназначенье, ради которого он и родился?
Виктор Александрович произнес несколько дежурных слов, которые говорят в таких случаях. Половина присутствующих шумно устремилась к выходу, переговариваясь друг с другом, обсуждая закончившееся заседание. Я слышал среди них и сожаление о потерянном времени, и презрительные оценки услышанного. Запомнилась мне высокомерная реплика той самой полной женщины: "Это софофилия какая-то". Другая половина облепила Виктора Александровича с просьбами надписать книгу, с вопросами, где ее можно купить, с выражениями благодарности. Я попытался пробиться к нему, чтобы его поздравить, но, поняв, что это нереально, пошел к выходу.
Я вышел из ворот со львами и зашагал к метро. Мне было радостно. Мимо шли прохожие, большинство из которых думали, как бы заработать побольше. Но я знал: есть в России люди, думающие о другом. Не хлебом одним жив человек.