Каждому человеку отпущено примерно одно и то же время. Но каждый использует его по разному. Одни тратят его на водку, не подозревая, какой драгоценный дар вручен им, либо не зная, как им распорядиться. Другие растрачивают его на женщин, третьи - на прочие удовольствия: телевизор, кино... Но за этим ли они родились? Для того ли, чтобы получить свою часть удовольствия и обратиться снова в небытие?
Примерно такие вопросы роились в голове Алексея Николаевича, когда он в ожидании Елены ходил взад-вперед по квартире. Работать он не мог. Оставалось одно - думать. "Что же из этого следует? - задал он сам себе вопрос. - Надо ли, забыв про все на свете, ожесточенно начать заниматься наукой, искусством, в то время как другие купаются в удовольствиях?"
Звонок прервал его размышления. Алексей Николаевич с волнением, причину которого он объяснить себе не мог, поспешил к двери. Да, это была она. Елена грациозно вошла, наполняя все пространство вокруг каким-то волшебным ароматом. "До чего же женщины владеют этим искусством, - подумал Алексей Николаевич, - искусством преподнести себя! Но зачем ей это нужно? Не думает же она... Или это маска, одинаковая со всеми и для всех?"
- Добрый вечер. Рад вас видеть. А это что такое? - спросил Алексей Николаевич, указывая на коробочку в руках Елены.
- Это пирожные.
- Зачем это?
- Не знаю, как вы, а я их обожаю. Вы один живете?
- Да, - ответил Алексей Николаевич со смущением. Ему почему-то было неудобно, что в свои сорок лет он еще один. - А одиночество - вещь чрезвычайно любопытная, - продолжил он, как бы оправдываясь. - Где-то я прочел, что для творчества необходимо лишь две вещи: одиночество и счастье.
- Но ведь здесь одно исключает другое!
- Я все же думаю, что смысл в этом есть. Может потому немногие склонны к творчеству, что немногие способны в одиночестве чувствовать себя счастливыми.
Елена прошлась по квартире. Одна комната мало чем отличалась от комнат, виденных ею в других местах. Несмотря на отдельные старинные предметы, вся обстановка имела более чем скромный вид.
- В этой комнате жила моя мама. Я постарался сохранить в ней все как было.
Елена открыла дверь в другую комнату и... остановилась, не решаясь войти в нее: справа, слева, везде стояли, лежали, облокотясь друг на друга картины, рамы, подрамники, багет. Прямо перед ней, как центр композиции, возвышался мольберт, закрытый белым покрывалом. Паркетный пол, некогда, возможно, и красивый, весь был заляпан краской. Везде стояли в банках или валялись кисти, обрывки бумаги, покрытые разноцветными пятнами тряпки. Словом, перед ней предстала святая святых каждого художника - мастерская. Казалось, что именно здесь находится поле битвы, передовая, где художник оставляет лучшие годы своей жизни, а, возможно, и саму жизнь.
- Вы, оказывается, еще и художник! Что же вы раньше мне не сказали?
- Мы еще так мало знакомы. Я не был уверен, поймете ли вы меня.
- Знаете что? Давайте я у вас уберусь. Мне кажется, к вашим "реликвиям" уже несколько лет не притрагивалась женская рука.
- Только не в мастерской, - сказал Алексей Николаевич, закрывая в нее дверь.
Елена налила в таз воды, нашла наиболее чистую из валявшихся на полу тряпку и принялась за дело. Довольно быстро вода в тазе стала черного цвета. Елена поменяла воду и продолжила свой труд. Когда она дошла до кухни и стала наводить порядок там, во все стороны бросились врассыпную тараканы.
- Что же вы стоите, давите их!
- А вы слышали, что тараканы - это бывшие пьяницы, и кем они будут в следующей жизни - это никому неизвестно?
- Кто вам сказал такую ерунду? - Елена с нежностью посмотрела в глаза Алексею Николаевичу. Он ей казался большим, неуклюжим ребенком, которого бросила мать. Конечно, кое как он приспособился к жизни, но все делал не так, все можно было сделать лучше, и Елена делала лучше. Она уже поняла, что ей придется прийти к Алексею Николаевичу еще и еще раз, хотя бы затем, чтобы наладить ему жизнь.
Все время, пока Елена убиралась, Алексей Николаевич не находил себе места. Из такого уверенного в себе на службе, он превратился в конфузливого, стеснительного мальчика у себя дома. Елена же наоборот, чувствовала себя в своей тарелке, обращалась с Алексеем Николаевичем свободно и непринужденно, отдавая ему время от времени приказания или просьбы.
- Ну вот и все, - сказала Елена устало, домыв последний угол в кухне и раздавив последнего таракана. - Но только не надейтесь, что я от вас так быстро отстану. Я, пожалуй, возьму над вами шефство.
Алексею Николаевичу приятно было слышать эту милую болтовню. Давно никто так не заботился о нем. Он отвык от этого, и сейчас ему нравился не сам факт наступившей в его доме чистоты, а то, что кто-то принял в нем участие, и что этим "кто-то" была не тетя Мотя с соседнего этажа, а его милая сотрудница.
Елена с облегчением опустилась на небольшой зеленый диванчик и стала рассматривать то, что она не успела рассмотреть, когда убиралась. Алексей Николаевич присел рядом на самый краешек дивана.
- Как же это вы решили заняться живописью? Как пришли к этому?
- Не знаю, стоит ли сейчас об этом? - произнес нерешительно Алексей Николаевич. - Человеку постороннему может показаться, что для этого нет никаких оснований. У меня есть работа, которую я люблю, и любовь эта усиливается по мере того, как я могу делать все больше. У меня есть друзья, которых я тоже люблю и которые любят меня. Может, для кого-то и одной из этих двух сфер хватило бы, чтобы заполнить жизнь, но мне этого недостаточно. Мне еще необходима живопись. Время идет, сделано в этой области и, что самое печальное, делается мало. Иногда меня вдруг охватывает неожиданное чувство: мне становится стыдно перед собой, перед теми работами, замысел которых существовал, но которые так и не появились на свет. И еще я испытываю неукротимую нежность, тоску. Так мать тоскует о детях, которых давно не видела. Так женщина испытывает нежность к ребенку, которого ждет. Суета безжалостно убивает робкие ростки вдохновения. Когда я прихожу домой, появляется масса дел, которые вроде бы нужны и которые надо сделать в первую очередь. И когда я, наконец, захожу в свою мастерскую, все, что было накоплено во мне, все, что сдерживалось жизненными обстоятельствами - неукротимо выплескивается наружу, и тогда этот процесс нельзя остановить уже ничем. Если тебя одолевает плохое настроение, то лучший способ его побороть - это заняться каким-либо делом. Только начав работать, мы уже отвлекаемся от плохих мыслей, а результат работы принесет нам удовлетворение и радость. Когда же приходит вдохновение, оно захватывает всего, и ты забываешь о горестях и неудачах, еще недавно не дававших покоя. В эти минуты, когда ничто не мешает таинственному перенесению замыслов на холст, самый несчастный человек на свете становится счастливым.
- Значит, вы счастливы?
- Не знаю... Работа мне нравится. Кроме того, есть у меня и любимое дело помимо работы, цель в жизни, уверенность в себе, в своих силах. Но счастлив ли был Петрарка?
Сердце у Елены вдруг забилось. "Нет, конечно нет! Петрарка не был счастлив!" - хотелось ей воскликнуть, но она промолчала.
- Наше будущее во многом для нас неясно. То, куда мы идем и кем будем - неизвестно никому. И подчас мы, занимаясь чем-либо в определенных, разумных рамках свободы, отдаем себя во власть интуиции. Мы интуитивно, на ощупь, как слепцы, продвигаемся по жизни. Наш путь извилист и противоречив. Случайно мы натыкаемся на золотую жилу и начинаем двигаться уже в этом направлении, видя, что оно приносит нам успех и признание. Наступает момент, когда золотая жила исчерпана, и мы снова оказываемся на перепутье. Я время от времени проверяю себя, может это юношеская мечта? Сейчас- повзрослел и пора отбросить эту мечту? Но нет, без этого я не могу.
- Может вы не можете жить без веры в это? - спросила робко Елена. - С верой, но так ничего и не сделав, может вы смогли бы прожить и ...
- И умереть? - перебил Алексей Николаевич.
- Да нет, что вы. Я хотела ...
- Да, вы правы, - сказал печально Алексей Николаевич. - Надо помнить об этом. И это будет залогом того, что дело сдвинется с места.
Алексей Николаевич замолчал. Елена смотрела на него не отрываясь и любовалась им. Два чувства владели ею, не смешиваясь друг с другом, существуя как бы изолированно. Елена с огромным вниманием, даже с напряжением слушала Алексея Николаевича, боясь пропустить хотя бы одно слово. С другой стороны, он ей казался большим обиженным мальчиком, жалующимся на свою судьбу.
Алексей Николаевич пристально смотрел на мерно покачивающийся маятник старинных часов. "Стоит ли продолжать, поймет ли она его", - думал он. То что сейчас он говорил, он не рассказывал никому, даже самым близким друзьям. Не было необходимости, да и уверенности, что это будет им близко. Сейчас же была и необходимость, и надежда, что Елена его поймет.
- Для меня это способ самовыражения и, одновременно, самоутверждения. У каждого человека должна существовать такая потребность. Люди стали слишком много говорить и слишком мало делать. Слова потеряли всякую ценность. Каждый, сочинив более или менее удачную музыкальную пьесу или написав пейзаж, может сейчас сказать, что он композитор или художник. Но у меня за этим стоит много пережитого. Мое увлечение живописью - уже в течение нескольких лет. Это самое дорогое, что у меня сейчас есть, и только несколько человек знают об этом. К тому же друзья меня не понимают. Они говорят: "Надо заниматься своим делом. Не берись не за свое. Ты лишь потеряешь время и ничего не добьешься". Но чем же тогда заняться? Смотреть телевизор, читать книги, ходить в кино, на концерты, пить водку? Друзья говорят: "Займись серьезно юриспруденцией". Но я ощущаю, что если я буду "грызть" одну науку, жизнь моя не будет полноценной. Я не выполню своего предназначенья, не реализую себя в полной степени. Если у тебя нет склонности заниматься в свободное время той же деятельностью, что и на службе, то необходимо придумать занятие другое. Без дела человек не может жить. Человек должен найти себя не затем, чтобы обрести материальные блага, славу или власть, а затем, чтобы приносить пользу людям. Тебе мои мысли могут показаться несколько наивными, в духе мечтаний семнадцатилетнего юноши. Просто я пока не изменил своим идеалам. У меня есть уверенность, пожалуй, скорее интуиция, что мое место здесь, и здесь я принесу наибольшую пользу, выражу себя с наибольшей силой. Жить без цели не интересно, с целью - опасно, опасно в разочаровании, если цель не сбудется. Цель нужна, но цель-идеал, стремясь к которой ты знаешь, что никогда ее не достигнешь.
- Неужели вы ежедневно, придя с работы домой, идете в свою мастерскую. Вот я учусь, пишу рефераты, и у меня бывают моменты, когда их писать совсем не хочется.
- Я стараюсь работать каждый вечер, хотя по вечерам работать трудно; мне нужно дневное освещение. Но иногда у меня бывает состояние, когда весь мир предстает в другом свете, в более поэтичном, когда слышишь, замечаешь, видишь то, чего не видишь в обычном состоянии. В такие минуты мне особенно хочется перенести свои ощущения на холст. Но при этом мне кажется, что все мои особые чувства и ощущения рассыпаются как карточный домик. В другие дни бывает: сидишь перед мольбертом, сидишь, и рука не поднимается, чтобы прикоснуться к нему, боишься его осквернить. В голове что-то постороннее, например музыка. Крутится, например, Аллеманда из 6-ой Английской сюиты Баха, и ничего не можешь с собой поделать. А в это время, быть может, где-нибудь музыкант, муссирующий эту самую Аллеманду, мечтает о кисти и красках. Единственное мое преимущество, что мне никакого дела нет до того, что финальная жига - род трехголосой фугетты на тему, проходящую в прямом движении и в обращении. Почему так несправедливо устроен мир!?
- Но ведь и у музыканта есть преимущество, - возразила Елена. - Ему не надо помнить о законах перспективы, о рефлексах и о многом другом, о чем вы знаете лучше меня. И почему бы вам не послушать музыку, если не хочется писать? Вы ведь свободны!
- А вы способная ученица, - ласково сказал Алексей Николаевич, с интересом посмотрев на Елену. - Что-то меня продолжает удерживать у мольберта. Как будто я дал обет. И вот я уже не свободен. Я сам ограничил свою свободу.
- Во имя чего?
- Вы меня замучили вопросами, - сказал шутливо Алексей Николаевич. - Пощадите ради бога. Я сам еще не во всем разобрался. Но все же потребность писать (когда она есть) ничем нельзя утолить. Недавно я неважно себя чувствовал, не мог читать серьезные книги, трудно было размышлять, обдумывать новые замыслы. Но вот - неожиданно возникла оригинальная мысль, и рука, несмотря ни на что, потянулась к кисти. Живопись - это очень интересная штука! Вы ни разу не задумывались, почему всякий раз у нас появляется умиление при виде спящего ребенка? Почему всякий раз, когда сквозь тучи пробивается луч солнца, нас охватывает радость? Откуда это? Казалось, такие малозначащие события повторяются постоянно, но, тем не менее, опять же постоянно находят в душе отклик. А как сделать, чтобы отклик в душе вызывал портрет, пейзаж? Живопись - искусство уникальное, единственное в своем роде. Как сложна задача - посредством исключительно внешнего передать внутреннее, сокровенное, скрытое!
Елена слушала как зачарованная. Ее серые глаза, казалось, горели каким-то неестественным блеском. Весь ее облик как бы говорил: продолжайте, ради бога, продолжайте; я вас понимаю, ваши мысли мне близки, еще немного, и они будут моими мыслями.
Алексей Николаевич замолчал. В квартире наступила тишина. Часы заскрипели и как бы нехотя стали отбивать восемь часов. Снова наступило безмолвие. Лишь из-за окна еле-еле доносился стук колес проходящего вдалеке поезда. Стемнело. Однако в комнате еще угадывались контуры стоящего в углу громоздкого шкафа, статуэтки цыганки с веером на письменном столе, настольной лампы. Алексей Николаевич встал и включил ее. Загоревшиеся на абажуре разноцветные стекла, изображавшие, по-видимому, самоцветы, придали комнате феерический облик.
- Хотите, я покажу вам картину, над которой сейчас работаю? - У Елены почему-то пропал дар речи, и она только смогла кивнуть головой.
В мастерской Елена поначалу никак не могла найти себе места. Она боялась наступить на валявшиеся тряпки, боялась прислониться к чему-либо и испачкаться. Алексей Николаевич снял с единственного в комнате стула несколько лежавших на нем толстых, большого формата книг, смахнул с него пыль и усадил Елену. После этого он подошел к мольберту и быстро снял покрывало.
Мрачный колорит картины поразил Елену. На всем пространстве холста доминировали черные, коричневые, красные тона. На переднем плане на уступе скалы стояли две фигуры в длинных, ниспадающих одеждах. Они были обращены к долине, в которой происходило что-то непонятное. Елена, охваченная тревожным предчувствием, приблизилась к мольберту. В этот момент она забыла, что перед ней картина. Ей казалось это окном в какой-то ужасный мир, который и пугал, и притягивал ее одновременно. Вдоль долины шла, вернее бежала какая-то странная толпа обнаженных людей. Впереди развевался красно-коричневого цвета стяг. Спешащих куда-то в этой ужасной процессии было так много, что они сливались в бесформенную массу, хвост которой терялся во мраке. Безысходностью, обреченностью веяло от этой картины.
- Что это? - спросила Елена упавшим голосом, отступая на шаг назад.
- Это ничтожные в аду. Меня всегда волновала судьба этих несчастных. Мы представляем, что ожидает грешников и праведников. Человек, делающий одно зло - дьявол, и место ему - в аду. Человек, делающий одно добро - ангел, и место ему - в раю. Но реальные люди - не ангелы и не дьяволы, за время своей жизни они успевают совершить и добро, и зло. Кроме этого они предаются удовольствиям, и место человека, предающегося одним наслаждениям - среди животных. Это три главные части жизни человека, и он может в известной мере их менять. От него зависит, кем он станет: дьяволом, ангелом или животным. О месте человека, совершающего плохие или хорошие поступки, в загробной жизни знает всякий. Но каково место человека, предающегося наслаждениям? Казалось бы, он, уподобляясь животному, может избежать ответственности за свои поступки. Но нет, - воскликнул чуть ли не радостно Алексей Николаевич. - Человек не затем появляется на свет, чтобы всю жизнь наслаждаться. Если он считает, что в этом его предназначенье, то ему лучше бы и не родиться. Человек свободен в своем выборе, и за то, что он разменял свою жизнь на мелкие удовольствия, место ему - в лимбе ада.
- А что если это все выдумки или средневековых схоластов, или гениальных поэтов? - с задором воскликнула Елена. - Что если человек всю жизнь получал удовольствия и умер, не раскаявшись, а загробного наказания нет?
- Тогда наказание ему в забвении, - серьезно, тихим голосом произнес Алексей Николаевич, - а это мучительнее любого из преисподнии... Но что же ждет тех жалких душ, что "прожили, не зная ни славы, ни позора смертных дел?" Их ждет наказание за то, что они не воспользовались возможностью, не распорядились своей жизнью так, как подобает Человеку с большой буквы. Удел этих людей - пребывать в вечном движении и в вечных муках за то, что отпущенную им земную жизнь они провели в духовной спячке. Каждому человеку отпущен тот или иной срок. Иной, прожив лишь 15 лет, успевает обессмертить свое имя...
- Но не каждому дан талант, - пролепетала Елена пересохшими губами.
- Я не берусь судить людей, но я преклоняюсь перед теми, которые живут и работают на пределе своих возможностей и сил. Мне гораздо более близок человек со скромными способностями, вкладывающий в свое творение последние силы, чем человек одаренный, но не знающий, куда себя деть, не стремящийся к чему-либо, не ищущий.
- Вы думаете, что эта ваша работа кому-нибудь будет интересна?
- Она интересна прежде всего мне, а значит, будет интересна и кому-нибудь еще. Я не считаю себя таким уникальным человеком, чье творчество будет непонятно и неинтересно другим. Но я и не хочу, чтобы я был интересен всем или большинству. Это было бы уже массовое искусство, а для меня это ругательное слово.
- Интересно, в чем живучесть низкопробной культуры, в чем ее секрет? Почему во все века существовали пошлость, посредственность, находившие путь к сердцам многих.
- У человека есть два пути: путь наверх, раскрывающий его подлинную, человеческую сущность, и путь вниз, назад, к животному состоянию, где правят насилие, жестокость, секс. Путь вниз легче, чем путь наверх. Если человеку предлагают этот путь вниз, то у большинства людей, поглощенных погоней за наживой, он находит больший отклик. Этим пользуются дельцы, которые, удовлетворяя низменные наклонности, в еще большей степени разжигая эти наклонности, культивируя дорогу вниз, сами обогащаются, наживаются на стремлении большинства развлечься, потакают нездоровым, животным, оскорбляющим человеческое достоинство инстинктам. Возникает замкнутый, порочный круг: низменные наклонности в "свободном" обществе требуют своего удовлетворения, находят это удовлетворение, сами еще больше укрепляясь. Спрос рождает предложение.
- Существует ли выход из этого круга? - спросила Елена.
- Хочется верить, что существует, если существует вообще прогресс общества, прогресс человека.
- В чем же состоит прогресс человека? - не унималась Елена.
- Я думаю, в его движении от животного к человеческому в человеке. В тоталитарном обществе было засилье идеологии, в "свободном" обществе стало засилье массовой культуры. Я слово "свободное" ставлю в кавычки, потому что оно не свободно от этой "культуры". Человечество должно изжить в себе ее. Этот процесс нельзя искусственно ускорить, но ему нельзя и препятствовать, к нему нельзя относиться индифферентно. Преступно оболванивать свой народ, наживаясь на этом. Преступно спокойно смотреть на этот процесс оболванивания, который идет ежечасно, ежеминутно с экранов телевизоров, по радио, через кино, газеты, книги, интернет...
- Ну, вам пора в политики, - сказала серьезно Елена.
- Политика - это не мое дело. Мое дело здесь, в мастерской - сказал Алексей Николаевич, показывая на картину.
- Как же она будет называться?
- Так и будет: "Ничтожные". Не хотел бы я быть ничтожным. Я употреблю все свои силы, чтобы не быть ничтожным.
На Елену повеяло вдруг холодом как от картины, так и от Алексея Николаевича. Она почувствовала, что ей нет места в этом мире, в мире человека, озабоченного столь высокими помыслами.
- Ну, а теперь пошли пить чай, - весело сказал Алексей Николаевич и направился на кухню...
Было уже поздно. Наступило время прощания. Алексей Николаевич хотел было проводить, но Елена категорически отказалась. Ей хотелось побыть одной, чтобы хоть как-то осмыслить все, что произошло за сегодняшний вечер. Алексей Николаевич подал ей пальто и, пока она перед зеркалом укладывала волосы, стоял рядом. Он смертельно устал. Весь вечер он был в каком-то неестественном напряжении и теперь ждал, когда можно будет расслабиться, лечь и уснуть. Наступила минута прощания. Елена повернулась к Алексею Николаевичу, все также стоявшему рядом с безжизненно повисшими руками, хотела что-то сказать, слова благодарности или прощания, те, которые говорят обычно в таких случаях, но вместо каких-либо слов она сделала шаг к нему, и, немного помедлив, молча, неуклюже к нему прижалась, уткнув лицо в его плечо. Алексей Николаевич не знал, что сказать. Все слова как-то выветрились у него из головы. Руки машинально поднялись и обняли Елену. Он был растерян. Что-то сказать надо было, и он сказал то, что давно уже крутилось у него в голове, что не было связано с Еленой и что было бы уместно в любой другой момент, но только не в этот.
- Если бы вы знали, как я жажду бессмертия! - В обычном разговоре он развил бы эту фразу, но сейчас сразу же замолчал, поняв, что сказал ее ни к селу, ни к городу.
Елена осторожно высвободилась из его объятий и, сдерживая рыдания, скрылась за дверью, оставив Алексея Николаевича одного осмысливать происшедшее.