Николай Иванович эффектно защелкнул свой портфель и в задумчивости присел на стул. Мысленно перебрав содержимое портфеля, он еще раз проверил наличие наиболее важных вещей. Через полчаса он уже ехал в метро, направляясь к вокзалу. На Николае Ивановиче свободно болтался серый однотонный костюм, не знавший, судя по характерным признакам, утюга с момента покупки. Из-под пиджака выглядывала цветастая рубашка с оторванной верхней пуговицей. На ногах были сандалеты. По мере приближения вокзала Николай Иванович все более сливался с массой озабоченных, безликих людей, суетящихся, бегающих взад-вперед со своими чемоданами и сумками.
Поезд уже стоял у платформы. Издали, как, впрочем, и вблизи, он был серо-зеленого цвета. Но вблизи было видно, что серый оттенок ему предавал толстый слой пыли, равномерно покрывавший все выступы и впадины. В купе никого не было. Николай Иванович брезгливо потрогал пальцем сиденье: внутри тоже все было покрыто пылью. Вынув из портфеля и повесив на крючок кепку, он кое-как расчистил себе место и принялся изучать вчерашнюю газету.
Вагон постепенно заполнялся. По коридору, задевая вещами о стенки, продвигались люди. Слышался гул, взволнованная речь, отдельные возгласы. Внезапно дверь открылась, в купе вошли о чем-то громко спорящие двое парней. Бросив на полку вещи, они вышли. За 5 минут до отхода поезда пришел четвертый пассажир. Это был мужчина среднего роста, средних лет, в телогрейке и кирзовых сапогах. Он уселся напротив своего соседа и принялся бесцеремонно его рассматривать. Николай Иванович видел это по отражению в стекле. Ему это не понравилось, он опустил газету и посмотрел в глаза своему попутчику. Тот отвернулся и глубоко безразличным тоном спросил:
- Больше нет никого?
- Ребята какие-то зашли и вышли.
В ту же минуту дверь отворилась.
- Мы будем в ресторане.
Не успели сидевшие в купе повернуть головы, как дверь оказалась вновь закрытой.
Поезд тронулся. В молчании прошло минут десять. Браться вновь за газету не хотелось. Смотреть на соседа Николай Иванович почему-то не мог. Он принялся наблюдать за бумажкой, лежавшей на столике. По мере убыстрения хода поезда бумажка подпрыгивала все выше и выше. Прошло еще минут десять. Молчание становилось все более томительным и тягостным. Поезд набрал скорость, оставил позади городские строения и несся теперь среди зеленых полей. Бумажка постепенно продвигалась к краю стола. Вот она неуверенно запрыгала на металлической окантовке. Николая Ивановича охватила тревога, почти что страх. Бумажка, наконец, упала на пол, и Николай Иванович облегченно вздохнул. Неожиданно для самого себя он взглянул на соседа и с удивлением заметил, что тот опять смотрел на него, на этот раз с улыбкой. Николаю Ивановичу опять не понравился этот взгляд. Ему показалось, что он находится на сцене театра, что на него устремлены сотни глаз. Осознав странность и нелепость своих мыслей, он тоже улыбнулся, оставшись, однако при мнении, что эти пронизывающие глаза стоили сотен взглядов.
Человек в телогрейке, не выдержав, заговорил первым.
- Вы куда едете, если не секрет?
- В командировку, - ответил с сожалением Николай Иванович. Говорить, куда он едет, ему не хотелось, но врать - тоже. Единственное достоинство заданного ему вопроса было в том, что он теперь мог той же палкой... Человек в телогрейке было открыл рот, намереваясь что-то сказать или спросить еще, но Николай Иванович его опередил, оставшись этим очень доволен.
- А вы куда?
- Тоже в командировку.
Николай Иванович удивился, но свое удивление постарался скрыть. Ему показалось странным несоответствие между внешностью его соседа и его предполагаемым видом деятельности. Впрочем, вид его самого был не менее странным, но это было другое дело.
- Давайте познакомимся. Аркадий Петрович.
Николай Иванович представился. Воспользовавшись возникшей паузой, он стал размышлять, чем мог этот человек заниматься.
- А я думал, вы едете за грибами, - наконец он произнес.
Аркадий Петрович, не обратив на это замечание внимания, спросил:
- Что пишут в газетах?
- Пожалуйста, взгляните сами.
Аркадий Петрович нехотя развернул газету, давно уже потерявшую свою хрустящую свежесть. Пробежав глазами несколько столбцов, больше для приличия, чем из-за интереса к ним, он, было, собрался ее возвратить, но тут его внимание привлекла отчеркнутая красным карандашом заметка. Это была рецензия.
- Вы читали "Последний успех"?
- О чем там? Ах, да, новый роман Аркадия Строгова! Конечно!
- А что вы еще читаете? - Тут же, поняв, что излишняя любознательность может быть неверно понята, Аркадий Петрович добавил: - Я интересуюсь, что люди читают в городе.
- А вы сами откуда?
- Из города.
Николаю Ивановичу не понравилась манера его соседа - без перерыва сыпать вопросами. Он сам любил задавать вопросы и даже думал, что имеет к этому не только склонность, но и талант. А сейчас по сравнению с ним он производил впечатление подследственного: либо слушал, либо отвечал. Он уже понял, что Аркадий Петрович - не провинциал, хотя вначале его мнение было именно таким. Чтобы как-то охладить его пыл, Николай Иванович, наконец, ответил:
- Недавно закончил "Эстетику" Гегеля.
- Вот как! А я и не предполагал, что городская интеллигенция читает такие книги. Вы, наверное, ИТР? Не правда ли?
Николай Иванович подумал: "Наверное, считает, что я бухгалтер или завскладом. По его сдержанному тону можно понять, что он думает насчет моего откровения. Плевать!
- Давайте пока не будем выяснять, кто кем.
Аркадий Петрович, подумав, согласился.
- Я считал, что большинство поднимается в лучшем случае до Агаты Кристи, а вообще останавливается на... - тут в голову Аркадия Петровича пришла замечательная мысль, - на хотя бы "Последнем успехе".
Николай Иванович не ожидал, что ему придется говорить о том, чем он занимается вот уже не первый десяток лет. Даже более того, он не хотел об этом говорить. Поэтому он обрадовался, когда увидел человека в кирзовых сапогах и телогрейке. Но к такой беседе он был готов всегда. Даже если бы его разбудили ночью и спросили, когда было опубликовано первое произведение Франсуазы Саган, или попросили перечислить всех героев какого-либо романа Аркадия Строгова, он сделал бы это не задумываясь.
Очнувшись от своих мыслей и увидев, что Аркадий Петрович чего-то от него ждет, Николай Иванович произнес:
- Я не согласен с Вами. Роман хороший. Но неизвестно, на кого он рассчитан и, следовательно, как вообще он мог быть написан. - Подумав, он добавил: - Исходным импульсом творчества является предполагаемое общение с читателем. В противном случае автор был бы удовлетворен системой внутренних образов.
Глаза Аркадия Петровича загорелись. Ему захотелось произнести слова "ха-ха" или "ужас", которые он особенно любил, и которыми пестрели поля поступавших к нему на рецензию рукописей.
- Внешний образ - тоже творческий продукт, - сказал он, - и внешний образ существенно, да, да, существенно отличается от внутреннего. И вполне вероятно, что автор получит удовлетворение лишь от внешнего образа. Нельзя сводить причины, побуждающие художника к воплощению образа, исключительно к предполагаемому общению с публикой!
Было уже темно, когда в дверь осторожно постучали. Николай Иванович воскликнул:
- Проходите, проходите. Как вы думаете, правду ли говорят, что отцом Фолкнера был крокодил?
Все тот же парень промямлил:
- Чего?
Только сейчас сидевшие в купе обратили внимание, что парни едва держались на ногах. Все стали укладываться спать.
В пункт назначения поезд прибыл рано утром. Прощаясь, держа Аркадия Петровича за руку, Николай Иванович сказал:
- По словам одного человека, когда мы пытаемся проникнуть в тайны чужой души, она представляется нам не хаосом сомнений и противоречий, как собственная душа, но вместилищем вполне определенных, скрытых чувств и мыслей. Я хотел бы думать, что так и есть на самом деле. Как ваша фамилия?
- Строгов, Аркадий Строгов. А свою можете не называть. я понял, кто вы. Просто удивительно, что мы не встретились раньше. Прощайте.
Аркадий Петрович повернулся и пошел по перрону. Николай Иванович стоял, пораженный. Что же значил это маскарад? Но, посмотрев на себя, он усмехнулся и понял все.
Трудно вообразить, что еще, кроме удивления, могли испытывать в тот момент эти два человека.