Чиновник средней руки, среднероссийского города N., Иван Петрович Беляев, после скорого выхода на заслуженный отдых, а именно через месяц, изволил преставиться. Не то что бы это было так угодно Ивану Петровичу и являлось изъявлением его воли, нет. Но вобщем, ему было не страшно на смертном одре. Умер Иван Петрович мирно, во сне.
Смерть его была столь же спокойной и размерянной как и жизнь. Продвижение по службе закончилось на достойной высоте, где имелось довольно дел и приличных связей, но в то же время, не выставляло Ивана Петровича в исключительную позицию и не делало фигурой, к которой нужно было принепременно обращаться дабы разрешить какие-либо вопросы связанные с деятельность департамента. Вобщем-то жизнь Ивана Петровича не представляет для нас большого интереса. Стоить лишь сделать честь этому приличному господину и отметить, лишь кратко, его предсмертный семейный отдых, и немедленно перейти к сути сего рассказа.
Дак вот. После ухода со службы Ивану Петровичу было всего 54 года. Перед тем как почить в Бозе, как и пологается, Иван Петрович вывез свою супругу и двоих детей, - мальчиков учащихся в приличном английском колледже, - на отдых в Италию.
Семейство Беляевых провело незабываемое путешествие по югу Италии. Иван Петрович сам вел, взятый в прокат автомоболь, от Рима до носка италийского сапога и обратно. Уделив малое время пляжам, глава семейства желал поскорей вернуться в Рим, что бы еще там провести последнюю неделю, перед тем как отбыть домой.
Вобщем-то Ивана Петровича не столь волновали туристические достопримечательности, сколько "тайна за ними". Видите ли, Иван Петрович хотел именно, как он говорил себе, "приобщиться", перед покоем, с чем-то невидимым. Господин Беляев был уверен, что поход в Собор Святого Петра легким дуновением ветерка смахнет невесомые парошютики с одуванчика его души, и они, эти белые парошютики взовьются вокруг него, и он - господин Беляев - станет приближен к чему-то таинственному. Он так мечтал, что именно это приобщение, именно в Италии сделает его тело легким. Душа его успокоится. Все тревоги мира и быта позабудут его навсегда. И это будет так благородно.
Иван Петрович был абсолютно уверен, что он ни как другой турист, приедет домой с множеством фотографий на ноутбуке, безделушкой для жены, ящичком вина и улыбкой самодовольной радости. Нет. Иван Петрович желал для себя наибольшего. Господин Беляев, собирался вернуться домой, но душой навсегда остаться там, где живет невыразимое, невидимое, возможно то, что его ждет в близкой старости и смерти грядущей в ней. Господин Беляев желал вернуться из Рима полностью подготовленным человеком.
Именно это и произошло. В те последние семь дней он отправлял, совершенно без волнения, свою супругу по магазинам, благо она имела английский вкус и шведскую скромность, а мальчиков на произвол судьбы, что тоже не вызывало никаких волнений, за юных дарований -выпускников шотландского пансионата. Сам же Иван Петрович, долго, до самого вечера гулял по Ватикану. Нет он не фотографировал, не покупал и не листал путеводителей, не заказывал экскурсии и не примыкал не к одной из них. Господин Беляев намеревался самостоятельно "проникнуться".
Человек он был не очень смелый, но аккуратный и, как было сказано, по возвращинии домой, Иван Петрович испытывал те самые чувства, что ему были так необходимы. Только не подумайте, что наш герой сам задумал эти чувства, запланировал их, и как и всему остальному в плане отдыха им пришел свой час. Нет. На этот раз Иван Петрович был абсолютно честен перед собой.
Теперь ему лишь оставалось найти подтверждение этим чувствам, этой приятной неге окутавшей его. Одним из первых звоночков, что окружающий мир заметил его перемену, стала небольшая ремарка его близких за вечерним ужином в честь приезда. Эту ремарку сделали его же дети, когда один из мальчиков заметил, что после посещения Италии в поведении его отца можно было заметить что-то от римского писателя.
Надо заметить, другие близкие родственники и знакомые, тоже заметили это что-то римское или писательское, но не придали этому значение, так как думали что перемена чувств вызвана обычной меланхолией смешанной с радостью прибытия домой.
Господин Беляев отметил для себя факт признания его внутренних перемен, хоть и в форме римского писателя. За все время, проведенное в прогулках по Риму, ему казалось, что он настолько проникся, что смог бы запросто прямо сейчас сидеть и пить чай с каким-нибудь римским писателем и обсуждать поэзию или политику, а может быть даже службу.
Тем же вечером по приезду домой, после ужина и чаю, Иван Петрович уединился в кабинете и долго размышлял, пытаясь представить себе собеседника, достойного вечности. И так ему понравилась мысль своего чада о римском писателе, что Иван Петрович минут на пять был бесконечно горд собой, что воспитал такого замечательно сына, такого философа, так тонко чувствующего жизнь, и что теперь и умирать то не страшно, раз есть такие потомки, такая смена.
Вот, вот, - думал господин Беляев, - будем сидеть в местечке напоминающем средиземноморское побережье, будет легкий теплый бриз, будет хорошо. Мой собеседник, римский писатель, будет одет так же как и я, - в белую тунику с какой-нибудь красной завитушкой по краю. У нас у обоих будет морщинист лоб и тела наши будут покрыты красивым загаром. А глаза, глаза наши! Они будут всегда залядывать за край моря, там где истина. Мы будем искать и находить эту истину и раздавать людям, за бесплатно. И эти люди, с этой истиной в сердцах будут строить прекрасный город - Рим.
Интересно, - подумал Иван Петрович, - а будет ли у нас цезарь, владыка, и как вообще быть с Ним? Все это нужно хорошенько обдумать. Все это как-то мне напоминает службу.
С этими мыслями господин Беляев прилег на диван в своем кабинете, еще немного поразмышлял с закрытими глазами и уснул вечным сном. Господину Беляеву Ивану Петровичу на третий день прогулок по Ватикану исполнилось пятьдесят пять.
Причины смерти будут не столь интересны, как последние мысли Беляева, с которыми он отошел на тот свет.
Дело в том, что когда Иван Петрови задумался о вечной идее, которую он будет обсуждать с римским писателем, припомнил он ницидент произошедший с одним его бывшим коллегой. Инцидент вполне себе заурядный: одного крупного чиновника уволили после скандала в местной газете, а другого, тоже крупного чиновника перевели в министерство в столицу, тоже после скандала, но еще более крупного.
Вначале Иван Петрович никак не мог понять, к чему это пришла в его голову именно эта мысль. Потом он решил найти в ней главную идею, запомнить ее и обсудить с римским писателем на том свете.
Где-то задней мыслью додумывая этот инцидент, Ивану Петровичу, вдруг ясно представилось как будет выглять тот самый "тот свет". Господин Беляев представил что смотрит на серый утренний туман, под ногами он мог слышать хруст гравия и что-то жесткое у левой ноги. Рельсы, - подумал Беляев, - точно, значит, щас будет поезд на тот свет.
Вдали появился маленький белый огонек. Через минуту этот огонек увеличлся до размеров самой настоящей фары локомотива, но был всего один. Иван Петрович чувствовал, что свет фары приближается к нему, но не слышал звука колес или сигналов водителя. Беляев немного постоял в растерянности и попытался силой воли приблизить свет. Так и произошло. Чем больше господин Беляев хотел приближения поезда, тем ближе он становился.
Конечно, на самом деле все было не так. На самом деле, сам свет приближал к себе Беляева, тянул его из серого тумана. Окутывал Ивана Петровича словно сетью и вытаскивал в мир иной.
Иван Петрович очнулся на пляжу. Рубаха и брюки были совершенно мокрые. Рядом на камне сидел римский писатель, именно такой каким и предсвалял его себе Беляев, только еще в руках держал он рыбаловную сеть.
Господин Беляев повел взглядом. Нахолились они на небольшом пляжу полумесяцем обрамленый тремя холмами покрытыми мелкой растительностью. Италия, - подумал Беляев.
- Переодеваться будешь? - сказал ему римский писатель, протягивая тунику, точно такую же как у него - с красными завитушками по краям.
- Буду,- нашелся Беляев, - а вы собственно...
- Лестница у каждого разная. Это кому как захочется, тот так и выберет. Вот и идут себе неспеша. У тебя такая же была. В театре похожую выстроили. Ничего себе лесенка - мрамор, перила дубовые, приятные. Вот если бы еще постелить ковры, желательно красные, то и я бы от такой лестницы не отказался. Но ты и без ковров хорошо дошел. Это ж щитай как двадцать первый этаж. Не каждый ведь и дойтет в твоем то возрасте. Хотя бывают случаи. Некоторые на такую верхатуру заберутся, что там уже некому и строить кроме самих. Вот и карабкаются по деревянным или веревочным каким-нибудь. Вчера такого выловил. Недолез на какую-то гору. Последняя ступенька подвела. Даже не знаю что бы он там стал делать. Наверно обратно бы пополз. Да уж ... А у тебя ничего получилось. Служебная лестница от парадной не сильно отличается.
Римский писатель умолк, а Иван Петрович решил срочно преодеться в тунику, так как его все белье было пропитано соленой морской водой, а во вторых тешила надежда, что как только он наденет на себя тунику, то тут же начнет понимать все, что ему говорит этот писатель.
Именно так и произошло.
- Видите ли, в чем дело, - продолжил римский писатель, - я все сделаю так как вы и хотели, точнее так как вы хотите прямо сейчас. Тогда, когда я вас ловил... вобщем, когда вы были дома и лежали на своем диванчике. Припоминаете? Вы все думали что же такое там со службой. Вы ведь служили совсем даже не мелким чиновником, в совсем немаленьком департаменте. И прошли серьезный путь. Как вы бы выразились - приличный. Даже достойный. Но, в самом конце захотели вы разобраться, в чем именно был то этот путь, и неужели здание вашего департамента закончится не раскошным кабинетом на который выведет мраморная лестница, а, о чем страшно подумать, ржавой лестницей на чердак, а там крыша, рубероид, няпонятные строения и купол неба. Я вам уже рассказывал про лестницы, так как нам - римским писателям - удобнее, сами видели лестниц хватает, есть с чем сравнить. Опять же для вас, Иван Петрович, будет понятнее. Так что нам стоит с вами еще наверх подняться.
Тут господин Беляев заметил, что он и странный римский писатель были совсем не на итальянском берегу, а шли в неизвестном ему здании, точнее поднимались по лестнице, с возмутимо огромными ступенями. Беляев так же заметил, что теперь на нем была не туника, как на его спунтика, а какой-то мундир. Такие мундиры он видел в фильмах про наполеона, гусар, царей, а еще он себе именно в таком мундире всегда представлял поручка Ржевского.
Так они вскарабкивались по мраморным лестницам, сильно поднимая колени. Нужно заметить, что и пролетов совсем не было, то есть лестница круто забирала все вверх и вверх.
- Это наверно, теперь из-за мундира, - подумал Беляев. Причем тут это все? Ведь сидели же себе оба в туниках на пляжу и прекрасно друг друга понимали. Хотя, да. Ведь я же помню как засыпал на диванчике. Все думал про жизнь что-то. Про всю свою жизнь думал.
- Пришли уже, пришли, - продолжил римский писатель. Перед ними два лакея отворили огромные и очень красивые белые с золотым двери и они вошли в просторную залу, котороя могла быть только в каком-нибудь европейском дворце. В зале, Иван Петрович, сразу понял, шел бал. Тут были все нарядны, мужчины во фраках, женщины в платьях. Он сам был очень к месту своим одеянием, но лишь уступал остальным присутствующим растеряным взгядом. В зале царила атмосфера карнавала, праздника жизни, последней пирушки. А самое главное, там были люди, которые находились на самом верху. Это всех больше понравилось господину Беляеву.
- Ну вот и я о том же, - уловил его мысль римский писатель, - буду откровенен, ведь вы именно об этом мечтали, - я имею в виду свою откровенность как честного римского писателя, - вы, дорогой мой Иван Петрович Беляев, на самом верху и здесь идет бал. Вот вобщем-то и вся штука. Большого кабинета с большим креслом нет. Никакого чердака с небом тоже нет. Просто господа наслаждаются жизнью.
- А как же... - Беляев хотел указать на трон, находившийся в дальнем конце залы.
- Это так договорились. Это красиво, понимаете? Ведь вы же заметили, что и вы здесь кместу и красив.
- Да, - подумал Беляев, - здесь все красиво, все кместу и я красив. Ему захотелось сию же секунду пригласить какую-нибудь красавицу и закружить ее в танце. Ему хотелось пархать над паркетом, быть легким как пух одуванчика. - Вот получается и все? - спросил Беляев.
- Все, мой друг, - ответил его спутник. А я ухожу. Как видите, римским писателям здесь не место. У них свое есть.