Он раскинул сеть на сухом кусте смородины, в тени старой яблони. На рассвете ажурная ловушка серебрилась крошечными маслянистыми каплями, вид которых напрочь выдувал из моей головы остатки разума и воли. Восхищаясь изменчивым перламутровым блеском, я забывала о грядущих невзгодах. А ведь зима была не за горами. Она возвещала о себе могильными холмиками безвременно павшей листвы, хризантемами с тоскливо-горьким ароматом, стылым предрассветным мороком с привкусом безысходности. И даже ржавый ручеек, день и ночь суетливо журчавший в металлическом желобе, не манил, как прежде, прохладой и свежестью. Все реже волновала меня и полусгнившая коробка с протухшей рыбой, в спешке забытая на веранде уезжающими дачниками. Все сознание, все мысли отныне заполняла сеть, и каждое утро я прилетала к ней, чтобы издали полюбоваться таинственным блеском сладких капелек. Солнце играло в них, создавая радугу, мерцающую в тонких прозрачных нитях искусно сплетенного полотна.
Маслянистые жемчужинки манили неподвластной силой, и лишь одно останавливало меня - я точно знала: где-то на краю паутины, невидимый, страшный и безжалостный, затаился восьмиглазый убийца. Целыми днями он терпеливо ждал, когда какая-нибудь мелочь, вроде меня, прилетит вкушать сладкое угощение. И тогда... Палач покидал свое убежище и неторопливо приближался к жертве. Напрасно несчастное насекомое билось в липких объятиях паутины - оно лишь больше запутывалось в коварных нитях, и клейкий нектар капелек размазывался по лапкам, брюшку и голове. Паук уверенно и властно обхватывал добычу шерстистыми лапами, быстрым и точным движением прокалывал тонкий хитин и впрыскивал смертоносный, растворяющий внутренности яд. А потом хозяин сети жадно поглощал разжиженное нутро, оставляя лишь тонкие несъедобные оболочки. Я видела эти жалкие хитиновые останки, горкой лежащие под паутиной. Паук не считал нужным их прятать.
"Вот это самоуверенность, - негодовала я. - Неужели убийца не сомневается в магии сотворенных им сладких приманок? Кто он? Расчетливый гениальный злодей, играющий на слабостях живых натур? Или его жертвы - просто безмозглые создания, заслуживающие такой страшной участи? Неужели они не видят, не понимают, что прекрасная сеть - смертельная ловушка? Но я ведь не глупая! Нет! Я не поведусь на наглый обман! Пусть простаки, если им так хочется, погибают в паутине. У меня есть другие радости".
На столе веранды призывно пахли гнилые рыбные тушки, и каждый день через узкую щель в форточке я пробиралась внутрь дома, и до отвала набивала брюхо. Вот что мне нужно. Только это. А остальное - ерунда.
Грядущий холод не пугал меня. Пусть всю зиму свирепые белые мухи водят хороводы, плетут ледяные кружева и заживо хоронят оцепеневших мошек. Я спрячусь в теплом подвале на долгие месяцы. Доживу до весны.
Вот только эти капельки... Они не давали покоя. "Хочу в сеть!" - отчаянно взывало все мое естество, но разум приказывал "нет", и я улетала от паутины, чтобы напиться из ржавого ручейка и пообедать на веранде. "Забудь! Забудь!" - твердила перед сном. Но на рассвете опять - только я и сеть, манящая, такая далекая и такая близкая.
Шли дни, и вскоре начались заморозки, пока еще легкие, нестрашные. По утрам иней серебрил увядшую траву. Листья на яблоне скрутились в трубочки с липкой начинкой из замерзших гусениц. Однажды на дачу наведались хозяева и выбросили остатки протухшей рыбы в выгребную яму. Впрочем, меня это не сильно огорчило: пищи в саду достаточно. Другое навевало грусть: поздние серые рассветы, бесконечные дожди, грязь и сырость. От ледяной воды в ручье немели мышцы, да и пить почти не хотелось. Мое стареющее тело понемногу отказывалось служить. Долгими темными вечерами жизнь всё чаще представлялась унылой бессмысленной возней. И лишь одна вещь, как и прежде, волновала меня - сеть. Каждый день я прилетала к старой яблоне, чтобы полюбоваться на творение гениального злодея, услышать, как стонут в ненастье волшебные жемчужины, как рыдают под ливнем прочные струны ловушки.
Однажды, в особо холодное, затянутое непроглядным туманом утро, я вдруг задумалась, что будет со мной, когда исчезнет паутина. Как буду жить без сети? Ведь белые мухи не пощадят ни ажурную западню, ни ее преступного творца. И это будет совсем скоро, возможно, уже сегодня-завтра. И даже когда наступит весна и зацветут деревья, там, где сияла огромная серебристая звезда, будет пусто. Совсем. Как у меня в душе. Только черные скрюченные ветки смородины будут напоминать о прошлом. А я... Я так и умру, не насладившись, не попробовав. Ни разу, не рискнув...
Сломя голову, я рванула к паутине. Она была на месте. Немного потускневшая, обвисшая от сырости, но по-прежнему величавая и прекрасная. Еще издали я заметила самую блестящую, самую крупную "росинку". И поспешила к ней. Упираясь лапками в упругие нити, присосалась к маслянистому боку и жадно глотала сладкий, ни с чем не сравнимый нектар. Вкус счастья! Торопясь, захлебываясь, выпила всю каплю. Но не насытилась. Показалось мало. Хотела попробовать другую капельку, но ощутила, что не могу сдвинуться с места. Неужели попалась? Нет! Не может быть! Я сильная, я вырвусь! Попыталась взлететь. Безуспешно. Отчаянно забилась я в липких нитях. А потом пришел он. Страшный, восьмиглазый, самоуверенный. Прокусил хитин и впрыснул яд. Странная слабость растеклась по телу. Исчезли чувства, а с ними - страх, боль и сожаление. Я перестала сопротивляться и лишь старалась понять, какая она, смерть. Но смерти не было. Вроде как недолгое забвение, а потом... сеть приняла меня, вплела в свой узор, связав воедино тупики и изломы бесконечного пути.
По утрам, наблюдая, с каким испугом и вожделением смотрят на меня бывшие соплеменницы, глупые, недоверчивые мухи, я пытаюсь докричаться до них: "Летите сюда! Не бойтесь! Здесь - хорошо! Здесь - счастье!", но только сильнее дрожат на ветру сладкие маслянистые капельки, только ярче сверкают крепкие прозрачные нити.
![[]](/img/s/semikowa_l_a/rabaset/pauk.jpg)