- Баньоли? Это крайне интересно, - оживился Борис. - Присаживайтесь. Что будете - кофе, чай, какао?
- А какой кофе? - меланхолично отозвался Гаврилин.
- Бауэр.
- Отлично. Если вас не затруднит, - ответил Роман.
Капитонов нагнулся к Молотову:
- Миша, будь другом, принеси кофе.
Дождавшись его ухода, Борис накинулся с расспросами на Гаврилина:
- Роман, извините, не знаю как по батюшке...
- Валентинович.
- Да. Так вот, Роман Валентинович, как давно вы видели Баньоли? Вы были его сослуживцем? Он вам писал, звонил? - журналист засыпал вопросами.
- Я как раз прибыл поговорить об этом, господин Капитонов.
- Зовите меня просто Борис.
- Хорошо, Борис. Джованни я видел в последний раз примерно два месяца назад, да, я был его сослуживцем, и да, мы с ним переписывались. А теперь, если позволите, я расскажу поподробнее.
- Валяйте.
Гаврилин откашлялся и начал:
- Начну с того, что в двадцать лет я пошел служить в Военно-воздушный флот. Первые два года пробыл на одной туркестанской базе. А потом, после известных событий тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, власти были вынуждены прекратить отправку в Южную Америку воинских частей, укомплектованных призывным способом. И приходилось довольствоваться кадровиками и добровольцами, которых поощряли увеличенным жалованием и ускоренным продвижением по службе. Вот и я, тогда еще поручик, решился поехать в Венесуэлу.
В этот момент вернулись Андрей и Михаил.
- Баньоли и Стефанов могли встретиться в конце шестидесятых в Южной Америке! - выпалил Ревуненков.
- Не только могли. Я об этом сейчас и рассказываю, - отпив кофе, ответил Гаврилин.
Борис представил их друг другу.
- Очень приятно, - наклонив голову, сказал Андрей. - Но, позвольте, я закончу. Баньоли и Балдуччи служили вместе в пятидесятые в Абиссинии. А вот о связях между Стефановым и Балдуччи мне ничего не удалось выяснить.
- Хорошо, Андрей, - перебил его Капитонов. - А теперь мы послушаем господина Гаврилина. Роман Валентинович, продолжайте.
- Так вот. Я, значит, отправился в Америку, - еще отхлебнув кофе, продолжил Гаврилин. - В двадцатых числах августа шестьдесят девятого года я прибыл в Каракас. Два-три дня проболтался там без дела, осматривал город. Рано, как оказалось, прибыл. А потом поехал на одну из авиабаз, расположившуюся в паре десятков километров от венесуэльской столицы. Здесь меня записали в одну из Добровольческих эскадрилий Национальной авиации - тогда всех новых военных, прибывавших в Венесуэлу, формально записывали в ряды их армии. На этой же базе я прошел предварительную подготовку - опыта управления транспортниками у меня было немного. Здесь я и познакомился с Джованни. Вообще-то высшее командование войсками СЕВО в Венесуэле предпочитало создавать отдельные национальные части, не смешивая солдат и офицеров из разных стран, но в отдельных случаях, особенно при полнейшем отсутствии языкового барьера, делались исключения. Джованни как раз и стал таким исключением. А вот весь остальной экипаж был русским. Да, пожалуй, и все остальные военные на базе были русскими. Так вот, достался нам с Джованни "Лебедь" шестидесятой модели... А это что такое? - Роман Валентинович заметил обложку книжки, купленной Борисом в константинопольском аэропорту.
- Это я вчера, знаете ли, приобрел, - ответил Борис, протягивая книгу.
Гаврилин покрутил ее в руках и отложил в сторону.
- Редкая гадость, - сказал он о книге. - Им еще хватает наглости писать о "реальных исторических событиях". Это же фактически о нас писали, о нашем экипаже. Автор поначалу даже расспрашивала что-то, привлекала в качестве консультантов. Но ничего впрок не пошло. Сплошная ложь. Хотя как жвачка, которую народу в метро, да гимназистам в школах скормить надо, сойдет...
- А что там, простите, не так? - спросил Молотов.
- Да все не так. Взять хотя бы то, что никакого десанта у нас и не было. Просто мимо пролетали... Да и никакого героического побега, к сожалению, не было...
- Точно так! Так вот. Четырехмоторник такой. Начали на нем возить грузы, подкрепления, иногда - раненных, а иногда - и убитых... М-да, всякое бывало. В зону военных действий не залетали, мы, чай, не боевой самолет были. Обычно по курсу Каракас - прифронтовая полоса болтались. Туда-сюда, туда-сюда. А тут надо добавить, что к тому времени колумбийцев и всех их союзников уже к границе оттеснили, а частично - даже на их территорию. Вот так, мы значит, всю осень летали. А в декабре нам, значит, дают задание, летите на западное побережье, в Маракайбо. Там, нам на борт грузят человек пятьдесят морской пехоты, со всем набором - со снаряжением, техникой... И посылают нас на юг - в сельву, в городок Сан-Карлос де Рио-Негро, на самой границе, который только как месяц отбили назад после длительной оккупации. Лететь надо будет практически вдоль линии фронта. Вылетели мы из Маракайбо двадцать третьего декабря, вечером, в восемь часов. А лететь до юга надо было чуть больше часа...
Гаврилин затих и потупил взгляд.
- Так что было дальше, Роман Валентинович? - окликнули его репортеры.
- Что, не долетели мы, увы, - грустным голосом ответил тот. - Не получилось в тот день. Мы преодолели уже почти всю дистанцию, когда оказалось, что навигация весь полет дурила штурмана, да так, что мы на несколько десятков километров на запад отклонились от курса. Поняли мы это только тогда, когда перед нами возник колумбийский истребитель, нахождение которого в венесуэльском небе в канун тысяча девятьсот семидесятого года было невозможно по причине господства нашей авиации. Лавировать-то мы от него лавировали, да не вылавировали. Подбил он нас наверняка. Нам с Джованни удалось каким-то чудом посадить самолет на опушке леса, попутно подровняв брюхом верхушки деревьев. Посадка была очень жесткой, и я и Джованни ударились головой о приборную панель, и пришли в себя только через несколько минут.
Гаврилин взял чашку и допил кофе. Крякнув, он продолжил:
- Очнулись через несколько минут. При посадке, как оказалось, погиб штурман и еще четыре человека морских пехотинцев. Ах, да! Еще надо добавить, что и связь закапризничала и мы ничего не могли сообщить, начиная с того момента, когда нас подбили. Так вот, вскоре после того, как мы очнулись, из близлежащего леса заговорил громкоговоритель, на испанском языке заговорил. Сообщил нам, что мы окружены и должны сдаться. Ну, я-то, после четырех месяцев в Венесуэле, практически все понял, но, видимо на всякий случай, голос из леса повторил свои требования и на ломаном русском. Наши морпехи... Они, кстати, тоже были довольно разнообразного национального состава, да. В основном, конечно, русские, но и немцев, и сербов, и болгар с чехословаками хватало. Так вот, наши морпехи сразу открыли огонь по фигурам из леса. Из леса нам ответили так, что мало никому не показалось. Еще троих морпехов завалили. Ну, мы, всем экипажем, слава Богу, уговорили их сдаться колумбийцам. Окружило нас, как оказалось, человек триста. Их командиром представился некий команданте Хуан-Пабло Рамирес, высокий и худощавый офицер с сигарой в зубах, бешено вращавший своими выпученными глазами и постоянно чесавший свою пышную бороду.
- Простите, - перебил его Молотов. - Но я хотел бы сразу уточнить. Выходит, вы не были знакомы с господином Балдуччи?
- Нет, - ответил Гаврилин, - я слышал о нем от Джованни, но никогда его не видел. Ну, я продолжу, с вашего позволения.
Троица одновременно кивнула.
- Колумбийцы повели наш отряд через сельву. Тут надо добавить, что за пленного русского или другого военного из стран СЕВО, колумбийцам платили неплохие деньги. Поэтому они наших пленных старались беречь, в тоже время пленных венесуэльцев частенько расстреливали. Через лес шли всю ночь, пройдя, по моим расчетам, не меньше двадцати километров. Вы, наверное, представляете себе, что такое тропический дождевой лес и насколько это опасно? Тогда мы убедились в этом на своей собственной шкуре. Несмотря на всю заботу о нашей сохранности со стороны наших захватчиков, колумбийская сельва в ту ночь утянула еще двоих наших - один в охотничью яму с кольями провалился, другой при переходе реки вброд не вынес встречи с местной фауной. Правда, надо сказать и соотечественников своих сельва не жаловала - они тоже нескольких к утру недосчитались. Но все рано или поздно заканчивается и мы к утру пришли в индейскую деревушку, старейшина которой, судя по всему, был в неплохих отношениях с подполковником Рамиресом. Здесь нас накормили и каждого разместили по отдельным хижинам с вооруженными колумбийцами на выходе для охраны. Так я просидел в этой конуре целый день. А дальше началось что-то невообразимое...
Гаврилин замолчал и уставился в пол.
- Вечером принесли импровизированный ужин и некий местный напиток. После этой сладковатой водички я быстро уснул и скоро начал, хм, хм, бредить... Очнулся я через несколько недель в венесуэльском госпитале. Мне рассказали, что и меня, и всех остальных нашли пару дней назад около упавшего "Лебедя" наши военные, захватившие ту территорию. Несмотря на то, что рассказы всех участников о плене и индейской деревне совпадали, доктора сочли это помешательством. К концу месяца я выписался из госпиталя и узнал некоторые подробности - те люди, что погибли во время обстрела нас колумбийцами и ночного похода по лесу, исчезли и теперь считались "пропавшими без вести". Следы от колумбийских пуль остались на фюзеляже самолета, но все они соответствовали авиационному пулемету. Также вокруг самолета не нашли ни одной гильзы или какого-либо другого следа недавнего нахождения там других людей. Боекомплект у уцелевших морпехов тоже был нисколько неистраченным. Через некоторое время мне и самому начало казаться, что все это было галлюцинацией.
Роман Валентинович обвел взглядом присутствующих.
- В Россию я вернулся летом того же, семидесятого года. И дальше жизнь пошла своим чередом - учился, женился, даже потом развелся. Все как полагается. Стал работать летчиком в гражданской авиации. Все шло, в принципе, своим чередом. До недавнего времени. В начале осени со мной связался Джованни и предложил встретиться, как он сказал "насколько можно скорее". Я живу в Москве, поэтому он приехал ко мне. Мы с ним не виделись несколько лет, но мне показалось, что он нисколько не изменился. Зайдя в один из многочисленных арбатских ресторанчиков, мы заказали обед, и Джованни рассказал, для чего он хотел меня видеть. Начиная с середины этого лета ему начала сниться вся наша венесуэльская эпопея, с самых первых дней службы. Бывало, что за одну ночь пролетала неделя нашей службы, бывало - только несколько минут. Само по себе это было бы неудивительно - людям свойственно переживать во сне наиболее яркие моменты жизни снова и снова. И ради такого пустяка он бы не приехал в Москву. Его поразило другое - примерно неделю назад (на тот момент) его, так сказать, "сонный конвейер" дошел до места той злополучной встречи с колумбийским истребителем двадцать третьего декабря. И через день ему как вы думаете, что приснилось? Правильно, окружение нашего упавшего самолета отрядом команданте Рамиреса. Еще пару дней - поход через сельву. Затем - день в индейской деревне. За два дня до нашей встречи - вечер в хижине-тюрьме и ужин. А в ночь перед поездкой в Москву сознание Джованни посетило самое интересное сновидение. Тот самый смутный бред, в который погрузился и я, и все остальные вечером двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот шестьдесят девятого года. Джованни поведал мне о следующем: ему приснилось, как его вводит в некое состояние транса сам старейшина той деревни, затем появляются люди, вполне европейского вида, в военной форме, что-то говорят на вполне понятном языке, но их разговоры как будто долетают издалека. Затем его спускают через вход в полу хижины в какие-то подземные туннели, ведут по ним и приводят в большое и светлое помещение. Здесь он видит множество людей - включая всех нас, бывших на самолете, и другие незнакомые ему лица. Подполковник Рамирес идет к импровизированной трибуне, где сидят три человека в форме. Что-то говорит им. И тут... И тут Джованни проснулся. Больше мы с ним не виделись. Он обещал присылать мне письма, но я так ни одного и не получил... А теперь и такая непонятная и подозрительная смерть...
- Роман Валентинович, взгляните на это, - Капитонов протянул ему открытку из Владимира.
- Написано, что от Джованни, но не его почерк, - ответил тот. - И почему в адресе получателя написано... Ах, он видно не заметил, как поставил лишнюю черточку. Посмотрите, - Гаврилин ткнул пальцем на строку с адресом. - Это письмо было мне. Я живу в седьмой квартире шестнадцатого дома по улице Эрнста-Августа Третьего, а здесь написано "Второго". Римскими цифрами, видите?
- Это видимо, ваш адрес? - Роман Валентинович посмотрел на Бориса.
- Да, да, конечно, - приврал Капитонов.
- И какой-то непонятный текст, стихи какие-то, не знаете, что это может быть?
- Увы. Нет, - еще раз солгал Борис.
- Возможно, старик совсем двинулся на этих сновидениях. Или все же слишком уж зашифровался. Что-то он увидел такое... Что и мне предстоит...
- Что? Что вам предстоит? - заволновался Капитонов.
- Понимаете, - замялся Гаврилин, - я не сказал самого главного. Все эти его видения можно было посчитать выдумкой, сонным бредом. Если бы в ту же ночь после нашей встречи мне самому не начала сниться моя служба в Южной Америки. Даже это можно было посчитать совпадением, воздействием рассказа Джованни на мое сознание. Но хронометраж и содержание каждой "серии" совпадал абсолютно! И в эту ночь, - Роман Валерьевич перешел на шепот, - я дошел до эпизода с подземными туннелями, последнее, что мне рассказал Джованни.
- Выходит, - подал голос Миша Молотов, - этой ночью вы увидите продолжение?
- Не исключено, - уклончиво ответил Гаврилин.
Присутствующие погрузились в молчание. Наконец, Борис медленно поднялся со стула.
- Роман Валентинович, - обратился он к Гаврилину, - мы проводим журналистское расследование аварии под Покровом, и ваш рассказ нам очень поможет в этом нелегком деле. Он многое проясняет. Правда, ребята?
Газетчики закивали.
- А теперь, простите, но нам нужно работать, - развел руками Борис. - Мы с вами свяжемся. Миша, проводи Романа Валентиновича.
- Кэп, это же сенсация! А завтра мы узнаем от него еще больше! - заулыбался Ревуненков, дождавшись ухода гостя.
- Андрей, ты правда поверил в эти бредни?
- Разве нельзя было поверить? - удивился он.
- Я в этом сомневаюсь. Хотя на заметку его взять можно. Время покажет.