... Мысль о странном и молчаливом мужике не давала мне покоя. Такое ощущение, что я видела где-то это лицо... Видела, но память злорадно прячет нить, ведущую к нужной мысли... ГДЕ? Почему мне кажется знакомым это лицо?
Казалось бы чего проще... вон, валяется бумажка с номером... Возьми, да позвони...
Заныла порезанная рука. Порезы заживали плохо.
- Обработать бы надо... - мелькнула мысль.
Я достала из шкафчика в ванной вату и всё ту же бутылку "Столичной". Она так и стояла, с того самого дня, как я бинтовала здесь Иркиного братца. Я поморщилась, то -ли от того, что щипали порезы, которые кажется начинали гноиться, то-ли от воспоминания о том дне. Взгляд упал на полочку, где громоздились разные бутылочки и тюбики. Некоторые из них остались от хозяйки квартиры. Некоторые - мои. Среди них ярким пятном жёлто-красный цилиндрик с нарисованный утёнком. "Кря-кря"... Я купила эту бутылочку на толкучке, специально для Дильки. Снова Дилька...
В памяти всплыл день, когда Ирка ушла по делам и попросила приглядеть за ней. Ирка ушла, а я купала малышку в ванне, набухав туда средства для ванн "Золотая рыбка". Дилька радовалась и дула на пену, и она разлеталась хлопьями...
- А у мамы чёрное мыло. - сказала Дилька. И плохо пахнет.
- Чёрное? - удивилась я.
- Мама говорит, что оно из собак. Сварили собак и сделали мыло.
Пару дней спустя я возвращалась со смены через ярмарку, где на её окраине толпились спекулянты. Меня всегда веселило, когда местные менты устраивали облавы на них. Толкучка была расположена очень удачно. На границе двух раионов. Завидев ментов - продавцы, похватав наспех свои сумки - перебегали через дорогу и оказывались на территории другого раиона. Менты несолоно хлебавши уезжали и всё возвращалось на круги своя. Если ловили Акмал-Икрамовские - торговцы перебегали на территорию Чиланзарского, а если активизировались чиланзарские - то вся орда торговцев мигом оказывалась на территории Акмал- Икрамовского раиона.
В тот день я шла с работы в приподнятом настроении. Светило солнышко, а в сумке лежала полученная зарплата... И мне на глаза попалась тётка, в руках у которой были яркие погремушки и весёлая жёлто красная бутылочка с шампунем.
- Детский... Глазки не щиплет... И пахнет хорошо. - сказала тётка, поймав мой заинтересованный взгляд.
Я понюхала бутылочку, от которой сладко пахло абрикосом и купила её... И вот - бутылочка здесь, а той, для кого она предназначалась - нет. Как всё нелепо...
Руку нещадно щипало и жгло, пульсирующая боль, казалось, отдавалась где-то в мозгу.
- И ничего не осталось... Ни фотографии, ни игрушечки какой нибудь... ни вещички... Ничего... Зайти к Ирке что ли... С того для, как я вернулась с хлопка она ни разу не заходила. А я никак не могла заставить себя пойти к ней. Как она, интересно... Переживает ли? Понимает ли, чего лишилась? Чувствует ли что нибудь? Или рада, что сбросила с плеч обузу? Ведь она всегда говорила, что Дилька ей поперёк горла... Мне хотелось увидеть её раздавленную горем... сожалеющую... Но я не могла представить её такой. Злорадной, циничной, с пьяной усмешкой на губах... какой угодно, только не скорбящей и плачущей.
- Зайти к соседке что-ли... воспользоваться приглашением на чай и телевизор... Может и узнаю подробнее, как всё случилось... Быть сейчас одной, наедине с мыслями - совсем не хотелось.
Я достала из шкафчика тарелку Анны Дмитриевны, в которой она принесла мне пироги в день возвращения с хлопка, и уложив в неё большое краснобокое яблоко-кандильку и несколько шоколадок - шагнула за порог.
Спустившись на этаж, я замешкалась у двери в нерешительности. И с чего вдруг я решила идти к этой тётке? Зайти? Или лучше вернуться... Или отдать тарелку и уйти?
Неожиданно щёлкнул замок и дверь распахнулась. Отступать было поздно.
Анна Дмитриевна стояла на пороге с эмалированной мисочкой в руке.
- О! А я вот Марь-Семённе для котика кашку несу. Рисовую, на куриных косточках. Да ты проходи-проходи. Я только миску отдам, Марь Семённа тут и живёт из двери-в дверь. - приговаривала Анна Дмитриевна, нажимая кнопку звонка соседской двери.
- Да я на минуточку... - забубнила я. Тарелку вот принесла...
Соседская дверь отворилась и на пороге возникла жуткого вида старуха, почему-то наряженная в пальто, странное подобие капюшона, сшитого из широкого клетчатого шарфа и огромные валенки.
- ХТО??? - визгливо гаркнула старуха, уставившись маленькими чёрными глазками, из-под нависших, как у старого филина бровей.
- Я, МарьСеменна! Кашу принесла! КОТИКУ! - прокричала Анна Дмитриевна.
- Кааашуууу, Василию!
- Ась... ПОханец! - провизжала старуха.
- Брысь, ирод!
Схватив миску скрюченными пальцами старуха исчезла, оставив дверь открытой.
- Глухая, как пень... - сказала Анна Дмитриевна.
- Не дай бог до таких лет дожить, когда ни памяти, ни ноги не ходят, ни глаза не видят.
Вот... Ушла, дверь настежь. Заходи кто хошь. - проворчала Анна Дмитриевна, захлопывая дверь и морщась.
Вонищща... Опять чего-то скисло-стухло... Надо бы помочь бабке прибрать, хоть перед новым годом... - задумчиво сказала она.
- Да ты не стой! Проходи же! - обратилась она ко мне, решительно подталкивая к двери.
В квартире у Анны Дмитриевны горел свет и уютно бубнил телевизор, прикрытый белой вязаной салфеткой. Да поставь тарелку-то - сказала Анна Дмитриевна. Чего вцепилась как в родную?
Садись - садись. Хочешь - на диван, или вон, на кресло, к телевизору. Сейчас мы с тобой чайку организуем - приговаривала Анна Дмитриевна, легко снуя с кухни в комнату, на ходу что-то поправляя, выставляя на стол розетки с вареньем и вазочку с домашним печеньем. А может сварить какао? По талонам давали... Внук у меня очень уважал какао. Бывало сварю, а он капризничает " Пееенка тама". Ну я пенку-то сниму, да налью... Любим он маленьким какао с печеньями. А кастрюльку с остатками в холодильник суну, а он потом холодное пьёт и нахваливает.
Как шоколадное мороженое, баб...
Голос Анны Дмитриевны странно дрогнул. Звякнула крышечка от заварочного чайничка...
- Варенье какое любишь? Вишнёвое, урюковое с косточками есть... Айва... - суетилась Анна Дмитриевна.
Мне стало неудобно, что из-за меня так суетится эта пожилая грузная женщина.
С тех пор, как я поселилась в съёмной квартире, я часто видела Анну Дмитриевну на скамейке у дома, в окружении местных старух. Со стороны она казалась сердитой, и было видно, что даже старухи относятся к ней с уважением, и как будто даже побаиваются. Я окрестила бабок - воронами, а Анну Дмитриевну - Генеральшей.
- Давай-ка, милая, угощайся... Чем богаты - тем и рады... - радушно приговаривала Анна Дмитриевна.
_ Ох, я ж... Ты ж наверное курить хочешь, маешься, а мне старой дуре и невдомёк... - посетовала она, ставя на стол тяжёлую пепельницу, в виде чёртовой головы с открытым ртом, и доставая из кармана изрядно помятую пачку "Беломорканал".
- Ну, рассказывай, с чем пришла... - закурив, прищурилась Анна Дмитриевна. Уж наверняка не просто тарелочку занести... - улыбнулась она.
Мне стало неловко. Не хотелось говорить неправду, а попросить рассказать про Дильку - никак не поворачивался язык.
- Ирка-то не ходит... Отшила ты её что-ль? - поинтересовалась соседка.
- Да нет... Сама не заходит. Даже не знаю почему. Не до гостей ей наверное. Ребёнка ведь похоронила... - задумчиво протянула я.
- Да, ну, брось! Она и не поняла, кажется толком что и случилось... Как до того пила, так и продолжает... Рожать вот-вот, а она квасит каждый божий день. И Чингиз туда же...
Уж кто переживал- убивался, так это Шавкат... Хоть и мужик, а плакал как... И себя корил, что не отнял у ней девчонку-то. Она ж одна у него была - родная -то. Своих детей бог не дал.
- А Ирка вроде говорила, что есть дети у него... хотя эту Ирку сам чёрт не разберёт... То говорила есть дети, а то - что жена у него бесплодная...
- Дети они и есть дети. Свои - ли, чужие-ли. Двое мальчишек у Шавката. Не рОдные. Мальчишки - сестры его. Племянниками ему приходятся. У сестры муж умер. Тяжело бабе одной -то с дитями. Вот Шавкат мальчишек и забрал. Охохо... Грехи наши тяжкие... У кого-то детей бог дал - а богатства не дал... ещё и мужика забрал... А у кого-то дом - полная чаша. Богатство... А кому всё? Детей нет...
А вы его знали что-ли? - удивилась я.
- Да а как же! - усмехнулась Анна Дмитриевна.
- Кобель... Ох кобель... Но красивый мужик. И культурный. Не чета некоторым вон... - махнула она головой.
- Сколько видела - всегда одет чисто, наглаженный, туфли начищенные. И по русски говорит чисто. Грамотный мужик. Уж не знаю - чего он в Ирке-то нашёл. Прошмандовка - она и есть. Тху!
Да ты видела Шавката-то! - спохватилась Анна Дмитриевна.
- Откуда? - вытаращила глаза я.
- Так они ж все вместе к тебе приходили! - проявила осведомлённость Анна Дмитриевна.
Я в очередной раз подивилась - откуда тётки-соседки вечно знают, кто и куда ходил- приходил, и возразила:
- Никогда Ирка не приходила ко мне с мужиками!
- Кроме братца, когда он из армии пришёл! - уточнила я.
- А милиция к тебе заходила? Участковый и следователь из раионного отделения?
- Ну, да... - проворчала я.
- А с ними интересный такой мужчина... - уточнила Анна Дмитриевна.
- Ну, был какой-то... Непонятный. Я и не поняла - зачем приходил -то. Всё время сидел молчал.
- Ну, так весь это и был Шавкат! - торжественно изрекла Анна Дмитриевна.
- Так вот оно что! - подумала я.
- А зачем, интересно он хочет, что бы я ему звонила? Теперь, когда я узнала, кто он - я твёрдо решила, что звонить ни за что не стану. Не о чем мне с ним говорить. Я испытывала жгучую неприязнь к этому мужику. Это он виноват, что Дилька росла никому не нужной. Ирка - вечно пьяная тварь. С неё и спроса нет. Он знал... Знал какая она. И не забрал у неё ребёнка. Они все такие... Не зря бабушка говорит, что мужик- это скотина... Не зря она всех их так не любит. Любовь... Какая к чертям любовь... Могут ли они вообще любить кого-то... Он такой же, как мой дед, который оставив дома беременную жену таскался по бабам. Такой же как мой отец, который сменял на бутылку и мать и меня. Все они одинаковые... Права бабушка, что прогнала к чертям деда и не стала терпеть. И замуж больше так и пошла. Пропади они пропадом все... И отцы, и матери... Зачем рожают детей? У них не спрашивают, хотели ли они рождаться. Их используют, что бы удержать мужчину, заполучить материальные блага, а о них самих никто не думает...
В глазах закипели злые слёзы.
- Леена!
Анна Дмитриевна потрясла меня за плечо и с беспокойством заглянула мне в лицо. Что случилось? Что с тобой?
Голос у Анны Дмитриевны был сочувствующий и неожиданно ласковый.
Расскажи, доченька... Поделись... Я же вижу, не спроста ты зашла. тяжело тебе, девонька... Всё в себе. Всё одна...
Слёзы хлынули бурным потоком, смывая всю горечь последних нескольких дней.
- Поплачь... поплачь... Всё лучше, чем всё в себе... - приговаривала Анна Дмитриевна.
И я плакала... И говорила... говорила, и плакала... Делясь сокровенным, с этой, в сущности незнакомой мне женщиной - соседкой.
Я говорила ей те слова, которые не успела сказать Дильке. говорила о том, как я любила её... Сама о том не подозревая. А Анна Дмитриевна слушала, стряхивая пепел со своей причудливо, изогнутой "беломорины" в рот чёртовой башке и гладила меня по руке.
Проревевшись я залпом выпила остывший чай и закурила. Мне было стыдно за свою слабость. Я утёрла рукавом лицо и отвернулась.
- Ну-ка, иди-ка умойся. - велела Анна Дмитриевна, всучив мне маленькое полотенчико с весёлыми цветочками, которое она жестом фокусника извлекла из ящика пузатого, старомодного комода.
- Давай- давай... И нечего нос в сторону воротить. Все, поди, живые, не каменные. Поплачешь - и на душе легчает. Умойся и айда чай пить.
Я покорно потопала в ванную. Там, как и в комнатах - всё сияло чистотой. На старой машинке "киргизия" красовался пёстрый тряпичный половичок. Такой же половичок лежал у ванной на полу. На полочке стояла початая пластмассовая бутыль с краской для волос "Рубин", а на раковине стоял белый стаканчик с божьими коровками, в котором торчала зубная щётка и тюбик зубной пасты "Поморин".
Я присела на край ванны и поплескала себе в лицо холодной водой, заглянув в зеркало, висевшее над раковиной. Из зеркала на меня глянула красно-сизая физиономия с распухшим носом.
- Ну и красота! - ужаснулась я.
Эк меня размазало перед посторонним человеком. Неудобно получилось...
Я снова набрала воды в ладони и умыла горящее лицо. Порезанная рука снова стала дергать и щипать.
Я потрясла ею в воздухе и утёрла лицо полотенчиком. От полотенчика слабо пахнуло духами "Красная Москва" и дымом сигарет.
Почему все пожилые женщины любят "Красную Москву" - подумала я. Такой же флакончик стоял в шифоньере у бабушки.
Из кухни доносилось звякание посуды и послышалось тихое пение...
Низким, грудным голосом Анна Дмитриевна пела старую, слышанную мной в детстве песню "отцвели уж давно хризантемы в садууу"...
Через минуту раздался короткий стук в дверь и Анна Дмитриевна приоткрыла дверь и заглянула в ванную.
_ Ну, успокоилась? знаешь-ка... а давай-ка я тебе накапаю стаканчик... - приговаривала она, открывая дверцу шкафчика на стене.
- Валерианочки вот... Давай-ка...
- Ээ... не хочу - запротестовала я.
_ Послушай тётку. Валерианочка - самое то.
- Она невкусная...
- Ну, милая моя - это ж тебе не монпасье. Лекарстве - они завсегда невкусные.
Я с обречённым видом послушно проглотила мерзкое лекарство, стараясь не дышать.
- Бррр... Впору хоть огурцом закусывай, или рассолом запивай. Кто придумал такие лекарства... - заворчала я.
- Ага! Раз ворчишь! Значит уже полегчало! - обрадовалась Анна Дмитриевна!
Ну-ка айда-ка! Я тебе какао приготовила. Попей с печеньем сладенького.
Не знаю от чего... то-ли от пролившихся слёз, то-ли от трогательной заботы соседки - но на душе стало легче.
- А знаешь, чего скажу-то... - таинственно снизив голос вещала Анна Дмитриевна.
Вот ты в бога веришь?
- Даже не знаю... смутилась я.
- А я верю! вот чего бы не говорили там, а верю я! Хоть открыто и не говорю. хотя теперь чего уж... Это раньше с этим было строго. Вроде и церковь стоит вон она, а увидит кто, что пошёл туда - на заседаниях, да комсомольских собраниях пропесочат, и никакой тебе карьеры, никакого продвижения.
Внук-то мой - дурень... стал дружить с иностранцами- студентами. Так вот они мозги-то ему и запудрили ересью. А порой думаю - а может и не ересь это вовсе.
Говорил он мне, что люди вроде как не насовсем умирают.
- Это как? - чуть не поперхнувшись удивилась я.
- Будто-бы умер, как будто старую шубу снял Тело то-есть. А потом снова родился.
- Угу... "Хорошую религию придумали индусы, что мы отдав концы не умираем на совсем..." - процитировала я известную песню Высоцкого.
У бабушки был сосед... тоже рассказывал нечто подобное.
- Так вот, думаю я... а может Бог-то увидел, что мучается дитёнок, да и решил прибрать, да хорошим людям отдать? А? Может и есть в этом что-то? Кто его знает... Оттуда-то ещё никто назад не пришёл, да нам не рассказал, чего там по правде-то... Вот, помру, приду и расскажу - веселилась Анна Дмитриевна.
_ Живите долго- долго... - сказала я.
- Ой, нет! вот долго- долго не надо! Ты Семёновну видела? Врагу не пожелаешь такой долгой жизни. совсем как дитя малое, из ума выжила...
Анна Дмитриевна... Расскажите мне - как это случилось... с Дилькой... - попросила я.
- Да и рассказывать - то нечего... Ирка в тот день подалась куда-то, на соседний квартал. Там у аптеки собутыльники её живут. Ну и пошла, и девчонка с ней. А там речка рядом, знаешь же? Так вот, пока Ирка наливалась с собутыльниками, девчонка играла на улице. И с пацанятами к речке то и пошли. Пацаны-то постарше... Ну она и увязалась.
Там всё и случилось. Говорят сорвалась с берега, да об корягу, ну и пошла ко дну... Пацаны прибежали с криками, пока суть да дело... опоздали в общем... - горько вздохнула соседка.
За окном совсем стемнело и я поднялась.
- Спасибо вам... - смущённо сказала я.
- Заходи, не стесняйся. Если надо чего, или просто поговорить...
Квартира встретила меня тоскливой тишиной.
Я села на табуретку за кухонным столом и задумалась.
- Хорошая она оказывается тётка - эта Анна Дмитриевна. А казалась такой вредной... Так старалась меня успокоить... Начала рассказывать про переселения душ даже.
Хорошо, если бы это было так.
Я вышла на балкон и прилегла на старую железную кровать с шариками. Из открытого окна тянуло холодом и пахло палой листвой.
Закрыв глаза я попыталась представить, как Дилька попала к новым родителям... И не заметила, как уснула...
Яркое солнце пробивается сквозь золотистую осеннюю листву, играя бликами на свежеокрашенном в весёлые цвета заборчике детского садика. На площадке играет детвора. Несколько карапузов сосредоточенно роются в песочнице.
Налетевший откуда-то ветерок закружил золотистые листья в странном танце.
- Как странно... Деревья не колышутся, а листья танцуют... Будто маленький смерч у песочницы. А детишки сосредоточенно копаются и будто не замечают ни меня, ни танцующих листьев... Почему такая тишина? Почему не слышно детского гомона, какой обычно бывает там, где собираются играющие детишки? Ярком синим пятном на общем фоне выделяется чья-то курточка с капюшоном.
Зачем капюшон, когда нет дождя? - думаю я.
А дети всё копаются и копаются в песке и тишина становится какой-то давящей. Вдруг фигурка в синем поднимает голову и из-под капюшона на меня смотрят знакомые глаза-вишенки.
- Дилька!
Девочка смотрит на меня, странным взглядом, будто не в лицо глядит, а куда-то в самую душу, в самую глубину сущности... Глаза у неё совсем не по детски мудрые и знающие.