Узкая, зажатая между старыми домами, мощёная улочка вела круто вверх. Низкое серое небо устало висеть над домом в четыре этажа, и облака едва не облокотились на крышу, отражаясь в тёмных окнах. Над подъездом широкой, приставленной ко лбу ладонью торчал козырёк, поддерживаемый чугунными витыми конструкциями. С боков массивных кирпичных ступеней во многих местах осыпалась штукатурка. Тяжёлая дубовая дверь была раскрыта. Улица была пуста. Или только казалась пустой.
Я поднялся по ступеням. Странно, но из темноты подъезда шло тепло, хотя на дворе был июль месяц. Будто внутри некоторое время назад протопили печь, и теперь она остывала. Я собрался уже сделать шаг, чтобы войти в дверной проём, как спиной почувствовал взгляд. Я обернулся. По улочке спускался мужчина моего возраста, давно не бритый, в мятой несвежей льняной рубашке и светлых пыльных брюках. Нагло и зло он смотрел на меня, а потом споткнулся и неожиданно упал. Матерясь, весь в пыли он поднялся и, не отряхнувшись, пошёл прочь. Я вошёл в тёмную парадную.
Она оказалась не такой уж и тёмной. Влево наверх вела неширокая деревянная лестница, и оттуда сверху лился свет. Ступени не скрипели. Комната на втором этаже была большая. В центре стоял соответствующий комнате такой же большой стол. За столом сидели люди. Я не помню их. Они сидели на старинных резных стульях с высокими спинками, обитыми тёмно-зелёным бархатом. Во главе стола стоял мужчина чуть за пятьдесят, властно опираясь ладонями в стол. Он говорил:
- ...неотвратимо! Я с вами предельно откровенен. Спасения нет! Вы все должны быть готовы к самому худшему. Если сегодня утром кто-то из нас и мог рассчитывать на лучший исход, то к... - он посмотрел на часы, что были у него на руке, -... этому часу - я не могу скрывать от вас, - надежды больше нет!
Золотые с брильянтовыми вставками часы и браслет сверкали при каждом движении руки под стать огромной хрустальной люстре, висевшей над столом. На мужчине был просторный чёрный халат, белая рубашка и чёрные брюки. Виски пышной шевелюры украшала седина.
На меня никто не обратил внимания. Не только когда я вошёл, но и когда я сел за стол. Не помню, были ли ещё свободные стулья. Несмотря на жёсткий тон говорившего, присутствующие сидели в непринуждённых позах. Но лица, хотя я их и не помню, были не то чтобы встревоженные, а скорее обречённые.
Лишь одно лицо я вижу хорошо. Рядом со мною сидела девушка, - хрупкое телосложение, коротко постриженная шатенка, узкая юбка чуть выше колен. Я посмотрел в её зеленовато-карие глаза, и они мне печально улыбнулись. Я тоже улыбнулся в ответ. Необыкновенная взаимная симпатия и нежность, которую ждёшь годами, вспыхнули, как зажжённый в темноте свет! Свет, который ослепляет. Так это и бывает! В одно мгновение я понял, что именно её я ждал всю свою жизнь. Именно ей, только ей я могу доверять самое сокровенное, самое нежное и самое глупое, - и она меня всегда поймёт так, как надо. Как мне надо. Простит и примет всё моё. Я понял, что я её люблю! И я понял, что она чувствует сейчас то же самое! Они смотрела на меня с невероятным любопытством и нежностью!
- ...должен умереть первым! Выбор сделан! - откуда-то издалека до моих ушей долетели слова председательствующего. При этом я почувствовал, как дюжина пар глаз посмотрели на меня. Холодно и резко вспыхнули брильянты на руке председательствующего. На лицах присутствующих читалось откровенное облегчение и одновременно лёгкое сострадание. Мой взгляд скользил по лицам, пока не остановился на искажённом ужасом лице девушки. На её гладком лобике прорезалась морщинка, тонкие, почти прозрачные пальцы прикрыли губы. Она совершала внутри себя никому невидимую, крайне тяжёлую работу. Я не знаю, сколько это длилось...
- Я - она встала и произнесла твёрдо и громко так, что все, включая председательствующего, вздрогнули, - я готова стать первой и прошу выбор изменить!
Я не сразу понял, что означали её слова. Я впервые услышал голос женщины, которую люблю.
- Это не правилам. Я не могу допустить. - Тихо сказал председательствующий. Он задумался и как-то устало продолжил - с другой стороны, какие, к чёртовой матери, правила могут быть в этот последний день! В конце концов, не всё ли равно! - развёл он руками.
Собравшиеся не бросились обсуждать неожиданное выступление. Каждый молча рассуждал или делал вид, что рассуждал, о возникшей ситуации в связи с дерзким и самоотверженным поступком этой молодой женщины. Кто-то хмурил брови, кто-то поднимал их, выражая удивление, кто-то снисходительно и удовлетворённо улыбался. Однако никого не расстроило её предложение. Скорее, наоборот, казалось, все испытали чувство некоторого облегчения. Пусть призрачного, пусть недолгого! Но ведь ещё немного можно...
В следующий миг до меня дошло, что она обречена. Моя единственная, наконец-то, обретённая обречена! Она приняла на себя выпавший мне жребий! Она перестанет жить. Из-за меня и вместо меня! И её не будет никогда! А я буду жить. Ещё какое-то время... Но уже без неё.
- Это не по правилам! - весомо сказал я, тоже вставая. Ножки отодвигаемого стула заскрипели по полу. Я смотрел председательствующему прямо в глаза. - Свой жребий я уступить не могу ни-ко-му! Я хочу быть первым!
Председательствующий сел, откинулся на стуле, положив левую руку на резной подлокотник. Он торжествующе окинул взглядом присутствующих за столом, пристально, качая головой, поглядел на мою девушку. Его взгляд говорил: вот, мол, убедитесь, и в эти трагические для всех мгновения есть люди, для которых соблюдение закона превыше всего!
- Что ж, мы... уважаем Ваше право! Поступок сударыни, хотя и немотивирован, но безусловно достоин восхищения! Однако, это - эмоции. Я же уполномочен следить за соблюдением справедливого порядка в этом столь несправедливом по отношению к нам всем процессе. Милостивый государь, я подтверждаю Ваш жребий!
- Нет! - Крикнула она, - Я, я не знаю, как мне это обосновать, я сейчас растеряна, но никто не может противодействовать мне в добровольном...
- Послушайте, - перебила её стройная немолодая дама в шляпке с чёрной вуалью, - господа! Я же вижу, мы все здесь видим, девушка на это идёт ради него, ради этого мужчины! Почему, я вас спрашиваю, почему мы должны вмешиваться в её решение! Решение собственной жизни! Отказ от своей жизни ради любимого человека - это поступок сильной женщины! Это любовь, в конце концов...
- Не мелите чушь! - оборвал её простоватого вида мужик, - она видит его в первый раз! И, кстати, в последний. И неважно, какие соображения толкают её на это! Мне, извините, дамочка, плевать на её соображения! Но если она так хочет, давайте отправим её первой!
Над столом повисло облако ропота. Вверху прозрачными гранями радужно посверкивала хрусталь люстры, время от времени слепя взгляды участников спора. Я смотрел в глаза моей любимой и находил в них покой и решительность. Мы не касались друг друга, так и сидели рядом и молчали. И вдруг зазвенел колокольчик. Все разом затихли и обернулись на звук. В самом дальнем углу комнаты, который был недостаточно освещён, никем незамеченный сидел человек. На нём был чёрный балахон с просторным капюшоном, покрывающим голову.
- Прошу тишины. Настоятельно! - сказал он, хотя и так все смолкли, и наступила привычная всем в городе уже много дней тишина. Человек в капюшоне встал. Он был очень высокого роста. - Хочу напомнить уважаемому собранию, что есть Законы божественные и есть законы человеческие. Установленные Высшими силами законы обойти невозможно, тогда как человеческие законы нарушаются. Более того, иногда преступить закон, установленный людьми, не означает преступления перед Богом! Как имеющий все полномочия Высшей инстанции, как лицо, сопровождающее человека в последний путь, я принимаю решение удовлетворить просьбу сударыни, не меняя, однако, выпавшего жребия.
- Позвольте... - начало было председательствующий. Но человек в капюшоне оборвал его:
- Я буду сопровождать обоих!
Тишина в комнате стала абсолютной. Каждый из присутствующих слышал лишь биение своего сердца. Но ненадолго, потому что все кроме двоих как-то облегчённо выдохнули, осознав, что получили желанную отсрочку.
- Господа, - обратился он к нам - прошу вас следовать за мной!
Мы с моей любимой посмотрели друг другу в глаза. Она была серьёзна и спокойна. Я как-то вовсе не испытывал страха. Я встал и подал ей руку. Её ладонь была холодна. Она поднялась, и мы пошли за человеком в капюшоне. Мы вышли в другую, противоположную дверь, которая вела в длинный коридор, выстеленный мягким охристым ковром. Наши шаги не были слышны. Затем человек в капюшоне стал спускаться по винтовой деревянной лестнице. И мы, с осторожностью держась за изогнутые перилла, последовали за ним. Свет был только наверху, поэтому по мере нашего продвижения вниз становилось всё темнее. Затем ступени стали каменными, и стены здесь уже были выложены гладкими валунами. Мы достигли нового горизонтально расположенного коридора. Было совсем плохо видно, но он казался много просторнее предыдущего.
- Теперь идите вперёд! - велел человек в капюшоне. - И не оглядывайтесь! Я предупреждаю.
Я по-прежнему держал её за руку. Ладонь её согрелась.
- Это конец? - спросил я его.
Он не ответил, а она... потянула мою руку, и мы пошли. В темноту. В темноте идти не просто. Не можешь рассчитать следующий шаг и соотнести себя с окружающими предметами, поскольку их для тебя нет. Но постепенно с этим свыкаешься и расслабляешься. Полностью полагаешься на нечто или некого, от чего или от кого полностью зависишь. При этом становишься обречённо свободным! Клянусь, в этом есть своя сладость!
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Теперь уже никак - ответила она грустно, - это теперь не будет иметь значения. Главное, что ты со мной!
Мы больше совсем не видели друг друга. Мы смирились с тьмой. Мы слышали лишь дыхание друг друга и запястьями ощущали, как бился пульс. В ожидании конца.
Так длилось долго. Очень долго. Или это так нам казалось. И вдруг мы одновременно натолкнулись на стену. Мы так подумали в первый момент. Стена оказалась деревянной, но не дощатой, а какой-то целиковой. Я заподозрил, что это двойные двери, и тут же моя любимая нащупала огромные металлические ручки. Мы толкнули двери, но они не подавались. Кроме того, что они были очень массивные и тяжёлые, они были заперты! Через секунды я нащупал железный засов. Он оказался очень тугой, но вскоре подался. Сообразив, что двери открываются внутрь, вместе мы потянули на себя ручки, используя весь свой вес. И они двинулись. И свет ворвался в подземелье и ослепил нас!..
Было утро. Город был где-то не здесь. Солнце успело уже растопить ночную росу, и только самые крупные капли ещё покоились на кончиках травинок, листках земляники и сверкали алмазным светом. На огромном листе лопуха друг напротив друга сидели две улитки и то и дело касались друг друга рожками. Они любили друг друга. И было совсем не понятно, умерли мы или ещё живы. Это было совсем не важно!