Сербин Владимир Александрович : другие произведения.

Южное направление. Граница на замке

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Название условное, рабочее, как и названия отдельных глав. Начато 21.01.2015 г. Обновлено 24.01.2015 г. Задача главного героя - убить дракона, спасти любимую и захватить весь мир. Надеюсь, справится; а почему бы и нет?


С чего начинается...

  
  

1.

   Так, в себя, кажется, наконец-то пришел...
   Хотя, в сложившейся ситуации данная сентенция звучит несколько двусмысленно. Что значит в себя, если где то самое себя, он не знает с абсолютной степенью достоверности. А пришел в совершенно другого, того самого, который изначально и занимал эти роскошные апартаменты под мощной черепушкой. Главное, что этот другой против такого наглого вторжения вовсе не возражает, а и вовсе ведет себя, подобно бедному родственнику при возвращении хозяев - притих где-то в дальнем уголочке и не отсвечивает, чтобы не прогнали.
   Благо, что всей накопленной информацией делиться легко, с энтузиазмом и без какого либо напряжения со стороны захватчика. Прямо-таки добровольное сотрудничество со следствием в обмен на обещание комфортной камеры и южной зоны. Даже как-то неловко за местного, чего уж он так-то.
   Вот и как теперь считать, кто здесь кто, кто хозяин, а кто квартирант?
   Впрочем, с этими натурфиолософскими и морально-этическими проблемами будем разбираться как-нибудь потому, в свободное время.
   Пока же стоит решить вопрос: открывать глаза или нет?
   Ну, то, что ничего для себя новыми с открытыми глазами он не увидит, это ясно, пока же можно полежать и так, впитывая новую информацию, врастая в нее.
   Итак, вокруг небольшое помещение с низким потолком, шага четыре на три. Стены каменные; именно каменные, а не кирпичные, что показательно, потому что местный кирпич невероятно дорог и не очень прочен. Каменные блоки не тесанные, просто вырубленные в каменоломне и чуть подправленные. Отчего поверхность стен весьма неровная, с рваными сколами, выступами и впадинами. Да оно и верно, зачем такому помещению дворцовая роскошь.
   Помещение же само именуется комнатой арестантского содержания, рассчитанной на содержание двух арестованных.
   Это офицерская арестантская комната, вернее, в конкретном случае, курсантская, но отличий никаких. Вот солдатская арестантская - им показывали в линейном полку, к которому приписан их учебный штагер - по размерам может больше раза в полтора, однако рассчитана на полный десяток. Притом, как объясняли знатоки, ограничение это только физического плана, но никак не организационного: когда понадобиться, туда и два десятка солдатиков запихнут за милую душу.
   А здесь - простор и комфорт, дворянские привилегии, имей их всей дивизией. Потолок, правда, низковат, едва не задеваешь макушкой, да что еще ожидать от подвального помещения. Узкое оконце, похожее на недобрый прищур великаньего глаза, забралось под самый потолок. На нем даже решетка не предусмотрена из-за такой узости, да и за ним - всего лишь каменный колодец у стены здания, в который с трудом проникает солнечный свет, когда солнце соблаговолит находится именно в этой стороне; а чтобы проникнуть через него на волю живому человеку - так таких подвигов даже богам и демонам в древних легендах не приписывали.
   Потолок тоже каменный, набранный из отдельных каменных блоков, только поверхность их чуть поровнее. Вряд ли специально стесывали, скорее, отбирали лучшее из имеющегося. Удивительно, как они держаться и не выпадают из потолка вниз, никаким раствором, как ему кажется, такое не удержать. Может быть, какие-нибудь хитрые пазы и выступы в самих каменных блоках. Но тайну сию гильдия архитекторов хранит пуще собственной казны.
   И пол каменный, чтобы уж закончить описание места отбывания наказания. В начале, сотни лет назад, когда его только сложили, он вряд ли был ровнее стен, но многие поколения арестантов стесали каменные выступы, выровняли ямки, и теперь поверхность пола напоминает равнину с легкой холмистостью в миниатюре. То есть ногу сбить, при желании, можно, но особых проблем для прогулок не представляет.
   Еще есть две койки вдоль длинных стен, полк у торцевой стены между койками и узкий столик в одну доску между ними. Никаких тебе излишеств, но все необходимое. Койки дощатые, на столбиках, утопленных в специальные углубления в полу, как и ножки стола. И не просто утоплены, а еще как-то там закреплены, что ни поднять, ни сдвинуть. Спать на них не вполне комфортно после привычных армейских, представляющих скорее гамак из плотной ткани, натянутый на неразъемный каркас. За ту неделю, что провел здесь, отлежал все бока, благо, что офицерам нормы поведения под арестом Армейским Уставом не прописана, хоть спи целыми сутками не снимая сапог. На дощатом ложе тонкое двухслойное суконное одеяло из самой дрянной козьей шерсти. Такое, что, как и многие армейские вещи, абсолютно бесполезно в предписанном предназначении: зимой не греет абсолютно, а летом от него только непреходящий зуд по всему телу, даже если на нем просто лежать, не укрываясь. Еще подушка, но в этот маленький кирпичик словно специально отбирали такую жесткую и колючую солому, пополам с вездесущей трухой, лезущий в нос и в рот, стоит только чуть пошевелиться на ложе, что не вызывает сомнений специальная подготовка всей арестантской атрибутики для поддержания в арестованных, соответственно, неизбывной бодрости духа и порождения искреннего рвения к последующей, после освобождения, службе.
   Ладно, с обстановкой разобрались, пора переходить на персоналии.
   Вопрос первый: и кто мы теперь?
   Беерт Рашди! Опаньки! даже и имя подходящее.
   Там, давно, уже невероятно давно, на невероятно далекой Земле, его звали Робертом Рашидовичем Ворошиловым. Интересно, это случайно так, или те же неведомые силы, что подогнали ему такую эксклюзивную турпоездку, еще и с именем подсуетились.
   Впрочем, гораздо важнее, что здесь и сейчас он - офицер и дворянин. Ну, офицер - это почти, хотя ему клятвенно обещали, однако патент, такая бумажка пергаментная, с подписью невесть кого и непременной королевской печатью, пока еще ждал его в непроглядной дали завтрашнего утра. Вот другую бумажку, именуемую королевским эдиктом, в которой Беерта Рашди именовали вполне серьезно штаг-лейтенантом, выписать и вручить уже успели. Чтобы, значит, не сомневался.
   А дворянин он потомственный, от папы и даже еще от дедушки, который застал в бурной юности имперские времена с имперскими же порядками, отчего и умудрился не башку потерять или шею сломать в тогдашнем бардаке, а заполучить личное дворянство, которое потом, по истечении четвертьвековой безпорочной службы, автоматом перешло в наследное. Правда, совсем меленькое, что-то вроде французского шевалье или немецкого рыцаря; ни герцог, ни граф, ни даже вшивый барон. Но все основные дворянские привилегии распространялись без различения титулов. Отчего папаша благополучно запихал своего отпрыска в офицерскую школу на казенный кошт, да и успокоился, вовсе о нем забыв. Впрочем, Беерт был не в претензии, у предка на шее болтались еще три дочурки, все младшие, но думать о женитьбе уже пора наступила, а с ней и заботы о выборе достойных женихов и изыскании хоть чуть достойного приданного.
   А что мы имеем в отношении пришлой сущности?
   Давно и далеко, на планете земля, это был среднестатистический российский пацан, обычный сын обычных родителей. В меру учился, в меру ленился, в меру дрался за школой, если приходилось отстаивать свою пацанскую честь, как это они тогда понимали. Школу закончил не то, чтобы классическим троечником, но золотая медаль не светила даже при наличии голубого волшебника и его друга вертолета. Но были в аттестате и пятерки, и несколько четверок. В общем, весьма разнообразное образование, как шутил их трудовик, отбирая вытачиваемые втихаря детали для полуавтоматических поджигов.
   Потом школа как-то закончилась и пришла пора выбирать свой жизненный путь, так сказать, стезю и судьбу. И тогда Роберт пошел в армию. И, что самое удивительное, дошел и прошел, отслужил, доли роздал и почувствовал себя свободным. Год жизни в сортир - и можешь спать спокойно. Впрочем, потом он так не считал, мнение несколько скорректировалось, хотя, возможно, просто ему лично несколько больше остальных повезло с этой самой армией.
  

2.

   Вот именно, не поверите, но - даже в армии отслужил, о, как! Не откосил, не бегал, сам пришел, аж военком глаза вылупил, когда он без повестки явился. А чего, потом бы загребли с первого курса, или еще как извратились. Теперь же от весны до весны, и на экзамены успел. Служил в связи, точнее, как бы при связи, причем очень даже "при". Обеспечивали охрану периметра, чтобы никакой залетный шпиен-диверсант или местный алкаш не сунулся туда, куда бы и вовсе не стоит. Сидели себе на фишке в семи камэ от расположения, лесную тропинку стерегли. Дежурство посменно, неделя через две, вот такой был замечательный график. Это местное начальство связистское такое втихаря применило, напревав на КЗОт и прочие уставные требования.
   А что, солдатам даже нравилось, потому как в расположении обязательно дела найдутся, которые ну их нах. А в смене - так и при оружии и вроде как на боевом посту, и прапор, постоянный старший их смены, сильно не дрючил. Сразу озвучил свои требования и претензии, за что будет драть, как бобик жучку. А остальное - живи как хочешь, только не попадайся.
   Ну и сами уже придумали себе сменное расписание, чтобы в неделю каждому двое суток свободных выкружить. Прапор не то,, чтобы одобрил, но не возразил. У меня, мол, журналы дежурств по своему распорядку, а если кто нарвется и друзья-приятели его не прикроют, так и будет отвечать по полной вплоть до дисбата. Это он, конечно, сильно загнул, но и на губу никто не рвался, поэтому друг за друга стояли, как под перспективой расстрела, и за весь год ни одной серьезной накладки не случилось.
   Места - закачаешься: север, воля, свобода, страна без границ!... Ни одного хрена мажористого на сотни верст, одним словом - Заполярье!
  
   Сошелся он там с одним парнем, из-за Камня. Тот с отцом да братом с пяти лет охотой промышлял, местное развлечение такое и опять же средство к существованию. В школе учился меньше, чем по лесам шастал. Вот втроем, еще с одним заинтересованным, они и гуляли по окрестным лесам да тундрам. Охотник их правильно ходить учил, прятаться, зверя скрадывать. Ну и постреляли мальца. Прапор, когда ему сделали такое предложение, отказаться от него не смог, и даже выдавал на такие вот прогулки один "калаш" на троих с десятком патронов, которые он надыбал без отчету. Взамен приносили ему птичек разных подстрелянных, да зайчиков когда попадется косой. Часть, конечно, готовили сами, за что и остальной личный состав смены держал троих добытчиков если и не за лучших друзей, то за отличных парней, точно. Но большая доля в добыче доставалась командиру, который наладил копчение и прочее заготовление трофеев, чтобы потом ублажать семейных да иных военных с большими звездами по особому прапорскому списку.
   Ну, так каждый выживает, как может.
   Он вот выжил и даже научился кое чему полезному, что и в дальнейшей жизни и карьере пригодилось.
   Было е еще одно, что он узнал о себе уже в армии. Оказывается, фамилия, она не просто так, она соответствовать требует. Вот и оказалось, что Роберт Ворошилов соответствовал своей на сто десять процентов. Впрочем, выяснилось это совершенно случайно и никаких особых последствий для дальнейшей службы не повлекло. Это уж сам Роберт постарался, потому что нечего...
   В первое же посещение стрельбища, а было в их части и такой парк культуры и отдыха, упражнение их "калаша" про пять патронов и три мишени он выполнил на "отлично", если бы не мелкие подробности. Во-первых, отводить на три поясных мишени при автоматической стрельбе всего пять патронов, как он считал, это армейский идиотизм подкрепленный еще не отмершими совковыми позициями. Как этот салага, зачастую впервые нажимающий на спусковой крючок снаряженной боевыми машинки для стрельбы, умудриться уверенно отсекать самые короткие, технически, двухпатронные очереди. Тут, гляди, как бы палец в скобе судорогой не свело да автомат при этом не развернуло в сторону руководящего стрельбой сержанта - в ответ, так сказать, на его командные матюги.
   Нет, бывали уникумы, которые умудрялись все же один-то патрончик на вторую очередь все же сохранить. Но чтобы при этом и еще куда-то попасть из тех мест, в которые и намечалось отцами-командирами, ну это уже даже не фантастика, а просто сказка. Потом-то он понял, что все так сознательно и задумывалось, потому что все едино никто никуда не попадет, если только случайно, зато надежное ощущение страха и тревожности, появляющееся при взятии в руки снаряженного оружия, у скороспелых защитников Родины надежно сохраниться в течение всего периода службы.
   Вот и он, когда взял в руки эту колдовскую железную палку, то приложил все усилия к тому, чтобы только не оказаться самым последним раздолбаем по этому делу, чтобы потом не только отцы командиры его обоснованного дрючили, но и окружающие не меньшие раздолбаи вспоминали позорище при каждом удобном случае. Впрочем, призовое место к тому времени, когда и до него дошла очередь, уже было надежно занято штатным взводным ботаном и клоуном: тот умудрился выпустить все пять пуль, даже не подняв ствол автомата до линии прицеливания. Как держал стволом вниз, так и расстрелял землю-матушку; когда только успел снять с предохранителя, ундервуд неноделанный. Как он джигу плясал, когда понял, что чуть все пальцы себе в фарш не превратил, но ведь повезло - ни единой царапины, только у каблука угол отстрелил, тот еще снайпер.
   А Роберт поднял ствол, прицелился, нажал на спуск... и понял, что от насмешек избавиться ему явно не удастся - автомат молчал. Переводчик огня стоял в крайнем положении. Но, удивительно, это его как-то мало взволновало, напротив, даже успокоило. Выставил на стрельбу очередями, приложился, делая вид, что целится. Но даже второй глаз прикрывать не стал, а чего там, главное, что выстрелит в нужном направлении, а остальное до двери.
   Выстрелил... почувствовал, но не понял и не поверил, просто почувствовал, что направо выскочило две гильзы - посчитать по звуку от выстрелов не сумел. А мишень упала. Он быстро перевел ствол, еще не осознав полностью последствий предыдущих действий, и снова выстрелил - мишень упала, то есть упала другая мишень. Через секунду - последний патрон - упала третья мишень.
   За спиной тишина, даже сержант тормознул со своими комментариями.
   Роберт отрапортовал, как положено, вернулся на место под удивленные и даже некоторые завистливые взгляды сослуживцев. Выслушал и похвалу сержанта-контрактника. А потом, когда уже все отстрелялись, получил еще пяток с приказом повторить представление.
   Роберт повторил.
   Очередей получилось только две, все мишени устояли.
   Он лишь недоуменно пожал плечами - мол, случайность, даже сам не знаю, что это со мной было. Но ничуть от этого не огорчился.
   Потому что мазал во второй раз намеренно, отлично сознавая, что может упражнение выполнить на "отлично" и даже перевыполнить, положив все пять мишеней - по одной на патрон. Вот только делать этого категорически не надо, если намечаешь спокойно отслужить свой год, нигде не засветиться и не заслужить стойкую нелюбовь своих хоть и временных, а товарищей.
   Позднее ему еще пару раз устраивали проверки, уже в тире с нормальными мишенями, и из "макара" и опять из "калаша", он даже попадал, точнее, ни разу в мишень не промазал. Однако никаких выдающихся результатов, изредка семерки-восьмерки, чаще - что-то ближе к внешним кольцам или вообще в молоко. Отцы командиры тоже на это решили, что имела место случайность, а вовсе не открытие уникального стрелка, могущего принести части много известности, призовых мест на различных соревнованиях и прочих плюшек и вкусностей.
   Если бы они еще попробовали соединить линиями пробоины в мишенях и посмотреть на получившиеся фигуры, они бы может, и изменили свое мнение. Но Роберт, решив вот так разыграть наивных начальников, не очень рисковал, резонно полагая, что ни у кого не хватит безумства, чтобы раскрыть его геометрическое хулиганство.
   Зато потом, в лесных прогулках, умение его пришлось ко двору, а самое главное, что никто из двоих попутчиков ни словом не обмолвился, ни приятелям, ни командирам, как на самом деле стреляет рядовой Ворошилов. Зато экономия патронов оборачивалась существенным усилением пайкового довольствия всей дежурной смены. Охотник тоже иногда постреливал, но больше в качестве демонстрации приемов и методов, нежели меткой стрельбы - все же с Робертом, даже несмотря на отсутствие у того хоть какой-то стрелковой школы, ему было не сравниться.
   А потом был дембель, возвращение в домашний уют и быстрое расставание с родным домом и старыми приятелями с района. Была подготовка к экзаменам, благо память он имел хорошую и за год не сумел забыть уж совсем все. Конечно, ничего веселого эти две недели не представляли, зато экзамены сдал успешно, хотя и с трудом набрал проходной балл. Так бы мог и в другое место податься, где хватило бы результатов ЕГЭ, но было еще и желание хоть чему-то реальному научиться, а не просто диплом высидеть.
   И поступил, и отучился. Но это так же малособытийно, как и десять лет школы. Нечего вспоминать, не о чем жалеть, нечему завидовать.
  
  

3.

   Ну что, пора, пожалуй, изменить горизонтальное положение на вертикальное, а то вот так привыкнешь жить лежа, и даже падать потом будет некуда, не то, чтобы взлететь. Тем более, что устраивать свою судьбу, перспективы которой существенно подкосили сопливые похождения второго квартиранта единой на двоих черепушки, как-то привычнее все же с гордо поднятой головой, чем с прямой по причине только геометрии ложа спиной.
   В первую очередь - открываем глаза. Оба! Раз-два, шире!..
   Н-да... насчет того, что с открытыми глазами что-то там увидит, это он здорово поторопился с выводами. Последний день его пребывания здесь, как было обещано на самом высочайшем уровне, доступном бывшему курсанту и свежеиспеченному штаг-лейтенанту, еще только вступал в свои права, утро неспешно раскачивалось где-то на уровне горизонта, и солнце не спешило заглянуть в окошко к тоскующему узнику. Дабы подбодрить его и воодушевить. Потому что с закрытыми глазами, что с открытыми, картина оставалась все той же - тьма египетская.
   Почему-то привычно казалось, что это самая черная из всех возможных чернот, даже чернее, чем на знаменитой намалеванной картине того же цвета. Хотя ему и иной смысл, вложенный уже библейским прочтением, тоже вполне подходит, ведь он так же, подобно древним евреям, рвется из рабства на волю.
   Беерт все же сменил положение тела на более активное, усевшись твердой задницей на жесткое ложе. Твердые локти при этом упер в жесткий стол, а на ладони положил свой твердый волевой подбородок, и тоже жесткий от проросшей щетины. Бриться пора, офицер, твои погоны!..
   Вот как, офицер. Кто бы сказал!
   Ну, то есть, тот факт, что в здешней ипостаси Беерт Рашди непременно станет офицером, сомнений не вызывало. Но вот Роберт Ворошилов, или, как его стали называть в последние годы, Ворошиловский Стрелок, быстро сократившись до простого Стрелка, даже в страшном сне не мог представить, что в его судьбе еще раз появятся погоны, сапоги и десяток вооруженных пацанов на шее, за которых он, к тому же, еще и обязан отвечать. И пусть здесь у них никаких огнестрельных пукалок, а только честное острое железо и, максимум, луки да арбалеты. Но и с обычной палкой можно таких дров наворотить. Как он будет с ними?..
   Цыц, петушок, чего раскукарекался. У тебя же Беерт есть, дворянский сыночек, которого как раз этому три года и учили, натаскивали, так сказать, на командирство. И с железом обращаться учили, и с прочими нужными и полезными вещами. Ты ему только не мешай, когда придется, он все и сам отлично сделает, чувак неплохой, резкий, но честный, даже где-то благородный, не то, что ты, хамло плебейское, райзойным образом покорившее чужое сознание и злодейски завладевшее не только чужим телом, но и чужой судьбой.
   Учиться в офицерской школе Беерту сразу понравилось. Было все, и придирки со стороны сержантов, которым только здесь, пока эти дворянчики еще пребывают в курсантской ипостаси, и дано волью поизмываться и покомандовать. Отучаться, получат офицерский чин, и сами, молокососы еще, примутся командовать такими вот седоусыми умудренными сержантами. Была и командирская необъяснимая нелюбовь, изливающаяся массой пустых придирок и обидных наказаний ни за что. Были и конфликты с соучениками, пока каждый старался найти свое место в своеобразной "табели о рангах", не допуская никого вперед себя и даже не помышляя признать свое место ниже хоть какого-то чужого.
   Не это было главное, все описанное - лишь неприятные, но неизбежные побочные эффекты, связанные с особенностями и социального строя и социального статуса и сословного разделения и специализации (эти мысли, конечно же, принадлежали не Беерту, а Роберту, который лишь переосмысливал чужие воспоминания, переживания, чаяния и надежды). Но со временем все эти шероховатости сгладились, отношения устоялись, места и роли распределились. Главным стала учеба, а учили в школе хоть и жестко, но хорошо, крепко, умело и старательно. Кто и не хотел, вынужден был научиться хоть на троечку. Беерт хотел и, по меркам Роберта, тянул на круглого отличника и золотой кругляш к аттестату.
   Правда, учитывая своеобразную систему оценок, когда весь курс просто распределяют по успехам от первого, лучшего, до отстающего последнего, стать первым всюду Беерту не удалось. Но все же неизменно возглавлять в последний списки отличившихся в двух дисциплинах ему не составляло труда. Фехтование и тактика, любимые и наиболее успешные. Если первая определяла условия его личного воинского превосходства, то вторая - его умение полководца. Вести к победам целые армии - этому еще предстоит научиться, а вот обеспечить победу в равном бою своему штагеру или даже роте, он уверен, уже сможет, что бы ни предпринял его противник.
   Ну что, правильный пацан, главную фишку в жизни просек, так что вправлять мозги ему не придется, хвала всем богам.
   Х-м, а что это он о богах-то вспомнил, уж не тлетворное ли это влияние - нет, не запада, а чужого сознания. Не хотелось бы подпасть, своих тараканов хватает, еще только с чужими разбираться. Ладно хоть, что новое его место обитание, хоть и самое оголтелое средневековье, но не отягощено, по крайней мере, метастазами инквизиции и иными последствиями религиозной нетерпимости и фанатизма. Поскольку религия всего одна, и не только в королевстве, сиречь, в бывшей империи, но и во всех окрестных изведанных землях.
   Богов, правда, двое, но только один из них настоящий. Вечный и Предвечный, один властвующий над днем сегодняшним, второй прибравший к рукам сразу два - завтрашний и вчерашний. Как известно, день сегодняшний вечен, потому как, какой бы день не наступил, он и будет сегодняшним днем. День вчерашний уже прошел, а завтрашний еще не наступил; так и быть им вечно или ужу отгоревшим пламенем или еще не разожженным.
   Впрочем, Предвечный вовсе не какой-то там антагонист Вечного, просто другой бог, не лучше и не хуже, не слабее и не сильнее, только обитающий в иные времена. Деяния его тоже никто никогда не сравнивал с неисчислимыми свершениями, подвигами и благодеяниями Вечного, может и потому еще, что в единственной священной книге, в Книге Одной Судьбы, Предвечному посвящены всего две строки - одна в начале и одна в конце. И все рассказы о делах Предвечному являются, по определению, вымыслом, который не порицается, но и не приветствуется: каждый волен сочинять собственные сказки, и добрые и злые, если только они не возводят хулу или напраслины на Вечного. А остальное - тлен и недостойно внимания истинных последователей его.
   Впрочем, храмовые служители - не жрецы или священники, таких в местном клире вообще не предусмотрено, а лишь служки, присматривающие за храмами и осуществляющие чисто технические мероприятия по сохранению как построек, так и знаний, хранящихся в храмовых библиотеках - так вот эти служители могут растолковать каждому желающему, что были иные времена, когда ход времен пресекался, и когда был день вчерашний и над миром властвовал Предвечный, творя свой путь и свои законы. Каков тот путь и каковы те законы отвечать они обоснованно отказывались, оправдываясь тем соображением, что и следов старых порядков не сохранилось, так давно это было - вечность назад. Человеческая память не в силах удерживать знания столь долго, а боги молчат. Вечный молчит, потому что не дело это излагать чужие заповеди. А предвечного нынче нет в этом мире.
   Вот такая простая и понятная картина, что Беерта весьма радовало, поскольку еще и разбираться в церковных хитросплетениях, символах и догматах веры, да еще и ритуалы исполнять истово, как этого требовали все ведущие земные религии, ему вовсе не улыбалось. Да и безопаснее так, меньше шансов чего-то всерьез накосячить, так, что это аукнется полным отречением тебя от бренного мира.
   То же и с социальной обстановкой - средневековье кондовое, но в чем-то и патриархальное. Если ты не нарушаешь правила очень уж нагло, то не привлекаешь к себе внимание и рискуешь спокойно прожить всю жизнь до самой старости и смерти в собственной постели. Конечно, хватало и интриг соответствующего уровня для каждого сословия, что в столице, что в провинциях, были и откровенная вражда различных родов и дворянских группировок, но нынче, во времена Королевства, по сравнению с прошлыми староимперскими замутками, все это представлялось достаточно милой и беззлобной возней в песочнице. Голову, конечно, от шеи отделить могут запросто, если ты кому-то мешаешь или этому кому-то только кажется, что можешь помешать, но на этом и все. Никаких глобальных компаний, многоходовых партий... Или, может, Беерту, тому, прошлому, попросту недостаточно хорошо известна изнанка современного общества. Да ну, фигня, никто свое грязное белье сильно-то не прячет, а если и задастся такой целью, так найдутся сотни доброхотов, чтобы деятельно этому помешать.
  

4.

   Вот и сам лучший курсант нарвался на такой скандальчик, охмурив дочурку явно не по чину. Сначала, казалось, что просто легкая интрижка, каковыми любили прихвастнуть все без исключения приятели по школе. Но то и есть, что прихвастнуть, на деле-то большинство обходилось небескорыстным вниманием горничных да служанок посимпатичней, а чтобы кто закадрил дворянскую дочку столичного папеньки-аристократа, так это, скорее, как отлично понимал он теперь, было из области хвастливых легенд и мифов времен рыцарства и повсеместного обитания драконов по соседству с принцессами. Ну а ему, вот, удалось.
   Как и почему - совсем и не важно. Главное - что уж очень долго ее заботливый папенька пребывал в полном неведении относительно этих свиданий.
   Но кто же мог знать, что этот захудалый безродный, как казалось, барончик, всего лишь комендант столичного порта, окажется каким-то дальним родственником герцога Берскади, главнокомандующего армией и начальника главного штаба в настоящее время. А герцог, как человек прямой и решительный, истинный вояка, проблему, по жалобе своего родственничка, разрешил самым кардинальным способом. Наглому кадету без экзаменов присвоили офицерский чин, да еще сразу через ступень, штаг-лейтенанта, как лучшему ученику, и сбагрили на другой конец страны, в самую глушь, на юг, на побережье. И не просто в захудалый гарнизон, а с особой миссией - наладить охрану южных границ королевства.
   Вот и понимай, как хочешь - то ли наказание, то ли награда. Такое поручение и полковнику принять не зазорно, если бы направление иное - запад, восток, север, да любое, кроме забытого юга. Потому что нет там границы, которую следует охранять. Там мелкое Сарматово море, за которым - Южный океан. И больше нет ничего, ни других земель, кроме мелких каменистых островков, ни других государств, даже пиратов нет, если не считать мелких морских разбойников, для которых и большая лодка в шесть весел - уже пиратский корабль, а промышляют они контрабандой да поборами с нищих рыбачьих деревушек. От кого там охранять эту границу, которую никто и никогда даже не определял толком. Земли королевства просто заканчивались там, где в данный момент было последнее известное поселение.
   Знал бы, что так случиться... И что тогда? разве что-нибудь изменилось?..
   Неужели Беерт перестал бы встречаться с Лидарой, неужели помахал бы ручкой, опасаясь гнева родителей. Ну уж вряд ли! Да если бы ее папаша был самим герцогом Берскади, и тогда вряд ли Беерт хоть чуть изменил бы свое поведение. Ну, был бы, наверное, чуть осторожнее, но и все. Но кто же мог ожидать, что та служаночка, которую Лидара считала верной и вполне надежной, а он еще и приплачивал из своих скромных сбережений, решит вдруг заработать сразу и много. Обманулась она, конечно; папаша-барон ничего ей не заплатил, а только приказал выпороть да им выгнать вон, за то, что столько времени скрывала и потворствовала. А Лидару отправил в свое дальнее поместье с охраной и компаньонкой. Неизвестно куда, невесть как далеко. Не дотянуться.
   Казалось бы, на этом и успокоиться. Но посчитал барончик, что нищий кадет, безземельный дворянчик обидел его сильно, даже оскорбил, проявив такое внимание к его дочери. Вот и нафискалил герцогу, а тот...
   Когда посадили под арест, вообще ни на что не надеялся, боялся, что выгонят из школы и чина не присвоят. Придется с позором возвращаться в родовое имение, или, что вероятнее, отправляться куда за пределы Королевства искать себя в роли наемника. Тоже ничего хорошего, ни почета, ни денег особой, ни карьеры. Только уйма возможностей или жизнь благополучно завершить или, того хуже, остаться на всю эту жизнь без некоторого количества верхних или нижних конечностей. Замечательные перспективы.
   Потому и не поверил, когда объявили решение по его делу. Да кто бы поверил в такое! А выделили ему под командование десяток солдат, денег, припасов, даже королевский эдикт обеспечили. Ну, это-то понятно, армейский приказ герцога там, вдали от столицы, гражданские чиновники могли и просто проигнорировать. Герцог им не начальник, к армии они никакого отношения не имеют. А помогать какому-то сопливому лейтенанту неизвестно в чем, да еще и свое отдавать - это и вовсе себя не уважать, как принято. А вот эдикт - это совсем другое дело. Бывало, что его невыполнение и к бунту приравнивалось. И тогда никакие заслуги и покровители не спасут, - хорошо, если опала и ссылка, а то и каторга.
   И пусть король с этой бумагой, скорее всего, и не знаком вовсе. Вон, и подпись не королевская, а главы кабинета, то есть канцлера. Но вот печать-то, пусть и Малая, а Королевская. Значит, все сделано по его слову и его властью. Очень ценный документ, многажды дороже тех денег, что ему выделили на закупку припасов, снаряжения и лошадей уже там, на месте, на жалование солдатам, да еще на набор новых. Эдикт не только разрешал набирать рекрутов, но и прямо предписывал это. Поскольку именно лейтенант должен был определить силы и средства, необходимые для обеспечения защиты и охраны границы. С него же и спрос, если неправильно определил или недобрал по глупости ли, по лености ли, нужного количества этих самых защитников.
   Денег, в общем-то, было немного, еще на пару десятков рекрутов, оружие да обмундирование, провизии прикупить - и все. Обещано было, и в эдикте, и так, на словах, что каждые полгода, весной и осенью, вот с этим самым корабликом будут ему доставлять еще припасы и деньги. Сколько - как в столице решат. Но и он рапорты свои пусть отписывает подробно, указывая сделанное и потребное, чтобы знали начальствующие, сколько еще прибавить содержания. Или и того довольно или даже лишнего, так и урезать могут.
   Вот пополнения никакого не обещали; сколько сам наберешь, столько и будет у тебя под началом. Но это-то и хорошо, а то еще неизвестно, как нынешний-то десяток удастся прокормить и обустроить. Потому как участок границы, отмеченный на приложенной к эдикту карте, был в стороне от каких-либо крупных поселений, точнее, там и мелких-то не было обозначено. Значит, коли и есть что, так не более, чем рыбачья деревушка в два десятка дворов или какая ферма на удаленном хуторе. Сторожевой пост придется строить самим, а как и из чего - о том высокому начальству думать недосуг, вот пусть новоиспеченный лейтенант сам эти вопросы на месте и решает.
   Выдали эдикт накануне, и вот уже завтра по утру - в дорогу.
   Хорошо хоть, что с такой бумагой ни один чиновник поперек не вякнет, да и губернаторы провинций если в стойку не вытянутся, то и отказывать в скромных просьбах поопасаются. Многого не дадут, но малое, что и попросит лейтенант, посчитают достойной ценой за свое спокойствие и чувство исполненного долга. Нет, конечно, не перед ним долга, но перед Государем и отечеством.
   А вот губернаторов, еще одна усмешка судьбы, в тех местах как раз и не имеется. На сотни лангов теперь долго ни одного не встретишь.
   Формально служить ему теперь предстояло в улусе Ялмес (сохранились еще местами старые названия, еще доимперские, как и видимость старых традиций и порядков). Правил улусом хан, как и полагается, избираемый советом беев, в случае такой необходимости. Ну, когда помрет от старости или болезней, или совсем ума лишится и перестанет слушать столичные приказы. Вот тогда и изберут нового, как древними традициями завещано. Вот только никто как бы внимания не обращает на одно маленькое и почти несущественное обстоятельство: эдикт королевский, которым сюзерен ханскую присягу принимает и подтверждает, датирован всегда ранее сроков проведения совета. Это делается с тем, чтобы, с одной стороны местную аристократию не обидеть, создать у них иллюзию управления улусом по старым порядкам, и в то же время не ввести их в соблазн воспротивиться вдруг королевской воле да поднять на белой кошме, заменяющий там ханский трон, не того кандидата.
   Все южное побережье когда-то включили в границы улуса, но сделали это чисто номинально. Как-никак граница, потому и управлялась прибрежная полоса непосредственно королевским наместником, который и сидел в том мелком портовом городишке, куда они сейчас и направлялись. Как же его там, Юргенч, вроде. Вот, даже в этом реверанс старым порядком, даже название имперского пограничного городка, где вряд ли наберется хотя бы десяток степняков, а напоминает местное.
   Наместник подчиняется непосредственно королевской канцелярии, читай, канцлеру, чья подпись как раз и украшает королевский эдикт об охране границ. Налогов наместник в казну улуса не платит, перед ханом не отчитывается, хотя формально уважение, поди, выказывает, шею гнет, да эти игры всем насквозь понятны. Только наместник и в королевскую казну ни одного местного гроша не отправляет: пограничные земли уж почитай полторы сотни лет как от поборов освобождены. Местные налоги есть, как не быть, да только это совсем другие деньги. И не будет наместник с рыбаков да немногочисленных крестьян три шкуры драть, ему важно, чтобы народишку на его землях прибывало и порядок был да спокойствие. Такова основная задача, за что он и награду может получить, а то и немилость королевскую, если не справиться. На содержание свое да на прокорм воинских подразделений, весьма, впрочем, немногочисленных, он деньги от казны получает, так что сильно налогами не заботиться для того только, чтобы порядок соблюсти - не бывает власти без поборов, не поймет никто такого.
   Вот примерно какова политическая обстановка в месте его будущей службы. Что до обстановке военной - сие покрыто мраком многовековой давности. Вот только не помнил Беерт ни одного серьезного военного конфликта в тех краях на протяжении последних полутора сотен лет. То ли действительно тихо, то ли настолько никому не нужное захолустье, что и не интересует никого, кто там с кем на ножах, и кто кому в каком кабаке морду начистил.
   Теперь это ему интересно, штаг-лейтенанту Беерту Рашди, новому командиру пограничной стражи южного побережья.
   Такие вот последствия невинной интрижки.
   Ну, Беерт, безусловно, даже если бы и знал точно все последствия, ни единого слова, ни единого шага не сделал бы иначе. А сам он - как? Впрочем, судить он может только по воспоминаниям, ощущениям и чувствам своего донора, а там, насколько можно понять, все несколько наивно, мило, но ничуть не смешно.
   Ничего серьезного с той девочкой у них не было; так - встречи, поцелуи, прогулки при луне. Потому, может, и хорошо, что все так складывается: он уезжает куда-то далеко, она остается неизвестно где. Незачем им теперь видеться, еще только проблемы неразделенной любви и обманутых чувств юного создания ему и не хватало. Ему со своими обманутыми чувствами что бы поделать, кто подскажет...
   Так что следует отложить все эти проблемы на потом, авось, и не всплывут по прошествии времени. Все развеется и забудется, а у него - так и нет никаких особых чувств уже теперь. Симпатичная девочка, но не более того. Да и, если честно и цинично, мешала бы она теперь. Тут следует собственной судьбой озаботиться, и больше не в части отбывания наказания, с этим-то как раз повезло - подальше от столицы, от интриг и ненужного внимания, побольше свободы и власти, хоть и небольшой, но реальной. А вот как дальше жить ему, Роберту Ворошилову, в этом чудесном новом мире - над этим вопросом стоит здорово поработать.
   Хоть он и прошел армейскую службу не где-нибудь в десантуре или разведке, но кое-что полезное вынес и не растерял. Да и в дальнейшем, в мирной жизни, круг увлечений позволяет надеяться, что приобретенные навыки не станут здесь лишними. Страйкбол, в котором в полной мере и проявились его снайперские умения (более соответствующие виды спорта оказались, вот неожиданность, и более дорогими, явно не по карману начинающему офисному планктончику); а еще паркур, тоже расширивший и углубивший специфические навыки под руководством более опытных товарищей, да под занавес - тактические игры на природу в условиях, максимально приближенных к боевым. Ну, а чего он не умеет из местных армейских дисциплин, там, управляться с остро наточенными железяками или сидеть в седле здорового зверя, который при этом несется куда-то с бешенной скоростью - так в этом преуспел прежний собственник общего теперь серого вещества. Одна надежда, что не придется заново обучаться всему этому по оставшимся воспоминаниям, а тело все вспомнит самостоятельно, главное - сильно ему в этом не мешать.
   Осталось только составить план по выживанию и последующему развитию персонажа, как в какой-нибудь компьютерной игре, рассчитанной на долгие годы сидения у монитора. Вот только смерть героя не станет очередной, а будет единственной и последней. Потому план должен быть по возможности минимально рискованным. Или бог с ним, пусть это будет истинно российский план, рассчитанный на авось и как-нибудь.
   В результате таких раздумий и прикидок, оценки политической обстановки, собственных возможностей и ресурсов, к вечеру решилось таким образом: сначала все четко рассчитать и спланировать, а потом действовать по обстоятельствам, не забывая только о конечной цели - счастье для одного отдельно взятого человека и остального мира по остаточной возможности.
  

5.

   Разбудили его весьма рано или правильнее считать - поздно, по ощущениям еще и четырех не было. Утра, разумеется. Счет времени здесь тоже шел на дюжины - осталось традиционно от староимперских времен и порядков, теперь-то, в королевстве, все более приветствуется десятичная система. Но часов в сутках по прежнему двадцать четыре, две дюжины, хотя по прежнему измерять их нормальным образом так и не научились; все больше на глазок, по солнцу, да еще в армии привились песочные да водяные часы, что особенно актуально в карауле, для смены постовых.
   Но пока темень, только загремел раздолбанный замок в двери его узилища, потом дверь распахнулась и в проеме затрепетал тусклый огонек масляного светильника. Светильник дешевый, с открытым пламенем, отчего охранник еще и рукой его прикрывал от сквозняков. Но разобрать общее направление можно, мимо не проскочишь. А никаких слов, на которые вошедший и вовсе не расщедрился, ему и не требовалось. И так понятно - время пришло покидать столь гостеприимное место и отправляться в добрый путь куда-то нахрен и еще чуть дальше.
   Беерт встал, потер лицо, зевнул, специально не торопясь оказаться за дверью, пусть его помается со своей свечкой. Собирать ему было нечего, все на нем, остальное - уж как благодетели обеспечат; но тем не мене сначала подошел к полкам, пошарил руками на ощупь, ничего, конечно же не нашел, развернулся, но опять пришлось усаживаться на койку, потому как иначе, чем ползком задницей по узкому ложу мимо стоящего посредине стола никак не проследовать.
   Преодолев последнее препятствие на пути к свободе, опять поднялся на ноги, чуть пригибаясь все же, чтобы не стесать лысину об низкий камень, едва ли не строевым шагом, громко топая при этом в целях предупреждения, направился прямо на стоящего в дверях охранника. Тот, не ожидая подобного от прежде спокойного арестанта, растерялся и даже испугался непритворно, когда вдруг прямо перед ним, словно выросшая из непроглядной тьмы арестантской комнаты, оказалась грозная фигура, надвигающаяся с неясными, но явно недобрыми намерениями.
   Охранник отшатнулся невольно, сделал шаг назад и заплелся в собственных ногах. Защищая пламя светильника, он не сумел вовремя воспользоваться руками, оступился да и грохнулся на собственную задницу.
   Вот же придурок, как он теперь ходить будет.
   Выйдя в коридор, Беерт покосился на сидящего бедолагу, который от боли и растерянности даже вздохнуть толком не мог, вон как ртом хлопает, да все без толку. В дрожащем грязно-красном пламени светильника, подтянутого солдатом к самомй груди, Беерт отчетливо видел и эти судорожные попытки вдохнуть, и перекошенные болью черты лица, и расширенные невероятно, от удивления ли или от боли, глаза. Как бы и не помер от разрыва шаблона.
   - Встать, барсучий помет, как службу несешь, салага! Встать, ну!
   Бедняга не понял и половины сказанного, тем более, что неизвестные слова местного языка Беерт не смущаясь, заменил русскими. Но приказной тон, манера человека, привыкшего отдавать приказы и не такому быдлу, он расслышал и осознал достаточно, чтобы попытаться вскочить, невзирая на неутихшую еще боль в копчике и полное отсутствие нормального дыхания.
   Попытка закончилась вторичным падением но с гораздо более существенными последствиями: охранник упал набок, выронил все же светильник, который тотчас же и погас, и застонал, не в силах выругаться, потому что дыхание все еще не восстановилось.
   И что теперь, ждать этого убогого?
   Беерт отлично знал, куда здесь следует идти. Темнота - не такая уж большая проблема для того, кто знаком с правилом левой руки. Вот только следующий поворот направо, поэтому Беерт предпочел держаться правой стены. Несколько шагов и рука ощупала угол стены, такой же неровный и пыльный, как и повсюду здесь. Зато сразу за поворотом стало заметно веселее, появилась путеводная звезда. У дверей, на столике дежурного, располагался другой светильник, побогаче, с решетчатым цилиндром, прикрывающим пламя. Да и фитиль был не из первой попавшейся тряпки, а из специально вываренного шерстяного войлока, по которому к яркому огню поднималось дорогое очищенное масло.
   Пламя освещало две фигуры, спокойно стоящие рядом. Они, безусловно, не могли не слышать и падения охранника и слов Беерта и последовавшего повторного падения. Но их эти нюансы ничуть не волновали. Они спокойно ждали, когда все, не относящееся к их компетенции, тем или иным образом разрешиться и они смогут, наконец, приступить к выполнению своего поручения.
   Беерт подошел, остановился в шаге, оглядел парочку пристально и по хозяйски - оба эти были ему абсолютно безразличны, просто он не привык чувствовать себя горошиной на вилке - щелкнул каблуками на манер киношных гусар.
   - Я готов, господа. Двинулись.
   А те смолчали, как и охранник ранее, от такой наглости и неожиданной манеры порученного лица, даже не нашлись, что ответить. И выходило так, словно он не порученное лицо, а сопровождаемое, вправе отдавать приказы и требовать их исполнения. А Беерт, чтобы закрепить произведенное впечатление, и вовсе пошел поперек всех правил и установлений. Не дожидаясь разрешения, приглашения, да хоть какого-то ответа, просто шагнул мимо этих двоих на выход, сам открыл дверь и шагнул на лестницу вверх.
   И что прикажете делать? Хватать порученное лицо за руки и волочь назад, в подвал. Это и вовсе смешно. Он делает именно то, что и должно. И бежать не собирается. Вот только порядок следования, когда один чиновник для поручений следует впереди, а второй - позади порученного лица, сломался окончательно.
   И уже оказавшись на свежем воздухе под яркими звездами в прохладе еще не наступившего весеннего утра, Беерт услышал снизу торопливые шаги - чиновники опомнились и поспешили догнать порученное лицо, чтобы не об++++++++++ еще больше. Не хватало только, чтобы кто увидел, как они суетливо догоняют этого курсантика, словно молоденькие лейтенанты бывалого и сурового полкового командира.
   Впрочем, Беерт не стал наглеть сверх меры, позволил восстановить надлежащий порядок следования и к воротам офицерской школы двигался в сопровождении, как бы под конвоем. На воротах чиновники охране ничего не предъявили и не сказали, видать, все полномочия продемонстрировали ранее. Охранники чуть сдвинули створку, чтобы можно пройти, не обтираясь плечами. За воротами стоял черный простой экипаж, похожий и на арестантскую карету и на грузовой тарантас. Все трое сели, при этом Беерт спиной по ходу движения, рядом с ним, оттесняя от единственной дверки, уместился один из чиновников, напротив - второй.
   Ехали недолго, благо до порта здесь было-то всего три переулка. Потом еще вдоль пирса, отыскивая нужный. Хотя, чего его там отыскивать - последний, самый дальний и самый убогий, как показалось. Кораблик напоминал то ли норманнский дракар, только помельче, то ли казацкую чайку, только потолще. Впрочем, без особых украшений и изысков, нос и корма похожи, как однояйцевые близнецы, если бы не торчащий плавник широченного рулевого весла. А так - вздернутые лебединые шеи, небрежно срубленные как раз не доходя до голов, вызывают стойкое ощущение незаконченности, недоработки корабелов. Широкие разваленные борта из-за такой формы словно нависающие низко над водой. Зато есть палуба, под которой - общий трюм, где размещаются и грузы, и экипаж, и пассажиры, если такие решаться ступить на борт этой посудины.
   В длину посудина имела метров двадцать, или чуть больше, ширина в самой широкой части - метров семь по палубе. Одинокая мачта, чуть сдвинутая от центра к носу, с косым реем, на который, как понимал Беерт, время от времени поднимают парус. Который, видно, вот и лежит на палубе поперек сразу за мачтой. А перед мачтой - скамьи для гребцов, судя по вделанным в борт уключинам напротив каждой. Или, как это правильно, мы ведь на корабле, не скамьи, а банки. Между банками широкий, во весь проход, люк в трюм. На носу и на корме (опять, если правильно, на баке и на юте) имелось свободное место, за мачтой немного просторнее, а на носу - так, шагов на пять клином.
   Все это Беерт рассмотрел не сразу, но время было, пока чиновники занимались его обустройством, а мозги привычно оценивали обстановку с точки зрения организации как нападения, так и обороны. Второй вариант выглядел менее предпочтительным: такое корыто проще захватить, чем отбиваться на нем, борта низкие, защитных сооружений никаких, а держать круговую оборону в чистом поле - это извращенный способ самоубийства.
   На борт по узким сходням в две доски без какого-то ограждения поднялись втроем (и никто с кораблика их при этом не окликнул, не поинтересовался ожидаемо, какой это хрен прется), только один из сопровождавших прошел на корму, где, видимо, собирался обнаружить главного в этом скворечнике, а Беерт со вторым остались ждать в районе мачты. Старший действительно обнаружился, этакий жилистый дылда с не выражением лица, заросшего полностью, от висков до подбородка, плотным черным волосом. При совершенно лысом черепе это производило впечатление. Которое, впрочем, портили маленькие, глубоко сидящие бесцветные глазки и круглый мясистый нос утомленного пьяницы.
   Капитан, что очевидно, выслушал чиновника, который старался не повышать голоса, чтобы его не расслышали у мачты, потом просто кивнул, так и не открыв рта, и протянул ладонь в весьма показательном жесте. Чиновник достал жестом фокусника откуда-то из глубины костюма свиток и кошелек. Свиток капитан взял небрежно и просто засунул за отворот куртки, явно не собираясь и вовсе знакомиться с его содержимым. А вот кошелек взвесил, распустил завязки и заглянул внутрь, чтобы убедиться в цвете металла. Только после этого взглянул на Беерта и так же молча указал рукой куда-то себе за спину. Там возвышалась куцая надстройка, если только можно так сказать о сооружении, едва ли выше пояса среднему человеку, а в стене надстройки - дверка, ведущая, похоже, в личную каюту капитана. Которую он теперь переуступал Беерту на период плаванья.
   В каюту надлежало поместить личные вещи пассажира, а так же сундук с бумагами и выделенной для его армейской команды кассой. Однако Беерт даже не дернулся. Кому поручено, пусть тот и озаботится. Чиновник, стоящий все еще рядом с капитаном, видя такую реакцию порученного лица, попытался наехать на моряка, чтобы тот обеспечил доставку багажа на кораблик, но тот лишь глянул насуплено и опять протянул ладонь жестом, не оставляющим иных вариантов его интерпретации. Чиновник явственно выругался, поскольку денег на такие подробности отпущено не было и, значит, платить придется свои или требовать платы от Беерта. Второе, видимо, показалось ему более неприемлемым или даже унизительным, и он со скрипом достал еще пару монет, безусловно другого цвета, но явно удовлетворивших капитана.
   Уже через минуту, невесть откуда появившаяся пара матросов сопровождала чиновника на берег, чтобы достать багаж из кареты и отнести в каюту. Возле кассы, согласно регламентам Армейского устава, надлежало непременно выставить караул. Но никаких иных кандидатур на эту роль, кроме собственной, у Беерта не было, а озадачиваться этим делом самому - ну уж и вовсе моветон. Ничего, авось сразу-то шкатулку не подломят, а там разберемся, кто окажется крайним.
   Потом тот, что ходил договариваться с капитаном, вытянул из-за отворота мундира (но это Беерт мог только предполагать, потому как реально рука вынырнула из складок плаща, но под плащом-то - мундир), вытянул знакомый по свисающей тяжелой прилепленной к пергаменту печати главного штаба свиток лейтенантского патента и небрежно сунул порученному лицу. Ну вот, теперь он точно офицер, а не хрен в томатном соусе. Потому бумагу взял не чинясь, правда, слов благодарности при этом тоже не высказал - обойдутся.
   Чиновники, посчитав на этом поручение успешно исполненным, покинули палубу даже не попрощавшись. Обитые железными полосами здоровые колеса кареты задребежжали по отсыпанной щебенкой набережной, звук, удаляясь, становился все тише, пока и вовсе не сошел на нет. Все, теперь точно все, теперь он окончательно поверил, что все воспоминания прежнего Беерта - это не бред его собственного больного воображения, а действительное отражение реальных событий, имевших место быть в недавнем прошлом с ним и вокруг него.
  

6.

   После отъезда чиновников на корабле обстановка сразу же активизировалась, появились и остальные матросы, числом шесть - по количеству банок и весел, сообразил Беерт - которые развели бурную суету возле мачты и ближе к корме. Беерт благоразумно переместился на нос, где и борт был круче и выше, позволяя стоять, опершись об обшивочный брус, идущий поверху.
   И тотчас выхватил взглядом движение в дали у въезда в порт, там, откуда и прибыла карета, доставившая его на корабль. Только на этот раз, похоже, приближалась какая-то пешая делегация. Пара факелов освещала достаточно, чтобы вскоре можно было рассмотреть и какие-то длинные палки, торчащие над людьми, а сами люди были в шлемах и кирасах, судя по тусклым отблескам на изгибах металла. Человек десять, и изображают некое подобие строя. Один, без палки, которые ассоциировались с копьями, шагал чуть в стороне, как и положено командиру на марше. Похоже, эти тоже спешат на тот же рейс, да еще и под его непосредственное командование. Вот и дождался своей непобедимой армии.
   Пора знакомиться?
   Но нет, для порядку и создания соответствующего впечатления спешить не будем, подождем здесь, на носу, подальше от эпицентра событий.
   Когда десяток подошел к борту, солдаты остановились, не помышляя ни о каком подобии строя, сгрудились кучей у сходен, сбросили поклажу, громыхнули укладываемыми на землю копьями. Сержант - а кто еще мог рулить таким подразделением - уставился на офицера, чья фигура проступала над бортом, очевидно, ожидая дальнейших приказаний.
   Но кто сказал, что Беерт должен что-то приказывать или вообще каким-то образом реагировать на неизвестное ему воинское подразделение. Вот и стоит спокойно, с ленивым любопытством разглядывая недисциплинированный сброд низу, под бортом. Может, мне еще к тебе спуститься, пентюх ты тупорылый.
   Но сержант, похоже, был достоин лучшей аттестации. Потому что перспективы получения начальственных указаний оценил в течение нескольких секунд и оценил верно, как абсолютно отрицательные. Потому, что-то рыкнув солдатам, сам поднялся довольно уверенно по сходням и свернул налево, на корму, безошибочно угадав капитана. Ну что ж, все верно, приказ у него, надо думать, не только довести десяток до корабля, но и следовать с ним далее до места службы. Значит, все обеспечение воинской команды на низшем уровне возложено так же на него. И не дело сержанту указывать офицеру, как тому себя вести с подчиненными, а тем более требовать должного внимания к собственной персоне. А вот капитан такого кораблика - фигура по статусу подходящая, с ним вопрос решить можно, да и пора уже: корабельщики, похоже, к отплытию готовятся, спешат, тут и пассажирам пора как-нибудь уже грузиться на борт.
   Когда старший подошедшего отряда взобрался на борт, освещая себя факелом, Берт смог хорошо рассмотреть на правом рукаве его форменной льняной куртки, посредине плеча, чтобы не прикрывал наплечник кирасы, вышитый желтым сплошной квадрат - символ сержантского ранга. Рядовым (хотя их здесь так не называли, но дело недолгое, введем) нашивали узкую полоску только после трех лет службы, когда армия соглашалась признать их настоящими солдатами. Две полоски - капрал, три - соответственно штаг-капрал. Квадрат на рукаве штаг-сержант был бы разделенным, состоял как бы из двух треугольников.
   У Беерта, на рукаве куртки из привозной хаасской ткани (судя по ощущениям - банальное хэбэ) пока что желтела одинокая трехлучевая звезда, означающее неидентифицированую принадлежность к офицерской гильдии, как и положено курсантам. Теперь-то должны быть две четырехлучевые без круга, но где он мог заказать новую вышивку, а чиновник, решавшие его судьбу, о такой мелочи, похоже, просто не подумали.
   Договорился сержант скоро, потому что еще через минуту вернулся к сходням и что-то столь же невразумительно, как и ранее, рявкнул ожидавшим солдатам. Те, подхватив вещички, бросились наверх. Поднимались по узким сходням не так уверенно, как сержант до того, некоторые, без сомнения, едва сдерживали желание, чтобы не опуститься на четвереньки и в таким виде проделать короткий путь над водой, но конфуза не случилось, все оказались на борту сухими и довольными преодолением столь неприятного препятствия.
   Поднимались весьма неспешно, по одному, давая возможность хорошенько себя разглядеть - сержант с одним факелом стоял на борту у сходен, второй источник света достался невысокому крепышу с примесью степной крови, который ждал внизу, пока все пройдут, и сам поднимался последним. А первым поднялся истинный степняк, остроскулый, раскосый, мощный бочонок торса на тонковатых и явственно гнутых колесом ногах - ходит мало, а к седлу прирос, похоже, с детства. Шагал он довольно ловко, не смущаясь и солидным весом груза и амуниции.
   Следом поднялись два здоровяка, пожалуй, что едва ли не под два метра, широченные, словно медведи, руки и ноги под стать, но никакой грации, перетаптываются, словно не знают, как лучше шагнуть, чтобы чего-нибудь не задеть или не сломать. Но обстоятельные, как истинные сельские парни, от сохи, заплечные котомки поправили, а копья взяли поперек, для равновесия. И так шажок за шажком, неуклюже, но надежно ступая, поднялись на борт. Эти двое так меж собой похожи, что если не братья, так земляки точно.
   Потом пробежал пацан, едва ли ему шестнадцать, а то и меньше на вид; тот торопился, опасась испугаться еще больше, оказавшись над водой на узкой доске, и потому намеревался преодолеть препятствие сходу. Но все же запнулся за перекладину и нырнул вперед раненным пингвином; благо, что случилось это уже на самом верху, так что свалился он уже на палубе и сразу же вскочил, не дожидаясь положенного тычка старшины.
   Среди остальных особого внимания никто больше не привлек, если не считать здоровенного рукастого дылду, не меньше любого из земляков ростом. Вот тот прошелся, словно канатоходец, даже не замечая ни узости пути, ни воды под ногами. Да и поклажу нес двойную, и два копья и два мешка. Чьи бы это? Но, впрочем, загадки никакой - парень внизу с факелом стоит налегке. Вот только сержант так приказал, или этот сам договорился. Весьма занимательно, надо бы выяснить.
   А факелоносец оказался забавным весельчаком, поднимался, переговариваясь со стоящими наверху, что-то пошутил по чьему-то поводу, за что схлопотал короткий, но смачный выговор от сержанта, но ответил и тому, не смутившись ничуть. А перебираясь через борт, даже сделал вид (кто другой и купился, но Беерт наблюдал отстраненно и весьма внимательно и потому всю фишку просек), что зацепился сапогом и вот-вот рухнет через борт, сжимая в руке горящий факел, прямо на палубу, на свернутый парус. Вот-то пойдет потеха, поберегись!..
   Конечно же, не упал и факел не выронил. Но все происшествие наблюдал так же и капитан, налетевший встревоженной курицей, отобрал факелы и у весельчака и у сержанта и, недолго думая, погасил их, просто швырнув за борт, в воду. На палубе сразу стемнело, но лишь в первые мгновения. Потому что рассвет уже начал предстартовый отсчет, небо на востоке посветлело, и глаза вскоре стали различать не только силуэты, но и более мелкие подробности. А тут еще матросы вынесли пару закрытых масляных светильников, подобных тому, что висел на корме у рулевого весла - керамическая плошка с гнутой ручкой, увенчанная медным дырчатым стаканом, прикрывающим пламя. Света от таких никакого, разве что сами они видны в темноте, но для обозначения соответствующих мест вполне пригодны.
   По исчерпании инцидента размещение прибывших продолжилось все так же без непосредственного участия их командира. Сначала спустились в трюм под предводительством назначенного матроса. Которому, очевидно, поручили указать места, где можно расположиться и оставить вещи.
   Через некоторое время все выбрались на палубу, уже без поклажи, без оружия, кроме неизменного короткого пехотного меча у пояса, и без брони. Даже стеганные поддоспешники, одеваемые поверх форменной куртки под кирасу, и те успели снять. Резкие, однако, ребята; это есть гуд, в нормативы, значит, будут укладываться без труда. Сержант, порыкивая, загнал их за мачту, где солдатики и уселись на доски палубы, кому повезло - на свернутый парус. Похоже, выполнял уже распоряжение капитана, чтобы не маячили у него перед глазами навязанные пассажиры и не мешали матросам в их деятельной суете.
   А медь морячков ровно шесть, невольно подумал Беерт, вполне себе счастливое число, и на Земле, и здесь. Недаром стараются, чтобы всякая команда по численности была кратна семи. Вот три семерки - еще круче. Две - тоже ничего, но похуже просто одной семерки. Так что, выходит, команда кораблика счастливая и удачливая.
   А их в команде, если вместе с самим Беертом, стало быть - тринадцать. Нет, в отличие от некоторых земных стран, здесь это число безусловно дурным и неудачливым не почитают, но отношение к нему довольно разнообразное. Спектр широкий, от явного подозрительного недоброжелательства - от тринадцати ничего хорошего ждать нельзя, если и не5 самой компании, так окружающим точно; до тревожно-выжидательного: тринадцать - это хорошее число что на подвиг, что на беду, все зависит от благорасположения светил и иных трансцендентных сущностей (боги, как помним, в дела земные не вмешиваются), ну, и от собственной удачи этих тринадцати.
   Удача его - вот она, на гнилом корыте в направлении юг. Спутники его невольные вряд ли больше судьбе благодарны. Вот только удача дама такая коварная, что найденный миллион может тебе и боком выйти, а сломанные по дури ребра в результате окажутся самим счастливыми в твоей судьбе. Так что еще посмотрим, как оно все вывернется. А для надежности еще и поможем "госпоже удаче" выбрать правильные ориентиры; она, говорят, любит упорных и неунывающих.
   Между тем пара матросов, отвязав швартовый от какой-то колоды на берегу, затащили канат на палубу, следом втащили доску сходни и, взявшись за какие-то длинные шесты, до того мирно лежавшие на палубе под бортом, стали яростно отталкивать кораблик от причала. Капитан при этом шуровал рулевым веслом, то ли помогая им в этом, то ли оберегая посудину от перекоса на речной волне. Но вот полоса воды между бортом и деревянным настилом причала стала достаточно широкой, а кораблик уже явственно куда-то двигался, слегка покачиваясь на мелкой волне. Матросы, согнав было при____________ солдат, развернули парус, привязали к рею и стали поднимать на мачту, одновременно растягивая концы. Парус слегка надулся под легким ветерком - и кораблик побежал поживее.
   Однако этим не закончилось, потому что теперь четверо матросов бросились к веслам, вставили в уключины и стали не грести, а как-то отгребать, то в одну сторону, то в другую. Потом все же некоторое время гребли нормально, мощно, слажено, потом опять вразброд (или, как принято говорить у моряков, враздрай). Стоя на носу, Беерт первым из пассажиров, наверное, понял смысл этих метаний - кораблик выбирался из портовой сутолоки, где всякие другие лоханки стояли не только возле пирсов, но и по всему свободному пространству, где кому понравилось. А идти таким зигзагом под прямым парусом да еще при неподходящем направлении ветра, без помощи весел вовсе нереальная задача.
   Но вот все преграды позади, корабль вышел на свободную воду, течение сразу себя показало, да и ветер словно посвежел. Матросы оставили весла, вернулись к мачте и подтянули рею на самый верх, максимально увеличив площадь паруса. Теперь, когда на широкой Донне никто не мешал идти какими угодно галсами, даже под прямым парусом для управления достаточно только рулевого весла.
   А там у нас на посту - капитан, первый после бога.
  

7.

   Ну, вот и отплыли. Или, как это правильно (в море плавает только дерьмо, моряки по морю ходят) - отошли от причала.
   Начало пути в неизведанные дали.
   Дали, впрочем, представляют собой не диковинные заморские страны, с чудесами и богатствами, а глухую зачуханную провинцию, направление в которую вряд ли кто считает хорошим распределением молодого специалиста. Ссылка, он ссылка и есть. Но все в наших руках, как учили в советские времена, вручая аттестат и выпинывая после восьмого класса за леность и неуспеваемость.
   А как оно все начиналось?
   Все просто и элементарно до тошноты. Сидели вечером пятницы в знакомо баре, на Ольшанке, потягивали первое пиво, дожидаясь, пока соберется традиционная компания. Гоша (а и было-то их только трое, он, Лешка со двора, так и продолжали приятельствовать, благо, что оба неженатые, да охламон Гоша, которого никто и не возьмет, только если из всех мужиков он один на земле и сохраниться), так вот, Гоша по традиции сцепился с каким-то пришлым, крепким еще дедком неопределенного возраста. Тот потреблял водочку за соседним столиком и как его зацепил Гоша, никто не уследил. А потом поздно было что-то делать, эти двое сцепились языками, что и болгаркой не разодрать, а дедок вместе со своим графинчиком и какой-то закусью перебрался за их столик.
   Пока не подошли остальные никто против этой оккупации активно не возражал, точнее, вовсе не рискуя вмешиваться в острую полемику на тему, ну, что-то вроде сложностей реализации личностных ожиданий в условиях неадекватного социального прессинга. В переводе на русский разговорный - Гоша жаловался на то, что невозможно нынче добиться чего-то стоящего, потому как все места блатные расхватали и никого туда не пускают. А сидят там, по большей части, бездари и неумехи, которым просто повезло то ли родиться у нужных мамы с папой, то ли оказаться в нужном месте на глазах у нужных людей.
   А вот если бы действительно, как еще недавно, конечно же, демагогически, декларировали сраные пиндосы, равенство возможностей, вот тогда бы мир узнал истинно великих людей, которые в легкую этот самый мир изменили бы и переделали в лучшую сторону. И он, Гоша, безусловно оказался бы в составе этой славной когорты (этот тезис не озвучивался, но явно подразумевался), и вот тогда бы все поняли, какой он замечательный человек, и бросились бы устанавливать ему памятники при жизни из разнообразных, но драгоценных материалов.
   Дедок же утверждал, что и среди современной молодежи, так привыкшей плакаться на свою судьбу, обвиняя дрянные обстоятельства, гиблое время и дураков-начальников не так уж много тех, кто не только мир могут перевернуть, но и собственную судьбу сверстать хоть сколь-нибудь по правилам правописания затрудняются. А дай им волю, так и обосруться благополучно, это в лучшем случае, а то и наворотят такого, что ругаемые ими дураки покажутся все светочами мудрости и великими организаторами и кризисными управленцами.
   Вот в таком контексте, примерно, и шел бурный спор с примерами и цитатами и оскорблениями собеседника; впрочем, последнее относилось только к гошиной манере разговоров, причем сам он этого даже наивно не осознавал. Но дедок попался крепкий в споре, потому внимания на Гошины наезду не обращал, а упорно гнул свою линию, которая заключалась в том, что, мол, дай вам такую возможность, так вы сперва под любым предлогом от нее отказываться приметесь, подсознательно чувствуя, что обделаетесь по полной; а потом, если вам рекомую возможность все же всучить, под дулом пистолета или угрозой организации сквозняка на рабочем месте, так обделаетесь еще круче, чем сами же об этом подозреваете.
   А потом Гошин собеседник и вовсе предложил впрямую - хочешь, так и будет у тебя такой шанс, откроется реальная возможность доказать, что ты чего -то стоишь и можешь не хуже иных, причем и противодействия сознательного никакого не будет, так, общая стандартно недоброжелательная среда, и все, никакой тебе вражеской деятельности или подлости рока. Как, согласный на такое испытание, не сдрейфишь? Почти по Высоцкому, когда пропасть и надо прыгать.
   И вот тут Гоша что-то такое почувствовал в этот деде, настоящее, сильное, правильное. Иначе с чего он начал вилять да отнекиваться, да все неудачно, коряво переводить в пьяную шутку, особенно учитывая, что пока все были безусловно трезвы.
   Он вообще такой, Гоша, - сначала заведет всю компанию стравит всех друг с другом по пустяковому поводу или и вовсе просто так, а потом тихонько отползает в сторонку, якобы он теперь и ни при чем. И это не вшивость характера, а незамутненная наивная непосредственность. Типа, вы чего, я ж просто так спросил, ничего не имел ввиду. Так не бить же его за это. Хотя, по первости, пару раз ему перепало, когда последствия его подначек оказались весьма неудобными: ну, надо же крайнего найти, а крайний - вот он; получи заслуженное.
   Но то - вообще, а это конкретно - тогда.
   Тогда Гоша конкретно испугался, что вот прямо сейчас его втравят в некую авантюру, где придется совершать подвиги и рисковать собственной драгоценной жизнью ради отстаивания некоей мутной и довольно-таки, с его точки зрения, пустой идейки. Неизвестно, что там ему привиделось, но зацепило говоруна крепко, он уже и вертелся ужом, оглядываясь во все стороны, точно ожидая подкрепления или иного счастливого разрешения явно для него неприятной ситуации.
   И дедок изменился, вдруг стало ясно, что и не дедок он вовсе, и ростом не подкачал и в плечах широк, и лет ему от силы сороковник, просто растительности на лице многовато. А уж глаза! Хотя Роберт не принимал такие штампованные впечатления всерьез, полагая, что если так и можно произвести впечатление, о, скорее, общим выражением лица, а глаза - лишь точка фокуса, которые и притягивают и фиксируют внимание благодаря особенностям получения человеком информации - до девяноста процентов визуально.
   Почему вспомнил о глазах? Так все просто: дедок, ну, пусть идет под старым позывным, поняв, что с Гошей ларек не подломишь, стал искать другую жертву среди присутствующих, благо из-за малочисленности таковых поиски не заняли много времени. Лешка продолжал демонстрировать полную индифферентность к происходящему, а вот Роберт, напротив, легкий интерес (вызванный, впрочем, в большей степени нетипичным Гошиным поведением).
   - А вы, молодой человек, тоже не испытываете стремления самому рулить своей жизнью, получать заслуженное, а не подачки с барского стола в этом вашем офисе - даже не буду интересоваться, видимость какой деятельности вас там заставляют демонстрировать за шоколадные фантики.
   Представляться Роберт не стал, а чего! Тот и сам имени не назвал. Да и так обидно обратился, хотя с офисом угадал на все сто.
   - И никакого криминала?
   - Я похож на бандитского авторитета, - усмехнулся собеседник намеренно обидно. - Криминала не будет, но не уверен, что вам не придется убивать, по приказу или в силу требований долга.
   Роберт, услышав такое, хотел уже отмахнуться, но дедок продолжил.
   - Например, на войне, или спасая невинных. Да вы и сами можете придумать десятки ситуаций, когда такое становиться и необходимым и правильным. Ну, про более мелкие нарушения морали я и вовсе не зарекусь утверждать, что не придется совершать подобные по десять раз на дню. Впрочем, едва ли чаще, чем вам приходится делать подобное и ныне. Но что касается уголовного кодекса, так смею заверить - я не призывая вас его нарушать.
   - Как-то это... - Роберт неопределенно покрутил рукой едва не перед носом собеседника, да тот не отстранился.
   - Странно, подозрительно, страшно?.. Что более соответствует вашему сомнению, определитесь. А я попробую развеять. Ну, как?
   - Да все вместе. И вижу я вас впервые.
   - Так и я вас.
   - Ну, аргумент...
   Помолчал, выбирая ответ. Но собеседник не спешил, тоже молчал и этим подтолкнул Роберта к нужному ему решению самым надежным образом.
   - И как это будет выглядеть?
   - Вы имеете ввиду - технически?
   - Ну, да... - ответил неуверенно, потому что и сам не знал, что имеет ввиду.
   - Я хлопну в ладоши, - дедок даже продемонстрировал их, вытянув над столом в жесте готовности к хлопку. - Вы закроете глаза, вы откроете глаза - и все.
   - А-а-а...
   - А вот физика, механика и прочая математика процесса и мне не до конца ясны, да и вам ни к чему. Да и неинтересно к тому же.
   - Бред, - выдал Роберт, окончательно уверяясь, что среди их двоих минимум один сумасшедший.
   - Конечно, бред. Так я хлопаю? - и вытянутые ладони.
   - Ну, рискните. Что мне качать - фокус-покус или трах-тибидох?
   Он уже откровенно издевался, лишь бы отделаться от назойливого собеседника и вообще прекратить этот цирк. В тот момент он как-то забыл, что и подозрительность деда, и Гошина реакция словно забылись, стерлись из сознания, которое ориентировалось только на моментальное впечатление, как на плохую фотографию бездарного фотографа: горбатенький королевский карлик-шут на ней так смешон, что уже и не вспомнить, насколько он опасен.
   А собеседник, выдавив так необходимое ему зачем-то согласие, действительно стремительно и резко хлопнул в ладоши прямо перед самым носом Роберта.
   Точнее, словно весь мир хлопнул в ладоши. Роберт моментально ослеп, оглох, перестал чувствовать свое тело, даже мыслить перестал, поскольку ни одной связной мысли сложить так и не смог. А стал он стремительно и неудержимо куда-то катиться, валиться, проваливаться, совершенно четко и ясно осознавая, куда и зачем и что его там ждет. Хоть с эти благодетель подсуетился, не оставил без внимания, объяснил перспективы и окончательный результат тошнотворного процесса.
   Как оказалось - не обманул.
   Вот он, результат: гнилое речное корыто, десяток охламонов во главе с мутным пока сержантом, которые спят и видят, как бы поднасрать своему командиру и сержанту заодно, да и свалить отсюда подальше. И впереди неизбывная глушь и забвение сильных мира сего. И все это - в общем стандартно недоброжелательная среда глухого средневекового общества. Красота и благодать!
   Кто в наше время не осилил хоть одну книжку про попаданцев, хоть в электронном варианте. Там такие гарные хлопцы сыпались прямо в сорок первый или в тридцать девятый и с ходу бросались учить отца народов и верного его клеврета и кровавого палача Лаврентия Палыча как правильно накостылять Алоизычу и потом прищучить скопом сволочей-союзников, иные же помогали Петру построить броненосцы против деревянных шведских и турецких лоханок, да еще и вооружить их нарезными стомиллиметровками, бьющими на десяток километров и разваливающими с двух попаданий самый крутой линкор. Российский флаг, в результате, взвивался над Босфором и Дарданеллами, Великая Порта приказывала долго жить, а вся остальная Европа не сдавалась в плен только по одной причине - России не нужно столько рабов на строительстве каналов и освоении Крыма и Сибири.
   В самом мирном варианте попаданцы в одиночку тормозили орды Чингисхана и строили единое российское государство за сто лет до возникновения Москвы. Потом, используя паровозы и пароходы, осваивали Китай и Индию, погружая все ту же Европу в окончательное варварство и нищету.
   В общем, везде случался или явственно проглядывал за последними строками книги замечательный финал, попаданцы считали свой долг выполненным и садились за мемуары, чтобы прибавить головной боли своим потомкам, все мозги сломавших в попытке привязать событийную канву и достижения отдельных темных личностей с общими историческими, научными и техническими реалиями тех далеких лет.
   Но у него-то нет ни знаний о ходе Великой отечественной и достоинствах и недостатках военной техники и вооружений тех лет всех стран и народов. Ну, автомат калашникова он, пожалуй что, воспроизвести сможет... в пластилине. А как изготовить в нынешних простое оконное стекло знает исключительно в объеме технологии, описанной в такой же попаданской книжке; и вряд ли дословное воспроизводство методики действительно даст какие-то результаты, кроме отрицательных. И события ближайшего десятилетия для него так же неведомы, как и для прочих местных жителей.
   Так что, ложись да помирай. Или это как раз и есть равные стартовые условия, которые обещал его чертов благодетель. Ну, тогда ему здорово подыграли: бросили, как щенка в воду, а на бережку налили полную миску сметаны.Не потонет, так точно наестся, как и не мечтал. Осталось за малым - не потонуть.
   Впрочем, игра-то только начинается, а колода у него в руках, если и не крапленая, так достаточно знакомая, чтобы замутить игру с приличными шансами на успех. Вы мне дайте только до зеленого стола добраться, то есть, конечно, до того самого уже пресловутого южного побережья.
  
  

Мы в дороге, мы в пути...

  

8.

   Ну что ж, пора ему уже и проявляться в соответствующем контексте. А то и усомниться могут некоторые, офицер он, или так, на прогулке.
   Беерт развернулся, сделал пару шагов к противоположному борту, на ходу, почти не поворачивая голову, бросил, негромко, но отчетливо.
   - Сержант.
   Тот наводил порядок среди солдатской братии, почувствовавшей если и не волю, то уж точно значительное послабление, естественным образом, по их представлениям, сопутствующее речному путешествию. Но сразу же вскинулся в сторону офицера, еще что-то выдал нехорошее в адрес своевольников, и, шагнув прямо между сидящих, потопал на нос судна. Никакого строевого шага, конечно же, не соблюдал. Здесь не принято, если не в строю или не перед строем. В остальных случаях - максимально уважительно к старшему по чину, причем, в четкой зависимости от разницы в чинах, но никто ножку не тянет и каблуками не щелкает. Но это ничего, со временем войдет в привычку. А времени у нас - что блох у дворовой псины.
   Но, подойдя, встал четко, правда, руки по швам не вытянул, сложил на поясе, зацепив большими пальцами за широкий толстой кожи ремень.
   - Сержант королевской армии Настин Томг.
   И все, ни тебе здравствуй, ни тебе "прибыл по вашему приказу", ни тебе "товарищ маршал", ни "господин генерал". В общем-то, все правильно и вполне ожидаемо. Такой бравый и умудренный годами службы вояка, прошел огонь и воду и всякие элементы сантехники. Негоже прогибаться перед каким-то сопливым мальчишкой, будь тот трижды дворянин и офицер. Тем более, что на рукаве Беерта все еще курсантская звезда, а курсантов сержанты гоняют не хуже солдат линейного полка. Впрочем, с этим проще - похоже, Настин Томг нигде кроме линейных частей не служил, так что дерную привычку попинывать молодых дворянчиков приобрести ему было негде.
   А вот все остальное надо исправлять, причем сразу и жестко, чтобы потом хуже не было.
   - Ну что ж, сержант королевской гвардии Настин Томг, будем знакомиться, - Беерт откровенно разглядывал военного и своего подчиненного, словно неодушевленное бревно, в глаза не смотрел, а каждый элемент амуниции, формы и вооружения только что не в руках повертел, так показалось сержанту.
   Пауза затягивалась, как у плохого режиссера. Непонятный командир дошел в своем пристальном внимании уже до сапог, но никакого продолжения его же предложения о знакомстве не последовало.
   Сержант даже потерял тщательно демонстрируемое самообладание и невозмутимость, явственно стиснул пальцы рук на толстом ремне и переступил с ноги на ногу, чиркнув каблуком по доскам палубы.
   - Устал стоять, сержант?
   - Н-нет...
   - А то я подумал было... Ну ладно, поверю на первый раз.
   Видно было, как в мозгу военного со скрипом перекручиваются шестеренки, меняя свое привычное, устоявшееся, за----------- за много лет службы положение. Офицеры не общаются так с подчиненными. Одни в упор не видят и, отдавая приказ, даже, кажется, не поинтересуются его исполнением, не забыв, однако, жестоко наказать за любой проступок или неподчинение. Другие сразу начинают ругаться и оскорблять, тем самым подчеркивая неравенство положений и свою исключительность. А этот - то ли смеется, как над несмышленышем, намочившим штанишки, то ли насмехается беззлобно, словно приятель над своим простоватым и наивным товарищем. И как на это следует реагировать. И чего от такого ждать.
   - Я штаг-лейтенант Беерт Рашди, твой командир, сержант, и командир всего этого курятника, что ты с собой притащил. Запомни это, сержант, чтобы впоследствии было меньше непонимания между нами. Да и не приятности тебе ни к чему, ведь так, сержант?
   - Так... Нет, ни к чему...
   - Вот слушаю тебя, и не верю, сержант, - офицер говорил раздумчиво и даже как-то словно сочувственно к собеседнику. - Вот не верю, что не любишь ты неприятности. Не убедил ты меня, сержант.
   Беерт поднял взгляд от досок палубы, которые до этого момента разглядывал с невероятным вниманием, и взглянул в глаза сержанта, остро и насмешливо. И так много в его взгляде смог увидеть Настин Томг, что мурашки, пробежавшие по взмокшей спине до самой задницы, показали величиной с хорошую кошку. А размер возможных неприятностей - понять бы, за что! - не позволял увидеть за ними никакого просвета и выходя из этой ситуации.
   - Я не уверен, что правильно понял, господин штаг-лейтенант, я лишь выполнял приказ... Если что-то неправильно... меня не предупредили... - драные небеса, какую чушь он лепечет, пытаясь оправдаться невесть за какое прегрешение.
   - Ладно, не суетись, сержант. Давай так, в капитанской каюте документы и деньги, наши деньги и наши документы. Надо выставить караул, ты уж озаботься. А потом я тебя опять жду здесь. И надеюсь не быть разочарованным повторно. Ясно, сержант?
   - Ясно, господин штаг-лейтенант.
   - Тогда чего стоим? Действуй!
   Сержант в последний миг сумел восстановить контроль над своими эмоциями и реакциями организма, осознав, что весь этот разговор, нет, не слышали (лейтенант голос не повышал, даже приглушал намеренно, а сержант поневоле повторял его в этом), но внимательно наблюдали одиннадцать пар глаз его подчиненных, да и прочие посторонние зрители имелись. И перед ними так себя уронить, бросившись выполнять приказ едва ли не бегом, было просто непозволительной роскошью. Потому изобразил попытку двигаться с достоинством, быстро, но не спеша, с подобающей чину и сроку службы солидностью.
   Сначала, следует поставить плюсик, соображение у него на уровне, узнал у капитана расположение каюты и входа в не, потом сам прежде открыл низенькую дверцу в надстройке, чтобы лично ознакомиться с обстановкой, и только после этого, выбрав одного из двоих здоровяков, отправил его на пост возле этой дверки (похоже, никакого тамбура там не было, одно только микроскопическое, судя по наружным размерам, темное помещение. Выбор караульного Беерт тоже одобрил - через такого не так-то просто пройти, а учитывая, что стоять ему открыто, то габариты и грубая физическая сила имеют преимущество перед, например, ловкостью или какими хитрыми навыками.
   На этот раз подошел, во всяком случае, на последних метрах, едва ли не печатая шаг, остановился, бросив руки по швам.
   - Сержант королевской армии Настин Томг, господин штаг-лейтенант. Жду приказаний, господин штаг-лейтенант.
   "Сэр, есть, сэр!" - невольно всплыло в памяти Беерта из других пространств или времен; он даже невольно поморщился, настолько это коробило российскую душу и раздолбайский менталитет, не привыкший ни к английской чопорности, ни к амерскому армейскому чинопочитанию.
   - Не суетись, сержант, меньше уставать будешь, - отмахнулся этот -------------- офицер на его жутко уставное обращение.
   Сержант мысленно взвыл, проклиная судьбу, удружившую ему и это назначение и такого командира. Ну теперь-то за что, что он сделал не так или сказал. Как с эти мальчишкой себя вести, чтобы не терять уважения к себе и угодить его ожиданиям. Нет, похоже, действительно, ничего кроме больших неприятностей его в дальнейшей службе не ожидает.
   Беерт видел, как корежит сержанта от его слов и всей манеры общения, но не хотел ни жалеть его, подстраиваясь под принятые здесь стандарты (Беерт "тот прежний" их отлично знал и мог бы легко подсказать), ни перестраивать себя. Ему так проще, так он себя чувствует увереннее, вот и привыкайте сержант Настин Томг. Тем более, что делать это тебе придутся не в одиночку, а в компании еще одиннадцати гавриков.
   - Караул поставил, это засчитываем. Солдат занял, чтоб не бездельничали, это мы тоже учтем соответственным образом.
   Не почувствовать иронию в словах Беерта мог только глухой с рождения. Сержант невольно повернул взгляд на корму, где именно что бездельничал подчиненный ему десяток, кто пялился с беспечным видом на проплывающие мимо берега, кто пялился, стараясь делать это незаметно, на беседующих командиров, а кто и откровенно устраивался вздремнуть. Такой прокол, сержант, позор.
   - Задачу подчиненным надо ставить четко и конкретно, даже если эта задача - отдыхать. Учти сержант - на будущее. Пока прощаю, в честь знакомства.
   Ну, вот и начались неприятности. Лишь бы не додумался его к котлу в наряд приставить, а тогда хоть и не служи потом: смеяться будут, подчиняться - нет.
   - Ты не думай, сержант, я не зверь, - между тем "успокаивал" его Беерт. - Я хуже, сержант, я твой командир. А ты мне с первых шагов понты кидаешь; несерьезно это, сержант. И мне в пад... в общем, не нравиться, и тебе не идет, а?.. Давай лучше дружить, как и положено командиру и подчиненному. Знаешь, как волк с ягненком: я тебя буду грызть живьем, а ты подсаливать не забывай. Договорились, сержант? Ну, что молчишь, хоть кивни.
   Ух, как он его. Да еще словечки какие-то непонятные, словно специально запутывает. Смеешься, пацан. Ну, посмейся, посмейся! Что-то еще будет завтра, сам-то еще никто, а уже ноги об собственного сержанта вытереть норовишь.
   - Я понял, господин штаг-лейтенант, - а челюсти-то как свело, еле-еле смог из себя выдавить пару слов, чтобы не выглядеть уж совершенным остолопом.
   - И не надо ничего затаивать, сержант. Это ты зря обижаешься. Я для дела стараюсь, а ты обижаешься. Мне же по другому нельзя, подумай. Я с тобой по хорошему, ты с солдатами по хорошему - и все, никакой службы, одни только кабацкие посиделки. Кто-то повозку везет, а кто-то кнутом помахивает. Разве не так, сержант, по уставу-то, а?..
   Ну вот, а теперь словно даже оправдывается... Или опять смеется ?..
   Как же его понять, Предвечный забери!..
   - И дело у меня к тебе, сержант, такое. Расскажи-ка ты обо всех своих подопечных. Кто такие, что могут, чего от них ожидать и к чему готовиться. В части неприятностей и иных сюрпризов. Готов просветить командира, сержант?
   Томг проглотил, словно пересохший сухарь, все невысказанное, и ответил спокойно, по возможности; хотя внезапно охрипший голос выдал его с головой.
   - Как прикажете, господин штаг-лейтенант.
   - Зачем же я тебе буду приказывать, - недоуменно хмыкнул Беерт. - Я тебя прошу, сержант: подумай, вспомни, распиши в красках. Ну, давай!
   А сам после этих слов, вот уж такого никак нельзя было ожидать, отвернулся от собеседника, облокотился о фальшборт локтями, уставясь в сторону дальнего левого берега, где заросшие лесом зеленые холмы перемежались с низкими луговинами и заболоченными, поросшими камышом поймами - раем для местных водоплавающих.
   Сержанту ничего не оставалось, - не рассказывать же в спину командиру - как подойти и встать рядом, держась за ограждение.
  

9.

   Но сержант не успел еще решить, как начать свой доклад, как Беерт вновь удивил его, спросив вполне небрежно, даже не повернув головы.
   - А вот объясни мне, для начала, отчего солдатики такие угрюмые, да на меня смотрят, как на посланника Предвечного: и убить бы готовы, да боязно?
   - Да что ж тут непонятного, господин штаг-лейтенант. Мы ж в столице служили, не где еще. Хотя, конечно, столичная служба потяжелее иной будет. Начальства кругом - жуть, и всяк следит, как идешь, да как отвечаешь, да как форма налажена, - сержант, объясняя столь очевидную кому другому причину, понемногу приходил в себя после слишком резкого и необычного начала знакомства, успокаивался, стараясь отвечать коротко, но понятно. - За любую оплошность наряды раздают, как семечки на деревенских посиделках, а то и похуже бывает. Но все одно - столица. Город большой, развлечений хватает, и погулять, и другое что. А теперь - как оно еще сложится. Да и знают же все, куда направляемся. Радости оттого мало. Я думаю - так.
   - Так служба же. - делано удивился Беерт, даже не скрывая иронии. - Куда пошлют - там и служишь. Разве не так? Сам говоришь - в полку жилось не больно сладко, и спуску не давали, и воли немного. А погулять и другое что - так это и в иных местах найти можно. Отчего же такая печаль, или думали все так в столице до конца службы отсидеться?
   - Нет, конечно, такого подарка от судьбы никто не ждал, поди. А только вот почему именно нас, а не других кого - вот то и обидно. Ну, так и то еще гложет, что сам же во всем и виноват, что, значит, выбор начальства на тебя указал, а другого кого пока избежал.
   - Каждый сам, говоришь, виноват. Это как же, растолкуй?
   Беерт чуть повернул голову, словно его забавляло смущение этого довольно побитого жизнью, но все же весьма простоватого человека. Сержант, наоборот, упорно разглядывал воду за бортом, чтобы взглядом не встретиться с лейтенантским, вздохнул, решаясь на небывалое, чего уж там, и как-то глухо произнес.
   - Вы же, господин штаг-лейтенант, тоже не по собственной воле на юг следуете.
   Беерт вскинул недоуменно, мол, что это за вопросы неуместные от подчиненного, неужто сержант порядки армейские подзабыл, субординацию.
   - Да нет, вы не подумайте ничего, господин штаг-лейтенант, я в чужие дела нос не сую. А только слухи ходят, слухам-то не прикажешь.
   Брови взлетели еще выше - и?..
   - Сам-то я такое дело стороной обхожу, а только вот и эти, солдатики, говорю, - кивнул головой влево, на "этих", - поди уж про разное наслушались и наболтались. Уши-то с языками у всех есть, за этим не уследишь. Вот каждый на себя примеряет, да про вас и думает. А что там насочиняют, бестолочи - бог весть.
   Беерт оценил столь интересную новость молча. Молчание это сержант понял по своему, и поспешил уверить командира.
   - Я это, конечно, пресеку, только...
   - Не надо, - остудил его пыл лейтенант. - Так-то поболтают, да перестанут, забудут со временем. А станешь ты их за это струнить да наказывать, так вовсе не успокоятся: дыма без огня, как говорится...
   - Понял тогда. Как прикажете, господин штаг-лейтенант.
   Пауза, которую специально затянул лейтенант, вымотала сержанта изрядно. Что ж ты молчишь то, ваша милость, терпение испытываешь? Или гадость какую обдумываешь? Вот же, дурак, сболтнул, не удержался...
   - А сам за что? Каждый, говоришь, в своей судьбе виноват, выходит, и у тебя, сержант, грех какой есть, раз мы вместе на юг плывем. Так какой?
   Ну вот, чего и следовало ожидать. Скрывать-то особо нечего, а только и самому на себя наговаривать - неправильно это.
   - Из увольнительной опоздал.
   - И что? Ты же сержант?..
   Недоумение лейтенанта объяснялось просто: в королевской армии к сержантам отношение особое, люди они вольные, в любой момент, если не война, конечно, в отставку подать могут, и никаких неприятных последствий для них такой шаг не несет, кроме размера пенсии. Да и служат они не из-под палки, а "по зову души", потому как армейские порядки их устраивают, и на оплату сержантов и капралов казна не скупиться. Потому и дезертиров среди них почти не бывает. А такие мелочи, как сроки увольнительной - так не явился вечером, придет утром. Тем более, что нормальный сержант, когда ему надо, всегда найдет способ получить от начальства поручение, чтобы и в город сходить и на ночку у зазнобы задержаться.
   - Я надолго опоздал, на четыре дня.
   - Вот как.
   - Ну, так получилось, - сержанту явно не хотелось вдаваться в подробности, но если командир прикажет.
   - Она хоть стоила того?
   Сержант на этот раз промолчал, только кивнул угрюмо, еще ниже опуская взгляд. Мол, за что наказали, это ты, как командир, знать имеешь право, а остального не касайся, трепать свое не позволю, не посмотрю, что...
   Командир еще помолчал, потом сказал.
   - Ладно, давай про свой десяток. Ты же их знаешь, кто чем дышит, у кого что на душе; а я и не разглядел толком.
   Ну, как лейтенант не разглядел своих новых подчиненных, сержант имел собственное мнение. Вон, взгляд какой тяжелый да цепкий, все видит, ничего не пропускает. Уже, поди, успел разглядеть, у кого бляха не чищена, у кого сапоги не по уставу. Не такие они, сопливые молодые офицерики, как этот. А наш-то, хоть и усы еще не бреет, потому что не растут, а словно полжизни прожил. Ох, непростой командир достался, хлебнем с ним всякого. Но сказано - рассказать, следует исполнять.
   - Да вот только, господин штаг-лейтенант, я ведь их тоже не больно и знаю.
   - Как это? твой же десяток?..
   - Четверо из моего, это верно, а остальные - нет. В нашем полку служили, верно, да только в других ротах. Только три дня и собрали нас всех вместе.
   - Вот как, - понимающе протянул лейтенант. - Не одни мы с тобой, выходит, проштрафившиеся, выходит, все подразделение - из штрафников.
   - Выходит, верно, что и так.
   Всех, похоже, кто попался на чем, тех и спровадили, чтобы и самим неповадно было, и оставшимся урок. Вот уж действительно, после такого примера семь раз подумают, прежде чем в увольнительной напиться сверх меры, или там на плацу ногу тянуть без усердия. Ох, подумают.
   Н-да, вот и из дурного армия доброе извлечь смогла, хороший урок и пример, только не для подражания. Ну, это еще посмотрим.
   - И что твоя четверка устроила, или каждый сам по себе герой?
   - Да нет, вот так все вместе и вляпались. Застукали их на распитии в полку.
   - Они что же, на выпивку слабы?
   - Да нет, не замечал за ними такого. Тут вот ведь как случилось, один из них, Дравд, капрала получил недавно, вот они это дело и обмывали. Друзья вроде как все трое, приятели добрые, все время вместе, все время друг за друга. И выпили-то немного, откуда много, в полк-то не очень выпивку пронесешь, у нас с этим строго. И ведь тихо все, спокойно, в уголочке, не на виду. Однако вышло так, не повезло. Майор наш в казармы явился в самое неподходящее время, в неурочное. Вот и застал всех четверых чуть веселыми. Они-то, не ждали ведь, вот и не сообразили сразу, чтобы куда упрятаться подальше от начальственных глаз. А как майор унюхал запах-то винный, так его уже не остановить было. Месяц в карцере просидели, ждали все, что погонят их и из полка и из армии, за просто так, без денег и привилегий. Да вот тут и вы подвернулись, господин лейтенант, с этим вашим особым заданием. Охрана границы, мы ж понимаем, - ни взглядом, ни одним движением мускула сержант себя не выдал, но и без того было ясно, что "он понимают".
   - Трое суток только что на свободе, как команду нашу собирать стали, так их и выпустили. Дравд опять рядовым, остальных бы тоже разжаловали, да некуда. Зато отправили куда подальше. Не знаю даже, где это южное побережье и находится, вот честное слово, господин штаг-лейтенант.
   - На юге, сержант, на юге.
   - Ага, ну да, все верно, это я по глупости, по простоте, прошу простить, господин штаг-лейтенант.
   - Ладно, сержант, пустое все. Ты о людях рассказывай.
   - А что же рассказывать, значит, Дравд, Кирент и Киронт...
   - Это что, не родственники ли? - перебил, не сдержавшись, сержанта.
   - Даже не из одной деревни, господин лейтенант. Но точно, что земляки, оба из Северной Пущщи. А там все имена такие, или еще хлещще. Вот они и сошлись, попервоначалу, потому как ни к кому другому пристать не смогли. Мне и то попервоначалу показалось, что ума и на двоих столько, что одному мало. Ан нет, с мозгами парни, вот только обстоятельные, как та пуща, пять раз все передумают да взвесят, прежде чем один раз сделают. Оттого и в последних ходили, поскольку ничего не успевали да везде опаздывали. А потом то к ним Дравд и прилепился, трое их стало. Вот тогда они себя и показали. Силы оба немерянной, да вы их видели, самые здоровые среди всех.
   Лейтенант кивнул согласно - точно, видел таких, на полголовы выше строя, в полтора раза шире самого сержанта, а того стройным назовешь вряд ли. Такие, действительно, руками способны вековые сосны валить.
   - А Дравд - вроде как голова у них. Все соображает, схватывает с лету. И командует этой парочкой, просто незаметно так, словно и не он главный, а вроде как в стороне, за спинами у земляков. Только они еще и первый раз задуматься не успевают, а он уже все решил, и ответить за всех троих успел, и уж исполнять бросился. А со стороны, это если не знать, как будто действительно и не он главный. И тоже ведь молчун. Они трое все больше молча, да головой разве кивнут или переглянуться - и вроде уже обо всем промеж себя договорились. Молча пойдут сделают, доложат в два слова - и весь разговор.
   А вот четвертый из компании, Зладен, так тот весельчак - не удержать.
   - С факелом.
   - Точно, с факелом стоял, - подтвердил сержант. - Он то позже к ним прибился. Те трое вместе в полк попали, и Дравд к той парочке быстро пристал, недели черед две, думаю. А Зладен - еще через полгода. Да сразу на них и накатил со своими усмешками да подколками. Ждал я, что отметелят они весельчака, а вот не дождался. Приняли они его, да так приняли, что не Зладена поколотили, а обидчикам его от всех четверых и досталось. С тех пор, год уже считай, неразлучные. Все вместе и все за каждого в ответе. Такие вот...
   - А умеют что? кто что лучше, у кого что не выходит?
   - Ну, это, земляки силы своей не знают, так что на мечах с ними совладать трудно. Но вот умений маловато, все силой берут. И то верно - не подойти к такому, щит не пробить, а если он мечом достанет - так не устоишь и собственный щит не поможет.
   - И ты не устоишь, сержант?
   - Как же можно, господин штаг-лейтенант, - Томг даже как будто обиделся, что командир усомнился в его воинских умениях. - Мне-то никак нельзя сплоховать, да и знаю я уловки разные, учился прилежно, да и учителя хорошие были. Меня им не взять, а вот в роте нашей, кроме других сержантов, никто против них не устоит, даже и из ветеранов если. Вот это они умеют, этого не отнять. А с арбалетом - только что взвести по быстрому, а стрельнуть - считай, что болт зря пропал. В упор разве что. Но зато Дравд - тот мастер. Ну, оно и понятно, у них в степи с луком рождаются, от мамкиной сиськи на коня сажают. Приспособиться только пришлось, арбалет не лук, но то он быстро сумел. А теперь лучший арбалетчик в роте, если не в полку. Никто и не увидит, куда попасть надо, а он уж и болт в самое темечко всадит. На мечах тоже умеет, но так-то к сабле привык, меч тяжел для него, да и удар иначе идет. Но умеет, ругать не буду. Один на один, может, не со всяким справиться, а в строю когда - так самое место, и сам хорош, и друзей своих научил, как вместе биться, чтобы пользы больше вышло.
   - За то ты его и в капралы рекомендовал?
   - Ну так, ясное дело. Только вон оно как вышло...
   - А ты не тушуйся. Еще не все потеряно, покажет себя - так и станет капралом. Нам еще набирать придется пару десятков - кого над ними ставить? Вот ты мне и присоветуешь, а я уж присмотрюсь, как к твоим советам относиться.
   - Так это ведь, господин штаг-лейтенант, как же?..
   - И что тебе неясно, сержант?
   Сержант понял, что залез со своим сомнением не туда; да уж поздно назад сдавать, потому и взялся разъяснить, почему сомневается.
   - По уставу капральский или сержантский чин может присвоить полковник по представлению ротного командира. В военное время, временно опять же, ротный командир до утверждения вышестоящим начальником. Время сейчас не военное, да и... - хотел, видно, сказать, что и ты, лейтенант, не ротный командир, но вывернул иначе. - Да и у нас вроде как не рота, так, команда отдельная.
   - Ну, так-то все верно, сержант, устав ты знаешь. Да не все в уставе прописано, есть и поглавнее устава правила. Только так, сержант, то, что я тебе скажу, будем знать только мы двое, ну, и те еще, кому это знать положено. Наместник, например...
   Лейтенант дернул уголком губ, будто изображая поощрительную усмешку, да только от того сержанту как бы еще хуже не стало - к таким-таким тайнам прикоснуться сподобился невзначай, как бы не зря напросился. Впрочем, командир поспешил сгладить сказанное, успокоить.
   - Со временем это многим откроется, только раньше того не должно.
   - Понял, господин штаг-лейтенант.
   - Это хорошо, что ты такой понятливый, повезло мне, значит, с сержантом. Вот и запомни, что кроме устава армейского есть еще и воля короля, которая и устава превыше, да и законов королевских тоже, хоть о том и не принято болтать. А если эдиктом предписано мне новых солдат набирать, и рекрутов и по контракту, так и чины соответствующие присвоить тоже разрешено. А иначе кто же теми новобранцами командовать будет, да учить и муштровать. Одного-то тебя на всех не хватит, не разорвешься же ты, сержант, верно?
   Лейтенант сделал вид, что не заметил, как жутко изменилось лицо сержанта, даже речь не прервал. А тот, услышав слово "эдикт", чуть про себя молиться не начал пополам с чертыханием. Все боги и демоны, так еще и это. Не просто армейский приказ, а воля короля дорогого стоит, но и спросят с провинившихся втрое, ничего не захочешь. Это лейтенант правильно сказал, нельзя ребяткам знать об этом, хотя бы до времени. Молодые они, горячие, как бы по глупости не сотворили что, о том узнавши. И в бега дернуть могут, и геройство неумное проявить, себя погубят и других многих за собой прихватят. Пускай пока считают, что это им наказание за все прегрешения и проступки в армейской службе. Так оно проще будет, да и правильно.
   - Верно, господин штаг-лейтенант, солдатам о том лучше и не подозревать даже. А уж я присмотрюсь, кого капральскими шевронами наделить можно. Столько лет служу, немного разбираться научился, кто сможет правильно себя поставить, а кому и не следует, хоть и солдат хороший, власть давать или ответственность вешать.
   - Это верно, сержант, это верно. Все правильно ты понимаешь. Значит, будем с тобой вместе волю королевскую исполнять. Как, сержант, справимся?
   - Справимся, - молодцевато гаркнул сержант, ничуть не погрешив против истины - очень уж хотелось и надеялось, что так-то и справятся, с таким-то командиром (уже и забыл недавнюю обиду и насмешку), если он и в деле такой же, как на словах себя выказывает. Он даже повторил с удовольствием, хоть и потише, но даже увереннее. - Справимся, господин штаг-лейтенант, как по другому?
  

10.

   - И с конем он, что один зверь, как собственными ногами скачет, кажется, - сержант продолжал расхваливать Дравда. - Даже не знаю, как такое возможно. Нет, ну понятно, что в степи без коня жизни не бывает, и с малолетства их отцы да дядья в седло сажают, как бы не раньше, чем своими ногами ходить научаются. Но такого мастерства не видел раньше, вот не видел, и все тут. Выходит, что среди всех он лучший и есть, если на круг, значит, смотреть, а не только какое одно умение. Других, чтобы так же, и не укажу.
   - А Зладен что же, ничем не выделяется?
   - Языком своим выделяется, - не утерпел сержант, хотя, впрочем, совсем беззлобно. - Ну и еще, ножи лучше всех метает. Где научился - так рассказывает про себя, что с бродячими акробатами ходил долго, вот и нахватался всего понемногу. А с ножами и самому полюбилось, оттого научился хорошо. Хотя, говорит, его-то учителя, акробаты те самые, над Зладеновым умением только посмеялись бы. Это он сам так говорит, а как оно на деле - кто знает.
   И еще - с лошадьми он как бы и не лучше Дравда управляется. Не в седле если, а так, успокоить, обиходить, понять, чего животина хочет. Однажды у нас конь один занемог, не ест ничего третий день, лежит, даже и голоса не подает. Полковой-то лекарь приходил, поглядел, пощупал, да и приказал поить порошками вонючими, что сам дал. Только видно, что про болезнь конскую не понял ничего, а так, чтобы только впечатление произвести. А Зладен, когда узнал, пришел, как будто поговорил с коником о чем-то, лег вот так рядом, обхватил за шею, ухо подставил под губы. То слушал будто что-то, то сам шептал. А потом поднялся да и попросил ему увольнительную истребовать у ротного командира, в город сходить, к травнице знакомой. Я попросил, командир и не отказал. А чего же, вдруг и вправду коника спасет. Так ведь и спас, неделю отпаивал настоями какими, обтирал уксусом, что от кожевенников принес. И поднялся коник, как и не было ничего. Вот только потом тосковать стал сильно, по Зладену, по спасителю своему. А тому-то такой конь - кто же отдаст. Так, иногда заглянет на конюшню, сухариком угостит, да так приласкает, слово доброе скажет, а животине словно только того и надо.
   - А в седле как, неужто Дравда перескачет?
   - Нет, в седле тоже умеет, но из них двоих - все же вторым будет. Хотя, поперек остальных - так первым, без спору.
   - А ты, сержант, каким по счету идешь?
   - Третьим, господин лейтенант, - честно ответил. - Как раз за этими двумя и мое место. А против них, конечно, я и вполовину не тяну, чего там говорить. Это ж видеть надо, в деле, на словах всего не обскажешь.
   - Ладно, сержант, и в деле посмотрим, придет время. Что еще про своих сказать хочешь, вижу ведь, не все открыл. Ну, говори.
   - Просьба у меня будет, господин лейтенант, - сержант посмотрел прямо, и взгляд офицера выдержал, и все же поспешил на всякий случай уточнить. - Если, конечно, вы не против выслушать.
   - Давай свою просьбу, сержант, говори.
   - Вы его не сразу наказывайте, только, он ведь, Зладен, он ведь болтает много, порою и не по делу, согласен, только ведь не по злобе, или там еще как поперек уставов или приказу, характер у него такой. А солдат он справный, нареканий никаких нет, и надежный, умелый. Справный он солдат, - повторил зачем-то сержант, словно боялся, что эта его главная мысль по какой-то причине может не дойти до офицера. - Веселый он, вот это веселье и прет из него, как осколки из гранаты, поди ж ты, не может удержать. А иным офицерам в том неуважение усматривается, или, хуже того, оскорбление дворянской чести. Так что в карцере он, как дома, - бывать пришлось часто. Вон только с новым взводным командиром и повезло парню, понял тот натуру Зладена, без дела не строжал. Но когда и для порядку внеурочно в караул поставит, или на работы какие, такое часто бывало. Вот и вы бы, господин лейтенант, если что, лучше пусть вечно в карауле стоит; все пользы больше, а болтать и некогда будет.
   - Ну, карцера у нас еще долго не будет, так что на этот предмет можешь быть спокоен, сержант. А в части караулов - это мысль хорошая и для службы полезная. Так что совету твоему я, так и быть, последую. Ну, то есть, как надобность возникнет, так и последую.
   - Возникнет, как без того, - с легкой обреченностью согласился сержант, как видно, хорошо знавший повадки своего подчиненного.
   Проговорили долго, почти до темноты. Сержант выдал все, что знал о каждом из одиннадцати, о чем слышал, о чем догадался. Старый солдат понимал, что не зря командир так подробно расспрашивает о каждом, чтобы потом определить его место "в общем строю". Одиннадцать человек - не так уж и много для охраны протяженного побережья; можно сказать - совсем ничего. Не хватит даже на один полноценный пост. Даже если лейтенант, как обещает, наберет еще два десятка - картины это существенно не изменит. В такой-то ситуации и важно получить с каждого по максимуму, все, что можно, а не только то, что устав приписывает. Сержант уже понял, что именно в успехе этого начинания их нового командира лежит и их удача, и карьера и, возможно, сама жизнь. Понял и принял. Осталось только довести это понимание до остальных подчиненных.
   Бловар - по слухам, купеческий сынок, спрятался в армии от кредиторов, с которыми отказался рассчитаться папаша. Мол, раз уж отпрыск решил дело самостоятельно вести, так пусть сам за ошибки и расплачивается. А тот все потерял на каком-то деле, выгодном, но больно рисковом. Да ввязался не сам, с компаньонами, вот те компаньоны свои потери возместить и потребовали, а не то судом грозились. Вот и ушел в солдаты. Из армии выдачи нет, а когда отслужит - так уж и поздно будет должок истребовать, все сроки пройдут. Поэтому про купеческого сынка и кредиторов верить можно. Но вот еще болтают, а это так, может, кто и поклеп тянет, но ходит слушок, что чуть ли не сам папаша-купец и спроворил все это дело, и компаньонов подговорил, и партнеров торговых нашел, которые денежки взяли да с денежками и исчезли бесследно. Вроде бы обиду свою на сыночка вымещает, что тот из семейного дела ушел и долю свою, хоть и небольшую, себе стребовал. Посчитал папаша это за оскорбление, да вот таким манером и отомстил. Может, и так было, а может и вранье все это, просто не повезло парню
   Так-то без особых амбиций, в отстающих не числиться, но и успехов никаких не выказывал. Видать, урок себе поставил - отслужить срок, как есть, и только-то. Грамотный, это да, не зря же торговые дела вел. Законы имперские знает, устав наизусть выучил, не на спор даже, а так просто. Знает много про земли разные, про места всякие, по зверей, да как люди в тех дальних краях живут. Бывало, часто рассказывал в казарме, когда время свободное, да перед отбоем. Его особо и не прижимал никто в полку, так, для порядку, по первости объяснили, каков закон армейский на деле, да и оставили. Он все понял, как надо, перетерпел без нытья, потом вроде как все стал. Сказать особо нечего, только что когда марши дальние были, для учебы, вот он все больше по хозяйству, точно рассчитает, как лучше палатки ставить, чтобы и места хватило, и не тесно было, и никакую дождем не залило. Еще с кашеварами приятельствовал, но не ради порции лишней, а так все припасы рассчитает, чтобы и хватало, и вкусно было, ну, в меру возможного, и напоследок чтобы одни сухари с луком не оставались. В строю мечом отмахнуться может, а вот один на один, или с арбалетом - считай, что один из последних в роте. Ну и в седле так же - не упадет, но и только.
   Дарица - еще один стрелок, каких поискать. Охотник с запада, а там у них в горах без этого не обойтись. Вот его род в рекруты отдал, по жребию.
   - Дарица - имя какое странное, а, сержант?
   - Так у них, у горцев то есть, все имена такие, не людские, - ударение в последнем слове сержант сделал на первом слоге, словно подчеркивая инакость как самих западных горцев, так и их странных имен. - Сколько уж почитай поколений в королевстве живут, еще и империю застали, а все дикость свою не изведут никак, все за старые устои да традиции цепляются, как, поди, утопающий за малую щепку. Степняки и те уж почти забыли все, в городах живут, даже в столице квартал есть, знаю. А эти - все родами да общинами, в лесу да в горах, ни князя у них нет, никакого другого правителя. Правда, не бунтуют, мирно живут, и подати все платят и рекрутов дают, сколько положено, это да. А все одно - дикие.
   За это Дарица и пострадал, как оказалось. Извели и сержантов своих и ротного командира. Строя совсем не знает, держаться вместе на ходу не умеет, шаг сбивает всем вокруг себя, устава не помнит, ни команд правильных, ни как ответить, даже выйти из строя, когда командир зовет, и то не может. И ведь не глупый парень, а только в традициях у них нет такого, вот и ему не нужно. И иного понимать никак не хочет. В нарядах его держать смысла нет, только что на хозяйственных делах, так для него это и не наказание вовсе, а как поощрение вроде. Под арестом - так не все же время в карцер солдата запирать, который вроде и серьезного проступка никакого не совершал. Вот и сплавили при первой возможности. Так-то он послушный и тихий, делает, что скажешь, только все как-то по своему, не вполне по армейскому порядку. Но делает хорошо, тут да.
   Минорк и Травент - про этих и сказать-то почти нечего, столичные хлыщи, что-то там с чужими деньгами связано, да только история темная, то ли было, то ли нет. И не поймешь, или угрозами вытребовали, или выиграли в карты или в кости не то или не у тех. Сами-то они, понятно, не распространяются особо. Твердят, что обманом их в армию затолкали, клянутся, как отслужат, найдут обидчика или обидчиков, и отомстят страшно. Делать ничего не умеют и не хотят, но с ними из солдат никто не связывается, потому как подставят обязательно. Пару раз их скопом били за какие-то прегрешения, да потом зареклись. Те два раза по их жалобам почитай едва не вся рота страдала, так их обидчиков остальные-то на разговор вызвали да и запретили эту парочку трогать, а то уж больно воняет. Вот с ними, похоже, и будет самое сложное справиться, чтобы в одну общую струю вставить, чтобы армейских порядков не нарушали, да других не подставляли.
   - Вот и займись, сержант, - согласно кивнул Беерт. - Ты ж теперь в этом деле для них вторым после Вечного будешь, никто тебя за превышение власти наказывать не станет, а так - лишь бы живы были, а остальное само зарастет да поправиться.
   - То есть, это... - сержант даже опешил, настолько не привык получать такие откровенные указания от офицеров. - Вон как, значит, выходит.
   - Так и выходит. Кого ты из них вырубишь, как вазу из мрамора, или ночной горшок, с теми нам и служить, - тебе и мне. А каждый раз ждать от таких воинов подлости или глупости, так этого нам не надо. Так, сержант?
   - Именно так, господин штаг-лейтенант. Уж я постараюсь дурь-то из них выбить да что нужное и правильное на то место взамен вбить. А жаловаться, значит, если будут?..
   Лейтенант лишь недоуменно дернул плечами.
   - Тебе же с этими жалобами и разбираться придется. Вот такой у нас, сержант, распорядок и будет. Я с тебя спрошу за твое дело, а ты уж с остальных спрашивай; а когда и как оно делаться будет - то мне не интересно.
   Понял, господин штаг-лейтенант, очень правильно все понял, - аж глаза у старого служаки засветились в предвкушении тех методов, которыми он с нерадивыми да ленивыми будет отношения строить. А вот и пусть у нас одна цепная собака будет, на ком парни злость свою будут оттачивать. А командир - он по определению справедлив и милостив, одна беда - далек больно, не докричаться.
   Про остальных и еще меньше известно. Вот здоровяк Селефт, тот из Срединных равнин. Пожалуй, еще поздоровее земляков будет, да только телок телком. Почитай скоро год уже в полку, а так толком и не научился ничему. Не то, чтобы ленится, как предыдущая парочка, или увиливает от учебы или дел каких, а только ничего не получается, хоть ты его палкой каждый день охаживай. Он бы и рад сделать все, как надо, не дурак ведь, да видать, голова так устроена: пока приказ уразумеет, да пока сообразит, как оно правильно, да пока к делу приступит, его уж и заканчивать пора, а он еще не начал. Но вот что такое однообразное, чтобы много и надолго - так это как раз по нему. Как возьмется да втянется - потом и не остановить вовремя. Одно слово - ратай, словно бык упряжной, взялся соху тянуть - так и будет тянуть до самого моря, пока кто не повернет или не остановит.
   Тримрон, тоже из землепашцев, только откуда-то из центральных земель, к столице поближе. Пацан еще совсем, по рекрутскому набору. Слабак, меч попервоначалу в одной руке удержать не мог. Сейчас-то немного отъелся, жилы нарастил, но до справного солдата еще ой как далеко будет. За что его из полка в южные благословенные края выпихнули - и сам не догадывается. Может, просто выбрали, кто поплоше, кого никакому командиру отдать не жалко, а даже еще и с радостью избавят свое подразделение от такого сокровища. Но, что удивительно, грамотный, то есть читать и считать умеет, и даже пишет прилично. Говорит, что недалеко от их деревни храм был, так тамошний Проводник всех детишек окрестных, кто желание проявлял, грамоте учил. А родители и не противились, потому как в храме, значит, Вечному не супротив, да и бесплатно к тому ж.
   И последние, Кортник и Перестин, так эти вообще из другой роты, как и Тримрон, да и в полку недавно, пару месяцев всего. Ничего о них сказать сержант не может, ни хорошего, ни плохого. Вот только вид у Перестина больно хитрый, скользкий он какой-то, что взгляд, что повадки. И привычка эта - вдоль стеночки да за спинами перемещаться незаметно, когда никто не видит: только вот был здесь - и уже нет его. Не из воров ли этот субчик, надо бы внимательно приглядеться.
   - Приглядись, сержант, приглядись, это дело нужное.
   А Кортник угрюм больно, но, как бы сказать, не по жизни, а вот словно горе у него большое случилось недавно, отойти не успел. Но о прошлом его ничего не известно, знают только, что из сплавщиков он, с востока, из Енсея. Леса там добрые, рубят огромные сосны, плоты вяжу и на запад, в центральные провинции гонят на продажу. Так что, если не врут, он и с топором уметь должен, и на воде не забоится. Силой тоже не обижен, но сухой, словно из веревок да стальной проволоки свитый, быстрый в движениях, даже резкий. Молчун. Не дерзит, приказы выполняет спокойно, без споров и недовольства.
   - Вот, пожалуй, и все, господин штаг-лейтенант. Это если коротко. Так-то многое можно еще рассказать, да больше по мелочи все, не стоит...
   Лейтенант поскреб голый подбородок, взглянул сержанту в глаза задумчиво и обещающе, поправил своего подчиненного в понимании важности разных мелочей.
   - Да нет, сержант, мелочи иногда бывают главнее прочего, это уж как обстоятельства повернуться. Но мы с тобой не последний день беседы беседует, будет еще время и место и о мелочах поговорить. А ты и сам подумай пока, может, какие мелочи и тебе значимыми да важными покажутся, вот и обсудим вместе, чтоб за мелочами такими что важное не упустить.
   Нам своих подчиненных знать надо лучше, чем они сами себя. Потому что правильное место каждому определить, это, считай, еще десяток в распоряжение получить. Вот из этого и исходи.
   Сержант, даже не заметив, повторил жест командира один в один, почесав подбородок огрубевшими пальцами - только звук получился погромче и погрубее. Не привык как-то, чтобы офицеры такой интерес к рядовым проявляли, чтобы все о них вызнавать, да еще потом придумывать, как и где каждого конкретно использовать. Не в офицерской школе же этому обучают. А это штаг-лейтенант Беерт Рашди заставил его удивляться уж больно много раз за это недолгое время. Не бывает таких офицеров, сержант это знал точно; а если и бывали, то ни сам он, никто из его армейских знакомых и приятелей с такими не встречались.
   - Будем исходить, господин штаг-лейтенант. Место, значит, правильное каждому подобрать. Ладная задумка, если получится... - осекся, глянул на офицера, переменил тон. - Да нет, точно получится. Даже не сомневайтесь, господин штаг-лейтенант.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"