Где-то я читал, что уровень свободы общества можно оценить по тому, как живется не таким, как все. По этой метрике, общество, где я вырос, было не очень-то свободным.
Ну, то есть, на словах-то все говорили, что ты же нам родня. Или что ты же с нашей улицы. Или ты же с нашей деревни. Поэтому мы хотим тебе добра. Ну, или, во всяком случае, пропасть-то мы тебе не дадим. И это даже в некотором роде верно. Пропасть, конечно, не дадут. Жить, впрочем, тоже не дадут. Но что это я о грустном...
Родился я и вырос в селе Усть-Баргузин. Это на Земле, на берегу Байкала. Ну, песню про баргузин, наверное, все слышали, поэтому, наверное, про Байкал все догадались. Из песни это сложно понять, но там поется про ветер баргузин. А есть еще река Баргузин. На самом деле, три из четырех главных байкальских ветров - баргузин, сарма и култук - названы по рекам. Четвертый ветер, верховик, по логике надо было бы назвать нижней ангарой, но, наверное, так было бы слишком длинно. А если бы назвали просто ангарой, то было бы непонятно, про какую Ангару речь.
Село наше расположено, как можно понять из названия, у устья Баргузина. Он течет по очень широкой долине, иногда ее даже называют котловиной. Геологи говорят, что это тектонический разлом - и правда, сложно поверить, что вода могла бы проточить такое. А вокруг долины стоят горы, Баргузинский и Икатский хребты. Они не очень высокие, около 2 тысяч метров от уровня моря. Но все-таки это настоящие горы, гольцы. Вскарабкавшемуся на вершину не стыдно называть себя альпинистом. Кое где до самой осени сохраняются снежники, а дальше на север и вглубь континента есть и настоящие ледники.
Недалеко от нас находится полуостров Святой Нос. Ну, что считать полуостровом. Сам полуостров - это даже не гора, а целый горный хребет длиной 50 километров, отколовшийся от берега и сползший на два десятка километров в озеро. Геологи говорят, что он сполз туда в совершенно нефигуральном смысле. Байкальский рифт - это трещина в земной коре, уходящая в мантию на глубины 60-90 километров. Ни одна горная порода на Земле не может удержать крутой склон такой высоты, поэтому края трещины обваливаются и оползают в нее. Большая часть массивов, конечно, разрушается, но там, где породы попрочнее - там получаются целые отколовшиеся горы, вроде Святого Носа или острова Ольхон.
Геологи опять-таки говорят, что всего несколько тысяч лет назад Святой Нос был островом. Но потом реки, Баргузин и Чивыркуй, нанесли в пролив песка, а волны сформировали из этого песка плавно изгибающуюся косу, соединяющую горный массив с континентом.
Название Баргузин бурятское, или, точнее сказать, монгольское. В средневековых летописях монголы называли земли к северу от Селенги Баргуджин Токум - окраина, глушь. Южнее, в районе Гремячинска или Котокеля, есть более-менее сухие равнины и луга, где можно пасти коней и даже коров. А на север - сплошные горы, леса и гольцы, даже со снежниками. А где найдется ровное место, так там болото.
Русским в этих местах тоже не особая благодать. Места под пашню нету, можно только разводить огороды - а в открытом грунте вызревает одна только картошка. Даже для огурцов или помидоров нужны парники.
До войны, главным источником дохода был туризм. Село наше тогда считалось поселком городского типа. У нас был аэропорт, хотя он принимал только маленькие самолеты и часто бывал закрыт из-за ветров или туманов. Был причал с промытым фарватером, чтобы к нему могли подходить суда на подводных крыльях. Вдоль пляжа стояли трех- и пятизвездочные отели, весь берег залива был утыкан турбазами, коттеджами, пунктами проката квадроциклов, снегоходов и ховеркрафтов.
Развлечений для туристов вокруг было множество. Вдоль всего Байкальского рифта много горячих источников. Есть они и у нас. Баргузинский и Чивыркуйский заливы к августу прогреваются так, что вполне можно купаться. На перешейке Святого Носа есть озеро, оно вообще теплое. Вода в Байкале очень прозрачная, так что даже на пляжах интересно понырять с аквалангом, а уж возле скал... Рыбки, конечно, не такие разноцветные, как на тропических островах, но все равно есть на что посмотреть. Да и просто места вокруг красивые.
Война нас непосредственно не затронула, но вся туристическая роскошь быстро сошла на нет. Стальные каркасы отелей разобрали на металлолом, только от одного оставили бывший рецепшн - там теперь уездная управа. Стеклопакеты для него заказывают в Иркутске, но заказы выполняют долго. Сколько себя помню, там всегда два или три окна были заделаны гетинаксом или каким-нибудь еще оргалитом.
С уходом туристов, большая часть населения тоже поразбежалась. А кто не разбежался, тем пришлось адаптироваться к новым условиям. Ну, как адаптироваться - промышленности нет, сельским хозяйством не проживешь, остается охота и собирательство.
Помнится, уже классе в шестом, когда нам начали рассказывать историю древнего мира, училка стала нас попрекать - не меня одного, как обычно, а нас всех - что мы живем присваивающим хозяйством, как древние люди в мезолите, и потому с особенным уважением должны относиться к папуасам, которые представляют одну из древнейших земледельческих культур на Земле.
Ну, у папуасов своя жизнь, а у нас особого выбора не было. Кедра, как говорится, лазим, шишка бьем, бурундук - ну, вы поняли. Повыше в горах растет стланик, с него шишку и бить не надо, можно руками собирать. Орехи, правда, у него мелкие, но такие же вкусные. Главное это сделать вперед тех самых бурундуков.
Один пацан хвастался, что его отец умеет находить бурундучьи кладовые. И правда, он показывал орехи, якобы взятые оттуда: чистые, крупные, буквально один к одному - и на скорлупе у некоторых явные царапины от зубов. Как он это делал, я не знаю, мой отец этим секретом не владел, а тот пацан не делился.
Ну, понятно, одними орехами не проживешь. Еще, конечно, собирали ягоду. Садовая ягода у нас растет плохо, кроме, разве что, смородины. А в тайге и в болотах можно набрать дикой - бруснику, чернику, гонобобель (я всю жизнь считал, что на старорусском это голубика, но когда попробовал здешнюю голубику, что-то засомневался), ту же смородину. Есть любители, берут еще жимолость, но моя мать ее не любила, считала что она слишком горькая - и мы с отцом ее никогда не брали. Три-четыре горбовика - и, можно считать, годовую норму витамина C на семью получили.
С охотой у нас сложнее. Некоторые, конечно, браконьерят горностая и соболя, но это дело рискованное, и громко про это не говорят, и уж совсем невозможно услышать, кому они сбывают добычу. Зайцы, лисы и американские норки - это законная добыча, но возле жилья их мало. Как на Байкале появились норки, я не знаю. Одни рассказывают, что их целенаправленно завезли в советское время, другие - что они сбежали со зверофермы в Иркутске и как-то прижились.
Вообще, всерьез охотничать без снегохода или квадроцикла тяжело, а их в селе мало. Но у кого есть транспорт, те могут забраться повыше в горы, и добыть не только зайца или лису, но и какую-нибудь косулю или кабаргу. Кабарга - это такой забавный зверь, вроде оленя, только вместо рогов у него клыки. У отца моего было ружье, но на охоту мы с ним ни разу не ходили, и сам он, на моей памяти, стрелял только уток.
Главный источник пищи себе и на продажу в наших местах - это, конечно, рыба. До войны на берегах жило полно народу, и все с катерами или, хотя бы, лодками, а туристы съедали все, что удавалось поймать. В те времена, конечно, за ловлей следили, квоты продавали за деньги. После войны, количество рыбаков поуменьшилось, а популяция рыбы быстро восстановилась. Одного только омуля в море можно брать центнерами, если умеючи. Нашлись энтузиасты, которые восстановили старинный консервный завод - он и обеспечивает не только село, но и все окрестности живыми деньгами.
Кроме омуля, есть много рыбы попроще. Есть пресноводный сиг, окуни, плотва. Есть много форелей - ленки, хариусы, гольцы - но их удобнее брать не в море, а в реках, когда они идут на нерест. В справочниках часто упоминают даже тайменя, но что-то я никогда не слышал, чтобы его реально ловили в Баргузине или притоках. Здесь, конечно, тоже выращивают рыбу. Вроде бы, тоже называетс я форелью, но от дикой рыбы на вкус отличается больше, чем баранина от кабарги. А впрочем, где вы могли попробовать кабаргу... А чего-то хотя бы отдаленно похожего на омуля тут и вовсе нету.
На мелководье, и в самом озере, и в реках водятся пресноводные бычки, мы их называли "ширками" за очень широкие жабры. Мы с пацанами их ловили при помощи остроги из палки и примотанной на конец вилки. При достаточном сочетании удачи и навыков за час можно набрать на неплохую жареху.
Само село наше, как я его помню, было похоже на российские деревни XX или даже XIX века. Широкие немощеные улицы, асфальт оставался только на Баргузинском тракте и на двух переулках, возле управы и возле школы. Одноэтажные дома из кругляка, у кого побогаче - из бруса. Дровяные печи и гигантские поленницы во дворах. Летние кухни, тоже с дровяными печами. Электричество от дизель-генератора, их было три или четыре на село, я уже точно не помню. Один, точно помню, был двойного режима, мог работать и на жидком топливе, и на генераторном газе. С довоенных времен оставалось много солнечных батарей, их часто удавалось очистить и оживить, но без аккумуляторов ими было неудобно пользоваться, а аккумуляторы столько не живут.
Самое значительное изменение по сравнению с XX веком - вместо сортиров во дворах, во многих домах были теплые туалеты с септиками и с дренажными сетями под огородом. В селе был центральный водопровод, магистральные полиэтиленовые трубы сохранялись еще с довоенных времен. Написав это, я понял, что не помню, как был устроен водозабор: прямо из реки брали воду или из какой-то скважины. В реке вода была чистая, только мутноватая по сравнению с байкальской, поэтому вполне возможно, что и из реки.
Родители мои были не особо богатыми, но и не самыми бедными. Дом у нас был из кругляка, но большой и крепкий. Был у нас теплый сортир, и горячая вода из змеевика, вмурованного в тело печи.
Одной из главных проблем в нашей жизни была транспортная изоляция. Вдоль берега озера проходил Баргузинский тракт, соединявший Верхнеудинск (до войны он назывался Улан-Удэ) с верховьями Баргузина. Но тракт этот был тупиковым, поэтому содержался он не очень хорошо. А ехать по нему было далеко, 256 километров от нас до Верхнеудинска.
Еще до войны его неоднократно пытались продолжить до Верхнеангарской котловины, до БАМа, но все как-то или денег не хватало, или находились другие приоритеты. А уж после войны сколько-нибудь серьезного дорожного строительства в наших краях не было.
Главным транспортом в наших краях был Байкал. Всю навигацию по нему ходил пароход "Черский". Ну, пароходом его только называли, это был газогенераторный теплоход, но вспомогательная паровая установка там была. На нем в село доставляли большую часть продуктов и товаров, и на нем же вывозили большую часть продукции нашего рыбозавода.
У многих в прибрежных селах есть рыбацкие шхуны или моторные лодки. Идти по воде медленнее, чем ехать на машине, зато комфортнее, так что даже вдоль нашего берега многие перемещались по воде. А уж на другой берег... Скажем, до Хужира от нас по прямой 110 километров, их можно пройти за день - считается, недалеко. А если ехать по дороге, надо объезжать весь Байкал, выйдет почти тыща километров.
Но навигация на Байкале короткая. Лед сходит только в июне. А в ноябре, хотя никакого льда еще нет, но воздух холоднее нуля по цельсию, поэтому начинается обледенение надводной части, которое опасно даже для больших судов. Уже в октябре в море без большой нужды стараются не выходить.
В январе у берегов становится лед, так что многие водители ездят не по тракту, а по льду - опаснее, зато подвеска меньше разбивается. А с февраля и примерно по конец марта Байкал становится проходим для автотранспорта по всей длине и ширине, так что можно доехать и до Хужира, и до Листвянки.
Во многих постапокалиптических книжках, которые я читал, одной из главных проблем считают отсутствие нефти. И здесь меня часто спрашивали, как же вы там, на Земле, без нефти. Ну, на самом деле, мы там не совсем без нефти. Многие старые месторождения, считавшиеся исчерпанными еще в XX веке, продолжают давать нефть, пусть и не в таких количествах - но у нас и потребление пониже. Кроме того, многие НПЗ, например Ангарский Нефтеоргсинтез, были перестроены для синтеза углеводородов из угля, по процессу Фишера-Тропша. Так что нехватка моторного топлива и других нефтепродуктов - это не главная наша проблема.
В общем, перечитав, как я все это описал, получается, что житуха у нас была неплохая. Такое впечатление создается потому, что я забыл упомянуть самое главное. Деваться от этой жизни было абсолютно некуда. Поехать учиться в город было самой реальной возможностью вырваться оттуда. Но для этого надо было получить справку в управе. Теоретически, на учебу такие справки выдавали бесплатно, но это теоретически. А на практике, у моих родителей таких денег не было. Опять же, само поступление, как я слышал, тоже было не бесплатно, особенно с плохими школьными оценками - а отношения с учителями у меня не складывались.
Конечно, можно было еще поступить в армию или в полицай, но как-то я совсем не чувствовал в себе влечения к этим занятиям - а поступление в полицай тоже было не очень-то бесплатно. На практике, во всяком случае.
А в ту жизнь, которая мне была предначертана по рождению, я как-то плохо вписывался. Я, честно говоря, до сих пор не понимаю, в чем была проблема - но поскольку такая проблема была только у меня, то я готов поверить, что это была именно моя проблема.
Еще до школы я замечал, что со мной что-то не то. Когда я молчал, пацаны меня шпыняли, что я молчун. Когда начинал говорить - говорили, что я зануда. А уж когда начинал говорить про то, что мне было интересно - ну, тогда уж вовсе хоть святых выноси. Меня больше всего расстраивало, что никакой выход из этой ситуации не годился. Что бы я ни делал, все равно оказывался виноват.
В школе стало еще хуже. Еще в первом классе училка мне сказала, что до войны такого, как я, отвели бы к врачу, он бы мне прописал риталин, и я бы стал как шелковый. Я уж даже не помню, чем именно я это спровоцировал. Уже здесь я все-таки сходил к невропатологу, он внимательно послушал все мои рассказы, осмотрел, даже снял энцефалограмму, и сказал, что у меня, конечно, есть стресс от резкой смены обстановки, и понаблюдаться мне не помешало бы, но причин прописывать что-то сильнее витаминов он не видит.
В общем, сами по себе занятия - и рыболовство, и походы в тайгу за шишкой и ягодой - у меня отвращения не вызывали, но в коллектив я как-то не вписывался. Поэтому я начал себе искать занятия и развлечения, отдельные от коллектива - и нашел школьную библиотеку.
Довоенных бумажных книг к тому времени не сохранилось. Ну, в городах-то, наверное, их найти можно было. Но в деревне даже обеспечить нужное для длительного хранения бумаги постоянство влажности практически невозможно. А новых книг не издавали, кроме школьных учебников. Все книги в библиотеке были в компьютере.
Кстати, я должен сказать, что не знаю, что привлекло меня в библиотеке сначала - сами книги или то, что библиотекарша отнеслась ко мне как к человеку. Но, так или иначе, я быстро подсел на чтение. Книги в компьютере не занимали много места, но ассортимент оказался маловат.
Я не мог проводить в библиотеке много времени - закрывали ее довольно рано, и я не мог попадать туда каждый день. Не имея возможности продлить удовольствие, я попытался повысить его интенсивность и стал учиться читать быстро. Я знаю, до сих пор многие считают, что художественную литературу надо читать медленно, едва ли не проговаривая про себя каждое слово. Я быстро от этого отучился, и, в результате, проглотил все содержимое библиотечного сервера за полгода.
И тут библиотекарша мне напомнила, что кроме местного сервера, в библиотеке есть еще доступ в Интернет. Никаких поисковых машин, как до войны или здесь, в нашем Интернете не было, но библиотекарша показала мне библиофильские форумы, где, помимо прочего, делились ссылками на архивы довоенных книг. Некоторые из них были гигантскими, одно оглавление по размеру было сравнимо со всем содержимым локального сервера. И тут обнаружилось еще одно препятствие.
Книги в нашей библиотеке были на современном русском языке - в частности, именно из-за этого она и была такой маленькой. А то, что лежало в архивах, было на языке, который мы называем старорусским - впрочем, здесь-то вы другого русского и не знаете. Но это остановило меня ненадолго.
С детства я знал современный земной русский и бурятский - разумеется, также современный земной. Еще в школе нас в обязательном порядке учили ток писин. Где-то я читал, что, зная два неродственных человеческих языка, ты в некотором роде знаешь их все. Не знаю, насколько это правда, но изучить четвертый язык оказалось несложно. Слова, конечно, отличались - но многие из слов, которые в современном земном русском изменились до неузнаваемости, имели сохранившиеся однокоренные формы. Некоторые слова имели аналоги в ток писин или, что показалось мне неожиданным - в бурятском. Значение большей части остального можно было восстановить по контексту.
Как-то случайно я прочитал кусок текста без начала и конца, там было про двухголового Джо-Джима, и они друг друга постоянно отправляли в Конвертор. Пытаясь найти начало и конец от этого куска, я начал читать все подряд, что по аннотациям имело какое-то отношение к космосу. И многое оказалось сравнимо по увлекательности с историей про Джо-Джима.
Я пытался заработать очки популярности, пересказывая эти истории пацанам, но быстро заметил, что интерес к космосу как-то не одобряется. Прямое подтверждение этому я получил уже в восьмом классе, когда школьный курс истории дошел до относительно новых событий.
Перед войной - рассказывала нам училка - весь мир был поражен теорией политкорректности, верой в то, что у всех одинаковые права и никто не хуже других. Поэтому в мире развелось множество странных людей - коммунисты и гомосексуалисты, хиппи и неоязычники, анархисты и кое-кто еще похуже. Когда изобрели двигатель Баззарда, все эти люди построили ковчеги и улетели к звездам.
Как раз после этого урока пацаны пошли меня терроризировать. Прижали в углу и начали говорить что-то в том духе, что вот, ты тут у нас тоже странный, и в космос хочешь - и когда же ты от нас наконец улетишь?
Я не могу объяснить, как мне тогда пришла в голову эта фраза. Наверное, я все-таки тогда уже много чего начитался. Но я сказал:
- Да. Вот и перед войной все странные улетели в космос. А кто остался, те оказались друг для друга настолько невыносимы...
В общем, наверное, пацаны мне не хотели зла всерьез, потому что эта фраза на них подействовала. Меня оставили в покое. Надолго. Как потом выяснилось, насовсем.
Покоем я наслаждался больше года. Я научился пользоваться форумами, нашел себе в Интернете друзей - или, во всяком случае, собеседников. Но настоящие изменения в моей жизни пришли не из Интернета, хотя и были с моим увлечением напрямую связаны.
Однажды, в начале августа, в нашем доме появился нежданный гость. Фамилия и имя у него были Быстров Александр, но все в центральной части Байкала его знали как Семеныча. Слово, которым его называли за глаза, я на старый русский перевести, наверное, точно не смогу. Если дословно, то получается "крепкий мужик", но это мало что объясняет. Он, фактически, контролировал все переговоры с перекупщиками омуля в наших краях. Следил, чтобы никто не сбивал цены, все такое. Но уважали его больше, чем боялись - он был справедлив, и, самое главное, сам ходил в море, и рыбы брал побольше многих.
Он пришел к нам в дом один. Зашел вежливо, поздоровался, разулся, поклонился иконам - родители у меня были не особо верующие, но иконы в красном углу держали. Мать ему предлагала чаю или чего покрепче, но он сразу перешел к делу.
- Извини, Костя - сказал он моему отцу. - Дело у меня не к тебе, а к сыну твоему. Мишка же его звать? И времени у меня мало.
Я растерялся и не знал, что ответить, а Семеныч продолжил:
- Ты по-старорусски балакаешь?
- Балакать не пробовал, только книжки читал. Ну и кино немного смотрел. - честно сказал я.
- Ну, и то дело. Получается, соображаешь в этом лучше всех в этих краях.
- Не знаю. - так же честно сказал я. - Библиотекарша, наверное, лучше.
- Знаешь, тут дело тонкое, так что с библиотекаршей не выйдет. Поможешь мне?
- Чем? - удивился я.
- С человеком одним поговорить надо.
- С каким человеком?
- Вот я и сам хотел бы это понять, что это за человек. Так поможешь?
- Если смогу, попробую. - сказав это, я понял, что фраза звучит не очень логично, но поправляться было неудобно.
- Тогда оденься потеплее, на воде-то прохладно. И, наверное, с ночевой придется, до вечера туда-сюда не успеем обернуться.
Отец хотел было пойти со мной, но Семеныч ему не разрешил, и объяснил не очень внятно, сказав что-то вроде "дело тонкое, лишних людей в него лучше не путать".
И мы пошли. Рыбацкая шхуна Семеныча стояла не у главного причала, а у старого туристического, на южной окраине села. Кроме меня и Семеныча, на борту были еще двое его зятьев. Мы погрузились и пошли, сначала прямо в открытое море.
Вы, наверное, заметили, что я часто называю Байкал морем. Конечно, никакое он не море, он даже не соленый. Но все-таки его не только в песне морем называют. У нас в селе все так и говорили - "пошел в море".
Ну так вот. Пошли мы сначала в открытое море, на запад-северо-запад. Шли мы так больше часа, и только когда поровнялись с южной оконечностью Святого Носа, мысом Нижнее Изголовье, Семеныч повернул на север. Вскоре мы приблизились к мористому берегу полуострова и пошли вдоль него, не особенно приближаясь.
Берег у Святого Носа крутой, обрывистый и скалистый. Но все-таки это не такая сплошная скальная стена, как мористый берег Ольхона. В распадках бывают бухточки, где обрыва нету и лес подходит прямо к берегу. А бывают даже и узкие, обычно галечные, пляжики.
Мы шли вдоль берега около часа, когда я увидел впереди, за мыском, что-то странное.
Сначала я думал, что это корма большого корабля, стоявшего носом к берегу. Но я быстро понял, что таких кораблей на Байкале нет. "Черский" был покрашен в белый цвет, и он был самым большим кораблем на Байкале в то время. А эта штука была черная, и она была больше "Черского". Во всяком случае, по высоте надводного борта.
- Что это? - спросил я.
- Именно это я и хочу выяснить. - ответил Семеныч.
Я почувствовал, что он не хочет продолжать разговор. Мне было очень неловко к нему приставать, поэтому я счел за лучшее делать вид, что не происходит ничего необычного.
Мы приближались, и все большая часть штуки оказывалась на виду. Вскоре стало ясно, что она совсем не похожа на корабль - в смысле, на те корабли, которые плавают по воде. Но мне потребовалось увидеть ее на две трети, чтобы я произнес про себя слова "летающая тарелка". В тот момент она, конечно, была не летающая. Она даже не стояла на воде, как корабль или лодка, а, скорее, лежала на ней. Но мне почему-то сразу показалось очевидным, что эта штука должна была летать.
Наконец, мы обогнули последний мысок, закрывавший от нас бухту, где стояла штука, и я смог разглядеть ее целиком. Штуковина лежала на воде, как мне показалось, почти не погружаясь в нее. Она была чечевицеобразная, около тридцати метров в диаметре по экватору. И она была вся матовая и угольно-черная. Сначала я не мог разглядеть на этой черноте никаких деталей. Лишь когда мы подошли ближе, я увидел у экватора покореженные и оплавленные крепления для каких-то металлических конструкций.
Сразу на краю пляжика, опираясь головами на выброшенное на берег бревно-топляк, лежали в ряд несколько человек. Все они лежали неподвижно, и были одеты в одинаковую серебристо-белую блестящую одежду, очень объемную и с характерными складками на суставах.
- Они все мертвые? - не удержался я от еще одного вопроса.
- Когда мы уходили, они все были живы. - сказал один из зятьев.
- А что с ними?
- Вот причалим, и ты у них сам спросишь. - снизошел до ответа Семеныч.
- А вы с ними совсем не разговаривали?
- Разговаривал. Но я по-ихнему плохо понимаю, может что-то не так понял.
Поглядев на берег, я заметил, что люди и правда зашевелились. Двое из них подняли головы, видимо, услышав звук нашего мотора. Один даже приподнялся на локтях, но все они быстро снова легли на землю.
Приглядевшись, я заметил на берегу другие странные вещи. Самой заметной из них была непонятная штука, похожая на спутники с довоенных рисунков и фотографий - корпус в виде восьмигранной призмы, неровно обтянутый золотой тканью, из него торчат какие-то антенны и две огромные панели солнечных батарей. Штука стояла на траве, подальше от берега, но не слишком близко к деревьям - очевидно, чтобы не заслонять батареи от Солнца.
Другая штука была покрашена в желтый цвет с черными полосами. Я даже не смогу сейчас описать, как я ее тогда воспринял. Потом, когда я увидел ее в развернутой форме, стало понятнее, что это такое, но тогда она выглядела как что-то складное, состоящее из поджатых под себя металлических коленчатых ног.
Рулевой выключил двигатель на точно рассчитанном расстоянии от берега, так что шхуна ткнулась носом в гальку ровно как надо, не слишком грубо, но и не слишком мягко. Меня, как самого молодого, отправили на берег первого, отнести якорь подальше от линии прибоя. Потом зятья Семеныча подтянули шхуну еще выше на берег, намотали якорный канат на двурогую утку, и на этом мы швартовку закончили.
Я пошел было к лежащим на гальке людям, но Семеныч дернул меня за рукав и показал на странную вещь - настолько странную, что я не заметил ее с воды и даже с берега, стоя всего в нескольких метрах от нее. В воздухе, в полутора-двух метрах от земли, висели какие-то старые промасленные тряпки и обрывки сетей. Висели они неподвижно, лишь слегка колыхаясь на ветру - как висят обычные тряпки на веревке. Только веревки видно не было.
- Ой. - сказал я. - Что это?
- Это мы повесили, чтобы случайно не наткнуться. - объяснил Семеныч. - На самом деле, это ихний трос. Он очень тонкий, и к тому же черный. Его разглядеть почти невозможно. Но он держит ихний корабль у берега. Они говорят, об него можно сильно порезаться. Говорят, можно не только до кости, а и кость разрезать, прежде чем поймешь, что происходит.
Я проследил тряпки глазами и увидел, что они действительно висят на плавно понижающейся прямой, идущей от экватора "ихнего корабля" и уходящей куда-то в лес. Там, где трос шел в полуметре от земли или ниже, он был отмечен не тряпками, а опирающимися на него хворостинами.
Слова Семеныча про "разрезать до кости" не на шутку испугали меня, так что я отошел поближе к берегу, чтобы трос оставался высоко над головой. Услышав наши шаги, люди на берегу снова зашевелились. И вдруг, один из лежавших подтянул ноги к животу и рывком встал. А другой человек, все еще лежа, сказал:
- Эй, принцесса, вы поосторожнее.
Лежащий человек говорил по-старорусски, а не по-нашему - но я его понимал вполне нормально. Меня удивили слова про "принцессу" - впрочем, после летающей тарелки и невидимого троса, я уже почти потерял способность еще чему-то удивляться.
Тот человек, что встал, сделал несколько шагов к нам. Я увидел лицо, и понял, что это девушка - в тот момент она мне показалась старше меня, но ненамного. У нее было овальное лицо с правильными чертами, густые брови, голубые глаза и темные волосы - не русые, но и не черные, я только потом узнал правильное слово - пепельные. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Девушки никогда не улыбались мне, поэтому это на меня подействовало очень сильно.
- Привет. - сказала она. - Я Маша.
- А я Миша. - на автомате ответил я.
- А я Мыша. - хихикнула она.
- Чё? - не понял я.
- Мультик такой был, еще доисходный. Там девочка с мышкой знакомилась. Мышка ее спрашивает: "ты кто". Она отвечает: "Я Маша". А мышка: "А я Мыша".
- Какая еще мышка? - вспоминая ту ситуацию, я должен сказать, что я тогда обиделся. Но в тот момент я решил сделать вид, что ничего не понял.
Но принцесса Маша ничего ответить не успела, и мне тут же стало не до обид. Она побледнела, глаза у нее закатились, и она начала падать. Я подбежал - между нами была всего пара шагов - и подхватил ее за бока. Потом мне показалось, что я понимаю, что с ней происходит. Я подхватил ее под колени и поднял на руки, как женихи носят невест. Даже вместе со своей жесткой и громоздкой одеждой, она показалась мне удивительно легкой.
Мое предположение оказалось верным: у Маши порозовели сначала губы, потом и лицо, и она открыла глаза и снова улыбнулась.
- Вот кого надо отправлять на переговоры. - прокомментировал тот же голос, который предупреждал "принцессу" быть осторожнее. - Меньше полста секунд - и она уже ездит на землянине верхом.
- А ты меня долго сможешь так продержать? - спросила Маша.
Я сначала хотел было ответить: "Сколько угодно", но потом здравый смысл возобладал, и я сказал честно:
- Не знаю.
- Может, ты меня тогда положишь?
- Куда?
- Туда, где я лежала. - она махнула рукой в сторону бревнаю
Я примерно помнил, где она лежала, и послушно отнес ее туда и аккуратно положил на место.
- Я вижу, ты с ними уже нашел общий язык. - сказал за моей спиной Семеныч.
Я выпрямился и сказал:
- Ну да.
- Тогда переведи им. Спроси, кто у них главный, и кто они такие?
- Меня просят спросить, кто у вас главный, и кто вы такие. - сказал я на старорусском.
Поскольку я стоял ближе всего к Маше, получилось, что я обратился к ней.
- Главный тут мой папа. - она махнула рукой вдоль ряда лежащих людей. - А мы призовая команда на корвете "Мэйфлай".
Я повернулся к Семенычу и дословно перевел ему то, что она сказала.
- Хорошо. - согласился Семеныч. - а теперь спроси их главного, зачем они сюда прилетели и чего вообще хотят?
Я растеряно огляделся. Один из лежащих людей помахал мне рукой, видимо, сообщая, что он и есть машин папа. Я подошел к нему и перевел вопрос.
- Мы же это уже обсуждали! - с удивлением сказал человек.
- Он говорит, вы уже это обсуждали. - повернулся я к Семенычу.
- Мы на пальцах обсуждали, тык-мык. Может я чего не так понял. Так что пусть отвечает на своем языке, а ты переведешь.
- Он говорит, вы не зная языка обсуждали, может он чего не так понял. - обратился я к предположительному машиному папе.
- Аргумент. Ну хорошо. Мы сюда попали случайно, нас подбили и нам пришлось сесть. И мы больше всего хотим убраться отсюда.