Аннотация: Наброски к космоопере ближнего прицела (то, что сейчас опубликовано под названием "Ловушка непентеса")
--
Консервация
Крутой берег полуострова Святой Нос продолжался столь же крутым подводным склоном. Километровые глубины начинались буквально в нескольких километрах от уреза воды.
Затопить корвет на большой глубине было весьма соблазнительно -- там бы его точно никто не нашел и не достал бы -- но и столь же глупо. Не рассчитанный на большое внешнее давление корпус треснул бы уже в пятнадцати-двадцати метрах под поверхностью.
Но на глубинах меньше пятнадцати метров корабль оказался бы уязвим для льдов. Толщина байкальского льда не превышает трех метров, но при замерзании ледяные поля часто сталкиваются под давлением ветров, и образуются торосы, иногда уходящие под воду довольно глубоко. К тому же, байкальская вода очень прозрачна, поэтому лежащий на десятиметровой глубине крупный объект несложно было бы заметить с поверхности или с воздуха.
Было решено наддуть корабль воздухом до сорока метров водного столба -- примерно до четырех атмосфер -- и затопить его на соответствующей глубине, закрепив якорями на дне. При выборе глубины учли и то, что, по словам Семеныча, он не слышал, чтобы где-то в Прибайкалье было оборудование для работ на глубинах больше десяти метров. Каждые четыре дня корабль должен был поднимать на поверхность зонд на поплавке и ждать команды на всплытие.
Якорь медленно погружался в воды озера. Штатные двигатели ориентации и трансляции на сжатом газе были непригодны для работы в таких условиях, но Лена и Мпуди с некоторой помощью землян смогли закустарить из имевшихся на корабле запчастей и предоставленной землянами алюминиевой проволоки рулевые электромоторы. На дисплеи гермошлемов передавалась картинка - темнеющий зеленоватый сумрак и цифровые данные на скорую руку изготовленного барометрического глубиномера. Калибровали глубиномер весьма приблизительно, но рыбацкий сонар, вроде бы, подтверждал показания.
На глубине тридцать метров тьма сгустилась настолько, что Лена включила прожектор. Командир боялся, что возникнет "световой экран", когда отражающийся от взвешенной в воде мути свет не позволит рассмотреть что-нибудь на расстоянии, но вода была удивительно чиста и прозрачна. Впрочем, дно разглядеть все еще не удавалось. По показаниям сонара, до него было еще около двадцати метров.
Якорь продолжал погружение. Вскоре появилось и дно. Командиру оно показалось похожим на поверхность ядра кометы - потрескавшиеся скалы и валуны, торчащие из реголитового склона со следами многочисленных осыпей и оползней. Впечатление портили только пышные пряди водорослей, развевавшиеся под действием течений и потоков воды от рулевых моторов.
Для закрепления выбрали большой участок реголита ("песка", поправил себя с раздражением капитан, какой на атмосферной планете может быть реголит) вдали от крупных скал, в надежде, что глубина рыхлого слоя тут будет побольше. Бур вошел в поверхность довольно легко - песок, конечно, был плотнее кометного грунта, зато он был взвешен в воде - но на глубине около полутора метров уперся во что-то непроходимое, наверное в скалу или крупный валун. Лена не рискнула бурить дальше, чтобы не взрыхлять грунт. Она попробовала выпустить анкеры на этой глубине и проверить прочность закрепления тензодатчиками на лапах. Вроде бы, получалось, что якорь держит.
Один за другим, с катера сбросили все четыре якоря, и бортмеханик с командиром закрепили их на дне в нескольких десятках метров друг от друга. Потом началась буксировка. Три рыбацких катера впряглись в корабль, и одновременно заработали якорные лебедки, оттаскивая корвет от берега. Массивная на вид чечевицеобразная туша сопротивлялась недолго - как только тросы натянулись, корабль покачнулся и пошел вслед за буксирами. Судя по датчикам, якоря слегка покачнулись в грунте, но выдержали.
Чем больше корабль приближался к местам крепления якорей, тем меньшее горизонтальное усилие получалось передавать через их тросы. Вскоре корабль двигался уже под действием одних только катеров, якорные лебедки только выбирали слабину тросов. Компьютерная модель движения корабля была весьма приблизительной, но на малой скорости работала неплохо, скорость движения совпадала с расчетной. Модель показывала, что скоро придется переходить к торможению. Средний катер отцепил буксир, а два "пристяжных" разошлись в стороны и пошли назад.
Маневр удался не совсем точно, катера выбрали слабину не одновремено, корабль слегка развернуло, а один из катеров - как раз тот, что опоздал - опасно накренился и чуть не зачерпнул бортом воду. Но все обошлось. Корабль остановился не совсем в расчетной точке, да и не полностью, но это уже можно было компенсировать якорями.
Началась подготовка к самому опасному этапу - погружению. Конечно, лучше всего было бы сделать продуваемые балластные цистерны, как на подводных лодках, или сбрасываемый внешний балласт, как у батискафов. Но ресурсов на такое не было: ни баллонов высокого давления достаточного объема, ни грузоподъемности катеров для перевозки нужной массы балласта к кораблю.
В итоге, решили залить в трюмы такой объем воды, чтобы остаточная плавучесть составляла около тонны, и притянуть корабль ко дну якорями. Конечно, не хотелось доверять эту операцию чужим людям, но космонавты еще не могли долгое время стоять на ногах, поэтому затопление пришлось поручить землянам. Командир с бортмехаником наблюдали за процессом с катера, глазами и через телеметрию.
Рыбаки взобрались на носовую (теперь верхнюю) часть корабля, протащили шланги и мотопомпу к носовому стыковочному узлу и присоединили их к заранее проложенным внутренним трубопроводам. Затарахтел мотор. Командиру казалось, что он уже привык к выхлопу катеров и дыму костра, но сизый выхлоп этого мотора пах как-то иначе, и на командира снова стал накатывать приступ иррациональной паники.
"Пристяжные" катера и их команды теперь уже ничем помочь не могли. Они отцепили буксирные тросы, прокричали Александру слова прощания, завели моторы и быстро исчезли вдали. Производительность помпы была невелика, так что прошло больше трех килосекунд, пока самая широкая часть корабля не скрылась под водой. После этого дело пошло быстрее, и еще через полторы килосекунды вода начала подбираться уже к самому стыковочному аппарату.
Лена скомандовала остановить помпу. Рыбаки отсоединили шланги, задраили люк, и Лена включила еще один насос, питавшийся от батарей корабля, и создававший внутри повышенное давление. Накачав полатмосферы, она остановилась, внимательно глядя на проецируемую на стекло ее гермошлема телеметрию. Нигде не сифонило. Она снова включила насосы и продолжила наддув до двух атмосфер. Дальше повышать давление было опасно, они уже подошли к расчетному пределу прочности гермообъемов, поэтому Лена включила лебедки якорей.
Корабль покачнулся и быстро исчез под водой полностью. На поверхности остался только прикрепленный к поплавку оголовок бронированного шланга - этот шланг длиной сто метров входил в штатное оборудование корвета и был предназначен для перекачки газов и жидкостей между кораблями без стыковки. Через него и поступал воздух для дальнейшего наддува.
Сечение шланга было небольшим, поэтому на глубине десять метров пришлось сделать остановку, чтобы набрать дополнительное давление, и потом погружение продолжилось медленнее. Потом обнаружилась еще одна проблема - корпус под водой быстро остывал, и пар из закачанного в него воздуха начал конденсироваться на стенах внешних отсеков, снижая давление. К тому же, эта вода могла привести к коррозии или вызвать ложную сработку датчиков протечек, поэтому пришлось включить кондиционеры на осушение.
Солнце уже клонилось к вечеру, когда, судя по телеметрии и эхолоту, корабль достиг расчетной глубины. Пора было затапливать воздушный шланг.
Командир снова почувствовал страх - на этот раз вполне рациональный. Он понял, что чувствовали пионеры космонавтики. Когда ракета отделяется от стартового стола, ничего исправить уже нельзя, даже самую мельчайшую ошибку в циклограмме. Если они где-то ошиблись, корвет не поднимет зонд и не выйдет на связь, и ничего нельзя будет сделать - космические скафандры для работы под водой не годяться, а добыть водолазное снаряжение на Земле вряд ли получится.
Командир раньше неоднократно запускал беспилотные зонды, но их-то он воспринимал как расходный материал. А теперь он отправлял в длительный автоном целый корабль - ну пусть не совсем целый, не вполне ориентированный, но коммуникабельный, даже с атмосферой. Да еще в совершенно чуждой этому кораблю среде. Пусть даже это был не его корабль, а захваченный у врага приз, но все равно, командир привык относиться к пилотируемым кораблям почти как к живым.
Земляне, похоже, поняли чувства командира - а может быть, для них, привычных к водоплавающим судам, затопление плотнее ассоциировалось с гибелью. Тем не менее, командир уверенно поднял руку, дав сигнал обрезать леску, удерживавшую шланг возле поплавка. Лена отдала кораблю последнюю команду, оголовок шланга с плеском ушел в воду и исчез. Триста секунд прошли в томительном ожидании. Таймер уже дошел до нуля и начал отсчитывать время в минус, но ничего не происходило.
Командир начал уже репетировать интонацию, с которой он скажет бортмеханику: "Я теперь тебе больше не начальник". Но тут рыбаки закричали. Со своего ложемента командир не мог разглядеть происходившее под водой, мешали блики на волнах. Но стоящие у борта земляне, похоже, видели всплывающий поплавок зонда. И действительно, через несколько секунд из-под воды выскочил, подлетел на полметра в воздух и плюхнулся обратно кусок обмотанного проклеенной тканью пенопласта.
Лена быстро набрала что-то на встроенном в рукав скафандра пульте, и почти сразу же подняла руки с обоими большими пальцами вверх. Корабль поднял зонд по расписанию и готов был откликнуться на команды. Бортмеханик запросила телеметрию. По показаниям, все было нормально. Якоря держали, барометрические глубиномеры показывали расчетную глубину, датчики воды в машинном отделении молчали.
Лена приказала кораблю разрывать соединение и опускать зонд. Видно было, как натянулся под водой трос, и поплавок исчез под водой.
Здесь больше нечего было делать. Александр спросил: "ну чё, айда?". Командир со вздохом согласился. Застучал дизель, рулевой заложил штурвал влево, катер круто развернулся и пошел вдоль берега к югу.
Космонавтов поселили в полузаброшенном доме на берегу небольшой бухточки, недалеко от места первой высадки. Горы там слегка отступали от берега, образуя небольшую долину. Широкий галечный пляж переходил в заросшую травой и низкими кустами широкую поляну.
Когда космонавтов перетаскивали к дому, командир заметил, что из леса вытекает ручей, но до озера не доходит - волны замывали ему выход галькой, так что вода в русле ручья стояла чуть выше уровня Байкала и просачивалась в озеро через пляж. Часть поляны, как выяснилось, представляла собой заросшее травой болотце. Дом стоял в глубине поляны, вдали и от озера, и от ручья, у самого леса.
Земляне рассказывали, что когда-то, еще до Исхода, здесь была база отдыха. Остальные домики давно разрушились и истлели, большинство без остатка. Фундаменты многих только угадывались по изменениям цвета кустов на их месте. А этот дом - земляне путались в версиях - был предназначен то ли для персонала базы, то ли для почетных гостей, то ли просто для зимнего проживания.
Дом был сложен из толстых темных бревен. Александр почему-то считал очень важным подчеркнуть название дерева - "листвяк". Это название командиру ничего не говорило. Штурман после нескольких раундов переговоров и тыкания пальцами в окружающие растения установил, что в космическом диалекте русского языка это слово соответствует "лиственнице". Командиру это тоже ничего не говорило. Его удивило только, что дерево, насколько он смог разглядеть, было хвойным. Впрочем, он не особо доверял познаниям штурмана в земной ботанике, поэтому не придал этой странности значения.
Рыбаки использовали дом в качестве убежища при штормах, поэтому он содержался в относительном порядке. Окна были застеклены (впрочем, позже, обойдя дом, командир обнаружил два окна, забитых фанерой), щели между бревнами законопачены, крыша не протекала, пол почти не проваливался (только в ближних к лесу комнатах, в тех же, где фанерные окна, было несколько трухлявых досок, но космонавты этими комнатами не пользовались), двери не запирались, но плотно держались на петлях.
В доме была кирпичная печь, к боковой стене которой был пристроен камин, выходящий в тот же дымоход. Земляне, похоже, недооценивали страх космонавтов перед открытым огнем, потому что постоянно предлагали им протопить камин, если не для вентиляции, то хотя бы просто для уюта, и напоминали, что по ночам холодно.
По ночам, действительно, было холодно, но космонавты предпочитали решать эту проблему, закрывая гермошлемы. Это спасало еще от одной беды, назойливых летающих кровопийц. Рыбаки привозили какую-то пшикалку, которую называли рефтамидом, но ее сладковато-удушливый запах казался космонавтам непереносимым.
Адаптация к земному тяготению проходила долго и тяжело. Из имевшихся на корабле запчастей, кое-что допечатав на 3D-принтере, удалось сымпровизировать ложементы с регулируемым наклоном. Каждый день наклон ложемента у всех поднимали на три градуса, а кто чувствовал себя хорошо, тем и больше. Легче всего адаптировались Лена и Мпуди, наверное из-за небольшого роста. Ко времени затопления корабля они могли несколько минут просидеть, держа спину прямо, и даже ненадолго вставали. У остальных от таких опытов быстро темнело в глазах и начинала кружиться голова.
На всем корабле нашлось два средства, пригодных для перемещения по Земле - передвижное противоперегрузочное кресло бортмеханика и ремонтный экзоскелет. В экзоскелете, теоретически, можно было бы ходить на двух ногах, но все-таки космонавты не могли долго оставаться в вертикальном положении, поэтому пришлось двигаться как горилле, на всех четырех. Чтобы не разбивать манипуляторы экзоскелета об землю, Лена сделала из дерева что-то типа сандалей на ноги и баклажки с рукоятками для рук.
Скафандры боевых кораблей Пояса приспособлены к многодневному ношению. Космические бои скоротечны, но часто бывает нужно длительное время поддерживать боевую готовность. Поэтому в скафандрах были встроенные туалеты, рассчитанные на подключение к приемникам отходов, вмонтированных в кресла. Когда сооружали ложементы для адаптации к тяготению, сделали и приемники отходов.
Замороженные продукты сразу же отдали землянам - морозильники в земных условиях требовали бы довольно много энергии, а без парусов кораблю было ее негде взять. Сублимированные продукты из аварийных запасов землян не заинтересовали - но, впечатлившись, какой гадостью космонавтам придется питаться, те стали их подкармливать - рыбой, картошкой, хлебом, разными овощами.
Готовила, преимущественно, Лена, как самая мобильная из команды. Недалеко от дома было что-то вроде летней кухни, с еще одной кирпичной печью и навесом. Пригодную для печи посуду - закопченные и помятые алюминиевые котелки, кастрюли и сковородку - им привез Семеныч.
Земная еда казалась космонавтам странной и непривычной - даже банальная, вроде бы, картошка была на вкус совсем другой. Сложно было даже сказать, в чем тут дело: то ли просто сорт другой, то ли готовка на открытом огне придает какие-то дополнительные запахи и свойства, то ли восприятие запахов в плотной земной атмосфере исказилось, то ли правда в "натуральных продуктах" есть какая-то магия.
В колониях Пояса, из более-менее натуральных продуктов доступна только рыба, да и то лишь удобные для искусственного разведения виды: карпы, форель, лосось. Мясо выращивают из клеточных культур, а овощи и фрукты, преимущественно, хемосинтезом.
Обычные земные растения питаются фотосинтезом. Это цепочка сложных фото- и электрохимических реакций, в результате которых по разные стороны мембраны хлоропласта создается разная концентрация ионов водорода. Идея хемосинтеза состоит в том, чтобы не мучиться со всеми этими хлорофиллами, а просто создать электрическую разность потенциалов на мембране. Конечно, самому растению и хлоропласту при этом надо подправить пару-тройку десятков генов, но в результате такое растение превращается из фотохимического в электрохимический преобразователь. Вместо света его можно кормить электрическим током.
КПД солнечных батарей существенно выше, чем у листьев растений, они работают при меньших интенсивностях излучения - что особенно важно в далеком от Солнца Поясе - а самое главное, батареи можно размещать в вакууме, то есть не надо строить огромные герметичные прозрачные окна для освещения оранжерей. А на крупных станциях, где есть термоядерные реакторы, хемосинтетические теплицы можно запитать прямо от них.
Семеныч не мог заниматься космонавтами постоянно - ему надо было ловить рыбу, вести хозяйство, все такое. Продукты им часто подвозили другие люди на таких же катерах - как понял командир, они были Семенычу не чужие, но во всех этих кумах, зятьях и прочих земных словах, обозначавших разные степени родства и свойства, он с ходу не разобрался. Командира беспокоила эта ситуация: они оказались зависимы от неопределенного и довольно широкого круга малознакомых людей, и зависимость эта была совершенно полной и безоговорочной, ведь космонавты без посторонней помощи даже не могли передвигаться. Но выбирать не приходилось.
Кроме еды, Семеныч предоставил землянам и телеприемник. Телестанции Иркутска и Улан-Удэ были далеко за горизонтом, ретрансляторов УКВ диапазона в зоне слышимости тоже не было, но был доступен узкополосной сигнал, передающийся на коротких волнах с отражением от слоя Хевисайда. По нему принимались всего две программы, обе в цифровом формате, в виде сильно пережатого видеопотока разрешением 640х480.
Космонавты сначала думали, что телевизор будет для них окном в земную культуру и политическую жизнь, но как-то оно не получилось. Рыбаки говорили с ними медленно, и непонятные слова можно было переспросить. А телевизионные дикторы говорили быстро, отрывисто и как-то не совсем так, как рыбаки, поэтому почти ничего понять было невозможно, ни чисто с языковой точки зрения, ни содержательно. Заметно было только, что язык дикторов содержит много заимствований из английского (или из ток писин? - даже это сложно было понять).
Груз стоял недалеко от дома, на открытом месте, чтобы деревья не заслоняли ему Солнце. От его батарей питался не только он сам, но и средства передвижения космонавтов, и прочее снятое с корабля оборудование.
Груз это не беспокоило - батареи были рассчитаны на удовлетворение всех его энергетических потребностей во Внешнем Поясе, на расстоянии почти четырех астрономических единиц от Солнца. На Земле, в одной астрономической единице от Солнца, они давали в шестнадцать раз больше энергии - ну, с учетом прозрачности атмосферы, не всегда оптимального угла освещения и астрономического явления под названием ночь, выходило гораздо меньше - но и этого грузу хватало с избытком.
На ночь его закрывали пленкой от росы, а по утрам продували компрессором от конденсата - все-таки рассчитанные на работу в вакууме устройства и механизмы от влаги могли пострадать.
Груз говорил, что чувствует себя хорошо, но время от времени жаловался на скуку и беспокойство по поводу своей беспомощности - впрочем, остальные космонавты были не в лучшем положении.
На вторую неделю пребывания на Земле у космонавтов возникли проблемы.
Когда было решено, что корвет может еще послужить, командир отозвал свое разрешение брать с корабля любое оборудование, какое приглянется. В счет помощи за спасение, землянам отдали запчасти, каким они могли найти применение, а также разные мелочи, например, оружие десантников, которое им так и не пригодилось при абордаже.
Кто-то из кумовьев или сватовьев отвез одну десантную шпагу в Листвянку и продал там какому-то любителю холодного оружия. Как он на этого любителя вышел и что там вообще было, из объяснений Семеныча понять толком не удалось, но через неделю в Листвянке появились "люди в котеках", которые спрашивали, не было ли тут каких-нибудь незнакомцев, а кто-то даже обмолвился про людей со звезд.
Некоторый оптимизм внушало то, что любитель, похоже, не знал, откуда приехал продавец шпаги, поэтому поиск они начали с Листвянки, и могли на этом и застопориться. Но Семеныч решил оборвать нить, связывающую космонавтов с Сахюртой.
Родня и свойня у него, как выяснилось, была и на другом берегу Байкала, в поселке Усть-Баргузин. Семеныч предложил перевезти космонавтов в другой полузаброшенный дом, уже не на полуострове, а на континенте - он был в гораздо более плачевном состоянии, без окон, зато кирпичный - и передать их снабжение усть-баргузинской родне. Идея насчет передачи снабжения показалась космонавтам разумной, а насчет переезда - не настолько.
Действительно, даже если бы они переехали, то корабль остался бы на месте, и при этом довольно много народу в Сахюрте знало его местоположение. Его сложно было увидеть глазами, но легко было найти эхолотом, а регулярно всплывающий буй делал его особенно уязвимым.