Люба Калисова была дура. Это не являлось оскорблением, а было простой констатацией факта. Даже ее мать порой вздыхала: "Уж на что уж я темная деревня, но ты..." "Ну и че? - улыбался ей в ответ добропьяненький папашка, - зато Любашка наша старательная и добрая, - после чего ласково шебуршил дочкины волосы. Так оно и пошло у нее по жизни - какую бы горечь ей не приносили встречи с людьми, она твердо верила, что главное оставаться доброй и старательной. В младшей школе, когда учительница, неприязненно поджимая губы, бурчала: "Вытаращит зенки, корова тупая..'. В средних классах, когда ровесники издевательски смеялись над ее ответами... В ПТУ, где Любина фамилия стала именем нарицательным...
Хотя, по большому, счету учеба не создавала затруднений: преподаватели просто смотрели в ее глаза и со вздохом ставили троечки. Только грозная Зоя Павловна не давала спуску: заставляла приходить к ней в класс после уроков, что бы разбирать задачи, писать русский, да читать параграфы по другим предметам. И не разрешала уходить, пока уроки на завтра не будут готовы.
В последний школьный год Любы Зоя Павловна ушла из школы. Кто-то говорил, что заболела чем-то серьезным. А может просто на пенсию. В любом случае жизнь стала легче. В том смысле, что теперь, по привычке оставаясь после уроков, она читала задачу, честно думала над решением десять минут и переходила к следующей. С параграфами тоже быстрей пошло. Прочитала три раза, пересказала, что вспомнила, а вопросы никто не задает и время не теряется. Поэтому домой она уходила раньше. Вот из-за этого "раньше" и произошла ее встреча с Игорем. Собственно виделись они в школе и раньше, но никогда не разговаривали. Не о чем ей было разговаривать с человеком, который учился в параллельном классе и считался самым умным парнем в их школе. Точнее, ему было не о чем с ней разговаривать, пока они не столкнулись в раздевалке, и он инстинктивно не поймал ее в свои объятия, спасая от падения. Они замерли на мгновение, Игорь тяжело задышал, его руки дергано прошлись по ее телу.
"Люба, да?" - спросил он внезапно охрипшим голосом. "Да", - подтвердила она, не вырываясь. "Очень хорошо, что Люба", - почти прошептал он и пригласил к себе.
Она пошла. Непонимающая, но заинтригованная. Было больно, но вежливо и уважительно. Любе очень понравилось, что вежливо и уважительно. Это очень сильно отличалось от привычного обращения окружающих, поэтому, когда через день Игорь, подкараулив ее после занятий, позвал еще раз к себе, то она пошла, не задумываясь.
Их отношения продолжались около трех месяцев. Любе не очень нравилось все то, что Игорь просил делать. Да и процесс в разных его формах не давал ничего кроме неудобства. Собственно об этом частенько вздыхали подруги матери, приходящие к заключению, что такова она бабская доля, потерпеть, коль мужику приспичит. И Люба терпела, старательно исполняя все указания Игоря, искренне заботясь, чтоб ему было хорошо. Вот только делала она это не из-за дурости, а из благодарности. Потому что, та квартира, где они встречались, словно переносила ее в другой мир. Туда, где есть ванна с пеной, необычная еда, красивое постельное белье, картины на стенах и легкие причудливые ароматы. Поэтому хотелось отплатить чем-то таким же сказочным тому, кто дал это все ощутить.
А потом на лестничной клетке ей встретилась соседка по парте Ирка. Одноклассница изумленно ойкнула, моргнула, и, подскочив с недосказанным матерным к застывшему в дверях Игорю, влепила тому звонкую пощечину. Затем она потащила растерявшуюся Любу к себе домой, где, терзая расспросами, сразу запихала ее в туалет, велев помочиться на пластмассовую палочку. Тест ничего не показал. И через день не показал. И спустя две недели не показал. Но назойливо деятельную Ирку это не останавливало. Забыв о годах игнорирования, одноклассница следила за соседкой, провожала до дома и постоянно напоминала о том, чтоб не быть полной дурой, не позволяя всяким... (эпитеты и названия постоянно менялись) ...ей пользоваться.
А Люба была не против, чтоб ей пользовались, так как хотела продолжать ходить в гости к сказке. Чтоб Игорь, помогая ей снять плащ, снова повторял его традиционное: "Сейчас сударыня примет душ, помнем постельку и после перекусим". Она даже ходила к знакомой двери пару раз, но ей так и не открыли. В школе же он ее избегал.
Только в самый последний день подошел. Подарил розу, большого белого медведя и коробку конфет с надписью "Прости". Люба поняла, что возврата к сказке нет, и расплакалась. А уже через день живший в их дворе совершенно несказочный Васек, рыгнув в лицо пивом, потащил ее за гаражи. Она не сопротивлялась, собираясь перетерпеть "бабскую долю", но решила испытать Иркину придумку, сказав, что у нее СПИД. Шарахнувшийся в сторону Васек не поверил, но Люба, надев трусы, достала из сумки подаренные одноклассницей весьма медицинские баночки, и, вытряхнув на руку таблетки, съела одну штучку.
Сама она точно не понимала, что такое СПИД. Просто поверила соседке по парте, что мужикам он опасен, а ей, если она будет принимать лекарство, ничего не грозит. Главное, не забывать подкладывать в эти баночки таблетки "Витамин С" и, конечно, никому об этом не рассказывать.
Люба никому и не рассказывала. Подруг у нее не было, а парней она не интересовала. Мол, страшная, фигуры никакой, так еще и дура. Впрочем, они ее тоже не интересовали. Пьют, курят, матерятся...
"Вот Игорек..." - вздыхала она ночами, прижимаясь подаренному мишке.
***
После ПТУ мать устроила дочь работать кондуктором. Начальница Ольга Петровна очень удивлялась, что явно недалекая девочка хорошо считает. Люба хотела рассказать, что Зоя Павловна так не думала, поэтому постоянно мучила ее задачами на цены и сдачи. Но женщина отмахнулась от объяснений, велев выходить на работу в пятницу.
Прошел год, другой, третий...
Внезапно умерла Любина мама. Поднималась с сумками по лестнице к ним домой на четвертый этаж, и вдруг остановилось сердце. В тот день из ее отца навсегда ушла веселость. Кто-то из соседей сказал, что у него взгляд стал потухший, и, похоже, он вскоре уйдет вслед за женой. Такие разговоры очень напугали Любу. Она и сама заметила, что папа стал чаще вздыхать, да смотреть с тоской в небо. Но как-то обходилось.
В целом же отец держался неплохо. Стал меньше пить и, стараясь заработать побольше, устроился на вторую работу. Вот только деньги все равно уходили как вода сквозь песок, оставляя на руках всего ничего. К тому же дочь неразумно могла купить какой-нибудь шампунь или особенное мыло... Впрочем, он ее не ругал, а только приговаривал: "Ну, дык без этого вам, бабам, никуда". А Люба радовалась, обнимала всепонимающего папу, а затем бежала мыться...
Отец погиб в пожаре через пять лет. Ходили слухи, что возгорание на складе произошло не случайно. То ли кто-то хищения покрывал, то ли конкуренты диверсию устраивали, а может что-то более серьезное, потому что не будут же эти капиталисты просто так похороны оплачивать, да еще дочери компенсацию давать. Наверняка рот затыкали дурочке.
А Люба жила дальше. Утром просыпалась, собирала себе на обед остатки ужина, наливала в термос чай, закутывалась по погоде и шла на работу. Там ее очень ценили, давая часы, от которых другие отказывались. Девушка безропотно принимала любое назначение, "каталась" свою смену, а потом возвращалась в свою двухкомнатную квартирку, где практически ничего не поменялось со смерти папы. Она готовила ужин, ела, немного грустила о родителях, затем принимала душ. Спала Люба по-прежнему в своей небольшой кровати, отделенной от двуспальной родительской поставленным поперек комнаты шифоньером. А на ее подушке лежал мишка, которому перед сном предстояло узнать о сегодняшних пассажирах и сколько из них напоминали Игорька... Ну, не забывался этот мальчик. Просто совсем не забывался. А порой даже снился. Как войдет в вагон, увидит ее и позовет к себе, в сказку... А затем начинался новый день.
Сбой, как положено, случился внезапно. Поздним дождливым вечером в ее подъезде обнаружился сидящий на ступенях полуголый мужчина. Развешенные на перилах для просушки куртка, рубашка и носки давали объяснение происходящему. Впрочем, Любу объяснения совсем не интересовали. Мало ли кто в подъездах ошивается. Главное на нее не нападает, ничего не требует, так пусть сидит. Она хотела пройти вдоль стеночки мимо, но вдруг "зацепила" мужской взгляд. Потерянный. Как у папы.
Сбившись с шага, Люба остановилась на лестничной клетке. Ее глаза пробежались по лицу и поджарой фигуре мужчины, отметив, что по возрасту он ей, пожалуй, действительно годится в отцы. Или близок к этому. Гладко выбритые щеки подчеркивали задубленную временем кожу, а в очень коротко стриженых волосах заметны отблески седины. Однако в сидящем на лестнице незнакомце совершенно не чувствовалась ни грамма возрастной изношенности. Скорей, наоборот: от его тела веяло стойкостью способной выдержать любые невзгоды. Он казался куском скалы, привыкшей отбивать нападки беснующегося моря. В чертах его лица отчетливо проглядывала закаленная жизнью жесткая суровость.
На самом деле, Люба таких людей опасалась, воспринимая их как очень острый нож. Ведь одно легкое неловкое движение и сразу огромная кровоточащая рана. К тому же полуголый незнакомец совершенно ничем не напоминал Игорька.
Вот только его взгляд...
Сидящий на лестнице посмотрел на стоящую перед ним, и та, по никому непонятной причине, вдруг спросила:
- А вы ужинали?
Мужчина молча встал, собрал развешенную одежду, а затем мотнул головой, предлагая женщине пройти вперед. Они поднялись на четвертый, зашли в квартиру.
Внезапный гость принялся с деловитой неспешностью пристраивать свою одежду для просушки, а хозяйка пошла в спальню, где в шкафу лежали оставшиеся от ее отца футболки. Ими она довольно регулярно пользовалась как домашней одеждой. Остальные папины вещи разобрало налетевшее воронье "сердобольных" соседей.
Вернувшись в комнату, Люба первым делом уперлась взглядом в синее пятно висящих на батарее мужских джинсов. Их хозяин, оставшись в одних длинных серых трусах, с невозмутимым лицом принял футболку, обозначив свою благодарность легким наклоном головы.
Они вместе прошли на кухню, где неторопливо в четыре руки стали готовить ужин. Остатки куриного бульона, маленькая кастрюлька макарон, два зажаренных до хрустящей корочки кусочка рыбы и овощной салат, нарезанный крупными мужскими кусками. И все в молчании. Только скупые реплики "Где?", "Передай", "Я сделаю".
После еды гость по собственному почину взялся за мытье посуды. Люба же, внезапно вспомнив о "спать уложила", застелила для него диван в комнате, после чего отправилась в душ.
Привычные полчаса спустя, она вышла закутанная по своему обыкновению в полотенце и только в коридоре сообразила, что ей стоило позаботиться о другой одежде. На ее счастье, мужчина все еще находился на кухне, что позволило проскользнуть в спальню незамеченной.
Торопливо нырнув в глухую байковую ночнушку, Люба в растерянности посмотрела на дверь, гадая, нужно ли идти, желать "Спокойной ночи", или нет. Донесшие из ванной комнаты звуки ответили: "Не стоит". Довольная избавлением от мучительного выбора она легла в кровать, обняла, как любит, своего мишку и вдруг поняла, что ей нечего рассказывать. Сегодняшний гость перечеркнул собой весь прошедший день. А говорить о нем самом не получалось. Он был каким-то слишком реальным, чтоб сравнивать с Игорьком, и вызывал слишком много несогласующихся друг с другом эмоций, не дававших подбирать слова для описания. Выбитая из колеи рутины девушка недовольно ворочалась в надежде поймать ускользнувшее умиротворение, пока неожиданно не открылась дверь спальни. В каком-то остолбенении она следила за приближающимся силуэтом. Мужчина сел на край кровати, снял с себя остатки одежды, а потом без суеты залез к ней под одеяло. Деловито поддернув на девушке ночнушку, он по-хозяйски стал наваливаться на нее.
- У меня этот... СПИД, - пискнула она, вспомнив придумку одноклассницы.
Замерев на мгновение, мужчина посмотрел на лежащего медведя, потом в широко распахнутые женские глаза и с завораживающей хрипотцой произнес:
- Мы его не разбудим.
"Кого?" - хотела спросить Люба, но не успела. Процесс пошел. А растерянность не ушла. Но отторжения не было, хотя желания войти в ритм не возникло.
Обессиленное тело опало на нее и прерывистое дыхание, коснувшись ее уха, донесло тихое: "Хорошо ты пахнешь, девочка". Слова впитались в душу, а потом как бабахнули радостью, что сердце сразу застучало часто-часто. Руки взметнулись в потребности прижать к себе, пальцы с наслаждением прошлись по коротко стриженым волосам...
Утро. "Мне пора", - шепчет ночной гость. В кровати становится много свободного места, но оно вызывает больше неудобства, чем теснота. Открыв глаза, Люба смотрит на удаляющуюся мужскую спину. Затем порывисто вскакивает и спешит на кухню. Ведь мужчине нужен завтрак. Мама всегда готовила папе бутерброд с чаем. А потом Люба ему делала...
Он появился на пороге кухни одетым, с курткой в руках. Посмотрел смущающе прямым взглядом ей в глаза, подхватил с тарелки кусок хлеба и, буркнув "Увидимся", ушел.
- Совсем не Игорек, - прошептала Люба, подходя к окну. Она долго там стояла, вглядываясь в силуэты прохожих, но безрезультатно. Ей так и не удалось увидеть своего ночного гостя. Видимо, он пошел в другую сторону... Зато настало время ей самой собираться на работу.
Девушка отошла от окна, посмотрела на нетронутую чашку и вдруг расплакалась. Она толком не понимала, почему плачет, но душа сжалась от боли, и слезы катились бесконечным потоком, забивая горло тяжкими рыданиями.
С трудом успокоившись, Люба зашла в ванную, увидела себя в зеркале и опять завыла горестно.
А работа, как работа. Здесь нахамили, там обматерили, тут пригрозили... Обычные будни. Вот только сегодня все как-то острее воспринималось. Болезненнее. Поэтому, видимо, тяжелей домой шагалось. Ноги с трудом одолевали ступени...
- Долго ходишь, - прозвучал знакомый голос. Вздрогнув, Люба подняла голову и увидела вчерашнего гостя, стоявшего около ее двери. На его плече висела большая потрепанная сумка, а у ног стоял плотно набитый белый пластиковый пакет. В груди как-то вдруг кончился воздух, вынуждая сделать судорожный вздох.
- Не замирай, - поторопили сверху, и она взлетела на площадку.
Их второй вечер прошел почти как первый. Вот только когда она вышла из душа, ее со словами "Оставим ту кровать медведю", потянули к большой, двуспальной.
Они легли вместе. Люба завозилась, задирая ночнушку, но ее остановило тихое "Не шубуршись". Она замерла.
- Устал сегодня, - прошептал мужчина, - завтра будем, - и, укрыв ее своей рукой, уснул.
А Люба аж задрожала от радостного возбуждения. К ней пришли просто так. С ней легли просто так. Не поиграть. Не удовлетвориться. А просто, чтоб побыть с ней. С НЕЙ!
Она легко проводила рукой по грубым мужским пальцам, чувствуя, как внутри все трепещет от такого простого касания. Он пришел к ней. Он захотел провести время с ней. Он просто обнял ее. Он просто захотел ее обнять. Просто обнять. Ее!
Простого касания оказалось мало.
Шалея от собственной решимости, Люба слегка подвинулась, подставляя грудь под мужскую ладонь. Спящий чуть дернулся и, слегка шевельнув пальцами, прижал чувствительный бугорок... И... словно сердце остановилось... ее сердце замерло... И она легким пеплом осыпалась в сон.
А потом утро, работа, и наконец-то еще один вечер с ним. И еще один. И еще.
Люба ни о чем не просила, не спрашивала, не планировала. Она просто жила. Они почти не разговаривали. Порой просто молча сидели рядом. Он позволял ей заботиться о себе, пресекая излишние хлопоты. Он не страдал нежностью, но никогда не переходил на грубость и на свой манер оберегал девушку. Хотя часто делал это в ультимативно приказной форме.
Их близость была нечастой и довольно однообразной. Однако именно вечера, когда ничего не случалось, постепенно приводили Любу в такое возбуждение, что она буквально взрывалась в момент соития. А уж когда утомленный мужчина, упав рядом на подушку, шептал незатейливое "твой запах дурманит" или "ты хороша", или даже просто "Спасибо". То она растворялась в радости.
Но однажды Люба встретила Ирку... Ну, может и не Ирку, а кого-то похожего, потому что та, не обратив на нее внимания, прошла мимо. Собственно по однокласснице, девушка никогда не скучала. Вот только встреча напомнила разрыв с Игорем и пластиковые палочки, на которые нужно было мочиться.
И в сердце поселилась тревога. Теперь каждый вечер воспринимался как последний, а все встреченные дети мгновенно отзывались мыслью "А может я уже эта... того?" Нужно сходить к врачу все выяснить. Но в ее простоватой жизни все на виду. Соврать не сможет, сразу выложит куда и зачем собралась. А если это его отпугнет? Знакомы-то чуть больше чем с Игорем. Тот вон сразу раз и закончил. Вдруг и этот так же? Он же всегда все решает, как отрезает. Решил, что контролером работать плохо, и устроил Любу уборщицей в торговый центр, где сам работал разнорабочим. Правда, ей самой там тоже больше понравилось. Расписание не такое рваное, платят чуть больше, ругают меньше, да и убираться под крышей в теплом помещении, гораздо приятней, чем укутанной в одежды, как капустный кочан, трястись в холодных вагонах. Но ведь это не она решила, а он. Посмотрел, решил и сделал.
И ей это так нравилось, а теперь от этого так страшно. Ведь посмотрит на нее и решит, как отрежет... ее отрежет...
- Мне нужно уехать дней на пять, - сказал он однажды утром.
- Уехать? - с испуганной робостью вопросительно повторила она, садясь на кровати.
- Дней на пять, - подтвердил он, доставая свою сумку.
- Не навсегда? - тихо озвучила она свой страх.
- Дней на пять, - повторил он ответ автоматически, укладывая вещи.
- Ты вернешься? - спросила она у захлопнувшейся двери, и та не ответила.
Первый день одиночества оказался легче второго. А чтоб третий не стал тяжелее, Люба записалась к врачу. В четвертый ее поздравили, что она уже не одна. Пятый день прошел в неоправдавшихся ожиданиях. Никто не приехал. Она легла спать на свою маленькую кровать. Обняла мишку и... поняла, что это не то. Нет прежнего комфорта. Нет желания что-либо рассказывать игрушке. И уж тем более не вспоминался Игорек.
Она переросла детство.
Не включая света, Люба перешла на большую кровать и легла по середине. Тело тосковало по мужским объятиям, а мысли метались вокруг искорки жизни. Ведь ее можно было задуть... Или родить, вырастить, подарить мишку... А себе подарить новое красивое постельное белье, чтоб ни о чем плохом не думалось.
***
Магазин "Уют", посвятив себя милым женскому сердцу домашним мелочам, расположился на втором этаже торгового центра, заняв огромное помещение в торце здания. Там, в отделе "Спальня", обнаружился фантастически красивый набор: розовая роза, раскинувшаяся во всю ширину байковой простыни. Прямо как в сказке спать на цветке, подкладывая под голову "лепестки" подушек. А там еще цветок одеяла... А если еще и запах розовый...
Прижимая к груди вожделенный набор, упакованный в прозрачный клеенчатый чемоданчик с молнией, Люба поспешила в отдел, где полки ломились от разноцветных бутылочек с гелями-шампунями-бодивошами. Сегодня ее интересовали только розовые оттенки. Но, как назло, их находилось очень мало. Причем на попадавшихся постоянно оказывались совершенно не подходящие этикетки. То фрукты непонятные, то корешки, то совершенно непонятные цветочки. А ей хотелось розу.
Наконец отыскалось желанное. Однако Люба по опыту знала, что картинка совершенно не гарантирует правильный аромат. А нужен розовый... Не выпуская из рук упаковку с постелью, девушка свинтила крышку с бутылочки... Нежный запах роз наполнил ее. И в ушах прозвучало: "Хорошо ты пахнешь, девочка".
Слезы застелили взгляд. Покачнувшись, Люба толкнула кого-то спиной. Возмущенное "Какого?!.'. заставило испуганно обернуться. Постельный чемоданчик, описав полукруг, ткнулся в живот хорошо одетому молодому человеку.
"Да ты!.." - воскликнул тот, отбрасывая обидчицу на стеллаж разноцветных бутылок, тут же попрыгавших от удара с полок. Однако прежде чем первая из них коснулась пола, выскользнувший из Любиных рук флакончик, кувыркнувшись, плюнул своей розовостью на мужскую брючину и, упав, растекся скользкой лужицей у его ног.
- Ты! - обрызганный "выстрелил" ей в лицо кулаком. Люба попыталась ухватиться за полки, чтоб устоять, но безуспешно. И, усиливая бутылкопад, она съехала на пол. Начищенный остроносый ботинок с небольшим замахом устремился к ее животу. Девушка инстинктивно прикрылась щитом постели. Однако от полученного импульса она стала заваливаться на бок. Последовал еще один удар, и еще один.
Зажмурившись, Люба прикрывала постельным чемоданчиком живот, полностью игнорируя болевые вспышки в других местах. А ее материли и били, били, били... И вдруг "футболист" рухнул рядом с ней на пол. Он стал вставать, но ему добавили, кто-то пробежал, кто-то закричал, кто-то, поскальзываясь, костерил гели-шампуни. А потом могучий рев "Стоять!" и все замерло. Секунда тишины, после которой несколько человек заговорили одновременно. Новый рык. От испуга по-прежнему лежащая на полу девушка сильней зажмурилась и постаралась свернуться в маленький комочек.
Сильные пальцы, сковав Любино предплечье, потянули ее наверх, но она сама даже не дернулась, пока слуха не коснулась: "Ты как?"
Глаза раскрылись широко-широко, сердце застучало часто, а душа выдохнула: "Вернулся". Она взлетела и прижалась к нему, такому родному, желанному.
- Видел, как ты входила. Ждал у кассы, - пояснил он свое появление.
- Мило, - прозвучало за спиной.
Взгляд назад напугал. Довольно высокий седогривый кавказец в явно очень дорогом костюме казалось давил исходящей от него силой. На его фоне амбалы в униформе охранников казались безобидными плюшевыми игрушками. А уж Любин обидчик выглядел жалкой помятой мушкой. Причем очень хорошо помятой: заплывшие глаза, разбитый нос, заляпанная шампунями и кровью порванная одежда. Да еще стоять толком не может - держится за полки и покачивается.
- Значит все из-за нее, - произнес седогривый, недобро прищуриваясь.
- Нет, - совершенно спокойно произнес Любин защитник, - все из-за неумения кой-кого сдерживать свой норов.
- А не слишком ли он пострадал за свой норов?
- Будь это твоя женщина, он бы был уже мертв.
Кавказец согласно хмыкнул.
- Впрочем, он умрет, если моя женщина серьезно пострадала.
- Да, ты... - начал было побитый, но седовласый, не поворачиваясь, рыкнул не по-русски, и тот, ссутулившись, заглох.
Пару секунд молчания и взаимного разглядывания.
- Она не выглядит сильно пострадавшей, - продолжил кавказец, - а вот член моей семьи побит сильно.
- Адекватно и заслуженно.
- То есть я должен это принять и простить? С чего бы?
- А если пацан на машине разобьется, ты будешь машину спрашивать, простить ее или нет?
- Ты машина?
- Я урок. Если он его не выучит, влетит сильней.
Губы кавказца изогнулись кривоватой усмешкой:
- За уроки платят.
- Бывает.
- Она жена?
- Будет. Сегодня заявление подаем... Хотя теперь к врачу...
- Хм... - взгляд седогривого остановился на чемоданчике с постелью, валяющимся посреди прохода, - свадьба, говоришь. Ну, посмотрим, господин Урок, что можно сделать.
***
Никогда раньше Любе не доводилось не то, что ездить, даже подходить к таким шикарным машинам. Да она даже и не помнила, доводилось ли ей вообще раньше ездить в машинах. А тут сразу такая большая. Красивая. Прямо сказочная. В любое другое время девушка с восхищением бы рассмотрела каждую маломальскую детальку внутреннего убранства салона.
В любое другое время, но сейчас...
- Мы едим в загс?
- Да.
- Поженимся?
- Обязательно.
- Серьезно?
- Да. Даже вон к родителям на могилку съездил. Как благословение получил.
- Но я же дура?
- Я тоже академий не кончал.
- Но я же...
- Люб, - ее прижали покрепче, - рядом с тобой я дома. На душе комфорт и спокойствие.
Машина резко дернулась, заставив своих пассажиров сильно качнуться маятниками.
- Эй, джигит! - крикнул ее будущий муж шоферящему седогривому, - аккуратней давай, нам еще детей растить!
Люба, пока еще Калисова, была самым счастливым человеком на Земле.