Профессор Дорсет из Британского археологического общества был кретином.
С этим ничего невозможно было поделать. Если бы не Роберт, я бы никогда не получил разрешения поехать в Ирак, просто потому, что им не нравится моя концепция. Роберт, слава Богу, умнее. И имеет такой же вес в научном сообществе, как и Дорсет.
Я потратил чертову уйму времени на те раскопки в Египте - и убедительно доказал, что храм был построен около 5300года до нашей эры. При помощи неплохого оборудования и кое-каких технологий, которых нет и у нас. Но конечно же, всем это не понравилось, и меня лишили лицензии. Делай что хочешь! Я потерял возможность даже ковырнуть ботинком собачью кучку без того, чтобы ко мне не прилип полицейский - в какой бы стране я не решил это сделать.
Так что мне следовало бы помолиться за Роберта всем тем многочисленным богам всех религий, что я успел изучить - старина Р. Дил, Ph.D., сумел каким-то образом доказать, что экспедиция в Ирак никак не сможет обойтись без специалиста моей квалификации, даже опального. Можно сказать, что он воскресил меня, разрубленного и растоптанного, и вдохнул жизнь, словно бог Дегути в глиняную статуэтку.
Приключения начались сразу же.
Например, я Ардаширом Хамдани я познакомился ещё в самолёте. Сорока лет, с синим от быстро растущей бороды бритым лицом, глазами навыкате и полуседой шевелюрой он уже был примечателен, неповторимые же манеры делали его поистине уникальным. Собственно, я и до этого был наслышан о некоторых странностях этого человека, иранца по происхождению, европейца по образованию и средневекового мистика по образу мыслей. Он знал пятнадцать языков, восемь из них - мёртвые, и мог заговорить с вами на любом из них, какой только пришёл ему в данный момент в голову. Он жевал индийский бетель Магахи с известью, ареком и отвратительного качества табаком, что иногда выглядело не очень приятно. Так же притчей во языцех была его манера спорить по самым странным поводам, размахивая руками и восклицая по-театральному.
О древней истории и религии Ирана и Ирака Ардашир знал всё. Наша беседа на латыни, французском, греческом и арабском завязалась непринуждённо и сделала нас почти друзьями: в людях Хамдани уважал исключительно познания в своей области, а я был наполнен ими под завязку и как раз искал случая осудить некоторые вопросы с крупным специалистом вроде него. Более того, Хамдани отнюдь не осуждал мои взгляды. Он принимал любую гипотезу, которая не противоречила фактам, и работал с ней до тех пор, пока получившаяся модель не начинала этого делать.
В городе мы разделились, и лишь спустя несколько дней встретились уже на раскопках. К жаре и вездесущей пыли я успел привыкнуть когда-то в Египте, но это всё равно раздражало.
Роберт Дил, из-за письма которого я, собственно, и приехал, встретил меня с распростертыми объятьями. Он знал моего учителя П., и видел во мне продолжателя славной традиции, в чём я старался его не разочаровывать уже три или четыре экспедиции подряд. Славно, что он вспомнил обо мне, когда все надутые снобы из Общества погребли мою реутаию настолько глубоко, насколько это могут сделать профессиональные полевые археологи.
На все мои вопросы о том, что и на какие деньги он думает здесь найти, Роб отвечал небрежным жестом холёной руки и объявлением, что у британце всегда были деньги и информация, а подобное притягивает подобное. Мне не понравилась такая скрытность (в письме тоже ничего не было сказано, кроме просьбы срочно приехать и указания на какие-то интересные глиняные таблички), но из Дила слова не вытянешь до поры до времени, если он не хочет говорить, и я смирился с тем, то придется подождать. Пока что меня поселили в неожиданно приличной палатке, и обязанности и мои состояли в расшифровке и восстановлении трех ящиков безбожно повреждённых таблиц, испещрённых шумерскими каракулями позднего раннединастического периода (около 2500-2315 до н. э.). Это были в основном хозяйственные документы и счета. Я отплевывался от песка и насекомых, и делал свое дело. Пока что здесь не было ничего, что бы меня действитеьно интересовало, то есть мегалитических построек, но опыт подсказывал, что Роберт никгда не приглашает специалистов просто так, если их можно заменить бесплатными студентами старших курсов.
Спустя пару недель мы наткнулись на статую: вечером рабочий провалился под землю и упал прямо ей на спину. Он провёл там всю ночь и только утром его вытащили наружу. Криков никто не слышал; рабочий же был без сознания, хотя никаких повреждений, кроме пары синяков и царапин, по словам нашего врача, доктора Хаскинса, не обнаружено не было.
Статуя из чёрной вулканической породы семнадцати метров в высоту имела антропоморфные формы и покоилась в когда-то богато украшенном помещении лицом вниз. Нижняя её часть начиная от середины бёдер оказалась заваленной, и мы потратили несколько дней на то, чтобы убрать грунт и обломки кладки, не повредив её. Оказалось, однако, что, несмотря на свой весьма почтенный возраст, статуя не имеет повреждений вовсе: ни отколотого кусочка, ни щербинки, ни царапинки.
Отделка сочетала в себе как чисто шумерские элементы, так и совершенно чуждые месопотамской культуре вообще. Тщательно обработан был каждый сантиметр гигантской скульптуры: причудливые одеяния, двойные крылья, руки-лапы и ноги наподобие львиных с мощными мускулами.
Роб с нетерпением ожидал дня, когда потолок помещения будет демонтирован и статую поднимут: никто ещё не видел её лица. Когда, наконец, под кряхтенье и брань рабочих, вся обмотанная тросами, с максимальной осторожностью и бережением она взмыла вверх, он не мог сдержать возгласа восхищения. Хотя меня передёрнуло: оскалившаяся на солнце гигантская каменная морда была не из приятных.
В таком же, как и вся статуя, смешанном стиле, лицо казалось человеческим, но открытый рот имел странное сходство со звериной пастью. Необычным был и ракурс: чуть откинутая назад-вправо голова выпячивала вперёд подбородок с густой бородой, будто ревя от боли или разочарования. Глаза оказались закрытыми, причёска из вьющихся, по обычаю, волос напоминала царский головной убор.
Под грудью статуи оказалась ещё одна таблица, но не из глины, как обычно, а из какого-то сплава, что несказанно удивило нас, как, впрочем, и пиктографическая надпись на неизвестном языке. Таблицу после фотографирования и описания отдали Ардаширу, вернее, это он с видом решительным и безапелляционным унёс её к себе в палатку и велел ассистенту никого туда не впускать.
Я внимательно исследовал комнаты, освобожденные от завалов. Храм когда-то был сложен из огромных блоков - такое же циклопическое строительство я видел в Египте, Мексике и некоторых других местах. Эти камни не моли быть обработаны ни бронзой, ни тем хилым железом, что добывали в этой местности пять тысяч лет назад.
Столько загадочных фактов требовали своего немедленного объяснения. Предположения высказывались самые различные, работа шла полным ходом, но, к сожалению, нам пришлось оставить раскопки на три дня - местные власти вызывали нас в город по каким-то неотложным делам, связанным с лицензией. При этой новости Роберт изобразил гримасу, достойную нашей находки. Я был здесь ни при чем - подобные проблемы часто возникают в странах, где власть меняется, как цвет жидкости в стакане Жаботинского.
По прибытии оказалось, что с лицензией всё в порядке. Извиняясь за ложную тревогу, крупный чиновник, от чьего имени мы были вызваны, устроил небольшой банкет. Это было весьма мило с его стороны, хотя послужило поводом для крупной ссоры Дила и Хамдани. Последний явился на банкет в дорогом костюме и ужасной, грязной, заляпанной самыми фантастическими веществами рубашке, расшитой мелкими узорами, которую, по моим наблюдениям, не снимал никогда и нигде. Роберт по праву начальника экспедиции устроил ему форменный разнос. "Наша экспедиция представляет здесь археологическую науку, профессор Хамдани, и я не могу допустить, чтобы Вы появлялись в таком виде, будто мы откопали Вас на старинном кладбище! Если у Вас нет денег на подходящую одежду, в чём лично я сомневаюсь, я готов выделить Вам из фонда, магазин в квартале отсюда. Вы просто позорите археологию, друг мой, я просто не понимаю причин такого поведения", говорил Дил. Ардашира это привело в ярость; испортив ковёр красным от бетеля плевком, он стал орать, что это Дил не понимает, куда он попал и что собирается делать. Нужно отметить, что Ардашир с самого начала впал в самое мрачное настроение и нередко спорил с Робертом о том, что раскопки следует закрыть. Волнение его достигло предела с нахождением статуи; причины своего беспокойства он предпочитал не называть или упоминал их столь туманно, что только запутывал дело. Коллеги называли его шизофреником и раньше, теперь они прочно укрепились в этом мнении. Я был единственным, кто мог вынести этот тяжёлый характер и разговаривать с профессором больше пяти минут.
Итак, ссора состоялась, Хамдани хлопнул дверью и уехал к раскопу, а мы остались любезничать с хозяином и заливать неприятный осадок в душе таким же дорогим, как и дрянным местным пойлом.
Вернувшись день спустя, мы нашли Ардашира мёртвым в его палатке. Ужасно... Он выстрелил себе в висок, сидя за столом. Таблица, тетради и письменные принадлежности валялись на полу, на деревянной крышке стола ножом были вырезаны несколько символов из текста таблицы. Его ассистент исчез, разумеется, с половиной документов.
При ближайшем рассмотрении кожа профессора оказалась испещрена маленькими язвочками в три-четыре миллиметра диаметром: они присутствовали по всему телу, кроме той его части, что была прикрыта одиозной рубашкой. Наш врач, Хаскинс. ранее осматривавший упавшего к статуе рабочего, сказал, что у того он обнаружил что-то подобное.
Этот трагический случай произвёл ужасное впечатление на всех нас, но Роберт воспринял это тяжелее всех. Он обвинял себя в гибели профессора и несколько вечеров подряд не занимался ничем, кроме виски.
Между тем я решил исследовать таблицу. Желтоватый её металл не был мне известен. Я принялся перерисовывать на бумагу пиктограммы; дойдя до конца, я с удивлением обнаружил, что скопировал неправильно первые три строчки. Повторив их, я снова сверил текст и глубоко задумался, потому, что теперь неверными оказались последние шесть.
Открыв записи Хамдани, я увидел ту же проблему. Профессор раз двадцать снимал копии, все они отличались, и с девятой и восемнадцатой характер символов менялся. Дальше следовали заметки на каком-то арабском диалекте, которого я не знал. Прокляв покойника за полиглотство, я снова взялся за карандаш, внимательно следя за проклятой вещицей в ожидании смены символов. Стоило мне закончить вторую строку, в палатку вошёл Хаскинс и потребовал немедленного моего присутствия у Дила.
Там я застал мертвецки пьяного Роберта (Иисусе, во что он, оказывается, мог превратиться!), давешнего чиновника, всех научных работников и прораба - а так же достаточное количество вооруженных людей на всей территории лагеря.
В молчании мы выслушали известие о том, что нам надлежит покинуть раскопки немедленно, сдать все обнаруженные артефакты властям и убираться из страны куда нам заблагорассудится. Это было вполне предсказуемо, но всё же очень неприятно. Мы не могли спорить с ружьями. Прочие участники смирились с таким положением вещей, но мы с Хаскинском не хотели сдаваться без боя, и потому, отправив вместе с прочими в город личный багаж и всё-таки припрятав несколько статуэток, тетрадей и табличек, остались пока что в раскопе. Статуя возвышалась над ним, как указующий чёрный перст, неприятная и отталкивающая.
Я раздумывал, что в случае обыска делать с таблицей, которую успел спрятать в холщёвом мешке на собственной спине под пиджаком, когда услышал первый выстрел. Хаскинс осторожно высунул голову наружу и увидел, что какие-то оборванцы атакуют наших угнетателей. Откуда они взялись, мы не могли даже предположить: рабочих отпустили тотчас же после распоряжения чиновника, а никаких поселений поблизости не имелось.
Хаскинс предложил спрятаться в одной из комнат "библиотеки" - системы пыльных закутков, где были найдены клинописные таблички со счетами.
Мы выбрали самый северный из них: сквозь небольшую дыру в крыше оттуда можно было наблюдать часть лагеря и статую.
Дальнейшие события заставляют меня содрогнуться каждый раз, как я вспоминаю о них.
Одна из шальных пуль ударила статую в крыло, две другие почти тотчас же угодили в висок и левую руку. К нашему удивлению, камень и тут не раскололся. Над пустыней разнёсся душераздирающий крик... Ни человек, ни животное, ни техника не могли бы издать такие звуки. В несколько мгновений поднялась песчаная буря; раздавался сухой треск грома, похожий на выстрелы и выстрелы, похожие на гром. Люди метались, пытаясь спрятаться от песка. Один из людей правительства пробрался было в наше убежище; я хладнокровно пристрелил его. В тот же самый момент Хаскинс дёрнул меня за плечо. Я обернулся к нашему "окну" и увидел статую: её глаза были открыты, и излучали поистине вселенскую злобу. Вдруг огромной рукой она выхватила из бури двоих несчастных и швырнула себе за спину. Молниеносная догадка пронзила моё сознание: это существо оставалось живым несколько тысяч лет, а то, что мы принимали за отделку и обработанный камень, было лишь его окаменевшей шкурой! Взгляд его обратился в нашу сторону, и тут же ветер с неумолимой свирепостью начал сыпать в дыру песок. Кашляя и пытаясь протереть от него глаза, мы с Хаскинсом бросились наружу: потолок начал крошиться, да и не было никакого смысла находиться в катакомбах под угрозой обвала.
У выхода из "библиотеки" оставался ящик со снаряжением. К нашему счастью, в нём обнаружились очки наподобие водолазных. Песок был нам теперь не страшен; выбравшись наружу, мы укрылись за стеной и наблюдали, как ревёт и крушит лагерь неведомое древнее чудовище. Хаскинс был бледен от страха и даже дёрнулся в один момент бежать, но я удержал его, зная, что или буря, или зверь убьют его непременно.
Всё это длилось, наверное, минут пятнадцать, но для нас растянулось на годы. Наконец, ветер улёгся, чудовище замерло на месте, тяжёло дыша и поводя блестящими боками. Я увидел сзади него Роберта: он целился из револьвера. "Не стреляй!" - заорал я, но было уже поздно. Издав оглушающий рык, монстр обернулся и опустил на него свою огромную лапу...
Избавив науку от одного из наиболее глубоких её почитателей, существо задрало вверх голову, коротко фыркнуло и взмахнуло крыльями. Их удары были настолько мощны, что воздушная волна сбила нас с Хаскинсом с ног; разорванная палатка, валявшаяся неподалёку, так же поднялась под её воздействием в воздух и упала, зацепившись на угол стены, на нас. Когда мы выбрались из-под неё и поднялись, чудовище уже успело отлететь достаточно далеко.
Почувствовав внезапную слабость, я опустился на землю. В бедро мне ткнулось что-то твёрдое: это оказалась таблица, выпавшая из мешка за спиной. Вытащив её, я увидел надпись, сложившуюся по-английски.
Никогда не сотрётся из моей памяти тот ужасный миг, когда, бледные и задыхающиеся, мы читали эти строки. Даже сейчас я помню их наизусть:
"Сё есть тот, чей взор устремлён к звёздам. И пал он, и был наказан, и был повержен, и гордыня его обращена во тьму. Да не отвращён будет его лик от толщ земных и не увидит он больше родных звёзд. Бойся его, человек, ибо ты не противник ему и не страж. Берегись потревожить его покой и плачь, и наложи сам на себя руки, коли посмел сделать это, ибо иначе смерть твоя будет страшна..."