Первыми в мои руки попались пачки эпистол Ганса Флюгеля. Вчитываясь в них, я поражался тому, насколько обманчивой была его внешность добродушного увальня. В письмах гемидаймоннепрерывно богохульствовал, поминал все силы ада и самую жуткую из баалов - владычицу смерти, тлена и мрака многорукую Кали, почитаемую частью индийских гимнософистов. Всё это было перемешано с площадной бранью; казалось, самое Имя Господне вызывало у Флюгеля одно желание - спустить штаны. Швабский архивариус ругательски ругал собратьев за мягкотелость, требовал ужесточения условий сотрудничества с подобниками - ермониатам (по его мнению, надлежало вступать в сношения только с убеждёнными диаволопоклонниками), хвалился тем, что ежедневно совершает человеческие жертвоприношения, и это позволяет ему осваивать всё новые и новые заклинания и ритуалы. "Фортуна милостива, в Риме без труда можно каждый день добывать для сих целей одного - другого двуногого барана". Я черкнул тогда короткое донесение и велел доставить его дону Фернандо; дом Флюгеля повторно тщательно обыскали и действительно нашли в подполе следы мерзостных кровавых торжищ. После этого кастилец приказал выкопать тело гемидаймона и принародно его сжечь.
Вначале чтение этих пропитанных жёлчью и ненавистью страниц ужаснуло меня, так что спина почувствовала холод, но затем я разразился громким хохотом. Нет, это не была истерика - я просто вспомнил, как, колышась тучными своими телесами и топорща рыжую бородёнку, их автор, титуловавший себя "большим диаволом, нежели сам Люцифер", визгливо, словно уличная торговка, препирался однажды на моих глазах с Деметрио Таккола. Да и все его магические и чертопоклоннические упражнения не спасли Флюгеля от жалкой кончины - мучительной смерти от рук пьяной солдатни, бывшей, к тому же, его соплеменниками. Гемидаймон предстал передо мной бессильным игралищем Тени - обезумевшим маниаком, наполнявшим свои напыщенные и безвкусные письма собранными, казалось, со всей Ойкумены вульгарными обозначениями дефекации и совокупления. Общее измельчание не миновало и епархии сил зла. Я немного повеселел и даже попросил принести мне вина.
Переписка Флюгеля раскрыла тайну странной и страшной смерти одного из видных римских подобников - мне рассказывал о ней брат Варфоломей. Он был найден мёртвым в собственном доме в кругу зажжённых свечей, рядом лежали осколки бокала, бутыль отравленного вина (напиток дали собаке, после чего та издохла) и чёрный гримуар.
Флюгель всячески восхвалял несчастного молодого самоубийцу, бывшего давним его подопечным и корреспондентом, и писал, что тот оказался единственным из людей, что решился "броситься в объятия нашей Матери". Видимо, Господь в бесконечном Своём милосердии сохраняет пока остатки разума даже в пустых черепушках гуманистов. Впрочем, даже чтение этого отвратительного послания не разубедило меня в том, что основным мотивом, побудившим этого заблудшего наложить на себя руки, был страх костра. Инквизиция подбиралась к этой заблудшей овце, ибо падение и апостасия его стали очевидными для всех; к сожалению, после самоубийства друзья и родственники замяли дело.
Имелось и другое, не менее прозаическое объяснение случившегося: к этому времени ермониаты ободрали несчастного, как липку, и он был уже почти нищим.
Прочитал я и цидулы, написанные после разрыва с Таккола. Флюгель запрашивал у старших гемидаймонов санкции на расправу с Деметрио, однако, получил в ответ жёсткий окрик: ещё не время, этот человек слишком ценен. Рыжему швабу тогда пришлось утереться.
Личный дневник Флюгеля был посвящён другому аспекту его жизни. Ему швабский ермониат посвящал в основном свои человеко- и мироненавистнические устремления. Высокопарным слогом вещал он о грядущем "открытии врат" и явлении некоего "Легиона" ("именно с ним разговаривал в Гадаре распятый"). На этих листах я увидел словосочетание, что уже слышал ранее. "Зрачок тьмы", Pupillatenebrae.
Впервые я узнал об этом выражении от Деметрио, он услышал его в Боснии от верхушки ермониатов, но что оно значит, так и не понял.
В ушах моих зазвучал истошный вопль подвешенного на дыбу Гийома: "ЗРАЧОК ТЬМЫ! По сравнению с ним даже беззвёздная ночь, даже тело мавра белы, словно кожа рыжеволосой девки!". Впрочем, тогда брат Варфоломей не смог добиться от галльского лжеалхимика ничего путного. Он нёс какую-то околесицу, точно больной Антониевым огнём, что съел краюху заражённого головнёй хлеба. Уровня посвящения Гийома явно не хватало, так что мы тогда решили не тратить зря времени и отложить разрешение этой проблемы до лучшего времени.
- Чароплёты всегда много врут, тем более на пытке, - сказал брат Варфоломей. - Иногда их языком говорит, кривляясь, нечистый. А уж эти полукровки... Так что вполне возможно, что тут и понимать нечего.
Флюгель писал о Зрачке тоже крайне туманно, но из этих словоизвержений уже можно было что-то выловить. Открытие "Зрачка тьмы" должно будет спровоцировать невиданную катастрофу и открыть дорогу демоническим силам. Космос расколется, словно орех в щипцах повара, и нечисть повалит сюда, словно голодные крысы на пшеничное поле. Проще говоря, ермониаты рыли ход в инферно, к своим родичам, словно сапёры при осаде крепости. "Самое время остановится... четыре стихии разделятся... настанет ночь, и свет уже не сможет вырваться из плена... Сыны неба освободятся от оков... Легион придёт!", - с упоением водил пером Флюгель. "Для этого нужны кровь, много крови, плоть невинных дев и магия", - прочитал я лапидарную формулировку в следующем абзаце. Преддверием победы Тени должна была стать невиданная кровавая вакханалия. "Всех, всех, в ком нет семени Сынов неба, возложим на алтарь! - писал в каком-то исступлении Флюгель. - Двуногие бараны годятся только для жертвы".
Читая всё это, я сходу подумал, не было ли уничтожение Христианской державы и убийство последнего Удерживающего зло частью общего плана. В конце концов, использование варваров в качестве меча - стародавняя тактика служителей Тени. Готы, лангобарды, теперь вот кочевники из Бактрии.
Желая приблизить этот день, ермониаты вербовали чароплётов, соблазняя их перспективой грядущего космического переворота, который сделает их могучими магами и повелителями демонов. На самом деле чернокнижникам, как и остальным людям, была уготована роль пищи для чёрного пламени, долженствующего затопить погибающий мир (не совсем понятно, правда, как надеялись уцелеть в этом катаклизме сами гемидаймоны - ведь они были существами из плоти и крови, над которыми имели власть и огонь, и боль и смерть).
Я до сих пор не знаю, была ли эта адская эсхатология реальной угрозой или плодом безумия. В любом случае, преступления, на которые уже пошли адепты Тени, и которые они ещё только готовили, представляли опасность и для веры, и для людей. Ядовитую траву, несомненно, надлежало вырвать с корнем.
***
Среди документов из сундука Флюгеля обнаружились наброски трактата "Демонократия" с правками и маргиналиями, сделанными неизвестной мне рукой. Уже в Аахене мне сказали, что это была рука самого Родриго Борджиа, папы Александра VI; сам же тракта сочинялся явно Флюгелем. Труд оный был замешан на обычной подобнической болтовне о реставрации языческих Греции и Рима и построении "идеального государства", однако, отличался от множества подобных же опусов, наводнявших в ту пору страны Заката. Баварский гемидаймонв своей книге настойчиво проводил мысль о необходимости передачи власти некоему кружку "архонтов" (те самые "Люди" Таккола!), которые будут осуществлять прямую связь с инфернальными силами, уподобляясь царям-магам доримского времени. Естественно, архонтами оными должны будут стать ермониаты. Таким образом, созданная гемидаймонами после победы Тени полития - демонократия - будет функционировать, получая советы и указания непосредственно от демонических сущностей и предавшихся злу баалов (так называемых "гениев"). Основной её движущей силой должна была стать чёрная магия, питаемая человеческими жертвами. Словом, царство диаволово на земле.
Вот что мне удалось почерпнуть из разрозненных страниц этого сырого и незавершённого сочинения. Сомневаюсь, чтобы такой строй смог бы долго продержаться, но, думаю, это и не планировалось. Соотнеся наброски "Демонократии" с дневниками и перепиской Флюгеля, вы быстро понимали, что ермониаты собирались лишь подготовить мир к последней катастрофе, к безбожному апокалипсису.
Вместе с трактатом в мои руки попалась переписка Флюгеля с Родриго и Чезаре Борджиа. Честно говоря, я разворачивал листы с оными эпистолами, леденея от недобрых предчувствий. Неужели Тень настолько усилилась, что накрыла самый престол Святого Петра, неужели её креатурасмогла с помощью яда, кинжала и мешка с золотом водрузить на свою голову папскую тиару!
Мои подозрения не подтвердились. Борджиа были всё-таки обычными подобниками, а не ермониатами. С присущим этому семейству бесовским энтузиазмом они устремились по предложенному гемидаймонами пути, лихо погружая Вечный Город в Тень. Флюгель и прочие чувствовали себя в папском дворце, как дома; я не уставал поражаться тому, что они даже не удосуживались шифровать свои мерзостные послания.
Александр VI и его сынишка Чезаре не топтались у края, как иные подобники, ставившие свечку и чёрту, и Богу - они летели вниз со скоростью сорвавшегося со скалы камня. Борджиа возродили кровосмесительные обычаи, так называемый брак Солнца и Луны, существовавшие при дворах Египта что во времена фараонов, что при Лагидах. Бесстыдно сожительствовали они с развратницей Лукрецией, приходившейся одному из них дочерью, а другому сестрой. Чезаре слогом пьяного ландскнехта писал Флюгелю, что ему доставляет особое удовольствие глумиться над этим именем, ставшим издавна символом чистоты и непорочности, и некогда поднявшим римлян на борьбу с ведьмачьей тиранией этрусских царей.
Геральдический бык Борджиа победно шествовал по Риму, вызволяя из забвения египетский же культ Аписа. Статуи баалов и демонов понемногу вытесняли из храмов изображения Спасителя, Девы Марии и святых. В Рим стекались своры лжеалхимиков, чароплётов, астрологов и каббалистов, и все они находили у Александра VI тёплый приём. Флюгель похвалялся, что он и прочие ермониаты неоднократно устраивали в папских покоях чёрные мессы, неизменно заканчивавшиеся разнузданными оргиями. С яростью и отвращением читал я одно из посланий Чезаре, в коем тот писал, что все надругательства, которым он подверг бедную Катерину Сфорца, были ритуальными. "Когда я трахал чёртову бабёнку, сквозь её визг мне слышались голоса гениев", - вещала эта скотина.
До меня дошёл подлинный смысл слов мегадуки Нотараса: "Лучше увидеть среди Города царствующую турецкую чалму, чем латинскую тиару". Он-то знал варваров не понаслышке. Уния, провозглашённая в Ферраро и Флоренции, являлась иллюзией. Объединяться было не с кем. В 1453 г. Христианская держава стояла одна, словно в Гефсимании.
Порадовало меня одно: у края пропасти Господь неизменно останавливает помрачённых Своих чад. Подтверждая мужицкую мудрость, не рекомендующую рыть яму ближнему своему, Александр VI случайно отравился ядом, заготовленным для одного из кардиналов. Лоскутная держава лишившегося отцовского покровительства Чезаре, ставшего мечом гемидаймонов, тут же развалилась, как разваливаются песочные фортеции, коими так любят тешиться дети. В конце концов, грозный насильник помер в канаве, попираемый ногами своих врагов. Латинская церковь нашла в себе силы отразить атаку Тени, изблевав наследие Борджиа, - так крепкое тело, напрягая все жизненные соки, побеждает болезнь - но вскоре потеряла северные земли, охваченные лютеровой ересью.
Флюгель опрометью бежал из Рима, в котором вершили месть ненавистники Борджиа, в Галлию. Он подвизался при дворе Франциска, ездил в Германию, а когда о клевретах Борджиа подзабыли, чему способствовала начатая Лютером смута, преспокойно вернулся в Рим. Точку в истории римской колонии ермониатов поставила кровавая баня мая 1527 года. Эти чернобратья были и вправду дезорганизованы организованными кесарем гонениями, раз даже не попытались отбить у нас с доном Фернандо архив. Рассорившись с подобниками, гемидаймоны оказались в положении премудрой и коварной головы, способной сплетать самые изощрённые интриги, но лишённой рук и ног.
Оторвавшись от манускриптов, я задумался. Вначале мне пришли в голову мысли о ничтожестве и бессильной мощи зла. Одно и то же, из года в год, из века в век. Так заморская птица папагал бессмысленно долдонит словцо, коему научил его хозяин. Отвратительную мистерию зла, казалось, играли не люди, а механизмы, которые так любил придумывать флорентийский подобник Леонардо. В конце концов, и весь мир стал для него огромной махиной.
С другой стороны, продолжал рассуждать я,gutta cavat lapidem, non vi sed saepe cadendo. Если долго бить в одно и то же место, поддастся любая стена. Тень равнодушна к своим адептам, она смело расходует их; так бездарный военачальник порой с лихвой компенсирует недостаток полководческого искусства обилием воинов и готовностью без счёту приносить их в жертву.
***
События вокруг Рима меж тем шли своим чередом, так что однажды моё затворничество нарушил дон Фернандо. Мы тепло поприветствовали друг друга.
- Вынужден прервать твои учёные занятия, рыцарь Иоанн. Мы покидаем Рим и увозим с собой этот твой архив. Носатый Франциск и его дружки в Италии жаждут реванша; не думаю, что это у них получится, но оставаться в городе тебе не стоит.
- Надо было его ослепить, я ж говорил! - в сердцах бросил я.
- Быстро ты учишься! - аж присвистнул дон Фернадо. - На вид блаженненький, а посмотри-ка...
Кастилец громко расхохотался.
Архив Флюгеля был вывезен нами под охраной чуть ли не терции испанской пехоты в Аахен. Там работа над ним продолжилась, осуществляли её имперские юристы, инквизиция, богословы и аз, недостойный раб. Сейчас становится страшно, когда подумаешь, сколько человеческих судеб перековеркали документы рыжего баварского гемидаймона.
Мне удалось организовать переезд в Аахен из Италии Романа-ритора и его семьи. Он привёз горестные вести о конце Схолы - приютивший некогда отца с матерью и соратниками город был разорён галльскими войсками, здание Схолы сожжено, книги уничтожены или расхищены, доктора и ученики разбежались. Фому галлы жестоко пытали, выбивая тайны искусства архимагии, а поняв, что ничего от него не добьются (уже хотя бы потому, что несчастный был полный profanus в алхимии), повесили.
Услышав всё это, я в исступлении сорвал с головы берет и на глазах Романа начал топтать его, осыпая себя потоками брани за то, что не успел обеспечить охрану Схолы имперскими войсками. Город наш лежал далеко от театров военных действий в Италии, так что всякий раз, когда я начинал хлопотать о размещении там гарнизона, и кесарь Карл, и дон Фернандо, и другие снова и снова говорили, что не могут отвлекать войска.
Пытаясь смыть очередное чёрное пятно на сердце, я разыскивал скитавшихся по странам Заката изгнанников - ромеев, стараясь помочь им деньгами, кровом, работой, покровительством империи, но не мог прогнать мысль о том, что я вновь оказался плохим сыном, расточителем наследия отца.
Через связи Романа, в отличие от меня не порвавшего с рассеянными по Европе ромеями, мне удалось предать эпистолу в Фанар, откуда сведения о гемидаймонах довели до ушей султана. Охотничьи рога затрубили и в Порте. В Боснии османы учинили воистину грандиозную резню; все, в отношении кого имелись подозрения весом хотя бы в человеческий волос, были посажены на кол, главоотсечены или повешены.
В Аахен для проведения допросов и очных ставок доставили закованного в цепи Таккола. Я так и не нашёл в себе сил увидеться с Деметрио, смог только устроить, чтобы его содержали в нормальных условиях, не мучили и разрешили написать письмо Диане. Я проследил, чтобы это послание нашло адресата.
Кесарь Карл, подобно Велисарию, организовал несколько походов на Варварийский берег, бывший ещё со времён Карфагена оплотом чароплётов. Закрепиться на этих землях не удалось, но приморские цитадели Тени хоть на время были разгромлены.
В 1547 г. в ходе замятни в Богемии в Праге был схвачен один из корреспондентов Таккола и Флюгеля - я уже упоминал его выше. Это был недалёкий, но ретивый и заносчивый подобник, мнивший себя всезнайкой. За склонность похваляться своими нахватанными по верхам знаниями Таккола звал его "человек - бревиарий". Надо сказать, что арестован этот субъект был "лишь" за участие в заговоре против кесаря; когда же он сдуру разболтал о своих былых связях с "Людьми", то смертную казнь отсечением головы ему сразу же заменили четвертованием. Это был, пожалуй, последнее упоминание гемидаймонов, которое мне довелось услышать; живо ли чёрное сие братство или нет - одному Богу ведомо.
И всё же с тревогой смотрю я в сторону этого острова на Северо - Западе. Будь я сам ермониатом, именно туда бы я и направил свои стопы, чтобы укрыться от избиения. Когда король Генрих примкнул к еретикам, я пытался убедить кесаря выступить в поход против бриттов, но всякий раз поход оный отодвигали, жертвуя им в пользу то Туниса, то Вест-Индии, то Германии.
- Дался тебе этот сраный остров, рыцарь Иоанн! - воскликнул как-то в сердцах дон Фернандо. - Тамошние пожиратели салаки и питухи скверного пива не опасны, нет у них ни войска, ни флота. Французы сто лет назад дали им знатного пинка, теперь разбойники носа из-за Канала не высунут. Господь в бесконечной Своей мудрости извлекает пользу и из Франции... Пусть и дальше грызутся друг с другом, как Йорки с Ланкастерами, да дерутся с овцекрадами из Скоттии.
***
Впрочем, я опять бегу вперёд. Путешествие наше до Аахена было ещё более безрадостным, чем дорога до Рима. Не знаю, что сильнее давило меня - воспоминания о сценах войны в разгромленном Вечном городе, гибель брата Варфоломея или прочитанное в документах Флюгеля. Дон Фернандо сначала тормошил меня, стараясь развеселить, но быстро понял бесплодность своих усилий и тоже призадумался, периодически нарушая своё молчание кастильскими песнопениями.
Настроение оное не смогли до конца разрушить ни милости кесаря Карла, встретившего нас на полдороги, ни орден Золотого руна, приятной тяжестью обхвативший мою шею (точно так же был награждён и дон Фернандо). Лишь на последовавшей за этим пирушке я, словно очнувшись, от всего сердца поблагодарил сурового кастильского воина; мы расцеловались и поклялись в вечной дружбе.
- Это тоже воин, Ваше величество, - сказал дон Фернандо, указывая в мою сторону, - пусть и не такой, как мы. Бог не дал ему могучего тела, зато наделил острым умом. Оный книгочей стоит терции.
Наконец, я открыл дверь дома, ставшего для меня родным. Урсула, в скромном своём домашнем платьице, завидев меня, на несколько мгновений обратилась в жену Лота, а потом ринулась ко мне, обняла, прильнула, повторяя лишь: "Ты...ты...ты...".
- Мне снился один и тот же сон, один и тот же: как его привезли тогда...повозка, солома, а ней он, бледный, мёртвый...Это было лишь искушение, слава Богу.
Я гладил её волосы, и в голову мою заползала крамольная мысль, что воюю я уже не против Тени, не за кесаря, а просто за свой дом.
Ночью я проснулся от собственного крика. В холодном поту я пару секунд лежал, оглушённый кошмаром, не понимая, где нахожусь. Здорово напуганная Урсула сама, без помощи слуг зажгла огонь и склонилась надо мной.
- Это был всего лишь сон, всего лишь сон, - повторяла она. - Тебе снится война, Иоанн?
Уже взяв себя в руки, я всматривался в дорогое встревоженное лицо. Рука её коснулась моих волос.
- Нет, любимая, нет, другое...
Действительно, в этот раз в мою ночь вторглись не бедствия и ужасы войны. Разрешённая Морфеем от уз память вернула меня в день казни разоблачённого с моей помощью кесарем Карлом гемидаймона Гийома, что выдавал себя за галльского алхимика. Произошла она за несколько месяцев до похода на Рим.