Стрельцов Сергей Александрович. Дневники и Записки. Новая Редакция

Стрельцов Сергей Александрович : другие произведения.

Дневники и Записки. Новая Редакция

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Стрельцов Сергей Александрович (s.topychkanov@yandex.ru) Размещен: 14/02/2024, изменен: 14/02/2024. 72k. Статистика. Поэма: Лирика Скачать FB2		Ваша оценка:

Сергей Александрович Стрельцов.

Дневники и Записки.

Поэма, записанная октавами в ноутбук 'IN-EX 4040'.

Honny soit qui mal y pense.

Час мужества пробил на наших часах

И мужество нас не покинет!

Анна Ахматова.

Книга 1

Мы любим лучших - Да! Но мучаем любимых.

Они наш крест возносят к небесам.

Благословен, кто в истинных и мнимых

Страстях и Бедах, погибая сам,

Смиряясь воле сил неумолимых,

Дал руку ближнему, читая по глазам

Не благодарность- Нет. ( Великий Боже!)

Ее не знает смертное ничтоже.

И я ее не сразу изучил.

Велик, кто прилежал божественным наукам.

По их следам, без Слов- Надежд и Сил

Я следовал и удивлялся штукам,

Которые со мной производил

Мой горький Опыт. Относясь с испугом:

К Любви- Позывам Дружбы- Чувству Долга-

Как попугай, что Глуп- и Глуп надолго.

Но я созрел. Как сладко понимать.

Что все, чем бес шумел над колыбелью.

Теперь умолкло. И когда опять

Услышу то, что больше не приемлю,

Я не куплюсь на pseudo-благодать,

Что как туман окутывает землю;

И сквозь нее, как не было б обидно,

Ни Звезд, ни Неба, ни Создателя не видно.

Но знает праведность, но знает даже демон-

Что путь наверх для смертных не закрыт.

Я долго пел про этот phenomenon-

Но я теперь не знаемый пиит.

Отечество!- Ты стало, грешным делом,

Дышать Плебейской Грудью. Горький стыд

В моих мольбах до Неба вознесется,

Но кто на слабый голос отзовется...

Плебейским вкусам счастьем обречен

Теперь и голос власти горько-сладкий,

И Дух Отечества, и Времени закон,

Что сущее в предвечном беспорядке

Ровнял и строил. Им отягощен

Я вспоминаю прошлое- украдкой,

Смотрю вперед, и различаю там

Новейший и погибельный Бедлам.

Но я привык забыть о падшем мире,

Воспев в душе возвышенный Предмет.

И грудь моя, себя поведав Лире,

Находит в ней божественный ответ.

Я стал умней, и нынче вижу шире

Свое призвание. И трепетный обет

И сердца юного произнесенный ей

Я сохранил- Но к радости ль своей?!

Ни верность слову счастье нам приносит.

Ни верность чувству нас боготворит.

О Жизнь! о Смерть!- о вас мой голос просит,

Когда мой разум с Богом говорит.

Что сердце верное Любовь скорее бросит,

Что слово верное скорее рассмешит

Того, кому пожертвовав собой

Я погибал меж небом и землей.

Но с тем- Я никому не изменил.

Ни друг не женщина похвастаться не смогут

Моим коварством. Я боготворил

Любовь и Верность. Но увы подлогом

Была всегда святыня, что я чтил

В душе своей. И перед Мудрым Богом,

Я оставляю верности своей

Печальный долг для глупых и детей.

Пускай иной, Вас радуя Моралью

И ханжеской своей галиматьей,

Витает меж раздумьем и печалью.

Пускай о Ней затупит меч другой.

Пускай же осудит меня каналью

Святоша-Критик с гневом и тоской.

Но между Ней и мною проведу

Понятной сердцу честности черту.

И вместе с тем я не дитя порока.

Нам трудно мыслить, страшно понимать,

Когда встречает праведное око

То, что ему привычней осуждать.

Мы судим торопливо и глубоко,

Как будто созданы, чтоб миру показать

Не то, как образ Вышнего прекрасен,

Но как порок логичен- точен- ясен.

Христианин! - остановись. И пусть

Соль этих строк Тебя не покоробит.

Я в них излил свой смех- и желчь- и грусть,

Которых мир не стоил и не стоит.

Садясь писать я не о том молюсь,

Что б написать то, что тебя устроит,

Но, что в пучине совести таит

Моя Любовь- Свобода- Ум и Стыд.

Там многое сокрылось навсегда.

Лишь Страшный Суд о том откроет нам.

Под кучей хлама щедрые года

Скрывают Дар не расточенный там.

Жизнь протекла, как быстрая вода,

Что растворилась, где-то по пескам.

И видят потухающие вежды-

Мой Дар истлел- остались лишь надежды.

...

Забыть его, как прежде забывал

Друзьям предательство, противникам обиды!

Я никогда ни с кем не воевал,

Кто не созрел для еще для битвы.

Пугает трус оружием, фискал

Пугает властью. Но не тем мы сыты,

Что слабых бьем, или умеем мстить!

Мы рождены прощать или любить.

И тот родной, но разоренный край,

Который больше я не угадаю

В земле, которой говоря- Прощай!

Я знал уже, что больше покидаю,

Чем просто дом, чем просто некий рай,

Который я каким-то чудом знаю.

Их больше нет- и сердцу моему

Я не задам вопроса- почему.

Любить? Прощать? Как много новых слов.

Кто помнил их хотя бы половину!

Жесток закон отеческих богов,

И не тому научит он мужчину.

Высокий хор высоких дураков

Ему сумеет объяснить причину,

Что разрешает изменять и лгать,

Но не любить, но только не прощать.

Уже я слышу голос недовольный,

Уже над ним- что делать мне?- смеюсь.

Пусть этот стих сколь честный, столь крамольный

Разрушит пантеон, в который Русь

Ты облеклась мечтой самодовольной-

Он зыбок- вот шатнулся и боюсь

Еще пять-шесть сентенций и насмешек-

И расколю я крепкий сей орешек.

Политика!- к какому лексикону

Мне это слово нужно отнести.

Высокому- вульгарному-...иному.

Я в замешательстве. И как произнести

Его приличнее- порыв или истому

Вложить мне в звук, чтоб глубже потрясти

Глухое Общество. Однако, лучше будет,

Когда того, мой разум не рассудит.

Я помню день, когда сквозь шум дождя-

И ветра- и- мне трудно объяснить-

Я различил тот Звук внутри меня-

Все высказать, и все определить

Он мог одним мгновением. Но я

Его- как не боялся упустить-

Не мог уже держать. Мир стал иным-

Но этот звук рассеялся как дым.

Во след ему и вопреки ему

Я создавал подобие в себе,

Каким-то чувствам, некому уму,

Который невозможен на Земле.

Не смертному- иль только моему-

Сознанию в пожизненной борьбе

Есть вещи непонятные. О них

Разбилась грудь моя- но я продолжу стих.

Я умолял. Но глупые мольбы

Взойдя чуть выше сердца моего,

Застряли там. Незрелые мечты

Неинтересны Небу- для него

Приятен глас невинной простоты

Не ждущей, не клянущей ничего,

Чья мысль в своем движенье обнимает,

Одно лишь то, что просто понимает.

Чье дерзновение венчает Добродетель,

О чьем смирении не просто рассказать.

Но пусть смеется Гордость. Ей ответит

Закон, или "Закон и Благодать".

Величие откроет лик- осветит-

Иль освятит (не знаю как сказать)-

Наш гордый свет- и будет не до смеха

Мужам Судьбы, Заслуг или Успеха.

Все правильно, что приключилось нам.

С грамматикой и Проведеньем спорить

Пусть будет Глупость. И ее трудам

Успех не чужд. В искусстве опозорить

Все, что оставить удалось векам,

Она успела. И опять позволить

Ей тронуть то, что сердца мне ценней

Я нет! - не дам! - пусть жизнею своей...

Ее ценой- торгую редко я.

Что стоит в мире жуткого мгновенья,

Что жизнь моя- что стало для меня

Суровой Казнью Веры и Терпенья-

Вымучивая жадно, подчиня

Себе рассудок силою презренья-

Она вот теплиться- вот пламенем горит.

Ее огонь молчит и говорит.

Он говорит- о юности моей;

Забавных тайн и прелести которой

Простой и свежий воздух жив во мне,

Он говорит- о смерти злой и скорой,

О вечности, о уходящем дне,

О добрых критиках- взойдя ученной сворой

Во храм Поэзии, мешая Музе* петь,

Они заслужат похвалы и плеть.

________________

* Я говорю здесь о Святой Музе, отроковице-

любопытным и непосвященным рекомендую

Минею и Календарь за май месяц.

Куда ж Судьба теперь меня зовет?

Как Ангел Товии мне нужен проводник.

С годами мысль теряет свой полет,

Тяжелой цепью Опыт к ней приник.

Ей нужно двигаться- покой ее гнетет.

И гордая не спит и ждет свой миг.

Ей проповедуют смирение иные,

Окованные в цепи золотые.

Смириться с чем? что Родина моя

Раздроблена как жалкое стекло.

Что жизнь- любовь- закон- труды- семья-

Все стало прахом. Все пережило

Отпущенное Небом. С ними я

Еще один Харон. Мое весло

Взлетает вверх. Лети моя гондола

И песнь моя до Вышнего престола!

Там Тот, кого боялся и любил,

К Кому бежал, завидев ужас в дали,

Кому дитя и лиру посвятил,

Кому я пел, с Кем не узнал печали,

О Ком я лгал, с Кем правду говорил,

Когда другие прятались и лгали,

Кто Царь величия и кротости моих,

Кто прав со мной, с кем правил мы одних.

Мой Бог! Христе- молитвою и шуткой

Я восходил к чертогу Твоему.

И лира пела девой, громом, дудкой

И я с ней пел. И скудному уму

Вся жизнь его казалась только жуткой

Бессмысленной пародией тому,

Что видел я в глазах полуоткрытых,

Простых, любимых, честных иль сердитых.

Как гласы многих вод и многих громов

Теперь звучат в унынии моем

Твои преданья. Плачей- воплей- стонов-

Проклятий- песен тех, что мы поем-

Я слышу эхо в них. И сколько бы патронов

Во грудь мое не плюнули огнем-

В ней не умрет живительная страсть,

Что жизни часть моей и вечной жизни часть.

Приятен день свободный от трудов.

Перо ложится в руку, слово к слову.

Призывный шум далеких берегов

Меня зовет к минувшему, к иному.

И быстрый лет отсчет и точный счет слогов

Ложатся в ум. Как трагик катастрофу

Просчитывая рифму, le chauffage,

Я погружаюсь в этот l'entourage.

За тем ли я родился в этот свет,

Чтоб думать и любить в известном тоне-

Где жизни нет- где счастья тоже нет-

Где все поет и стонет о законе,

Каких-то рамках, про такой корсет,

В который, вставив шею не уронит,

Главы ни общество бессильное, ни им

Лишенный сил свободный гражданин.

Путь будет стыдно тем, кто здесь увидел

Призыв призреть Божественный закон,

Пускай иных он ясностью обидел,

Пускай иным еще не ясен он.

Я полюбил его. И так возненавидел

Порок души и всех людских племен,

Что силу всю, что ожила во мне,

Не передать глаголу и струне.

И их высокий и спокойный голос

Пускай раскажет всем, кто будет жить,

Что жизнь- страдание, где все увы не новость.

Что жизнь- несчастие, что надо полюбить.

Блажен из нас, кто и в нужду и в голод

Сумел еще о том не позабыть,

Что образ Божий выписан был на веки

И даже в самом падшем человеке.

Как скажем я- иль кто-нибудь другой,

Кто жив иль умер, или вот родится.

Чьим каждым вздохом, телом и душой

Во свой черед спешили насладиться

И Бог- и бес- и ближний- и такой,

О ком теперь совсем (как говорится)

И помнить ни к чему, и черной злобой

Чернить свой век и без того суровый.

Как много злобы я ношу в себе

Покажет Смерть- Неложный Судия.

И будет ли мой стих гореть в огне

И брошен ли в огонь там буду я...

Кто знает это? И что толку мне

Гадать о том. Ни деньги, ни семья

Нас не спасут того, чего не знаем

Пока живем, и если умираем.

Но до отчаянья- Нет!-- не унижусь я.

Пусть стонет мир, пусть каждый меланхольный

Мне проповедует, ликуя и скорбя,

Что все погибель, и один достойный

Есть эпилог- так прострелить себя,

Чтоб этот дух смешной и богомольный

Скользнул куда-то растворившись там,

Дав выход нашим мыслям и скорбям.

О этот мир! О эти чудеса,

Что наши дни так красят- портят- ими

Жива душа моя. И милые глаза,

Когда полны желаньями своими

Стремительно, как майская гроза,

Дают почувствовать, что были б мы святыми

И тяжесть дней и бремена трудов

Не оковали б сердце в свой оков.

Все пустяки, все глупости... Вся жизнь,

Что я прожил, мне в опыте ничтожном

Привычно шепчет- как не повернись

Под солнцем вечным, в мире столь безбожном,

Что чем Ты в нем и как не утрудись

Все назовут не праведным и ложным

Хотя бы раз- но чаще два и боле.

В пропорции уму и силе воли.

Я много согрешил. Но каюсь редко я.

Болезни и долги мою судьбу врачуют.

Быть может нет во мне того огня,

Что нужен гению. Зато во мне бушуют

Такие страсти, что к исходу дня

Я весь тоска- и мне прообразуют

Мои сомнения и чувства в новом дне-

Все то, что только ненавистно мне.

Есть мало тех, кто рано поумнел.

Есть много тех, кому не поумнеть,

Пусть я из них. Так Кто-то захотел,

Осталось мне смириться и краснеть.

Его любовь подобна туче стрел,

На острие несущих жизнь и смерть

Пророчествам- Влюбленностям- Изменам-

Надеждам- Верам- и Забавным Сценам.

Что есть Любовь? Наверно пустяки-

Хотя Писание нам говорит иное!

И этих дней надежные тиски,

Обняв меня невежливой рукою,

Мне говорят, что только дураки

Взор замутив трагической слезою

Того не видят, устремляя в Книгу

Печальных глаз бессмысленную фигу.

И так о главном я поговорил.

Пасхальный gentleman- я много не знаю.

В пустыне дней для вечности остыл

След вещей Мысли. С ним я оставляю

Смиренный памятник моих смиренных сил,

Который доживет- я это знаю-

В сердцах девиц, и пошлых стариков

До Судных Дней, до адских фитильков.

Весь мир сгорит, и в нем сгорят дотла

Мои труды, и годы в жертву им

Мной отнесенные. О! Совесть, Ты б могла

Нас просветить- что стоит этот дым.

Когда б Душа того не поняла,

Все что теперь мы любим и хотим

Не породило- даже на мгновенье-

Ничто без зависти- ничто без отвращенья.

Чтоб говорить и сильно и негромко,

Чтоб теплый дух дыханием согрел

Чужую грудь так сладко и так тонко,

Чтобы никто подумать не посмел

О нас не чистое- понятливей ребенка,

Возвышенней, чем все, что я воспел

Быть должен ум, и сердце веселей,

Взор ближе, терпеливей и полней.

Кто ждет Любви, тот должен все забыть.

Она одна собою все заменит.

Так наша Совесть Разуму велит,

Но Он едва кому-нибудь поверит.

Кто не узнал еще его обид,

Кто лжи его пугается и верит,

О тот узнает ли когда-нибудь блаженство,

И чистых чувств высокое равенство.

Пусть скоро я умру. Я встречу Там,

Всех тех, кого давно мне не хватает,

И в муки адские и ближе к облакам

Попав, мой взор спокойный обретает

Ответный взор. И радостным рукам

Там нет конца. Но сердце замирает

И снова бьется. Отдавая кровь

Больному телу, а теням любовь.

Им не до нас. И горечь и восторг

Их приняли в обители свои.

Уже окончен справедливый торг,

Ударил молот, молча развели

Всех Вверх и Вниз. И траурный урок

Донес свой отголосок до Земли

В признаниях пророков и святых,

Отцов Отечества и юношей крутых:

Орлы- они еще летят над нами,

Как дикий символ вечной красоты,

Своими быстротечными мечтами

Томясь среди бездонной пустоты,

Сражая ум великими трудами,

Разя сердца, и делаясь на Ты

С такой высокой силою свободной.

Что им плевать на голод кислородный.

Их кислород- он тайна лучших дум.

Которых я боялся и боюсь.

Их тонкий ток, их многогласный шум,

Которым я привычкою смеюсь,

Чтоб не пустить их всей толпой в свой ум.

Они меня спирают- я креплюсь

И вижу- чем я поднимаюсь выше,

Тем тайны мне ясней, а страсти тише.

И правда, что им нечем там дышать-

Лишь силой духа живы их тела.

В сердцах горит у них такая страсть,

Что даже б Смерть похитить не смогла

Их душу нежную. Привыкнув воровать-

Для многих нужд, но более для зла-

Она возводит жадные ладони.

Нет-нет, но все ж ещё кого-то тронет.

Он рухнет вдруг. Хоть вроде путь далек.

Но после слов печального Ньютона-

Что рухнул сам под траурный венок,

Под слезы Дней- Наук- Искусств и Трона-

О том, что сил (тут поле иль пучок,

Иль что-нибудь под правило закона)

Есть притяженье некое, и в нем

Мы быстро падаем, но медленно встаем.

Науки нас питают- Цицерон

Был в этом прав, хоть все звучит как шутка.

Но с тем еще- неведомый закон

И вне и выше всякого рассудка.

Спряжения, плохой-хороший тон,

Все, что Судьбой осмысленно так чутко,

Все скучно мне, везде одно и тоже-

Как взгляни- а ни на что не гоже.

Кто скажет, что я циник тот- погиб.

Кто скажет, что шучу тот- погибает.

Весь механизм и воля, и мотив

Моих стихов за тем и совершают

Свой трудный подвиг, Сердце посвятив

Делам любви, что что-то ускользает

От взора- рук- сознания и грез,

Когда корректный ставится вопрос.

И это что-то мне ли не любить.

Не Ложь- не Истина- не Мнение по сути

Не смогут мне понятно объяснить,

Что любит в нас и бесится от жути,

Что пропадает, если ощутить

Предавшись созерцательной минуте,

Чем око насыщается ума,

Что наших жизни Счастье и Чума.

Божественнейший Мрак, Тебя воспеть

Я так мечтал, что нынче все болит.

Но Голосом и Сердцем овладеть

Мне Небо видно не благоволит.

Ты То, что невозможно рассмотреть,

Как завещал нам Ареопагит.

И нам Твое доносит Очертанье

Неведенье, Невиденье, Незнанье.

Да! Или Нет!? И Праведный Азарт

Возводит эти строки в тот предел,

Где ни Дорог- ни Компаса- ни Карт,

Ни Добродетели-Греха, ни форм, ни тел,

Где все предшествует, как беспокойный взгляд,

Догадкам, о которых не хотел,

Не слушать я, не думать, не писать.

О чем мне, в общем, нечего сказать.

Книга 2

Чужим вниманием я тронулся слегка

Оно влечет легко и безнадежно

Меня к трудам. Вот тонкая рука

Упала на листы и трепетно и нежно.

Я думаю, что все, что нам пока

Отпущено от Неба мы, конечно,

Сумеем как-нибудь на дело потребить,

С неумным помолчать, и с умным пошутить.

От рода, падежа, склонений вековых,

В которых мудрость всех Крамзинистов,

И Фран-Масонистых, и, просто, роковых,

Недоромантиков и Псевдоклассицистов,

Плеяды пушкинской, и уток подсадных-

Забытых- слава Богу! - романистов,

Что то же все писали про Столицу,

Начну я эту новую страницу.

Здесь не Онегин- вот не удивил!-

Здесь не Тургенев- тоже вот не радость!-

Здесь не Давыдов- то-то б одолжил!-

Здесь не Булгарин- снова эта гадость!-

Здесь не Рылеев- чтобы долго жил!-

Здесь не Державин- что-то скажет младость!-

Так что же здесь? Иль Ваш ответ не прост,

Иль снова все один расхожий тост?

Ох, я скажу? Хоть надо б помолчать-

Писать не шутка, лучше не мараться.

Когда бы критик не любил кричать

И толстыми журналами не драться.

Ох, милые- не знала бы печать

Такой печали- что, за что не взяться

Ни целомудренной, ни искренней строки

Не пощадят их перья-тесаки.

Давно б об этом, впрочем, я забыл.

Но, что за шут? Кругом все эти братья.

Свистеть им в след?- простите, нету сил,

Хоть не страшны проклятья и объятья

Друзей пера! Пусть вдохновенный пыл,

Что из груди не соберусь изгнать я,

Отплатит им за все, благодаря.

И я христианин- и стало быть не зря.

Вот- раз такое положил начало,

Так я продолжу лучше тоже так.

Поэтов на Руси всегда не мало.

Да все они попали то впросак,

То к пруссакам, или писать устала

У них рука, влечение к деньгам

В ней победило все земные страсти

Иль до конца, иль еще отчасти.

Но мы найдем хороший верный путь-

Не ленинский и вовсе не безбожный,

С которого не сможет повернуть

Народ такой и праведный и сложный.

Его любить- нельзя или чуть-чуть,

Или любовью слишком осторожной.

Он не поймет- вот что-то заскучал

И снова в смуту с палкой поскакал.

Давно в краю родном я замечаю

Все перемены к лучшему. Как знать,

Ошибкой ли, но верю что узнаю

Я милой родины волнующую стать

В чертах, которым чувства посвящаю.

Которых начинаю трепетать

Невольно, снова поравнявшись с ними

Шагами полуночными моими.

Сквозь ночь отечества я вышел в дальний путь.

Под одинокой, северной звездой.

Но вскоре небо развиднелось чуть-

Звезда погасла- место дав другой.

Светило грянуло- душе б моей вздохнуть

Рассветом нежным, весь его покой

Благословив. Но вижу я зенит

И ночь, грядущую средь горестных планид.

Певцу простительны нелепые страданья!

Но ты, о гражданин Руси Святой!-

Прими ж из рук его исповеданье,

И если сможешь- сердце в них открой.

Пера двусмысленные речи препинанья,

Что в веке нашем вышли на покой,

Пусть говорят рассудку о минувшем,

В холодных водах Леты утонувшем.

Как над Невой иль над Москвой-рекой,

Согнувшись на граниты, наблюдаю

Средь суеты поэзии мирской,

Которую люблю и понимаю.

Которая одна- на вызов мой

Спешит с пергаментом- умом я обнимаю

В иных водах движение- о нем

Над брегом вечности и мы теперь поем.

Кто прошлому не заплатил вполне,

Тот в долгий плен иллюзий и обманов

Идет, не зная в наступившем дне

Своей судьбы разительных капканов,

Что вот раскрылись- вот отверзли вне

Приманчивым мечтам среди бурьянов

Свой страшный вид- измененный дотоль

На все приятство- но явиться боль.

Она поглотит весь слепой обман,

Очарование, к которому приник

Любовный взгляд, которому желан

Был новых чувств волнительный родник.

Так целый, мир среди морей и стран,

Лишь слабый страсти помутненной блик,

Что душу развлеченную мечтами

Уже ведет опасными путями.

На них погибель прикоснется нам.

В ее чертах нас много удивит.

Чтоб суеверно вняв ее чертам

Мы вдруг постигли простодушный стыд.

Как скоро смерть влечет к своим судам,

Как сладко смерть о счастье говорит,

Нам этот стыд откроет благодатно

Иным ужасно, но иным понятно.

Понять ее- и так понять себя

Вот все мечты, что потеснились в грудь,

Что о любви Божественной скорбя

Готова уж пуститься в новый путь.

За древней родиной, которую любя

Я не боюсь судьбы своей ни чуть.

Что может быть Отечества ценней

Груди- теперь неправедной- моей.

Теперь неправедной- но все не оттого,

Что добродетели гражданской изменил

Поэт любви и Бога своего,

Что разум добродетелью почтил,

Что освятил для счастия его,

Что благодатью бесконечных сил

Влечет перо- к высотам и гражданским,

И-, доброй памяти, забытым- христианским.

Теперь неправедной- иль тогой роковой

Покрывши прах от любопытных глаз.

Я верен добродетели святой?

Но с тем, друзья мои! и я один из Вас.

И дух надежды внемлет надо мной

В иных сердцах величья чести час;

Они верны! И следуя их следом-

Я прихожу к решительным победам.

И мой триумф- он вечный дар иных!

Их кровью куплен- их судьбой оплачен.

И оттого тщеславный стал я тих,

Что перед лучшими меня я стал невзрачен.

Но в тогу предводителей моих

Одевшись сам- нимало озадачен-

Я опускаю робкое перо,

Оно и слишком быстро и остро.

Еще молчать, друзья!- прилично мне.

Среди мужей возвышенных и чистых.

Которым нету места в вечной тьме.

В чьих праведных речах и вещих, и завистных

Для уха смертного, что возмогли одне

Нам донести средь взоров ненавистных

Призрак Отечества, и всю его мораль,

И все предание, и всю его печаль.

Как думаешь ты нынче- мой герой!-

Что юн был некогда иль вовсе никогда.

Что насмеявшись вдоволь над судьбой

Забудет слово странное "судьба"

Для мира ближних- заплатив собой

За самую возможность иногда

Не говорить о прошлом, о великом,

Не с другом, не с собой, не с Божьим ликом.

Не велика ль цена? Не все ль равно?

Не все потеряно и все не потерять!

Нас век втоптал- во что- сказать смешно.

Но он не мог нас вовсе не топтать.

Роптать, судить других теперь грешно,

А прежде было весело. Опять

Я что-то к прошлому, на милый огонек

Страстей угасших, что забыть не смог.

О если б силой- хоть воображенья-

Я мог в душе отчасти искупить,

Любви моей недавнее броженье,

Что не дает еще до ныне жить.

Что прояснив последние сомненье

Последнюю надежду погубить

Уже намерилось, уж ручку занесло-

Но проведенье чудом нас спасло.

И вновь больной- но слава Богу трезвый-

За все, за все я всех благодарю.

И сей октавой, может слишком резвой,

Я докажу кого теперь люблю.

И отзвук дальний- оттого ли лестный-

Я вдохновеньем чувственным скреплю,

Как сургучом, как лентой подорожной,

Любви смешной, надежды невозможной.

Все шутки мои глупы- от того ль,

Что я шутить еще не научился,

Иль несмешным все сотворила боль,

Иль ей я слишком слабо отшутился,

Иль надо вставить здесь еще бемоль,

Чтоб тон понизился, и малость приземлился

И стал понятен даже тем немногим,

Кто говорит еще "не бог, но боги".

С кем, правда, в этом я не соглашусь.

Пусть говорят, что нравиться, пусть пишут.

Не их писаний право я боюсь,

Не их писанья во мне живут и дышат,

Не их писаньем доныне я молюсь.

Не много ль чести тем, кто чести и не ищут

Я сделал тем, что здесь их помянул.

Неловко- правда- что-то я загнул.

Но Бог судья- и этим и другим.

Все суета- все сгинет произвольно,

И станет снова прах и тонкий дым,

Кто искренне, кто только недовольно;

И дням своим и правилам своим

Те богохульно, эти богомольно

Все скажем мы:" Прощайте! В добрый час

Явился я, но в скорости угас!"

"Как Вавилон, и как имперский Рим,

Как Фивы, или город Константина

Мы ожили мгновением одним-

И снова мы поминки и руина.

Друзья, друзья! Мы многого хотим,

Но сами малое, и кто из нас мужчина

Настолько, чтобы все это понять

И жизнь свою в тоске не потерять."

"Тоска! брала Ты в нас минуту за минутой,

Мы отдавались с кротостью тебе.

Что нам цена? И той привычке глупой,

Быть в никогда- в ничто- или в нигде-

Быть милою мечтой- мечтой надутой.

Которая сковала нас в себе

Такою лестью и таким обманом,

Что неприличен даже басурманам."

"Все кто читал Коран и Kubla-khan

Те посмеялись раю правоверных.

Где ждет иных красотка и диван,

Иных добыча в глубинах пещерных,

Иных набитый травами кальян,

Иных шербет. Хотя из достоверных

Источников и мне известно стало-

Что Рай на это не похож ни мало."

Вот так мы думаем минутой роковой.

Вот так мы любим наши заблужденья

Когда года нахлынувши рекой,

Влекут нас вдаль уже для потопленья.

И легкий жест, улыбка и покой-

Вот все что отделяет нас от тленья.

Вот тлеем мы. Вот кто уж истлел.

А он не думал или не хотел.

Иначе думать мне уж тяжело,

Я смерти жду; для смерти я родился.

И пусть ее мгновенье не пришло,

Но только сон на веки опустился

И я в руках ее. Неясное число,

В котором быстрый век изобразился,

Неясных лет- что свыше суждены

Ложиться пеленой на эти сны.

Ты чувствуешь- ты видишь, что во мне

Как шум крови, как гул неумолимый

Уже явился как звезда во тьме

Прекрасный гений чистый и любимый.

Он в русской песне- русской болтовне,

Такой живой, такой неистребимой

Не жалкий призрак, он исполнен сил-

И где нагрянул- там развеселил.

Когда придуманных и суеверных муз

Оставил я беспутные пенаты,

И лиры с доброй армией союз

Венчали благодарностью солдаты.

Когда я пел им- London, Moscow News,

Чайковского, Онегина и даты

Великих предков, милой старины,

И вечных русских- славы и страны.

То время миновалось. Я притек

Пред поприще, которого боялся.

Хотя бы голос совести предрек

Его в младенчестве- ему сопротивлялся

Я всеми силами. Но день был не далек-

Я узнан вдруг- и те с кем поравнялся

Взглянув в мой след- взглянув на лав'р мой

Вздохнут пожалуй о судьбе иной.

Судьба! Великая- Ты слышишь мы поем.

Настал Твой час- явись пред наши очи!

И все, что было ночью станет днем,

Но все, что было днем не станет ночью.

Читатель искренний, пусть все, над чем вдвоем

Мы здесь пройдем- ах чтоб сказать короче!-

О милосердие! я принялся писать!

Явись ко мне и помоги опять!

Пусть все, что смертная, но верная рука

Изобразит в листах перед собою

Возляжет радостью, как свет на облака

В рассветный час- над спящею землею,

В мои записки. Силою стиха-

Сегодня слабого, а завтра- что с тобою-

Подобного герою падшей Трои,

Что вышней волею попал в герои.

Кому я должен всем, что я пою?

Иных уж нет. В иных я не признаюсь.

Иным охотно лиру отдаю,

Иных забыл, иных теперь чуждаюсь,

Иных из них увидите в раю,

Им нет числа- я каюсь и теряюсь

Они друзья- и пращуры- и те,

Кто держат нас на должной высоте.

О чем бы я теперь не говорил.

Да! Что ни скажешь- как не переврать?

А тем, кому еще достанет сил-

Каких-нибудь- не скажем- уважать;

Тому! Великий Бог, да будет мил

Аз беспокойный, или (как сказать?)

Ни то- ни се, величие и слава,

Едва наук и девушек забава.

Мы дышим тем, что нам всего милей,

Что в нашем сердце счастьем оживает

И в суете неприхотливых дней,

То губит вдруг- то вдруг-невдруг спасает.

Поэзия не бизнес, и скорей,

Чем труд полезный кротко отживает

Печальный век- что с выше ей назначен,

Что часто глуп, а чаще неудачен.

Поэзия- забавное дитя, играя с ним,

Я стал совсем ребенок,

И то, что нынче делаю шутя,

То презирают прочие с пеленок.

Но зависть к ним не сможет из меня

Будь даже я послушен, как ягненок,

Соделать что-нибудь полезное для нас,

Я гибну как поэт, и больше что не час.

Погибель дней переписать в дневник,

Сброшюровать и передать торговцу

Вот цель достойная. Не к ней ли я приник

Больной душой, как южный житель к солнцу.

Дитя природы- он бы не постиг;

И если бы на водку по червонцу

Я в день давал ему- простил бы он меня,

Печальным малым в тайне заклеймя.

О глас народа- ты ли Божий глас?

Иль надо посмеяться над Гомером,

Что был примером правильным для нас,

Пока мы сами не были примером-

Но мы неправильным. Судьба любила нас

Как не любила Вертера с Вольтером

Они спаслись от пыли вековой,

И вместо Рая- выпали в PlayBoy.

Теперь по их дотошным образцам

Подрежут фалды новом герою.

"Туда ему дорога!"- скажут нам.

"Туда ему дорога."- я завою,

И веря Богу больше, чем деньгам,

Чем телевизору, чем русскому застою,

Я помолюсь о смерти тех времен,

Когда не каждый гений был умен.

Теперь ни гениев, ни- стало быть- ума.

Теперь- возьмем журнальчик для начала-

Везде Блаватская- и прочая чума,

А прежде ведь и Библия бывала.

Теперь как Петроградская тюрьма,

Что рядом у Финляндского Вокзала-

Вокруг язычники- вокруг один Непал,

А раньше помниться и сам Господь бывал.

Но это раньше, а теперь- пустое.

И наше время счастьем своим,

Уже стоит далече Домостроя,

Но счастливо не все подались с ним,

В колпак придурочный марксистского покроя

Мы, нехотя, но все же нарядим

И прогрессивного счастливого писаку,

Что счастлив тем, что бьем его собаку.

Ай! лень.. А надо бить, что детям шло на ум

Искусство их отцов не предаваться

Печалям праведным своих неправых дум,

С которыми не хочется смиряться.

И ног любимых, чей заслышав шум

Шагов на лестнице- мне хочется метаться

По комнатам и скрыться наконец

В одной из них забыв, что я самец,

Или певец- О! тех уже шагов

Услышу ль я когда-нибудь хоть шорох.

Вокруг шаги, но чаще все врагов,

Их мыслей, дел, намерений; как в шорах,

Бессмысленно в уздечке седоков

(Здесь разумеем мы страстей и разговоров

О том, о сем медлительную блажь)

Они летят на новый абордаж.

Темно написано- но тоже ничего!

Врагов сравнил я выше с лошадями-

Пишу для критика- болвана моего,

Забытого меж пивом и соплями

Другого критика и тоже ничего.

Они для денег стали дураками-

Они и в ад за ними поползут.

Эй! звонче критика- не слышно что там врут!

Довольно, впрочем, мне над всем смеяться,

Мои стихи пустились в запускной,

Рискуя здесь и там не состоятся

И отомстить печальной пустотой,

С которою мне лучше не встречаться

Чтоб трудный мой не потерять покой.

Но все проходит- и седой коньяк,

Направит мысль, как на палубу маяк.

Я на корме- за тем ли замечаю

Я в море дальнем, все, что я люблю;-

Иль сбрендил я, иль блудный я мечтаю

Купить страданьем и любовь мою,

И всю любовь, которую не знаю,

Но ради Бога всю благословлю,

Чтоб сердце черствое взирая в эту книжку,

Простило мне любовную отрыжку.

Ах милая! Люблю тебя люблю,

И более по-(это...) христиански,

И сам себя на слове я ловлю,

И говорю почти по-пуритански,

Чтоб ласкою, которою горю,

Не опалить воспитанный спартански

В трудах и добродетелях твой дух,

Что так горяч, что греет даже двух.

Пусть я не Данте, даже не Петрарка,

Пусть только плут забытый всем и вся.

Но за тебя горит хмельная чарка,

Ее огнем горит душа моя.

Наполненная как морская барка

Обломками святого жития

Усопших предков, младости пропащей,

Чей вкус забыт и был ненастоящий.

Давно я чувствую, что мне пора молчать,

Что мне пора немного помолиться.

О чем теперь- не счастья же искать!

Пусть ищет тот, кто счастьем развратится!

Я проще этого- бутылка и кровать,

The Saint George Publishing, где можно засветиться-

Вот все и счатье. Да! про дочь забыл;

Дай, Бог!- ей Святости и Благодатных Сил!

Книга 3

Кто скажет мне- как долго проживу

Еще на свете я среди Морали,

Которая подобна Божеству

И вся из смеха, грусти и печали?

Я пью ее как горькую траву,

Что б годы на челе не прочитали

Болезни за некаянный грешок,

Что весь на мне написан как стишок.

О, други младости! О, вечности сыны!

Шипучий кубок или стопку водки

Поднимем выну в честь своей страны

За выкладки, доводки и наводки!

За то, как спас от власти сатаны

И большевистской беспокойной плетки

Ее Господь. И как потом молились,

Лилось вино и гости веселились.

Мы с ними вместе выпили до дна

За Халхин-Гол, Москву и три канала.

Пусть спит спокойно милая страна,

Что до сих пор покоя не узнала.

Она у нас-то матушка одна

Всех полюбила, как своих ласкала,

Тихонько прятала в своей земле сырой,

Заделав всех сватьями да родней.

Царь-колокол еще не прозвучал,

Царь-пушка уж молчит о бранной славе.

Их древний Кремль собою увенчал

Предавшись вечной, праведной забаве,

В ней всякий русский сам себя узнал,

Как в благодатном и наследном праве-

Почтить до смерти и отца, и мать,

И детям лучший выбор указать.

Он не в речах- о правде лучших лет,

Он не в пустых и длинных разговорах

О славе прежних, выспренных побед,

Не в полуночных, бесконечных спорах.

От них у нас еще достанет бед,

Когда уже созреют крысы в норах

У высунут наружу тусклый нос-

Поставив русским русский же вопрос.

Никто не знает наших мужиков-

Никто не верит в наши пирамиды-

Никто не слышал наших крепких слов-

Никто не помнит прежние обиды-

На всю Россию полно дураков-

Герои вымерли- иль стали как бандиты

В трусливом племени бессовестных славян-

Все это Шутка! Шутка- не обман!

Когда мы водку пьем, но по чуть-чуть

Никто не призовет за то к ответу.

Когда в глаза уже покой и муть,

И стопку, как сигнальную ракету,

Мы принимаем весело на грудь,

Увидев в ней счастливую примету,

И дать своим друзьям прощальный знак-

О том, что умираем мы не так.

Примет счастливых много. На земле,

На воздусех, на водах, на погонах.

И если сердце уличить во зле

Иль беспокойный и бесстыжих стонах

О том- о сем, о свете, вечной мгле,

Потерях- Происках- Подъемах и Уронах-

То незачем душе уже смеяться-

Над глупостью и честью- может статься.

Одна из них меня не веселит

Я здесь про большевистский серп и молот.

Они символизируют нам стыд,

Безумие и глупости, и голод.

Был Царь и нет- по случаю убит-

С детьми, женой, и выкинут на холод.

Там гроб ему- и Русскою Зимою-

И самою Холодною Войною.

Писал я и не понял, что сказал-

Но час пришел- и мне глаза открылись.

Как дух любви, что выше всех начал,

В Царе моем пред Родиной явились

Высокие как Смольного портал

В котором наши прадеды взбесились-

Прекрасные черты прекрасных черт-

Не понял их Рождественский Роберт.

Нам Царь был Богом послан и убит-

Владыка многих праведных и гордых.

Его струнной ленивою пиит

Воспоминает в восхищенных хорах.

Вздыхает лира, сердце говорит,

И слышится уже как шум в конторах

История опять на что-то дышит.

Кого-то бьет, о чем-то только пишет.

Попойки наши мимо не прошли.

Не зря за водку много мы платили.

Ее тропой от нас уже ушли

На черном должностном автомобиле

В могилу деды, и за горсть земли

За Сталина, за все, что нынче в силе

Они- Аминь, и молятся о нас.

Потехе время- дело было час.

Любовницы, штабы и адъютанты.

И поставщик работы комсомол.

И гулкие Кремлевские куранты,

И постовых прохладный черный ствол,

Полковники, поэты, дуэлянты.

И вечный русский искренний глагол-

Все мы запомнили уроком мимолетным,

Что караулом стал для нас почетным.

Он стережет нас от случайных слов,

Понятных истин и телодвижений,

Он нас закрыл на дедовский засов.

И стал для нас как Пушкин- вечный гений.

Как академик- доктор Пирогов,

Узнавший о рефлексах из явлений,

Доступных разуму и совести своей,

Чтоб видеть жизнь немного веселей.

Про постовых, Устинова, охоту,

Хрущевских смут прохладный ветерок,

Про Брежневскую трудную работу,

Про Горбачевский президентский срок,

Про Ельцинскую маленькую роту,

Что умирала тихо, невдомек

Ей был и ад исполненный видений,

И чистый рай высоких наслаждений.

Открыл нам Ельцин Пушкинский Кавказ,

И Лермонтова снова прочитали,

Толстой восстал из пепла в самый раз,

И воспарил в безмолвном кинозале.

Блаженствуя как Сусловский приказ*,

Как сказки недо-Ленинский морали**-

Как две молитвы- до и после сна-

Как родина, что все у нас одна.

_____________________

* Здесь слово "приказ" в старинном его смысле "департамент".

** Здесь имеется в виду роман Чернышевского "Что делать?"

Огни горят в московских фонарях,

В журналах Огонек и Крокодил.

В военных окружных госпиталях,

Где кто из нас души не отводил.

Где по приказу ходят на бровях,

Где настучат, но вынут из могил.

Тех по медаль пошлют, тех по заслуги,

А тех по чину вора и хапуги.

За чем же вновь, пристав над дымной кровью,

Из свежих изливающейся ран,

Мы тяготим сердца свои любовью,

И говорим, что вся она обман.

Кто приковал наш разум к празднословью?

Как Прометей из племени славян

Прикованный к подножию Кавказа-

Он скверно пахнет- точно весь зараза.

Огонь, что он похитил у Небес-

Разжег сердца для неги и разврата.

И Прометей уже, как хитрый бес,

Играющий меж нас не в цену злата,

А в цену душ невинных и очес,

Которых ждет Таинственная Дата-

Час темный- Час трагический- прямой-

Минует он- минует век земной.

Мне хорошо об этом говорить,

Смерть- это все, что мне еще понятно.

И не за тем, что мне усталось жить,

И не за тем, что я грешу отвратно.

Она- Мой Крест. И ей благоволить-

Привык Мой Ум, и мне невероятно,

Чтоб вдруг узрев величие ее-

Купился я на чье-нибудь вранье.

Я знаю Библию- я очень верю ей.

И тень язычества в моем воображенье

Как тени беспокойные зверей,

Что вот грядут и канут чрез мгновенье.

Они ужасны памяти моей-

Я их бегу- мое предназначенье

Предполагает взгляд на этот мир,

Поверх и суеверий и порфир.

Мир не жесток- но что сказать об этом?

Из младости покорствуя иным-

Мы говорим о старости куплетом-

А после ничего ни говорим.

И вот она- за честью, за ответом

Едва вошла. Ее боготворим,

Склонивши выю перед дверью гроба,

Нас украшают дети и хвороба.

Того ли мало нам. Ан- мало и того!

Высоких помыслов иль вышних технологий

Привыкли мы чуждаться для того,

Чтоб не попасть самим в чужие Боги.

Покинув этого, и предызбрав того

Среди друзей от прозы и тревоги-

Мы просим денег и даем в займы-

Бросаем жен, беремся за умы.

Но все не то, когда вдруг угадаем

Мы гений свой среди чужих листов.

Мы право ничего не потеряем,

Наш век умен и вместе бестолков-

Когда себе мы много позволяем

И видим вчуже жалких дураков,

Или обидчиков подверженных обману-

О мы обречены на эту рану.

Она еще нам может сделать честь,

Но есть и то, что никогда не сможет.

Возьмем, к примеру, да хотя бы лесть,

Что нас теперь томит, а после гложет.

Ее крыла расправлены- Бог весть

В какую даль- и где не занеможет

Ее печаль и искренность ее-

Уже вошли наветы и вранье.

Кто видит свет без лести? Он святой.

Он лучший друг моих воспоминаний.

Он с нежных лет моею был мечтой-

И лучшей частью дедовских преданий.

Но чу! Друзья мои- но чу! О, ангел мой,

И всех периодических изданий-

О дева тихая, о дева красоты-

Не все, не все исполнятся мечты.

Когда я был изнежен, философ,

И по-английски чтил себя поэтом,

И не боялся упраздненных слов-

Уже совсем забытых Новым Светом.

Мой стиль был сам Традиция, но нов

И только тем, что не спешил к тенетам

Блаженной Греции, но был Христианин

И дух Евангельский подъемлил из руин.

Мы не спешим к Евангельским приемам,

И праздно чтим апостольский язык.

Пестреет Пушкин Фебом-Апполоном,

Богов пригрел Державин- страшный миг!-,

Давыдов стал Тибул, Анакреоном

Пестрит все Русское, я к этому привык,

Но, милые, ах- где же право слово,

У нас еще хоть что-нибудь Святого.

Урок ужасен, надо ли о том.

Хвала Христу- все сделалось уроком.

И нынче в веке пошлом и пустом,

И оттого пустом и недалеком.

Который пал измаранным листом,

Где в почерке ужасном и жестоком

Иных-то слов совсем не разобрать,

И так темно, что нечего читать.

Да нынче в веке, знающим себя

Лишь в Newsweek, CNN и карте мира,

Которую по должности любя

Еще пригреет русская мортира.

Еще скажу пол слова от себя-

Когда молчат войска, цари и лира,

Когда и жены самые молчат-

О знайте, милые- пришел ужасный ад.

Никто не знает этот страшный час,

Его забыть теперь едва ль возможно.

Теперь и звезды самые для нас

Его поют и верно и не ложно.

Две-три минуты- все пустится в пляс,

Штабы, дивизии, обучены безбожно,

Они сплетут мгновение свое

В кровавое и страшное шитье.

Во первых о бюджете- где бюджет-

Там армия- там денег, денег, денег.

А где их нет- у русских что ли нет?

Вопрос пустой- его задал бездельник!

Среди привычных разуму клевет,

С которых начинает понедельник

Любое радио, и та, что мы бедны.

По хамски любят родину сыны!

Мне жаль их искренне. Я пулю вылил им.

Она и эти ласковые строки.

Но мы теперь друг друга утомим,

Когда не подведем свои итоги-

Они по счастью благовонный дым,

Что возлетел, как эхо- ветр жестокий

Погнал его далечь, то звук молитв,

Забытых средь нечаянья и битв.

Избавится от комплекса вины

За все, чем мир уже я одурачил

Я не спешу. Иль шутки не умны-

Иль ничего совсем они не значат-

Но ропота иль смеха, иль струны

На лире муз, которых я подначил

Не слышу я. Печальный слух молчит-

И торжествуют младость и пиит.

Где наши дни, которыми богат

Рассказ о том, что мы уже успели.

Довольно их! Пусть дети говорят

Какие были люди, речи, цели-

Каким вином их слог бывал богат-

Какого пить они иль не успели

Иль не умели. Думая о том,

Что деньги служат нам не за вином.

Таких в политику. Им больше негде жить.

Везде их гонят и бранят. Однако,

И их возможно смертным полюбить.

Любовь проста- и к нам приходит всяко.

Как птичка нежности, что просвистев "ту-вить"

Летит куда Бог даст- Да будет тако!-

И мы летим в карманы заглянув,

И что-то там от ужаса свистнув.

Так долго тянется. Но вот при крышке гроба

Седой старик и юноша младой,

Когда с триумфом шествует хвороба,

В смертельной сече иль под хандрой-

Они очнуться- страсть, привычка, злоба

Все улетит- как сон, как ведьмин вой.

Что в сказке нас пугает отдаленно.

Но в зрелые лета смешит нас совершенно.

Все улетит- все станет нам смешно.

Хи-хи, ха-ха, что может быть умнее?

Я думаю- индийское кино

Да комиксы, да девушки, как змеи-

Сокрыв свой яд в свое двойное дно

Они вошли в наш век- дня не было срамнее

От сотворенья лет, когда поверив им-

Мы сделали безумье их своим.

Все быстро усвояет организм,

Когда он молод, весел и упрям.

Для женщин есть на свете остракизм-

И с возрастом он стал понятен нам.

Да здравствуют гордыня, феминизм

И иже с ними!- Только знайте- там

Мне места нет, где волею рассудка

Мужчину меряют потребностью желудка.

Там ад и слезы, смех и мельтешня.

Там суета и вечная погибель.

Там нет, однако, с неких пор меня.

Но за здоровье тех, кто есть сейчас я выпил.

Живым я вышел чудом из огня,

Где столько слез и желчи даром вылил

Я на алтарь безумства своего-

Быть счастьем женщины не ждущей ничего.

На камне том, теперь висит венок

Из свежих трав, и траурные ленты.

Огонь, я думаю, потух через денек,

Когда, считая доллары и центы,

Ты, жрица нежности, ты, нежности урок

Ходячий по любви по алименты-

Ты позабывшая и счастье и восторг,

Узнав любовь, которой нужен торг.

Твою любовь. Ее мне не понять.

Стать чем-то вроде Байрона в народе,

Но дочь свою навеки потерять,

И горевать о жизни в этом роде

Мне нынче трудно. Глупости пенять

На глупость глупо. Красота в уроде

Большая редкость, счастье еще реже.

Любовь и благородство в мире те же.

Однако, все проценты и долги

Оставим ей. И пусть она сочтется

С кем нужно ей. Минуты дороги

И малая из них еще найдется.

Но что ругать иных. Моей ноги

Там нет давно. И если обретется

То лишь за тем, чтоб миром разрешились,

Скандалы те, что нами совершились.

Там, где мораль проделала свой путь,

Там, где о нас уже договорились

Судить по праву чести как-нибудь

И до высокой чести досудились

Иметь права сегодня обмануть,

А завтра тем, чем нынче поступились

Швырнуть в лицо- доверчивым ли нам-

И после навсегда предаться снам.

Ох. Эти сны- все ад и божество,

Что судит строго это христианство,

Которого святое торжество,

Которого святое постоянство

Коснулось нас. И наше естество,

Как самое приличное убранство

Для добродетели никто не изберет.

Толпа осудит нас, и Бог ее спасет.

И, право, милости прошу я для нее.

Вчера без совести, сегодня без печали.

Взираю я нелепое вранье,

Что дар священный чести и морали.

Что будит в нас сомнение свое,

Которого сердца еще не ждали,

Но вот пришли на ум- мечты, мечты-

То чистых истин им, то только простоты.

Но философией несчастной отравить

Досуг тому, кто сел с моею книгой,

Чтоб как-то этот вечер пережить

Я стану ли.. Не лучше ли интригой

Коснуться раз и два, и пошутить

Беспомощной и властною веригой,

Что носим мы сраженные грехом-

Она и сладость наших песен и дурдом.

Хотя бы раз, пред женщиной иль девой,

Смиряя взор для страсти роковой,

Чтоб после обманувшись новой негой

И утомившись новою душой

Еще недавно искренней и трезвой,

Теперь и вдруг действительно большой-

Являющей примеры записные

Классических романов на России.

Кто их читал, тот снова перечтет.

Тургенев, Гоголь, новые повесы

И те, которых здесь не помянет

Ваш верный автор страха ради прессы,

Чьи имена едва ль изобретет

Фантазия иных, кто как черкесы

Уже врываются, уже громят вокруг

Привычных книг и дум привычный круг.

Но кто они? Едва ли молодые,

Едва ли те, к кому уже привык

Метр"д"отель в банкеты дармовые

По карточкам на водку и балык

Сбирать в Националь на чаевые,

Приняв авто помятое в час пик,

Их нет в партийных списках демократов,

И вас, борцов- радетелей пенатов.

Они иные, право, что мне в них.

Иное пусто сказано меж ними.

Иной еще не искренен и тих.

Иной так лжив, что и моей гордыне

О нем сказать не то, что при чужих,

Но, просто, вслух, хотя бы на помине

Его души не ведавшей тепла-

Не хорошо, я им не помню зла.

Кто б наши книжки стал теперь читать,

Когда б они искали зла друг другу.

Кто б взял из них иную на кровать,

Как нежную и юную подругу,

Чтоб позабыться, или пролистать

Ее, когда на нас напустит вьюгу

Свою Москва иль Питер, иль Нью-Йорк,

Чтоб вновь сорвать с толпы своей восторг.

Чтоб в образованной толпе теперь читали,

Чтоб пили в ней из чаши мировой,

И этим делом миром поминали

И автора с обширною семьей

Его друзей, которых не призвали

Еще труды и Вечность на покой

Или уже почивших и во Бозе

И в нашем грешном и спитом обозе.

Обоз наш прост, он тащится сквозь мир

И делится креветками и пивом.

И младости и зрелости кумир

В его простом движеньи и красивом

Увидит и презренье древних лир,

И то, зачем рассудком несчастливым

Он вечно хмур, он вечно не удел,

Зачем он стал кумир, а не пострел.

Вот-вот. Едва ли много нужно нам

И слов и писем, и преданий века,

Чтобы почувствовать, как сумрачным векам

Наш смелый век, меж прочими калека

Дает уроки, или по слогам,

Вникая в Bill о праве человека,

На то, на се дивится сам себе,

И гению, и праву, и судьбе.

Никто не думал ранее о том,

Что скажут нам мои живые строки

В том вкусе, что великим ли постом

Здесь выплеснул во всем ли не глубокий

Мой лжеименный ум, о чем потом

Найдется критик к критике жестокий

Сказать пять слов назойливых как дым,

Что гонится по куреням степным.

Так эхо вечное разноситься в народе,

Его как божество благословив,

Я стал писать по новой русской моде

И, кажется, нечаянно счастлив.

Однако, если где-нибудь в приходе

Услышите, что был я не гневлив.

Тому поверьте- это, право, я:

Тому учили время и друзья.

Вергилий был в манерах идеален,

Гораций взвешен или предрешен,

Лорд Байрон если в чем-то аморален,

То никогда,как Сотей* не смешон,

Расин был торжество, но был печален,

Державин был и светочем времен

И утешением владетельного слова.

Они- отцы, немне искать иного.

____________________________

* Так прежде в России называли английского поэта Southy.

Я следую за ними по пятам,

И новости боясь уж как простуды,

Я присягаю часто их трудам,

Стремясь далечь измены и причуды.

Они со мной, и манием мечтам

Средь прочих книг египедския груды

Я вижу только их, и малое число

Пленяет ум легко и весело.

Вот их дневник. Он подошел к концу.

Певец был пьян, и что-то не удалось.

И что-то не идет теперь к лицу.

И что-то легкой ручкой замаралось.

Однако. Прочь! Пора мне- стервецу-

Взять паузу. И в этих рифмах вялость

И пьяный бред иного удивит,

Иного только мало подразнит.

Язвил я вдоволь глупости своей

Законы и обычаи, и нравы.

Ан, мало им. И будничных речей

Моих труды, и риски, и забавы

Пропали втуне. Мелкий казначей

Я собирал среди своей отравы

И помыслов, и чувств, и резвостей

События для этих повестей.

Они вдруг миновались. Я- отец

Стал в их периоде, и вот почти в разводе.

Я вижу летописный свой конец,

Прославленный безумием в народе.

Перо растерзано, по случаю писец

Нашел покой у Музы на приходе.

Там пишет повести, и пьет один лишь чай

И говорит подругам прошлым- Bye!

Оставить комментарий
Размещен: 14/02/2024, изменен: 14/02/2024. 72k. Статистика.
Поэма: Лирика

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"