Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки.
От Матфея 7:12
"Etre sans savoir, ou savoir sans être, là est le dilemme."
Vladimir Jankélévitch[1]
Con l'amore non si scherza.[2]
1
Витя Поплавский дожил до своих тридцати лет, растеряв всех близких родственников, похороненных здесь и там, по московским кладбищам. И, унаследовав семейный бизнес, вел не то чтобы слишком распутную, не то чтобы до конца неосмысленную, жизнь человека, не считавшего себя вошедшим в зрелый возраст, и не испытывавший особенной потребности в хоть сколько-нибудь зрелом взгляде на свое прошлое, настоящее и будущее как со своей стороны, так и со стороны окружающих, которые в большинстве своем шли той же дорогой, состоявшей из умеренного интереса к поддержанию собственного благополучия, видевшегося им в доступности развлечений. И чем более разнообразные развлечения им были доступны, тем их благополучие было для них более неоспоримым, и необходимым как в диалоге с собственной совестью, так и ближними, которых они выбирали из числа подобных себе. Людей без особенных христианских, гражданских и каких бы то ни было добродетелей, что из века в век у нас и заведено, и считается разумным употреблением того времени от рождения до смерти, к которому мы тяготеем, и которым мы тяготимся как неким игом, что необходимо нам нести во благо общества, не столь порочного, чтобы его ненавидеть, и не столь заботящегося о сохранении хотя бы внешних приличий, чтобы его любить.
Доходной частью личного бюджета Вити была компания, предоставлявшая доступ в Internet. Бизнес чуть не рухнул, когда в моду в столице вошли специальные пластиковые карточки для оплаты такого рода услуг. Но Витя с помощью своего, тогда еще бывшего в добром здравии дядюшки, быстро решил эту проблему и спас компанию оттого, чтобы кануть ей в Лету, как это случилось с большинством его товарищей и конкурентов во второй половине девяностых годов.
Двигал им не интерес к живым и большим прибылям, к этому времени у него уже достаточно было денег в Оффшорном банке, но страх- необъяснимый страх сопровождавший его с младенческих лет, благодаря которому он сделался адептом и апологетом тому полу-здравому смыслу, что толкал его на все новые и новые поступки, и сделал бы вовсе рабом жизненных обстоятельств, если бы этот страх не сменялся периодами полным равнодушием к себе и происходящему вокруг. Тогда, в эти моменты полного охлаждения ко всем житейским страстям, он терял друзей и женщин, кого на время, кого навсегда. В это время он садился за руль и пропадал где-нибудь в Западной Европе, меняя с вежливой улыбкой страны, отели, рестораны и опять-таки женщин, считая в душе блуд грехом простительным.
Он давно почти ничего не читал, зная вполне английский и французский, на которых, на ряду с родным наречием, говорили в его семье, и уроки которых для неусидчивого, но все хватавшего на лету Вити обошлись его родителям дороже, чем математика и физика. Благодаря знакомству с естественными науками герой мой без особых усилий закончил МФТИ. Благодаря знакомству с языками, в ранней своей молодости он прикоснулся к сокровищнице европейской классической литературы столь близко, что чуть не стал литератором, питая до определенного возраста надежды вернуть отечественной изящной словесности чувство собственного достоинства, попранное в 20-ом веке тиранами, декадентами и теми, кто пострадав от влияния первых и вторых устремились буйным потоком в мутные воды современной культуры, вознеся храмину наполненную уродливыми идолами, как популярными в обществе, так и почти никому неизвестными, но от этого не менее претендующими на то, чтобы быть земным олицетворением безнравственного и откровенно туповатого божества наивной Беспечности и, чего греха таить, бессмысленного Упрямства в своих заблуждениях, куда без него. Идол этого забавного нового божества не лишен своего треножника, на котором полуграмотные, но от этого еще более амбициозные жрецы кадят ему благовония, прославляя его демократичность. Как бы поэтично это не звучало, это суровая реальность наших дней довлеет над судьбами мира сего, подобно тому, как своевременно над волей древних жителей Вавилона довлело желание вознести Башню до Небес, и уже давно минувшее и современное стремление этого рода венчаются почти одинаково- в древности случилось смешение языков, теперь смешение понятий. Так тогда и теперь люди, не в состоянии понять друг друга, познают силу Провидения, часто не придавая этому никакого значения, и к чему им Оно, ослепленным горделивым мнением, что если кто кому и должен- то это Сущий им, а не они Сущему. Аргументами этого забавного тезиса пестрят парламенты, газеты и телевизионные talk-show по всему свету. И, дыша страстями столь низкими, что должны бы вызывать удивление у добросердечных и простодушных, эти аргументы правят нашими властями, казня нас своей прихотью, разрушающей наше душевное спокойствие, в привычных, как перемены времен года, приступах насилия духовного, законнического, интеллектуального и, как же быть, даже физического.
Вернувшись как-то из очередного европейского приключения, Витя обнаружил, что надвигается Рождество, и встал вопрос как его встречать, если встречать вообще. Неожиданно позвонила Аня, которую он как-то мимоходом лишил невинности на первом курсе института, после чего оставил в гостях у своего однокурсника Николашки Думова, за которого через год она вышла замуж, когда закончила 10-ый класс. Теперь у четы Думовых был свой популярный ресторан "Русская Дума" и пятикомнатные апартаменты на Кузнецком мосту. Детей Думовы так и не завели. Они не изменяли друг другу, но не из большой любви к традиционному порядку семейных отношений, а потому, что боялись развода в случае, если измена станет известной второй половине. Делить имущество ни через суд, ни как иначе им не хотелось, имея равные права на него, каждый из них, тем не менее, считал его своей личной и только личной собственностью. И, помятуя, что мир тесен и у всего есть глаза и уши, они жили мирно, прибавляя год за годом килограмм за килограммом, что не мешало, однако, оставаться им друг другу хорошими партнерами по теннису. У них на двухэтажной, выстроенной в духе последних архитектурных мод, даче в Рублевском шоссе, был даже свой крытый корт с хорошим покрытием, дорогое и редкое приобретение даже среди их тамошних соседей, немногие из которых имели хотя бы открытый бассейн.
И в полдень 7-ого января Витя отправился в "Русскую Думу". Вокруг еще было тихо, из тридцати столиков и четырех кабинетов половина была свободна. Посетители представляли собой в большинстве своем семейные пары с детьми. Витя отправился в бар, бывший подвал, который в советское время пережил богатую и интересную судьбу, становясь то райотделом ЧК, то складом кожаных изделий, то приемной дантиста, то библиотекой. Перед тем как стать баром этого ресторана он был красным уголком одной из коммунистических партий. До октябрьской революции его история была куда прозаичней, там снимал комнаты бедный люд, находившийся в услужении в ближайшей округе.
В баре он тут же наткнулся на спину Николашки, сидевшего спиной ко входу, втягивая в себя через трубочку с зонтиком Martini с водкой "Юрий Долгорукий", в меню этот коктейль значился как "Le Prince Dolce Vita".
- Извини, я без подарка Николя, - начал было оправдываться Витя, похлопав приятеля по плечу.
- Это пахнет заговором. Сегодня все без подарка, - Николашка поднял, улыбаясь, в воздух длинный стакан. - Заговор. Конспирация. Революция, - произнес он, улыбаясь все шире и шире, притворно картавя как Ильич.
- Я тебе дам: Конспирация, Революция. Я тебе дам Заговор. Мне только Троцких не хватает, чтоб отдать концы. Я дома-то только второй день. Еще в себя не пришел после двух месяцев переездов туда-сюда. Мне Guinness и pasta, - закончил Витя, обращаясь к бармену.
- Да, позвони наверх, чтоб принесли ему поесть, а мне пельмени из оленины,- Николашка подмигнул парню за стойкой,- У нас есть парная оленина, Витек. Я советую ragout со стручками фасоли к пасте и острый грибной соус. У нас с осени белые грибы маринуются по-новому. Рецепт из Аджарии. Есть на что посмотреть!
- Так в Аджарии грибы не едят. Ну, пусть будет, конечно, по-твоему, - смирился Витя.
- Грибы едят везде, но не все. Все слышал? Так звони наверх, - протянул Николашка, дружелюбно стукнув по плечу пухлым кулаком бармена, который уже протянул Виктору глиняную кружку с пивом с клеймом ресторана, и соленый жареный арахис в стеклянной тарелочке с тем же клеймом.
- Постичь всю глубину твоей преобладающей страсти не только не невозможно, но и не трудно- это пьянство и обжорство. Это генетика или родовое проклятие? Жирный философ с сизым носом. Уже?! Это в твои-то годы! - выпалил Витя, отхлебнув пива, и целую Николашку в лысеющую макушку.
- Моя жизнь- открытая книга. То, что мы с Аннушкой два поросенка- это точно. Но сизый нос мой не трожь, он дар русского морозу, русския зимы. Я только что в одном смокинге бегал в Savoy, а это как-никак полтора квартала. Там, понимаешь, соседи по даче празднуют крещение первенца.
- Вы-то как с женой плодиться не собираетесь?
- Да поздно уже. Она уже далеко не школьница, тогда, знаешь, все: "поженимся, заведем детей", "обязательно поженимся, обязательно заведем детей". А сейчас у нее новая шарманка: "денег мы накопили, можно взять и кредит и партнеров, и открыть "Русскую Думу" еще в паре-тройке мест в Европе." Уже плешь проела. - Николашка потер пухлым кулачком глаз, как бы вытирая не прошеную слезу.
- Плешь у тебя что надо. Ну, выпьем за это, - Витя поднял свою кружку с пивом, чтобы чокнуться.
- Сердечный ты человек. Дай я тебя поцелую.
Они чокнулись.
Они пока они уговаривали свою веселящую жидкость длинными глотками, их неожиданно прервал знакомый каждому из них издревле голос.
- Ты звонил, ангел мой? - произнесла своим хриплым mezzo-soprano Аня. В руках она держала поднос с их заказом. - Этот старый хрыч был уже в стельку к одиннадцати утра, Витюш, так, что прошу тебя, дай ему дожить в своем рассудке хотя бы до полночи. Ты привыкай: теперь он часто в стельку. Спит не раздеваясь. Ты ешь, Витюш. А ты, холуй. - повернулась она к бармену, - часа три ему ничего не наливай. Хватит к нему подлизываться.
- Вот-те на! Анечка. Незаходимое светило московского ресторанного дела? Как живете? Как животик? - Витя расплылся в двусмысленной лучезарной улыбке, которой всегда ее встречал.
- Здравствуй, здравствуй, друг семьи, - отпарировала его колкость Аня, не так двусмысленно, но не менее лучезарно. - Все одни вы? Все не женитесь, юный браконенавистник. Неужели во всей Европе не сыскали сокровища сердца своего?
- Как не сыскать? Сыскал и не одно, но опыт нас учит держаться далече продолжительных связей, - отвечая ей, Витя улыбался все шире и шире.
- Ну, это поправимо, душа моя.
- Непоправима, Анечка, одна лишь смерть.
- Ты, Витя, наверное, боишься хороших женщин? - Аня поставила между Витей и Николя поднос с едой, строго глядя мужу в глаза. Николя махнул рукой и отвернулся к еде.
- Да, кто же их не боится, особенно хороших, - Витя был весь внимание, отмечая про себя, как быстро ее бедра потеряли свои юные формы.
- Есть, Вить, у нас для тебя хорошая новость. Ты помнишь Терентьева? - спросила его Аня, присев рядом.
- Это, который проигрывает в покер только по-крупному, - откликнулся Витя.
- Сам он, конечно, человек тяжелый во всех отношениях, но у него дочь на выданье.
- Такая же дура?
- Нет, Светочка пошла в маму.
- Прости. Но со старшею Терентьевой я не знаком.
- Это просто устроить. Кстати, мы пригласили Свету к нам.
- Что требуется от меня?
- Ты должен быть душкой, и забрать ее с Красносельской.
- Ее нежная психика не вынесет моей манеры ездить по Москве.
- У нее нет выбора. Хулиганье пробило камеры во всех колесах ее авто.
- Ладно, давай whereabouts[3] этой прелестницы пока я еще не напился.
- Ты всегда так сговорчив, только, когда разговор касается молоденьких простушек, - Аня смерила его с головы до ног притворно холодным взглядом, обвела торжествующей улыбкой все население бара, и, взяв у бармена ручку, быстро набросала на салфетке телефон, адрес и схему подъезда к дому. - Лети с приветом, душа моя, пока она еще дома.
Витя вышел, не одеваясь, из сей обители радостных семейств, весь рождественский день которых сводился к проблеме обучения своих отпрысков пользованию ножом для рыбы.
Он проворно уселся в свой Peugeot. Слякоть на улице была необыкновенная и ноги его безнадежно промокли. Почувствовал он это, только обогнув место бывшего памятника Дзержинскому. У Библио-Глобуса он сообразил, что едет к девушке без цветов, и стал смотреть по сторонам, нет ли где-нибудь по дороге старушек-цветочниц.
Так он пролетел половину Мясницкой. Вдруг перед ним выбежал на дорогу мальчишка, пытаясь поймать свой красный мячик. Но слякоть сделала его тормозной путь слишком долгим. Мальчик отлетел к обочине, где с ужасом в глазах за этим наблюдала молодая женщина в темных очках. Быстро сообразив, что он не совсем трезв, и наверняка превысил скорость, Витя помчался от этого места, не оглядываясь. И очнулся, только проезжая Курскую по Садовому Кольцу. Оттуда он позвонил Думовым, сбивчиво доложив, что для него праздники кончились, не объясняя в чем суть дела.
Когда он пришел в себя, через неделю после случившегося, он со спокойной совестью понял, что первый раз в жизни ушел в глухой запой. Но что делать с собой он не знал. Он пил и плакал, пил и плакал.
2
Первой не выдержала его нового образа жизни старая домработница, помнившая еще его родителей. Она поохала, поохала, и попросила расчет и рекомендательное письмо. После этого он ее уже больше не видел. Коммерческий и технический директора его компании вначале участливо звонили и навещали его, но, не выдержав его пьяных выходок, хором заявили во время оно, что рады будут его видеть, когда он протрезвеет, и после этого тоже перестали появляться в его поле видимости. К февралю он уже не представлял себе жизни без спиртного. Единственные люди, которые сумели сохранить интерес к его пошатнувшейся жизни, были Думовы. Николя раз в два дня привозил ему съестное, и раз в неделю забирал вещи в стирку. Они часто пили вместе. Но ни слухом, ни духом, Николя, как не старался, не смог понять, что же произошло с Витей. Их любимый тост был "за тупых угрюмцев", то есть за тех, кто не пьют, и тешат себя надеждой, что они общественно полезны.
Вскоре Аня нашла женщину, которая могла бы за ним ухаживать. Это была пожилая и добродушная медсестра из психиатрической больницы. Когда ей сказали, сколько она будет получать, и что будут ей платить вперед за два месяца, она уволилась со старой работы и занялась Витей. Она кормила его, ставила ему капельницы, и, когда он отключался, рассчитывалась с девушками по вызову. Звали этого нового Витиного ангела-хранителя Дарья Вениаминовна, но вечно пьяный Витя звал ее просто Витаминовна, над чем она всегда смеялась, так звали ее дети в детском саду, где она работала на заре своей медицинской карьеры.
Ум и добросердечие Витаминовны постепенно сделали чудо, и вскоре пьяные Витины глаза стали принимать человеческий вид. Он уже без принуждения пил таблетки, что она ему давала. И к Пасхе, если и не принял вовсе божеский вид, то, по крайней мере, разрешал себя выгуливать в уютном садике во дворе его дома. А пасхальному куличу и крашеным яйцам он радовался так, будто видел подобные вещи первый раз в жизни. Все это время, прошедшее со случая на Мясницкой, он почти всегда молчал, редко отвечая даже на простые вопросы. Единственное исключение составляла Витаминовна, на нее первую он обрушивал все свои познания в сквернословии, когда напивался в стельку, у нее же первой просил прощения, когда приходил в более или менее здравое расположение духа.
К лету он уже стал пить меньше, выработав под чутким руководством Витаминовны норму, которая помогала ему не стать окончательно животным. Думовы, видя, что Витя снова становится вменяемым, пригласили его к себе на дачу. После того, как Витя разбил в запое свой Peugeot, за руль он не садился. И к Думовым повезла его Витаминовна на только что купленной подержанной малолитражке, на которой она каталась с осторожностью человека севшего первый раз за руль после пятидесяти. По дороге Витя подсказывал ей, где в какой ряд перестроиться, куда свернуть, чтобы проехать быстрее. Но Витаминовна только улыбалась в ответ, приговаривая:
- Ты, Вить, лучше спи. Приедем, будешь свеженький, как огурчик.
3
Добравшись до дачи, Витя почувствовал, что его тянет в сон. Николя, видя его стеклянные и бессмысленные глаза, просто провел его в одну из комнат для гостей на втором этаже, где помог снять ботинки и вскарабкаться на высокую кровать. Витя, усталый и изможденный длинным переездом со всеми возможными пробками по пути, быстро впал в легкое беспамятство, слыша сквозь сон шум голосов у него под окном, где гости водили хоровод с песнями вокруг огня, на котором делали barbecue. Ему снился сбитый им мальчик, они просто сидели вместе под деревом и разговаривали. Витя ощущал необыкновенную легкость, как будто был в Раю. Голоса снизу вдруг исчезли. Витя никогда не был религиозным человеком. Крещеный в раннем детстве матерью, в роду которой были и священники, он всегда воспринимал свое Христианство только как элемент культуры, которым всегда можно было пренебречь по мере необходимости или выставить на вид, в случае, если круг, в котором он оказывался, благоволил к такому поведению, как к чему-то доказывающему его, этого круга, превосходство среди прочих.
Витино христианство было откровенно барским. Он никогда не соблюдал постов и не исповедовался. Крещение было его первым и единственным таинством за всю его жизнь. Но на фуршете он мог, взяв семгу, сказать полу-знакомцу:
- Сегодня пятница. Что же делать, ограничимся дозволенным.
И человек улыбался и говорил что-нибудь столь же шутливое и благонравное.
Особенно такие пассажи хороши были с женщинами, они ловились на крючок этой непринужденной уверенности, что традиции и обряды, освященные веками, что-то значат в нашей жизни. Но что? В этом они убеждались быстро, оказавшись после фуршета с ним в одной кровати. После быстрого удовлетворения своей минутной страсти они разговаривали с ним о жизни, и самые сообразительные из них догадывались попросить у него взаймы, что несколько продлевало их отношения, но не слишком. Поняв, что вернуть занятые деньги у них не просят, женщины, не чувствуя к себе никакого интереса как к любовнице, или даже менее того, исчезали из его жизни без привычного ощущения, что они что-то значат в жизни тех, с кем спят. Некоторые обижались на эту его nonchalant unattachedness[4], но в основном своем числе их это устраивало. Что может быть хуже навязчивого любовника, который после случайной и, в общем-то, рядовой связи требует к себе всех возможных знаков внимания, уважения и любви. Таковы некоторые из нас в юности, но зрелость все расставляет по местам, не давая усомниться в верности такого общественного уклада. "Vive l'amour libre!"[5] ,- думал Витя, провожая их взглядом из окна, когда они садились в вызванное им такси и разъезжались по мужьям, офисам или новым фуршетам. Где-то глубоко в душе в те далекие и, как ему теперь казалось, безвозвратные времена, он еще надеялся на настоящую, если не любовь, то страсть. Но горемычное его пьянство последних месяцев сделало его отношение к противоположному полу другим. Девушки из раздела Introductions[6] газеты The Moscow Times, которую он брал в ближайшем баре через дорогу, изменили его отношение к этой стороне жизни. Вечно пьяному богохульному животному нужны такие же богохульные животные, не требующие от него особых усилий в соблюдении условностей и безразличные к его судьбе. "Lust conquers all[7]" и ни каких "Girl! Girl! My kingdom for the Girl![8]"
Но в этом неземном сне он говорил с мальчиком о любви. И этот разговор протекал в каких-то неземных ангельских глаголах. Витя понимал, что, проснувшись, он не сможет повторить не одного из них, ни даже испытать те чувства, которыми его сон сопровождался. Они не спорили, их диалог был подобен гимну, воспетому в честь блаженств высоких, чистых и достижимых только в крайней святости, достойной церковного календаря, и всех почестей, которые простые смертные не смогут ей ни воздать, ни даже помыслить о них. И божество было так близко, не в ощущениях- нет! Оно было неуловимо для ощущений, просто все было так необыкновенно, неземно и полноценно в своем существовании. Не смотря на то, что это был только сон, что сердце само прославляло Высшую Форму Существования, как единственную достойную преклонения. Мальчик благословил его и поцеловал в лоб, после чего Витя проснулся. Он спустил ноги с кровати и увидел себя в зеркале, это было очень красивое, хоть и небритое, лицо. Он не был больше похож на горемыку. Таким себя он никогда не видел и не ощущал раньше. Это была какая-то новая жизнь, понятная и свободная от всего, что всегда ему мешало в его душе, и с чем он не находил сил расстаться. Он надел ботинки, закурил и вышел на балкон.
Витя сел на диван, покрытый ярким гобеленом. Налил себе остатки шампанского в приземистый стан для виски и, выложив на единственную чистую тарелку остатки заливного из дичи, уставился в горизонт, пытаясь сохранить в себе то удивительное чувство, которое сопровождало его во сне, но оно улетучивалось так же просто и невесомо, как прежде подчинило его себе.
В конце концов, это ощущение исчезло, и мир как бы оглох. Опустошенный и бездвижный он лежал перед Витей, переливаясь всеми красками летнего вечера. В соседнем доме заработал телевизор, и через распахнутое окно было видно - как пожилой человек смотрит новости, сидя с чаем в руках в кресле-качалке. Он увидел Витю, отсалютовал ему кружкой со стариковской простотой. Витя поднял свой стакан в ответ и начал есть.
- Где же все? - он вдруг услышал с другого конца балкона женский голос.
Витя обернулся и увидел женщину в костюме, в котором скорее ходят на работу, чем на barbecue. Он ответил так просто, как только смог.
- Я не знаю. Я спал.
- А я вообще-то здесь впервые. Сидела, смотрела Анины фотографии. Встаю и ни души вокруг.
- Если не считать меня, то ни души.
- Я Надя, мы учились в школе вместе с Аней.
- Я с ней не учился, но...
- Вы друг Николая?
- Да, с ним я учился.
- Я посижу здесь с вами.
- Что ж делать? Садитесь.
Они молчали какое-то время. Вдруг он почувствовал на себе ее взгляд.
- Что-нибудь не так? - спросил Витя.
- Вы не носите крестик?
- Да, где-то потерял.
- Но все-таки вы крещенный?
- Да, что-то вроде того.
- Я знаю одну историю про крест, она вам может пригодиться.
- Буду очень рад и все такое.
- Вы все-таки послушайте. Был один подвижник, у него ничего не было, только одна власяница. Он жил в пустыне, и все время проводил в молитвах. И вот однажды ему явился Ангел и дал большой золотой Крест на тяжелой золотой цепи, и велел идти в ближайший город проповедовать Царство Небесное. У ворот этого города сидели нищие. И они говорят ему: "Дай нам что-нибудь." А он им отвечает: "Я не могу дать вам денег, потому что у меня их нет, я не могу отдать вам свою одежду, потому что этому мешает стыд ваш, и не могу отдать вам свой Крест, потому что каждый должен нести свой крест каким бы он ни был."
- Звучит как поэма. Но...
- Но вы не ценитель.
- Что-то вроде того. Если что, я просто Витя. И как говориться: "За ваше здоровье!" - Он осушил свой стакан одним махом. И понял, что его сон начал сбываться. С этой женщиной он вдруг почувствовал себя уютно, как в этом сне. Она была лет на пять младше его, ее голос и манера держаться были просты, естественны и полны той жизни, которая одна теперь казалась ему необходимой и, что тут много говорить, он почувствовал, что счастье просто и вот оно, при дверях, просто не отказывай сердцу, пусть оно будет вольно любить, или что бы то ни было и как бы оно не называлось.
Они проболтали весь вечер и обменялись номерами телефонов, записав их в свои мобильники. Потом часов в одиннадцать Надя уехала, а Витя отправился обратно в свою комнату с чувством, что у него началась новая жизнь и есть Небо, где кто-то заботиться о нем.
4
Они начали встречаться. Витя звонил ей несколько раз в неделю и они сидели в разных клубах и ресторанах, говоря о том - о сем и ни о чем конкретно. Витя узнал, что недавно от нее ушел муж. И она после этого лежала в дорогой кардио-клинике, что она нигде не работает, и что после развода у нее остались какое-то деньги, которые ей позволяли не задумываться о том, как свести концы с концами. Витя не торопился возвращаться к своей работе, и вскоре ребята- top officials[9]- из его компании подготовили благополучный sellout[10], он просто подписал все необходимые бумаги, и они навсегда исчезли из его жизни.
Вечерами вместо девиц его одиночество скрадывала Витаминовна, она читала ему что-нибудь. И в короткое время они прочитали все романы Тургенева, все пьесы Чехова и кучу всякой ерунды. Жизнь не то, что била ключом, но она была понятной, вразумительной и приятной. Витя стал даже покупать через Internet на Amazon и в других магазинах какие-то современные романы, милые его сердцу места он читал в своем переводе Витаминовне, которая, как она говорила сама, "не имела дара языков". И что самое удивительное он перестал пить, и, хотя курил, но меньше и не чувствуя кабальной зависимости от сигареты. Он даже говорил иногда: "Старый барин ушел на покой. И все что ему нужно- это кефир и газета." Газеты от читал по сети, это были обычно Le Monde и The New York Times. Он остановился на них, и проглядывал только книжную колонку, высматривая, чтобы почитать. Если статья его впечатляла, он тут же покупал книжку, но редко дочитывал ее до конца. К русской прозе сердце его вовсе не лежало. Детективы его не интересовали, скабрезные исповеди тоже, и, обойдя все большие книжные магазины, которые он знал, он купил всего две книги: одна из них была кулинарным справочником, вторая гидом по меню московских ресторанов. Первая предназначалась для Витаминовны - и она ее одобрила, вторая была для того, чтобы знать, куда приглашать Надю, и это всегда был праздник на двоих. Надя, которая, как выяснилось, проучилась два курса на романском отделении московского университета, называла его старинным словом l"happe-lopin[11] за страсть к высокой кухне и не желание ничего больше делать в своей жизни.
Это было счастье. И простое целомудрие их отношений не тяготило их, оно было как бы церемониалом, совершаемым в преддверии чего-то важного и необходимо прекрасного. В конце концов, коктейли и устрицы сделали свое дело, и Витя почувствовал, что пора!
Он пригласил ее к себе на обед, который частично был сделан Витаминовной, частично заказан по телефону в ресторане, который понравился Наде. Был яркий и теплый октябрьский день. Витя ждал ее прихода на балконе с потрепанной книжкой Ивина Шоу, это был The Evening in Byzantium[12]. Роман был ровным, полноценным и, что самое приятное, в нем было ощущение того, что критики привыкли называть The Great American Novel[13], чудо, рожденное в веке двадцатом и почти неведомое веку двадцать первому, если не считать старых les turfistes des lettres[14], некрологи которых появлялись в печати почти каждую неделю. И век новый, скорбя об их уходе, был не в силах предложить хоть что-нибудь им равноценное или достойное упоминания рядом с ними. Он таял на глазах - великий двадцатый. С его войнами, беспорядками, прихотями и представлениями о чувстве собственного достоинства. Глупость новая и жадная до рекламы своих достижений в области половых извращений и наркомании входила в свои права. И те пороки, которые он прежде знал только за немногими и достойными упоминания, благодаря своим талантам и достижениям, теперь стало молитвенным правилом нового века, агрессивный дух которого был чужд Вите, но он не видел ничего вокруг себя, что могло бы быть им противопоставлено бездне болезненного и неуютного бесчинства, которая вторгалась в его жизнь так или иначе, и если не со страниц новой литературы, то телевизионными пересудами и прочим, столь же безнадежно вульгарным и неприемлемым для его души, взыскательной там, где никто из знавших его не чаял. Да, это может показаться смешным, но его отношения с Надеждой сделали его иным человеком. С того дня как они познакомились, он почувствовал моральную обязанность, которую не искал нарушить, он был чист перед ней в том смысле, который только и потребен любящим сердцам. Изменился даже язык, которым он изъяснялся. Длинные непечатные тирады периода его полугодового запоя сменились, если не блестящими максимами человека образованного и привыкшего мыслить самостоятельно и весело, не зависимо от обстоятельств, то, по крайней мере, его речь была щедра на изысканный и взыскательный к себе диалект той небольшой московской элиты, которая не нуждалась в толпе, и была с ней совершенно различных вкусов, не требовавших одобрения со стороны. Он был точен в словах и выражениях, которые давались ему легко, благодаря воспитанию и вкусу к простому и достойному лучшего века, судьбы и обстоятельств. Он загорелся чем-то совершенным, приличным не горькой гордыне вездесущего безумства, покорившего своим роковым обаянием весь мир, но добродетелью, присущей вечности, и грядущей в нее с открытым лицом и готовностью принять Суд о себе от Того, кто единственно дорог душе великой в малом, несуетном и уравновешенном всеми ее достоинствами и недостатками. Таков он был в этот момент, равно далекий от самообожания и нервной рефлексии, которые прежде, чуть не разрушив его жизнь, теперь отступили, и жизнь вела его к старой доброй мере во всем и вся, вездесущей, как Тот, кто дарит ее всем желающим.
Он не услышал звонка Нади в дверь и, совершенно забыв о том, что она должна прийти, погрузившись в чтение, был несказанно удивлен, когда она появилась на балконе в сопровождении Витаминовны, которая, усадив за стол в гостиной, оставила их, отправившись яко бы по своим делам с той сердечностью, с которой ведут себя с хорошими детьми, которые не станут шалить.
Когда они уже расправились с entrée[15], Витя вдруг взял Надю за руку.
- Я, наверное, не тот человек, от которого вы ожидали услышать это. Но я вас люблю. Я понимаю, вам трудно сей час ответить на этот мой шаг, но будьте снисходительны и подумайте обо мне. Поступите, как подскажет сердце. Я тоже сей час не руковожусь головой. Она всегда была мне плохой советчик.
Она сидела молча и прямо смотрела ему в глаза.
- Вы знаете, Надя, я никогда не был святым и женщины и пьянство были мне обычны. Но не это тяготит меня во всем прожитом мною. Я убил человека. На прошлое Рождество я сбил мальчика на Мясницкой, вы первая с кем я этим делюсь. Я надеюсь, что он выжил. Я чувствовал, что должен был вам это сказать. Это единственный грех, который мешает мне жить, и, не дать вам о нем знать, я не могу, мне хочется быть искренним с вами.
Витя увидел, как Надя вдруг побледнела и отвела глаза, вынув и положив под язык сильное сердечное средство, которым она пользовалась, когда чувствовала себя плохо.
- Так этот черный Peugeot был Ваш. Я желала вам смерти, не зная вас, - ответила она. - Но теперь все не так. Сын погиб. Муж меня бросил после этого. Я потеряла все, что любила и для чего жила. Хорошо, что вы сказали обо всем теперь, пока отношения не зашли дальше. А они могли зайти, вы понимаете? Все как в греческой трагедии или у Расина. Женщина полюбила убийцу своего сына, не зная, кто есть кто. И что теперь?
Витя был сражен открывшимся не менее ее, все, что он только мог сказать, в этот момент прозвучало следующим образом:
- Вы, наверное, не сможете меня больше видеть, покажите мне хотя бы его могилу.
- Это все?
- Я не знаю, что говорить. Но, пожалуйста, дайте мне ее увидеть. Скажите хотя бы, как можно ее найти.
- Только вы поведете мою машину. Я не смогу быть за рулем, а свою вы разбили.
Надя была бледна всю дорогу, она складывала под язык красные шарики с лекарством и становилась все более безжизненной и спокойной. Наконец, после всех пробок они добрались до кладбища. Оно встретило их бетонными стенами и воротами, крашенными зеленой краской еще при царе горохе.
Они прошли мимо рядов с могилами артистов и ученных известных в советскую эпоху, высокопоставленных военных и дипломатов и остановились возле нового сектора, где почти не было еще мраморных плит и оградок, Надя сказала:
- Это здесь.
Она села на скамеечку перед могилкой и попросила отнести в мусорку засохшие цветы. Витя послушно понес их в указанном направлении. И, когда он опускал их в сетчатый контейнер, он вдруг понял, что ее больше нет.
Он бросился бегом назад, и нашел ее бездыханной. Она сидела, прислонившись спиной к каштану, со следами слез на лице.
5
Витя не был на ее похоронах, хотя Надина сестра звонила ему и приглашала, не зная ничего.
Витя не мог больше пить, он почти не ел. И чувствовал, что сошел с ума. Он разговаривал то с Надей, то с ее сыном, и будто слышал их голоса. Это были самые простые разговоры: о том, как прошел день, о том, что он опять не спал несколько суток, не смотря на большое количество снотворного, которым его кормила Витаминовна. Постепенно он понял, что так жить дальше невозможно. В ночь на Рождество он достал свой незарегистрированный револьвер, который купил случайно много лет назад, как теперь понимал по роковой глупости. И сидел в своей спальне перед Надиной фотографией, которую ее сестра завезла ему после похорон. Между ним и фото лежал револьвер. Вдруг Витаминовна вошла в комнату. Увидев, что происходит, она просто сказала:
- Сегодня большой праздник. Ты бы сходил, Витюша, в церковь. А там и глядишь...
Он молча положил пистолет во внутренний карман пиджака и встал.