Опять села напротив мужчины с бордовым чемоданом. Кажется, он меня преследует и всякий раз, как его колени упираются в мои, лишаюсь способности понимать прочитанное. Достаю очередную книгу, ее название не имеет значения. Нам нравится больше всего, когда мы женские ноги разглядываем. Господи, сколько снега! Бежала на автобус, теперь, кажется, заболела. Бордовый чемодан упрямо тычется в колени. Время пошло в обратную сторону, и я уже совсем маленькая, только думаю, что это чемодан, ведь еще не знаю слова портфель.

Вечером, проходя мимо почтового ящика, заглядываю в него, скучаю, думаю, жду:Умеешь писать письма, не электронные, а настоящие, чтобы от них пахло тобой, и если будет что-то обидное, скомкать листок и в сердцах бросить в угол? - Не очень. - Тогда спишемся. Над дверью горит лампочка в железной птичьей клетке, дверца закрыта на висячий чемоданный замок. В коридоре послышались шаги, звякнула защелка, после паузы стукнула дверь. Вошли в подворотню, сказала доверительно: От хорошего белья схожу с ума, особенно от лифчиков. Смотри! - и оттянула край платья, он заглянул внутрь. В профильтрованном тканью полумраке увидел пахнущую душной сиренью грудь среднего размера, раздвоенную матовой ложбинкой, уложенную в пепельные кружева. Вещь - сказала она и опустила трикотажную кромку. Видение захлопнулось перед носом. Стоит дороже велосипеда! Он никогда не стеснялся до тех пор, пока не начал писать стихи, а их он начал писать в последнее время.

Пахло супом, пообедаю в городе. Обнять бы неуклюжий чемодан и того, кто за ним скрывается, но сдерживаюсь, невидящим взглядом скольжу по плывущим перед глазами строчкам. В нашей семье не принято целоваться, даже если хочется. Из чемодана достал потрепанный букинистический альбом и раскрыл его. Видите, - ткнул пальцем в страницу, по низу которой проходили жирная черная черта. - Хронологически день закончился давно, двадцать сточек назад. Неподвижный вечерний воздух пропитался запахами воды, пыли и зелени, мимо мчатся мальчишки на роликовых досках. Светящийся изнутри автобус остановился, из него, как из разбитого аквариума, полились на тротуар пассажиры. Церковная позолота поблескивает поверх черных, подведенных снизу яркой каймой фонарного света столетних тополей.

Следуя за просачивающимися из автобуса, потянулись к выходу. Он шел первым, но ему не повезло: неожиданно вынырнула машина, ее занесло, стало разворачивать, потом удар. Он взлетел не по собственной воле и приземлился в неудобном месте. Из чемодана вылетели ключи, мелочь, бумажник, записки, книги, часы без ремешка, носовой платок. Его подбросило вверх, машина остановилась, он перелетел через нее и стремительно упал позади, будто торопился поскорее исчезнуть с места происшествия. Послышался запоздалый звон стекла. А я стояла в дверях, протягивая руку в пустоту, ожидая, что ее кто-то подхватит, потом спустилась на тротуар. Разглядываю лежащего, неловко раскинувшего странно вывернутые руки, предметы, высыпавшиеся из чемодана. Откуда-то сверху посмотрел на свое колышущееся в теплой воде беззащитное бледное тело. Подняла справочник по римскому искусству, в котором скульптурные портреты напоминали полузабытых знакомых и дальних родственников. Между страниц нашла антикварную открытку с надписью на обороте: Любимый Сережа! Ваше письмо взволновало до глубины души. Спешу от..... Остальное залито чернилами, но понятно, что далее было: ...ветить, что чувствую себя гораздо лучше, воздух и здешние воды идут на пользу. А потом мелким почерком, как сказанное шепотом: Ужасно скучаю, люблю. Твой Катенок. Почерк удивительно напоминал мой, и разумного объяснения этому нет. Когда рассказала ему это, он первый раз в жизни почувствовал себя старым. На лбу заблестели капельки пота, будто читал финал большого и очень хорошего романа. Пальцы касались щеки, на ней рисовали круги, становилась все тоньше бумага. В дело пошло перо, кошмары терзаемой плоти сон не ослабил. Трудно писать по пеплу, он крошится, водить пальцем по пеплу, забыв о бумаге и недоступном теле.

Попытка отделить фантазии от реально происходящего не удалась. Обойдусь без подсказок! Почему надо злиться? То был удивительный вечер. Привет!. Ну, как?. Что?. Выгляжу. Нормально. А что?. Не спала всю ночь. Как это?. Так, читала. С ума сошла, не жаль здоровья?. Успокойся, она меня больше не интересует, если сегодня с кровати свалится, шею сломает, мне будет все равно.

Отворачиваюсь, беру нож, так хочется тебя убить, но режу хлеб, торопливо запихиваю кусочек в рот. Захлопнула пудреницу и посмотрела в окно, как каждое утро. Сегодня полночи в окно смотрела, почитаю, попишу - и в окно, откуда в хорошую погоду видны огни Парижа. Не говори сейчас ничего и не смотри так. Рядом с кроватью стопка альбомов по искусству: решила стать искусствоведом, на книгах - стакан с молоком.

Тревога деревьев, нет смысла в печали, бесконечность, разбитая Богом на да и на нет. Я теряю тебя, теряю ТЕБЯ!!!, так кожу теряет змея, повредив ее на спине. Будильник не знал, что сны этой ночи прошли мимо, звенел громко. Жарко, от скуки включила телевизор. Один писатель говорил с другим о третьем, которого обещают пригласить в следующий раз. Они твердят, что литература не мертва, хоронить ее рано, а стихи читают всего семь процентов населения. Довольна, что дочитала твой давнишний роман. Да что это значит по сравнению с тем, что пережила? Провалы в полузабытье, чтение, кружение ручки по бумаге, звонок, снег. Приоткрываю дверь, изображаю заспанный вид, делаю шаг навстречу.

Твои стихи о листьях живут сами по себе, отделившись от меня. Играет осень листьями, швыряет сотнями под ноги, то ярко желтой стороной, то белесоватой, не загоревшей за лето. Беспрерывно сыплются листья, ветер причудливо выкладывает их или почерневшей стороной, или той, которую пожалело время. Трудно сосчитать и решить, кто выиграл. Почему в твоих письмах только листья, то зеленые, то тронутые желтизной и ничего больше. Любовники должны обмениваться прядями волос. Папюс рекомендует для закрепления любви: Сжечь прядь волосъ и пепелъ бросить на кровать, предварительно помазавъ это место медомъ. Повторять время отъ времени. Лишил меня такой возможности. В любовь не верю, верю только в отношения, со мной отношений быть не может, потому что нет ни секунды времени. Очень многих хочется любить и, всем отдать сердце, не его часть, не кусочек, а все сразу. Перекладываю бумаги на столе.

Не буду засыпать!. Почему не делаю то, чего по-настоящему хочется, не замечал? Меня засыпало снегом, который ты так любишь. Выглядываю в окно: фонарь устал за ночь, сам почти уснул. Любимый, неужели смогу спрятаться от тебя? Сидела вчера в библиотеке, ждала. На подоконнике - цветы. Хотелось взять вазон, поставить на стол перед собой, чтобы легче незаметно наблюдать за происходящим. На меня смотрит библиотекарь, перед ним внушительная, разваленная пополам на две усыпанные словами белые грядки энциклопедия, он что-то сосредоточенно и быстро по птичьи поклевывал со страниц, выписывая фразы в огромную амбарную тетрадь. Взяла книгу, но не читаю, смотрю по сторонам. Помоги любимому присмотреть на себя сверху, сбоку, спереди и сзади, не дай ему в очередной раз сделать глупость.

Сказал, что когда пружину во мне разогнули, начала дышать. Хочется, чтобы мое дыхание не растворялось бесследно, а кому-нибудь доставалась. Вошел он, и зачала она, и понесла, и на девятый месяц родила. Назвали ребенка библейским именем Иосиф в честь великого поэта Иосифа Бродского. Собирались жить долго и счастливо, умереть в один день в четвертом тысячелетии, потому, что сейчас они отвратительно молоды. Он идеальный муж: беспомощный, молодой, тревожно-обаятельный, всегда немного артистически растерянный. Снимаю трубку. Не спишь?. Нет. И я не сплю. Зато прошлой ночью снилось, что должен участвовать в танцевальном конкурсе и выступать с девушкой с большим шрамом на щеке от виска до подбородка, его надо скрыть, косметикой загримировать. Она не успевает. Что это может значить?. В тишине слышно, что вопрос остался без ответа. Спокойной ночи!.

Лежала в кровати, в углублении атласного одеяла, рядом с тарелкой недоеденного винограда, проснулась час назад, не решалась вставать и вдруг перестала думать. В Париж бы съездить, посмотреть, как живут люди. Люблю тебя, жду возвращения. Купил вчера часы, красивые и современные, без цифр, поэтому никогда не могу сразу понять, сколько времени. Пришла домой расстроенная: погода подпортилась, пошел скверный дождичек, тщедушный, непонятный, невнятный. В такой погоде хорошо то, что снаружи холодно и нужно побольше тепла внутри, пью горячий кофе, закутываюсь в бабушкины шали и читаю, читаю.

Милая девушка, любительница амаретто, мучила себя с ночи до утра переводами поэтов, фамилии которых известны только библиофилам и типографским наборщикам. Из-за окна сквозь его лицо проступал пейзаж, ненамного более реальный, чем он сам, отраженный, слегка подпорченный радужными разводами на стекле. Мужчина за столиком, пьющий коньяк и читающий раскрытую в полный лист газету. По улицам ехал горбатый автобус, с маленькими окошками. Чувства сгрудились внутри, слиплись в теплый клубок, реальность укатилась в сторону, как столик на колесиках. Она прислонила голову к холодному пейзажу. Надо начать совершенно новую жизнь, dolce vita nuova. Как ком ваты, ввалился сгусток сумеречного летнего воздуха с застрявшими в нем детскими криками, лязгом трамвая на повороте и отдаленным воем медицинской сирены. Поморщилась от неожиданно плотного, прижавшегося к лицу тепла и выглянула из окна. Потрогала щеку, грим держался, коснулся тонких кровеносных сосудов, подробных, как на литографии в толстом анатомическом атласе.

За два дня сочинил восемьдесят стихотворений, хотя раньше их не писал. Тридцать стихов появилось в первый день, столько же во второй, а все остальные в третий. А ты поэт посильнее, чем РЕмбо! Три стихотворения посчитал неудачными, четыре были совершенно неприличными, еще три сам не понял. Он многое в своих стихах не понимал. Вспомнил, как однажды аккуратная студентка заглянула к нему в книжку в автобусе, а читал он 120 дней Содома, только что купил и расклеивал те страницы, где автор с изяществом сообщал рецепты употребления старческого кала. Девушка взглянула, не поворачивая головы, ее глаза моментально втянулись в словесный водоворот, как бумажный кораблик в канализационную решетку. Несколько секунд не могла оторваться, он чувствовал, как у нее дыхание перехватывает, и она не заметила, как он ее разглядывал, отраженную в окне, на фоне струящихся стен.

Работал, спал, снилось, что он в Лондоне, в автомобильном тоннеле, нужно позвонить, держит в руке телефонную карточку. Ему сказали, что в городе всего пять телефонных автоматов, они находятся далеко от центра. Опять стихотворение сочинил, - сказал он под утро. Лежал, смотрел в потолок, она промолчала. По-английски, - добавил он, - сам не понимаю о чем оно. Почитай, сказала она покорно. Помолчал некоторое время. Забыл, сейчас вспомню. Попросила почитать двадцатилетней давности рукопись неоконченного романа. Так тебя люблю, что музыка в голове играет, когда о тебе думаю, джаз и классика одновременно, причем так громко - радостно сказала она, - представь себе, с ума можно сойти. Он снисходительно опровергал ее слова. В голове начинались поминки по Финнегану, и она путала детские крики, доносившиеся из окна, с нежными невралгическими уколами в правой ступне. Было жарко, забрались под холодный душ, потом повалялись в кровати. Оглянулся и замолчал. Сидя на полу, стянула колготки, откинула в сторону туфли, потом надела бюстгальтер, с трудом, выворачивая руки, как мученик на дыбе, застегнула его на спине. Посмотрел на часы. Сто, двести, тысячу лет спустя смогу осторожно, затаив дыхание, прикоснуться ладонью к подростково - продолговатому обводу ее предплечья и дружелюбное, доверчиво - податливое тепло будет неожиданным ответом.

Несколько раз внимательно перечитывал написанное до сих пор, пока рассказ не превратиться в голове в груду абсолютно бессмысленных словосочетаний.