Аннотация: Так все и было на самом деле, наверное.
- Так значит, ты хочешь заниматься писательством, - сказал Огнерезов.
- В общем, да.
- С частностями еще предстоит разобраться? Впрочем, не важно - мой долг: показать тебе одно не очень приятное место.
Иван достал из бокового пиджачного кармана курительную трубочку, инкрустированную чернодеревной иероглифической вязью. Набил чашечку мохнатой травкой и поджог, занявшимся от голубых языков плиты газетным обрывком.
- Вкушай мировую душу Серега, - после долгой тяги голос его разил низкими вибрирующими обертонами.
Чуть розоватое дерево мундштука имело легкий кислосладкий привкус. Теплый, терпкий, щекочущий дым пополз в горло. Не знаю, что была за трава, но не с тети Машиного огорода, это уж точно. Дымный дракон вывернул мое сознание, а заодно и внутренности на какую-то новую, ранее не ведомую, изнанку.
Серые, безжизненные, человеческие тела, перемешанные и переплетенные, как лапша в котле. Купол холодной плоти набряк глубоко под землей. Что там внизу, не знает никто - говорят: Ничто - мрак, небытие, отсутствие. Абсолютное? Кто знает - оттуда еще никто не возвращался. Смерть-Пустота как центр нашей маленькой и такой живой вселенной - это ли не парадокс, достойный оказаться истиной? Вероятно, именно зыбучая воронка Кладбища определила гордое именование нашего поселения столицей. Это уже не парадокс, а хохма, издевательство. Славный многочудный город Ом. Бесплатный цирк уродцев. Место ссылки, которого страшатся больше цензуры и инквизиции, все без исключения обитатели городов периферии. Притащишь какого-нибудь новенького на Кладбище, а там руки верхних шевелятся, вяло, как сонные зимние черви в рыбьих потрохах. Губы шепчут заученные реплики - синие слизняки. А запаха нет, нет гниения, тлена, распада, разложения, если, конечно, обратное особо не оговорено - тогда вечное гниение и разложение. Впрочем, ничего нет вечного, как бы не тешили себя жители мест счастливых и далеких - Кладбище растет, осыпаются серые пески. В грозу иногда замечают в центре воронки подымающийся грядущий мрак. Я смотрел - была там, кажется черная точка, наверное. На кладбище я дежурю по пятницам, в пятницу много не привозят. Или много: не знаю, сколько привозят в другие дни - на такое лишний раз нет желания смотреть. Вялый, ватный полутруп валится к краю. Всегда на живот. Крайние чуть оживают. Мерное бормотание, в такт телепаются конечности. Никто не видел, как затягивает - наверное, пески возня осыпает, или мертвяки за ноги хватают и утаскивают. Но куда им? А то бывает вниз головой упадет и торчит потом серым мертвенным срамом. Нас столичных боятся - знают, что однажды оттащим на Кладбище. Мы могильщики, и, кто знает, может быть, палачи. Всякий город, куда нам доступ открыт, обречен: недолго он блещет роскошью, страх и ожидание на лицах героев и беззаботных красавиц. Фальшь их копеечного существования перед нами как на ладони. Куклы из папье-маше - краска облезет, и пойдут на растопку. Настоящее искусство далеко - радиально расходятся стили и направления, убегают, отталкиваются от центра. Да, именно наше Кладбище, наш нарывающий в пустоту ад гонит раздвигающее горизонты напряжение. Замысловатые уникальные дебри далеких окраин. Говорят о них обреченные манекены с нарочитым пренебрежением, за которым скрывается зависть. Завидуют их вечности, нашей не завидуют. А мы свозим их на тележках к распростертым, раскинувшимся объятьям медленного умирания. Это - наш ад: любой предпочел бы ему Геенну Огненную, кровавую, гнилую, ледяную. Самые настоящие злодеи, наверное, туда и уходят. Должно быть, есть из нашей вселенной другой выход - сходятся радиальные линии где-то в бесконечности. Религия у них такая. В кружки собираются, благовония курят задушенный шарфом астматик рассказывает о Божественном Формирующем Источнике, о Санкции, являющейся, в конечном счете, Индульгенцией. Им это необходимо, особенно тем, кто создан задумчивым, с чувствами и внутренним диалогом. Впрочем, эта публика никогда не дорастет до веры - треп, успокаивающий зудящий под черепом страх. Радиальные лучи, сходящиеся в запредельной Бесконечности, Истинном Существовании - так, наверное, все и устроено. Нам проще судить. Какая ирония: нам было отказано в индивидуальности - ни единой черточки, дежурные тени для убогой обстановки: женщина, мужчина, ребенок, старик, старуха - безликие уродцы, востребованные во все времена, и потому вечные! Бессмертные могильщики.
Мелькающая картинками тьма рассыпалась, утробный гипнотизирующий голос переходил в шепот и бормотание, звучал с разных сторон, наконец, затих. Только тогда способность к самосознанию и рефлексии вернулась ко мне. Точка, которой я сознавал, и из которой наблюдал, устремилась вверх легким, летучим шаром. Немыслимо, невообразимо уродливое существо, закрывающее по началу все поле зрения, уменьшилось до обозримых размеров, сжималось, падая вниз, превратилось в неразличимую точку. Странное ощущение понимания и сродства подсказало - это был его голос, его видения. Существо представляло собой гротескно сросшихся карликов. Из огромной вытянутой головы падали узкие кривые шейки, недоразвитые тельца беспрестанно семенили мелкими ножками. Зуд и надтелесная тошнота разрывала, распирала изнутри точку, которой был я.
Водяные прозрачные струйки бежали к стоку, минуя и размывая холмики картофельной блевотины. Я скрючился на карачках над ванною. Холодные освежающие потоки лились на мою голову, разбрызгивались, стекали в ванную по волосам, текли с носа и подбородка, попадали за шиворот.
- Кто это был?
- Дети, ребятишки, - я не видел лица Огнерезова, но чувствовал, что по его лицу блуждает неприятная улыбка колдуна.