Рок Сергей : другие произведения.

chapter-1

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  1.
  
   Тогда стояла осень. Врачи мне ничего не говорили, повинуясь врожденному зову несвободы. На самом деле, я чувствовал, что врачи - это некая сущность, которая совсем не обязательно должна относиться к разряду вещей.
   Такой вид образности распространен у детей. Глагол можно принять за существительное, а существительное - заглаголить, проколов им воображение. Когда-нибудь, через века, любое состояние человеческого вещества разграничат более четко, и такие, как я, найдут применение.
   Это так же, как ватка и йод.
   Все очень просто. Всему свое место. Так и врачи. Я представлял, вернее, ощущал, что на поле существования может быть что-то глобально мучительное, что схватит тебя однажды и не выпустит никогда. Там будут звенеть острые ножи, скрежетать наждачная бумага, а вдоль позвоночника, сверху вниз, ходить воодушевленная говорящая игла.
  
   Я знал, что если душа моя вдруг запоет, ничто на свете ее уже не остановит, и тогда все вернется к первичному диагнозу.... Хотя...
   Я раньше не считал, что я ненормален. Просто я так хочу. Или душа хочет так существовать, борясь с приобретенными вещами. Душа - та же кошка, что всю жизнь сидела в квартире.
   Я помню. У нас была кошка, которую я пинал. Мне было тогда двадцать лет. Я жил спортом. Тут я скажу сразу. Это не истина. Это так же, как и то, что в ванной есть кран. Спортсмены не любят кошек.
   Спортивность, это так же, как и врачи.
   Как и то, что я не знаю, что такое IMHO, и никогда не узнаю, потому что мне это не надо.
  
   Но теперь я держу рот на замке, и душу на замке, потому что одно от другого сильно зависит. Свойство человека - постоянно отчитываться перед чем-то или кем-то. Сознавая это, я держался. Я видел ясность в том, что лица, перед которым подсознание держит отчет, не существует ни в реальности, ни где-то еще. Это - просто обработка ума рамками. Пока тебе удается держать отчет, тебе хорошо, будто раку в илу. Когда, наоборот, ты не делаешь дурных поступков, но - как-то не так. Ты не змеишься под дудку своего настроения. Борешься с собой....
   Но я научился не бороться.
   Молчать - вот сила.
   Тишина нервов.
   Тупение в телевизор.
   Ты умолчал в себе и дьявола, и бога.
   Думаете, что подобный порядок мысли невозможен? Человека можно ломать и рихтовать, но он обязательно вернется к себе.
   Воспитание - это когда тебя вынули из кожи и смеются. Потом, отсмеявшись, отгадив, надевают на тебя новую оболочку, и вот - ты готов к употреблению.
  
   Ты просто меняешь диаметр окуляров. Это эксперимент с некайфом длился во мне уже довольно давно. Я ничего. Я не ломался. Но и выиграть сам у себя я не мог.
   Врач мой, Степан Григорьевич, походил на воробья, исходно худого, а потом разжиревшего. Так, например, если накачать мяч, а потом приспустить его, он становится мятым. Таким Степан Григорьевич и был. Живот ему был ни к чему. Я по первой отшучивался над ним - мол, Степан Григорьевич, а вы - беременны.
   Но тогда ж судьба моей свободы еще висела на волоске, и я молчал, что и приводило его, трансформирующегося воробья, в тупик. Я же размышлял - если я стану читать прессу, он решит, что это - лишь смена полярностей. Фаза - это диаграмма колебаний. Переведите ее с оси X на ось Y. Что с того? Форма фазы останется той же. Не изменится ничего, кроме блеска глаз. Если я буду смотреть телевизор вместе со всеми дебилами, половина из которых вовсе таковыми и не является. Не изменится ничего, кроме блеска глаз. Если я буду смотреть телевизор вместе со всеми дебилами, половина из которых вовсе таковыми и не являются, это тоже что-то не то. Хотя телевизор - вещь наиболее здоровая и нравственная. Но, в конце концов, я раздобыл несколько вещей, которые были весьма нейтральными - тетрис, сборник кроссвордов, журнал "Playboy", карманный радиоприемник "Hilipps" с наушниками.
   Тетрис давался мне тяжеловато. Первые пять партий игрушка делала меня как хотела. Я попросту не мог сложить хотя бы один ряд. Десятый тур ознаменовался длинным сопротивлением. Игрушка давила меня до половины экрана. Я отчаянно сражался, складывая кубики.
   Вызвав меня к себе, Степан Григорьевич осмотрел меня с него до головы и, не найдя ничего предрассудительного, спросил:
   -Ну что ты, Костик?
   -Ничего, - ответил я, - жду, когда вы меня отсюда выпустите.
   -Я как бы этому и не сопротивляюсь, - отвечал он, возвращаясь к своей надуто-спущенной воробьиности, - как бы.... Как бы это возможно. Вот.
   Он укусил край шариковой ручки.
   -Мне как бы денег платят за то, чтобы ты, человек вполне нормальный, тут парился. Если... Ладно, мне все равно, что ты думаешь о своих склонностях. Мне все равно, как ты их расцениваешь. Я убежден...
   Он взял другую ручку и укусил ее.
   -Так вот, я не считаю склонности предметом отклонений. Просто есть общество. Общество, Костик! Оно пытается всех подравнять, а это не так-то просто. Приходиться совать! Да, совать! Совать себя в рамки! Ладно. Я не хочу тебя растревоживать. Я знаю, что многим людям очень туго в своей коже. Хочется открыть дверь и выйти, но кто ж им поможет? А тут еще и это страшное общество, которое хочет видеть всех людьми. То есть, я хотел сказать, одинаковыми людьми.
   -Не понимаю, о чем вы говорите, - сказал я спокойно.
   -Да я так. Понимаешь, Костя, это - время! Мне постоянно приходит в голову, что люди сейчас уже не сходят с ума. Это раньше было. Как бы... Как бы невозможность наблюдать быт. Как бы дебилы были всегда. Ты извини. Но ты ведь не дебил. Как бы... Можно, я закурю.
  -Как бы да.
  -А. Так вот. То, что ты не знал, сколько тебе лет, а теперь знаешь, это - примета времени. Это со многими было. Большинство современного человека сейчас вообще разговаривает с самим собой! И что с того? Феномен, правда? Кто сейчас помнит, сколько ему лет. Склонность к эксгибиционизму, если поразмыслить, из разряда психических отклонений, переходит ныне в форму обыкновенных душевных порывов в духе времени. Я не стану говорить, что это хорошо. Современный человек зажат с самого детства в узких коробках! В ящике телевизора! В специальных зомбирующих кадрах. А, Костик? Сколько тебе лет?
  -35.
  -Вот так. Жена у тебя есть?
  -Нет.
  -Почему?
  -Потому что у многих сейчас нет жен.
  -Вот так. Самое главное, что ты не встаешь в штыки. Это мне нравится. Хотя тут нет ничего. Просто я вижу в твоих глазах здоровой блеск. Ты не опасен как бы для общества. На самом деле, ты и не был опасен. Ты был опасен сам для себя, вот. В том и была моя задача, чтобы ты не раздолбал сам себя до основания. Но, слава богу, был еще фундамент. Бывает, что поздно. Человек успевает проникнуть сам себе под самую корку и там есть собственный мозг. Прости за дурное сравнение, Костик. Вот, к примеру, Лещев. За его пребывание здесь мне дали 1000$. Много это или мало? А Малафеев? Тебя раньше смешила эта фамилия. Смешно, а?
  -Нет.
  -Не может быть. Ма-ла-фе-ев, Костик. Какие ассоциации?
  -Никаких.
  -Вот. Это уже хорошо. За Малафеева мне дали.... Как бы он сам дал 2500$. И правильно - ведь нормальных сейчас нет. Костик! А ты, ты способен за себя заплатить? Хотя бы сто баксов, Костик? Мне понятны твои стремления выбраться отсюда. Но, с другой стороны, что ты там будешь делать? Карьеру ты не сделаешь. Как бы...Ты кем работал?
  -У вас же есть история болезни.
  -Н-да. Тебе неприятно вспоминать?
  -Нет. Первые годы я работал учителем физкультуры в школе. Потом меня выгнали за мои пристрастия к малолетним. Я, не осознав, к чему это может привести, продолжал. Как бы...мешать простым гражданам.
   -Как бы да, - он кашлянул, - на фоне твоей болезни все это не так уж аморально. И нездоровому человеку не чуждо сексуальное влечение. Теперь, я полагаю, ты здоров. Но чем же ты займешься потом? Пойдешь работать?
  -Да. Как и все нормальные люди.
  -Грузчиком?
  -Почему бы и нет?
  -Может быть, ты еще и женишься?
  -Может быть.
  -Не смеши меня, Костик. Куда тебе?
  -Не надо. Не надо пытаться вызвать у меня симптомы болезни, доктор, - отвечал я, - их нет. Я здоров и готов начать новую жизнь. Вы же сами говорили, что я здоров, но.... Теперь этого нет.
  -Хорошо. Как бы.... Как бы признаком нормальности человека можно считать то, пьет он или нет. Это не критерий, нет. Или нет, Костик?
   Степан Григорьевич всегда разговаривал немного странно. Таким свойством обладают, как правило, легкие психи и школьные учителя, задолбанные наблюдением экземпляров. У меня этого не было. Я всегда был закрыт в себе, и все мое накопившееся больное вылезло именно в тот момент, когда я попытался открываться. Это отверстие в сознании походило на трещину в корпусе космического шаттла, достаточную для того, чтобы разорвать аппарат вдребезги.
   -Выпью охотно, - согласился я.
  -Вот, - ответил он, шмыгнув носом, - и в этом и опасность.
  -Вы меня хотите на чем-то поймать?
  -Нет. Я уже принял решение, и оно вряд ли изменится. Я имел в виду твою новую жизнь. Многие спиваются, Костик.
  -Я не очень-то склонен.
  -Насколько я знаю, ты вообще не пил. Сухость! Мне порой страшно, насколько пустынны сухие люди! Они довольствуются чаем. Молоком. Киселем, наконец. В их душе никогда нет разрядки. Но это - не о тебе. На самом деле, я уже все решил. Что бы ты мне сейчас не сказал, мне все равно. Тебя выписывают. Я уже дал заключение. Надеюсь, что наша сегодняшняя встреча будет последней. Впрочем, в другой обстановке.... Ну, ты сам понимаешь.
   -Да, я понимаю.
   Я и правда понимал, что нужно не показывать свое ожидание. Вообще, в человеке много хищнического, и я бы не сказал, что во врачах его меньше. Просто оно трансформировано, переделано.
   Это крючки.
   С простым человеком это умение умалчивать, косить под дурака, затыкать рот носками, хорошо проходит. Еще лучше - с дураками и ущербными. Хотя, те, кому уже указывали на свое место, всегда готовы.
   Попробуй их тронь.
   Нет, их психика хорошо раздевается со стороны. Это легко. Но я это говорю без иронии - мне не дано вообще, изучать. Или - не дано вообще. Это такая недофраза. Ими часто говорят люди, живущие в карман.
   Это, как например, в группу у нас был поэт. Давно, то бишь. И не то, чтобы в карман. Но обществу - почти ничего. И признания никакого. Соответственно, он был гением в совсем небольшом кругу. Проще говоря, улитка - тоже гений. Ей вообще ничего не надо.
   -А я вот, налил сто грамм Малафееву, - сказал Степан Григорьевич речитативом, -да, да.
   Я понимал, что ему самому весело. Он пошел сюда, потому, что ему на голову постоянно капал дождь. То есть, и не было дождя, но с обратной стороны черепа постоянно что-то моросило.
   Это такая штука. Она иногда бывает в природе. Тут вообще нифига не сделаешь. Нужно смириться, но хохотать тихо. Даже если и приступы. А здесь, в психбольнице, все вроде и ничего. Посмеемся вместе.
   -А я бы тоже выпил с Малафеевым, - сказал я.
   -Да ну. И отчего?
  -Отчего?
  -Ладно, - он поднял маленький эстетический стаканчик, - давай, Костик. Один мир уходит. Другой приходит. Пусть так будут всегда. Пусть это не возвращается.
   Я знал, что это - теплый тон. А сейчас - резкая смена настроения, и - укол. Стартер в автомобиле - это такая же штука. Стоит себе железяка и молчит. Если не знать, что такое вообще бывает, то может показаться, что это - некий статический предмет. Но один поворот ключа, и все мгновенно меняется.
   Я напрягся.
   Но Степан Григорьевич спасовал. Он замечтался, и я ему был не нужен.
   -Главное - что?
   Я не ответил.
   -Главное, Костик, это мера. Если без меры, то все плохо. Знаешь, к чему приводит водка без меры? А онанизм без меры? Люди, вон, целые руки стирают, ходят потом с протезами, а мы живем, радуемся тут чему-то..... Ладно. Давай, еще, что ли, по одной. Мне тебе нужно пойти еще печатей попаставить.
   -А разве вы должны ставить? - спросил я скромно.
  -Да ладно, схожу. Облегчу душу. Может, на Малафеева посмотрю. А?
  Я поджал плечами.
  -Да, что-то ты, Костик, стух. Уже и Малафеев тебя не волнует.
  
   Я думаю, ему нужно было хоть раз оказаться на моем месте. Перевоплощение - это большое дело. Он бы тотчас защитил диссертацию. Или, впрочем, у него бы из носа пошли пузыри, и так его хохот не кончался бы до конца дней. Обычным людям этого не понять. Жизнь взяла их за шкварник, положила на одну щечку тисков и затянула ручку. Это так со всеми. Я даже думаю, что президент, он очень усталый, очень замученный человек, ему некогда отдышаться и осмотреться. А здесь у тебя есть выбор - оставь все и плыви....
   Я представил - мы сидим рядом, я, и Степан Григорьевич, и оба тычим пальцев в Малафеева, и смех наш чист и светел.
   -Представляете, - говорю я, показывая ему палец, - Ма-ла....
  И, хором:
   -Феев!
  И так - вокруг тебя есть мир, в который ты играешь.
  Но наоборот - его очень мало. Люди друг друга не любят. Нет ни желания, ни секса, а так - что-то дашь на дашь, со страхом, с ожиданием импотенции (или полу-импотенции, когда ты хочешь, но боишься).
   В конце концов, все боятся.
   Даже какой-нибудь толстый и уверенный в себе, он тоже боится, даже если об этом и не догадывается.
   Это так же, как и у воробьев. Но у них все мгновенно. Спросить у вас, вы наблюдаете за воробьями? Видно, нет. Я же нахожу в этом занятии много интересного. Во-первых, они быстрые и офонаревшие, и так, как они, вообще нельзя вертеть головой. У человека бы часть мозгов вылетело из правого уха, а часть - из левого, и думать потом приходилось бы серединкой. Но им все сходит с рук. И так.... Но нет, нельзя словами русского языка передать их необычайнейшие метания. Лучше встать в позу, якобы ты - воробей. А еще, вспомнил - в мультфильме "Веселая карусель", там утка на заставке крутится. Так это то же самое, если бы изображал воробья. И все это для чего? Чтобы понять, что страх у воробьев приходит мгновенно и уходит мгновенно. Раз - и все. И ничего не осталось. А человек все свои дни проводит в ожидании.
   У меня был дневник, который я умудрился сохранить. Там были мои размышления о судьбе мира, о том, что люди могут победить болезни, но вообще - о жизни. О том, что вообще происходило со мной. И даже вырезки из журналов - Лоло Феррари, Памела Андерсон, Анна Николь Смит, ни одна не пропала, хотя в худшие времена мне приходилось прятать их в носках.
   И так, мы говорили со Степаном Григорьевичем, но одна часть меня уже была далеко. Я позволил себе расслабиться и мечтать.
   Было хорошо - он не старался замечать мой странный блеск. Он вообще собирался пойти печати поставить, но водка еще не закончилась, а ему страсть, как хотелось допить. И он даже верил, что я - чистый, искренний собутыльник.
   Вообще, человек думает о сексе ежесекундно, до тех пор, пока у него не окисляются клеммы на предохранителях, и ток становится слабым. Если человек еще до поры перестает об этом думать, значит, он импотент. Если.....
   Я подумавал, правда, над тем, чтобы написать письмо на официальный сайт Памелы Андерсон. Хотя, конечно, ей не до этого, и она вряд ли приедет. Анны Николь Смит уже нет. И Лоло Феррари уже нет. И, быть может, я - единственный человек, который о них теперь вспоминает.
   Алчный мир.
   Алчные деньги.
   И так много лиц.
   Они все - фары, направленные прямо тебе в душу. В молодости я видел НЛО. Оно так же светило. Я просто почувствовал, для чего это, отчего это. Оно источало мысли. Вот так, когда снят череп, мозг свободно воспринимает звуки космоса. Но без черепа жить нельзя. Любой дурак это знает.
   Хотя, я думаю, воробьи бы сумели жить без черепа.
   -Пойду я, Костик, - вздохнул он, допивая стакан.
   Мне (вдруг) пришло, что все это вранье, и я напрасно надеюсь. Он просто проверил. Что ему стоило.
   И тут и там взошли внезапные ростки. Я их так называл. Я очень хорошо знал свои мысли. Это в начале, когда я проморгал первый приход, его приближение было, как швартовка большого парохода в небольшом провинциальном городке.
   Все девушки бегут к причалу. Полные руки семечек. Полные ягодицы надежд. Мягко покачиваются волны. Жужжат буксиры. А он - большой, белый. Ты о нем хоть и мечтал, но это было невозможно.
   В путь!
   Нас ждут миры!
   И потом сложно поверить, что это было именно так. Тебе говорят, что ты дурак, но ведь тебе было хорошо. Как это понять? Возможно, они просто не хотят поверить в то, что ты изобрел новое средство от всех болезней.
   Иногда я думал о том, что я и правда - изобретатель, а жадные и алчные люди, подсмотревшие мои мысли, живут весело и хорошо.
   Но и пусть себе живут.
  
  И так, я вышел.
  Я ровно, молчаливо стоял на автобусной остановке. Как и говорят, сначала ничего не чувствуют. Хотя, кто это говорит? А, Семен Семеныч. Он рассказывал о том, как сидел в тюрьме, о том, что такое понятия, и что сначала, когда выходишь, не вериться и хочется назад. А потом все вдруг образуется. Осень в нынешней своей фазе стояла бледная. Я бы ей поклонился - но зачем? Что меня ждало в ее теле? Раньше я умел внутренне бояться, и все плохое вздыхало, вызывая в душе резонанс куда меньший, чем было бы без предвидения. Анализировать хорошее будущее было сложнее, я часто попадал в волны самообмана и тогда ничего не замечал. Едва вступив в вагон метро, я ясно увидел себя со стороны. Человек, лицо которого излучает столько безразличия, что волны оного, попадая к окружающим, заставляют их холодеть. Никто не смотрел в мою сторону. Гремящие полосы встречных поездов хохотали. Наушники плееров пытались перебить повсеместный шум. Лились из книг полусонных пассажиров буквы. Играли морщинами лица и их тени. А я был один. Всматриваясь, я пытался вызвать реакцию. Я мечтал о душе, которая бы вдруг повернулась, открыла себя, чтобы я ее там мог потрогать и сделать вывод, чем это троганье продолжить. Но трогать было нечего. Мне было абсолютно ясно, что я до сих пор никого и ничего не трогал. Я просто бродил в своем собственном дурном хохоте.
   Едкий запах разобщенности поджигал меня и прежде. Я и теперь боялся этого интереса ко всему без исключения. Да, я ведь не мог пропустить ни одного лица. Моя голова была, что ложка. Но желание максимума допускать теперь было нельзя - оно бы все вернуло. Ложку - ее сложно нести. Хотеть все и ничего - разве это можно не уметь? К тому же, я думал, что слышу голоса неодушевленных предметов. Возможно, в нынешнем скоростном муравейнике этот диагноз и не является болезнью - слишком много магазинов, слишком много фильмов и фотографий хороших мест в журналах, зазывы приобрести всякое в Интернете, попадания на TV, карьеры.
   Зазывы!
   Но настоящие зазывы - это тело, которое постоянно хотят испортить СМИ и алчные богатеи. Ради него Лоло Феррари сделал себе такую большую грудь.
   Реальные воплощения пахнут одним лишь душевным потом, который, к тому же, тухловат. Да, я постоянно заглядывал в лица, будто пытаясь их отобрать, надеть на себя и наслаждаться. Но они ничего не замечали. Им эти лица были ни к чему.
   Почему я такой?
  Я знал, что в худших своих проявлениях я бы ехал точно так же, но в дешевом дерматиновом портфеле лежали бы не тетрис и радиоприемник, а нож и веревка. Но это был невозможный горизонт. Там бы, меня, конечно, чем-нибудь убило. Возможно, человеком.
   Вокруг - ничего, кроме человека.
   А вот - летит человек.
   Его метнули, как камень. Он меня догоняет.
   Пригнись!
   Но у меня теперь плохая реакция.
   Я взглянул в лицо двадцатилетней девочки и отвел взгляд, когда она краем глаза заметила чье-то внимание. Отвернулась. Я не люблю щуплость. Ее нужно надевать, но лучше избавляться. Не надо худеть. Не надо стыдиться естественности. У человека больше состояний, чем может показаться.....
  Я вновь ел ее сущность воображением, чувствуя, как волны энергии разгуливают по коже головы, точно теплые ветры. Почему? Ведь я не хочу от нее совершенно ничего. Я просто копирую естество в себя.
   Говорят, так и на компьютере можно копировать.
   Правда, я не знаю. Я пропустил. Меня не учили. Раньше его не было. Не было. А теперь - все наслаждаются псевдоискусством, хотя Малевича и Пикассо я бы убил.
   Теперь мне далеко за тридцать, и вопросы прошли, словно дожди.
   Я могу с легкостью признать в себе все то, что во мне увидели прочие. Да, я - придурок. Я и теперь придурок. Принимая различные препараты, я размышлял над тем, попадают ли они туда, прямо в душу. Но и что? Что?
   Мимо пронеслась очередная грохочущая змея с полосатым светом. Их так много! Я впервые ощущал, что, возможно, я - единственное, что хочет добраться, проникнуть внутрь кислородом, опьянеть, влиться и стать одним целым. Мне чуждо чужое одиночество в бездельном мире.
   Усилием воли я сумел подавить в себе желание смеяться, увидев Луну. Что здесь смешного, и как вообще это может так быть, спросите вы? Да, это загадка. Но чувство юмора усиленно у меня до предела, и его никто, этот юмор, не понимает. Я могу смеяться, увидев насекомых. Собрав их, мельчайших пешеходов пыли, в руку, я могу принести их домой и держать в коробочке. Выпустив жуков на живот, я могу часами смотреть их взволнованный бег по коже. Но.... Люблю ли я это теперь? Не запичкала ли меня химия до мозга костей?
   Иногда я смеюсь просто так. Впрочем, основной смех также окопался где-то в предгорье. Теперь я его боюсь. Возможно, что страх перед белыми стенами, белыми халатами, запахами пробирок и пузырящимися дебилами заставил мою здравость задуматься - куда же дальше? Я испугался. Мне вдруг провиделось, что кто-то смотрит на меня со стороны. Но кто же это? Если я не смеюсь на Луну, то это не значит, что я этого не делаю в тайне. Я загнал первичное свое в самый страшный угол, чтобы оно там, у.... Это похоже на мотоциклиста, которого заставляют, нет, убеждают даже, ездить на спущенных колесах. Так надо, чтобы не разбиться. Зато нет ветра, и в затхлом воздухе нечем дышать.
  
   Вот теперь, возможно, один, два бокала из лиц.
  
   Выйдя из метро, я попил пива, покурил, ожидая приливов веселья. Я не пил. Минимум спиртного было для меня настоящим ураганом. Теперь я всерьез размышлял над потерянным. Я поджег сигарету и затянулся. Я не курил лет, наверное, пятнадцать. Тогда мне запрещали, но завязал я потому, что сам по-настоящему испугался сигарет - они источали невероятный по силе ужас перед запретами. Дым проник далеко внутрь. В голове покачнулось. Тени далеких страхов перед курением пошатнулись во мне, но я их удержал и нее выпустил на волю.
  
   Я с детства знал, что человек, который курит, это худший человек. Можно быть каким-нибудь еще, можно не знать меры в собственном воображении, увитом непонятно чем, но главное - не курить.
   Я пытался курить. Курил. Бросал.
   Мне всегда было страшно курить.
   Это был отчет перед Ними. Они жили во мне, и я этим дышал.
   Я пил на улице. (Пил улицы?) Пиво было холодным, с мелкими пузырьками. Поодаль тоже пили пиво. Здесь, во дворы, редко ходила милиция. Двое парней полусидели, один полустоял.
   Мне, вообще, нравится это выражение - полу. Оно что-то отображает. Немного грани. Женщина - полуженщина. Корабли полузатоплены. Полувыпад. Полупоездка. Это умение отчерчивать и недочерчивать, чтобы было много ощущений, и много полудосказанности.
   Может - минидосказанность.
   Сказать, что до конца - так не бывает.
   Сказать, что миниплохо - это хорошо, и жаль, что так не говорят. Но полуплохо - это уже литературно.
   -Да, в натуре, брат, - говорил по телефону один из парней, -да, я в натуре, я маяковал, по любому, но пока глушняк....
   Наверное, Степан Григорьевич был полуврач.....
   Одна скамейка была крашенной, другая - полупошкарябанная. Я сел на нее и наблюдал за воробьями. Это был запах осени. Я его всегда отчетливо чувствую. В нем все плывет, проплывает, словно в супе. Суп, он ведь не сразу варится. Ему предшествует чистка овощей, а потом подогрев их в холодной воде. Это я имею в виду, когда не варится мясо. Так лучше. Мясо добывается уже из мертвых животных, и в нем содержатся биоволны страха. Возможно, что именно поэтому в наше время все так не благополучно.
   И вот - она.
   Куда она идет?
   Нет, конечно, никто и никогда не вернет Лоло Феррари. Но и она явно ничего. Кости - это минииздевательство. Но ладно. Не буду понапрасну растрачивать важные слова. Мода на худых пошла с каких-то особенно ненасытных извращенцев. Все эти силиконовые вставки, я их не приемлю. Зачем уродовать тело.
   Запах осени, и ее запах.
   Впрочем, нет ничего страшного в том, что я встану и прогуляюсь за ней следом. Предположим, что я фотограф, а она - прекрасная незнакомка, и в ее фигуре есть немного того важного жира, который создает все необходимые перекаты.
   Полуперекаты.
   На них можно смотреть.
   Сейчас я примеряюсь.
   Мне нужно поравнять глаз. Мне нужно поймать линии. После этого я ее нарисую.
   Трамвай. Тах-тах-тах. Все просто. Это мой мир, и я в нем чувствую хорошо лишь тогда, когда не противлюсь. Все остальное - противоестественно. Но в мире и так все наоборот. Северные растения сажают на юге, а южные - на севере. Кругом растет соя. Слишком много мобильных телефонов. Слишком много. Достаточно, например, чтобы один телефон был на всю семью, ведь не обязательно, например, иметь его детям. Но ничего подобного. Все наполнено радиоволнами. От этого часто болит голова.
   Но в своем мире я стремлюсь к гармонии.
   Я еду. Есть первичный грех, который втыкают человеку прямо в мозг. Это реклама.
   -Ваш билет.
   Я помню, перед больницей я неделю ездил без билетов, пока меня не задержали. Возможно, этого хотел мир. Глубже, открываем люк за люком, глубже, чтобы было легче воображать. Кости, на которые натянута кожа, очень некрасива. Но вот у нее все хорошо. Не худей никогда!
   Я достал свой дневник. Это был полутолстый полуминиблокнот, и листья из него выпадали. Вернее, полувыпадали. Это я их вставил. Было время, мне приходилось фильтровать свои визиты к дневнику. Но, возможно, он жив.
   Что?
   Она выходит?
   Нет ничего плохого в том, что я иду за нею следом. Хотя, безусловно, мне стоит быть осторожней. Меня могут увидеть.
   Да, я не спорю с тем, что это ненормально. Но я всегда стыдился своей фамилии. Моя фамилия - Мокров. Когда мне впервые показали Интернет, а было это два года назад, то мерзкий, с расширенным (полурасширенным) носом ассистент взял да и набрал в поисковике мою фамилию. Да, мне и самому стыдно, что я живу в мечтах. То есть, это не то, что вы могли подумать. Это не грезы. Это как раз пространство, в которое я себя помещаю, и где я могу находиться рядом, например, с Памелой, или Анной Николь. Но вот она - она уже теперь в этой вселенной, мы рядом. Я сексуален по-особенному, потому что могу только я могу такое вообразить.
   И ничего страшного. Хоть в моей ситуации, сигареты - это Их лица, я не боюсь курить, двигаясь следом. Я никогда не был в этом районе. Парк так нежно дышит.
   Осень - я твой.
   Полураспад.
   Полулистья.
   Она полупошатывается, и все складки на ее ягодицах полупроминаются, и я трогаю их воображением.
   Мне хочется знать, какую тайну она несет в своей сумочке.
   Вот так нужно жить. Когда ты не боишься. Когда ты не стыдишься того, что ты - Константин Мокров, а не какой-нибудь.....Да хоть кто угодно.
   И невольно это встает. Будто из пруда высовываются говорящие рыбы и, чмокая полуртамии, кричат:
   -Мокрый! Мокрый! Мокрый - осел!
   Когда ты находишься в таком состоянии, то понимаешь, что реванш уже состоялся. Такое блаженство. Это то, о чем твердят духовные учителя. Но я достиг этого легко, и я готов продать свое изобретение.
   Это может спасти человечество.
   Что это? Она огладывается? Возможно, наши мысли уже соприкасаются....
   Я часто не сплю ночами. Моя мысль уходит далеко. Если бы кто-нибудь знал.... Достаточно сделать лишь небольшой шаг, достаточно лишь рассказать умным, продвинутым в науке людям обо мне, и, возможно, весь мир перевернется. У меня столько идей.... Столько идей....
   Ведь может мечтатель, взглянув на звездное небо, воскликнуть: О, сколько звезд!
   И, я думаю, когда мою голову откроют, то закричать тоже самое. Ведь будет переворот в науке!
   Парк сгущается. Рядом - кладбище. Это ничего, что я почти подкрался сзади. А вдруг я - частный детектив из Лондона. Ведь никто не знает, никто не знает!
   Она поворачивается..... моя.... Толстая, короткогорлая бутылка появляется в ее руке. Она вынула ее из своей полусумки? Но зачем? Зачем носить с собой соляную кислоту!
   -Не подходи, придурок! - кричит она.
  
   Внезапно щелкают все тумблера, и тепло духовной, высокой эйфории сменяется едкой апатией. Это так неожиданно, что я перестаю себя контролировать. Но, стоит заметить, на будущее, стоит записать это в свой дневник. Это как выход самолета из штопора. Особенно это касается старых, поршневых, моделей. Ты тянешь ручку на себя.... Кстати, если бы я жил в то время, я бы был изобретатель самолетов, и пилоты Люфтваффе были бы все сбиты. Я не то, чтобы много читал про самолеты. Просто я это чувствую. Сначала оно подступает, и вот, море тепла охватывает мозг, играя теплыми, мурашечными, полуискрами. Я готов к вторжению. Тем более, я об этом не говорил. Меня предсказал Нострадамус. Но об этом позже. Я расшифровал все! Я знаю, что на Буша скоро будет покушение.....
   Она умная. Не стала бросать бутыль. Ведь это ее единственное оружие. Она откупорила ее и стала поливать в моем направлении.
   Нет, зачем же?
   Я, конечно, буду приносить пользу миру и, будучи обожженным кислотой, но лучше.... Да, ведь меня ждет она, в своей норке.... Памела....
   Грусть еще была на подходе. Но я уже слышал, как она сигналит. Это так ощущает себя человек, у которого не раскрылся парашют. Ведь он может радоваться. Какой смысл грустить? Все равно этим ничего не изменишь. А пока, я брел к остановке. Или - полубрел.
   Мне было хорошо. Пока - хорошо. Но очень скоро мне предстояло идти к Ним! Нет, пусть я подумаю об этом немногим позже, сев в метро. Я умолчу. Может быть, меня распознают раньше, нежели я доеду и скажут - он!
   Это он!
   Он!
   И я буду идти в тоннеле из людей, из лиц, и всюду будет сыпаться конфетти.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"