Я иду по виадуку над бесчисленными железнодорожными путями. Ряд фонарей уходит в темноту, освещает кое-как поверхность дороги, покрытую коркой снега и льда. Машины проносятся мимо, гудя друг на друга, резкие порывы ветра от грузовиков толкают меня в спину.
Мне идти здесь еще какое-то время. Впереди далеко - бледные, почти невидимые во мгле окна домов. Потом, после того, как я дойду до домов, мне нужно будет еще несколько кварталов идти до метро. Я не помню, сколько. Вокруг меня - странное место: пустота, полная жизни. Кто-то переталкивает железнодорожные вагоны с одних путей на другие; я вижу это краем глаза; я вижу какие-то освещенные изнутри будки, поднятые над путями, но находящиеся все же немного ниже меня. Там сидят странные люди, повелители судеб вагонов.
Я знаю, что человек не может решить задачу, подобную той, что стоит перед ними: растасовать миллионы вагонов по миллионам путей, так, чтобы они сложились в нитки составов, согласно каким-то целям и срокам. Что там ханойские башни! Вагонов и путей - несчетное число; все вагоны разные; времени на решение дано намного меньше, чем до окончания мира. Кто разберется, что и куда перекладывать? Магистральный тепловоз подойдет и утащит свою вереницу вот-вот, и время будет упущено навсегда.
Кто же управляет этим? Кто-то невидимый, кто чувствуется в воздухе. Это макроорганизм, составленный из разумов десятков диспетчеров. Это существо со своим характером, со своими замыслами, со своими целями, неизвестными человеку. В какой-то момент эти мысли подавляют меня, и мне хочется умереть. Это Оно показывает свою власть.
Город создает чудовищ. Город - главнейшее из чудовищ. Но в нем - кто только не живет.
Я буду идти еще минут двадцать или сорок и приду к метро.
Где-то там, среди домов, прячется станция Ломоносовская. Я шмыгаю носом. Ломо,- думаю я и шмыгаю носом,- носовская. Мне кажется, что я вижу людей впереди, неподвижные фигурки и самого конца эстакады, по которой иду. Люди ждут меня. Они встретят меня и увидят, как я шмыгаю носом, и я объясню им, что шмыгаю носом из-за станции Ломоносовская. Они скажут, что я непоследователен, и сломают мне нос.
Далеко справа я вижу какой-то дом, вроде бы, возвышающийся над остальными домами. Обычно я ищу высокие дома, но сейчас пусть его, пусть!!! Там станция Пролетарская; там живут пролетарии. Далеко слева станция Елизаровская. Там живут елизары. Я не знаю, что означает это слово, но оно наполняет меня страхом: таким страхом, что не хочется осмысливать его беспричинность, а хочется оказаться дома и спрятаться под диваном.
Ветер несет откуда-то снежинки; из бездонного пространства над путями. Под ногами лед и вода. Я мог бы сидеть дома и делать что-нибудь полезное, а я здесь иду. Это все страшно глупо и нелогично. Мне ничего не придумывается, мне ничего не думается, я смотрю, как впереди открывается улица, по которой мне нужно будет сколько-то идти в поисках метро. Еще дальше я вижу следующий подъем, это Володарский мост, полный машин, и еще одна эстакада, по которой едет ярко освещенный трамвай, и мне кажется, что я в почему-то прекрасном технологическом будущем, и скоростной трамвай движется над всем городом по изящному висящему над землей пути. Я люблю ночь за то, что видимость низка и невидные в темноте вещи можно представлять себе лучше, чем они есть.
Вокруг черные дома без окон, освещенные фонарями и потому кажущиеся желтыми, и пустые подземные переходы, в которых очень удобно кого-нибудь убивать! Колонны, стоящие отдельно от домов, подпирающие омерзительно желтый свет, заколоченные двери, и незаколоченные двери, ждущие своих жертв. Кое-где в окнах горят огни, и страшно подумать, что творится там, в желудках ночных домов.
Я хочу уехать, но нет мест, куда можно уехать. Я нахожу метро.
В подземном зале черные двери.
Я захожу в вагон. Сиденья похожи на спины прокаженных животных, они вздымаются и опадают, они полны прыщей и колючек. Я сажусь с краю и гляжу на противоположную стенку вагона. Двери закрываются, поезд оказывается в черноте, в которой только желтый свет, какой и везде. Я чувствую приближение клаустрофобии и напрягаюсь, и усиленно думаю о чем-то другом, я стараюсь думать, но у меня ничего не получается. Я думаю про город с высоты птичьего полета, я думаю про то, каким ласковым был бы искуственный свет, если бы на эстакаде я видел скоростной трамвай. Я думаю о том, как буду ласкать свою любимую девушку, где-нибудь в далекой северной тундрово-таежной зоне, на берегу реки с красивым именем Варзуга. Но у меня не получается врать себе: я думаю про метро, думаю про его зеленую ветку, опустившуюся вниз вдоль Невы, по которой я еду сейчас. Отчего такой полумрак? - оттого что вечер, но почему полумрак и в метро? Поезд везет меня куда-то вниз.
Вагон почти пустой, лишь десяток пассажиров. Вечер, люди едут из центра на окраины, а я сейчас еду с окраин в центр: я возвращаюсь домой, мне нужно пересечь весь город. Я пытаюсь сконцентрировать внимание на людях, которые едут в том же вагоне, что и я.
Почему я думаю, что мы куда-то едем?.. Может быть, проваливаемся в подземелье, из которого никогда нет выхода...
Бесцветные лица. Взгляд останавливается на девушке, сидящей напротив у соседней двери. У нее пухлые накрашенные губы. Я смотрю на нее, и мне хочется ткнуть ее в лицо паяльником. Люди ничтожны, но, подобно всяким ничтожностям, вместе собранные, они страшны. У старого человека, сидящего напротив меня, грубые руки и тупой взгляд. Может быть он - елизар?!..
Поезд останавливается. Двери вагона открываются, но внутренние, станционные двери, неподвижны. Мелом написано - "выход рядом". Да где ж рядом?!!.. За соседними дверьми, вроде бы, свет, похожий на станционный. Я гляжу, не отрываясь, на закрытые двери в паре метров от себя. Двери вагона закрываются, мы въезжаем в тоннель.
Я хорошо знаю, что такое - метро. Просто обычно об этом не хочется говорить, потому что очень страшно.
Я зря сегодня вышел из дома; мне нужно было - сидеть перед плоским прямоугольником монитора. Или нужно было спать, спать, чтобы быстрее прожить ужасную черную осень и зиму. Солнце выглядывает из-за горизонта и сразу прячется, мерзлая земля, снег и лед, не тают, и постоянно хочется заснуть. Но я поехал, повлекся из дурных предрассудков: у троюродной родственницы что-то сломалось в компьютере и я должен посмотреть. Я смотрел на нее, но секса не было, и я возвращаюсь через мрак и подземелья домой.
Поезд скрипит, напрягаясь... На какой-то станции я не выдерживаю и, едва справляясь с паникой, которая разрывает меня на части, выхожу из вагона. На станции такие же сумерки, как и везде, люди идут слева направо и справа налево. С обеих сторон станции - облицованные плиткой стены. Выхода со станции нет.
Наверное, мне это кажется; я вижу перед собой вместо эскалаторов - стену, и иду к другому торцу зала, мне кажется, что там больше людей. Я дохожу до туда и вижу тоже - стену. Паника переполняет меня, и она настолько сильна и глубока, что никак внешне не проявляется, просто, я чувствую слабость в сердце и готовность вот-вот умереть. Накатывает странная отрешенность, теперь мир воспринимается без участия, лишь с легким любопытством. Вообще, я Верю и потому не боюсь смерти. Сейчас я понимаю, что я живым взят в ад и больше ничего не могу исправить, и поэтому спокоен.
Я хочу спросить у кого-нибудь из проходящих мимо людей, где выход, но у меня больше нет воли на то, чтобы обратиться к кому-то из них. Люди с донельзя обыденными лицами идут куда-то, потому ли, что для них выход есть, нет его только для меня. Приходит поезд, двери разъезжаются, и вышедшие пассажиры идут в дальнюю от меня сторону станции; я следую за ними, но, когда прохожу половину зала, становится видно, что люди уже совсем другие и идут мне навстречу.
На следующий поезд я сажусь, уже не знаю, в какую сторону, потому что схема линий становится вдруг неизвестной мне; когда я гляжу на нее издалека, я уверен, что это привычная мне карта метро, но стоит мне подойти, и я различаю чужие названия. Они на что-то похожи, но я не понимаю, на что.
Меня не отпускает ощущение, что я нахожусь в одном шаге от какой-то разгадки? Что вот-вот наступит озарение и я все узнаю и пойму. Кажется, что мысль вот-вот будет поймана за хвост. Кажется, что я вижу мир через запотевшие очки, и сейчас я их проведу по ним перчаткой и все станет четким и ясным.
Я смотрю на часы, но не узнаю цифр. Я оглядываюсь и вижу, что это тот же вагон, в котором я уже ехал, с тупым рабочим и некрасивой девушкой на сиденье напротив меня. Интересно, что можно сделать с этой девушкой? Если я уже в аду. Но как на это отреагируют другие пассажиры? Я не знаю, и это меня сдерживает.
Потом ко мне приходит мысль, что нужно успокоиться и все критически осмыслить. Но я и так спокоен, а осмысливать мне нечего. Поэтому я стараюсь впитать больше информации. Схема линий на противоположной стене, возле двери, шевелит пестрыми щупальцами: я знаю, что это чудовище, живущее под городом, и что я за что-то отдан ему на вечную муку. Может быть, за то, что жил в этом городе и спускался под землю, думая, что это облегчит мне путь из одной окраины на другую.
Неназываемое, живущее под городом, отравляет землю и все ее соки, и деревья, и дома, и жителей этих домов. Люди добровольно спускаются в чрево чудовища, и перевариваются там, не замечая этого, и высираются наверх через дыры, через которые в тот же момент кто-то другой спускается вниз. И в этом грех: в том, чтобы быть съеденным, переваренным, исторгнутым и снова съеденным, и так каждый день, и без всякого принуждения - это мерзее любого другого греха.
Это неназываемое - тоже личность со своим характером и своей злой волей. Это неназываемое - существо со своим телом и внутренними органами.
Его характер собран из характеров миллионов пассажиров, и его злая воля - это их суммарная воля. Его тело собрано из тел миллионов пассажиров, и еще - из страшных чугунных машин, засланных под землю во время холодной войны. Как и дух железнодорожной сортировочной, дух метро - это макроорганизм, составленный из огромного количества мельчайших частиц. Из-за этого он практически неуничтожим. У него нет сердца, которое достаточно остановить, чтобы он умер; у него нет легких, которые достаточно залить водой, чтобы он умер. Если затопить все подземные ходы, метро останется живым: оно будет жить в тех людях, которые раньше спускались под землю, которые составляют теперь часть его организма. И эти люди, эта уцелевшая часть монстра, выроют новые подземелья. Так что люди - не только пища чудовища, но и его плоть.
И я сейчас внутри, и меня не хотят выпускать. Я выхожу на следующей станции, и здесь снова множество ничего не замечающих людей; здесь пересадка, и я обхожу оба подземных зала, соединенных лестницей и эскалаторами, но и здесь нет ни одного выхода. И станций этих я никогда не видел. Они словно собраны из частей известных мне помещений, и, глядя на каждый кусок интерьера, я его узнаю, но вместе они складываются в незнакомую картину.
Я пытаюсь вспомнить, куда мне нужно было ехать до того, как я оказался здесь, и с какой стороны был выход на той станции, где мне выходить, но я забыл и название, и количество остановок до нее. Какие-то части моего разума затуманены, какие-то части памяти недоступны. Внутри меня творится то же самое, что и снаружи. Какие-то ходы заперты, даже нет, хуже - закручены петлей; и я никогда не могу увидеть тупик, а лишь почувствовать, что что-то от меня ускользает, что-то, название чего я забыл. И я иду в одну сторону и потом замечаю, что уже иду в другую, хотя не разворачивался. И я думаю как-то и потом замечаю, что думаю иначе, хотя ни в какой момент я не менял своего мнения.
Ты ждешь финала, читатель? Никакого финала у этой истории нет!!!