В самой вышине выцветшего от зноя бледно-голубого безоблачного неба, широко распластав свои мощные крылья, парил грифон. Упругие потоки жаркого воздуха, восходящие от разогретой жарким Ярилиным оком земли, туго ударяли в двуаршинные крылья, убаюкивая и покачивая многопудовое тело птицезверя. Редкий ныне зверь в долине Данапра, порождение древних, суровых и жестоких эпох, создавших его род и множество других ужасных и могучих монстров, грифон отличался от своих палево-бурых собратьев и странным для этих мест цвета шкуры и оперения.
Необычный угольно-черный окрас орлиной головы, оперенных крыльев и львиного тела, перевитого узлами тугих мышц, игравших под короткой блестящей аспидно-черной шерстью, делал его похожим не на обычного, хоть и странного зверя, а на ужасного демона ночи, который по упущению или недосмотру богов рискнул появиться при свете дня. Впрочем, не только это казалось в нем странным.
Видимый с земли едва различимой темной точкой в не- бесных просторах, грифон в свою очередь видел неизме- римо больше. Глаза хищника в остроте зрения не уступа- вшие, а то и превосходящие в зоркости глаза кречета или сапсана, цепко и внимательно охватывали раскинувшуюся под ним степь на многие десятки, а может и на всю сотню верст. Грифон был голоден, и без того впалое брюхо теперь стало совсем тощим, придавая еще больше грации сильному телу. Грифон охотился, но охотился он не для себя, а для своего ужасного и беспощадного Хозяина. Потому-то и обшаривали все зоркие орлиные глаза, выискивая единственную необходимую Повелителю добычу. Цепкий взор охватывал огромное пространство- грифону были видны и широкая голубая лента Данапра на восходе; и смутно темнеющие на полночь крепостные стены и укрепления Киева, стольного града и гордости Куявии, а теперь и союзных с ней Артании и земель кривичей и радимичей; и немногочисленные в этой части степи веси антов и станы сколотов - хлебопашцев и скотоводов. Раскинувшаяся внизу степь бурлила жизнью, наслаждаясь дарованным Родом правом жить и плодиться. То гладкая как стол, то слегка всхолмленная плавными складками, степь раскинулась до самого виднокрая, смыкая свою еще неиссущенную жарким солнцем страдника зелень с синевой небес. Впрочем, до страдника было еще далеко только вступил в свои права после травня ласковый месяц изок о чем неустанно возвещали своим веселым стрекотанием зеленые кузнечики-изоки, давшие месяцу свое имя, и вторили им их двоюродные братья - степные сверчки и дыбки. По степи были обильно разбросаны круглые озерца, поросшие по берегам осиной, ракитой и ивняком; зелеными градами стояли среди равнины дубравы, кленовые и ясеневые рощи и гаи, более многочисленные к полночи. Казалось, это озорные дети Великого Леса, что бескрайним морем раскинулся к северу от Степи, по молодости и из любопытства высунувшиеся посмотреть чуждый и незнакомый для них мир. Дикое поле, как назвали его еще невры и будины, когда впервые вышли из лесов и изумились: как и зачем создали Великие Боги эту безлесую бескрайнюю равнину; кормило бесчисленное множество зверей, птиц и гадов, среди которых хватало места и для человека. Степенно паслись стада важных мохнатых зубров и круторогих диких быков - туров, вел к водопою свое небольшое стадо лось, гордо вскинув увенчанную развесистыми рогами голову. Табун диких мышастых, с черной полосой вдоль хребта лошадей-тарпанов мчался куда-то сквозь море серебристого ковыля, оглашая окрестности своим радостным ржанием. Пышное изумрудное разнотравье, прошитое, будто зеленый ковер золотым шитьем - пятнами степного крестовика и лютика, синими и темно-лиловыми нитями незабудок и шалфея, давала обильную пищу сайгакам, косулям, ланям, оленям и другим тварям, которым Род заповедал питаться той зеленью, которой одаривает своих детей Мать-Сыра-Земля. Шустрые ящерицы и змеи сновали в траве, из зарослей кустарников с шумом вырывались стрепеты, и, сверкнув посеребренными крыльями, камнем падали в траву в поисках пропитания. Дрофы - большие птицы с длинными крепкими ногами - стояли на возвышенностях, по соседству с застывшими неподвижными столбиками сурками и сусликами или паслись в напоенных горьким запахом зарослях полыни.
Звериное племя не только паслось, но и охотилось. С высоты своего полета грифон мог видеть многое: и двух волков, тихо подкрадывающихся к стаду кабанов, пасущемуся в дубраве, в надежде отбить подсвинка, а то и матерого секача; пятнистого поджарого пардуса, терпеливо поджидавшего в засаде зарослей колючего кустарника, когда подойдет поближе неосторожная лань или стайка пугливых сайгаков, чтобы стремительно сорвавшись с места, в беге, подобном полету стрелы, сбить и разорвать острыми клыками горло неосторожной жертве; и желтую степную лису, вдумчиво тропившую след зайца с помощью тонкого нюха распутывая вычурные заячьи петли. Почти исчезнувший в скифских степях лев осторожно и неслышно двигался в густой траве к маленькому стаду туров, с той же целью, - вонзить свои клыки и когти в добычу, и вдоволь насытиться сочным, брызжущим теплой кровью мясом. Степь жила и убивала, рождалась и умирала, любила и ненавидела, как и сотни, и тысячи лет назад, такая же буйная и неукротимая, как и в первый день своего сотворения.
Да, для грифона добычи было много -даже трудно сделать выбор, и клюв чудовища переполнялся густой тягучей слюной, живот подводило, и мускулы напрягались от охотничьего азарта, который присущ всем хищникам. Но воля далекого Хозяина и страх перед наказанием удерживали птицезверя от попытки напасть на лося, тура или зубра и утолить свой голод. Грифон был послан за особой дичью необходимой Темному Властелину. Ее и искал он, тщетно, изо всех сил вглядываясь в раскинувшийся под ним простор. Людей в степи он тоже видел, но все это было не то, что необходимо Повелителю. Только выследив жертву и схватив ее своими острыми трехвершковыми когтями он мог направить свой быстрый полет к Черному замку, где ожидал его возвращения Хозяин. Только доставив добычу, получит он откормленного быка и утолит свой голод, а может, если будет на то особая воля и благосклонность Владыки, заклинание "черной цепи" будет на время снято, и он, так редко имеющий возможность вольного полета, сможет всласть поохотиться в окрестностях замка. Зверя там в горах, правда, поменьше, но какое же это наслаждение самому вонзить свои незнающие пощады когти в спину добычи и точным ударом огромного загнутого клюва пробить череп трепещущей жертве. И пусть добычей будет всего лишь горный козел или серна, это куда приятнее, чем терзать остывшее мясо быка, уже заранее забитого слугами Ужасного, не видеть брызжущей из под твоих когтей алой крови и не слышать последнего предсмертного вопля.
От таких мыслей спазмы голода сотрясали все тело грифона и он решил пойти на безрассудную и смертельно опасную попытку превозмочь волю Хозяина. Широкими кругами он начал медленно снижаться как раз над тем местом, где беспечно жевал сочную траву молодой тур-одиночка, который, видимо, благодаря своей немереной силе, а может быть, и из-за неуживчивого буйного нрава, предпочел одинокую вольницу строгим порядкам своего стада. Но обмануть заклятие было невозможно: страшная черная цепь, откованная из древней черной бронзы, секрет изготовления которой был давно уже утерян людьми со времен падения древних царств; до сих пор дремавшая, тут же очнулась. Обвивавшая подобно ошейнику горло грифона, она начала медленно, но неукротимо сжимать свои объятия. Сначала мощные мышцы орлиной шеи еще могли противостоять ей, но чем ниже спускался грифон, отмеряя расстояние для последнего, всесокрушающего броска вниз, тем сильнее вдавливались мелкие звенья в шею, сминая блестящее оперение, разрывая кровеносные сосуды, одолевая силу стальных мышц. Подобно беспощадной змее она все туже сжимала горло чудовищу, и зверь обреченно понял, что прежде чем он сделает еще один круг, страшные тиски совершенно задушат его. Не в силах больше терпеть муки, грифон, хрипя, взмыл в высоту, оставив всякую попытку бунта. Цепь тут же ослабила хватку. Приходил в себя долго, из распахнутого клюва вместе с дыханием выдувались кровавые пузыри. Оставалось два выхода: либо подобно побитому котенку лететь к Черному замку, либо ждать, чтобы выполнить приказ Повелителя. Ждать долго, превозмогая ставший уже нестерпимо мучительным голод. Вернуться, конечно, можно. Но стоит ли? Повелитель не прощает подобных промахов. Естественно, он тотчас пошлет на северо-запад другого, более молодого охотника, хотя быть может, жертва уже доставлена с юга, севера или юго-востока, ведь Хозяин рассылает своих слуг во многих направлениях. Как бы ни было, то, что ожидает его - ужасно. Грифон содрогнулся, вспомнив судьбу неудачливых. Тесная железная клетка, наказания, по болезненности во много крат превосходящие черную цепь, пусть и не смертельные. А может быть, Повелитель решит, что он уже стар и не может быть хорошим охотником? Таких он не щадил- что ему один охотничий грифон, пусть и редкого окраса. Повелитель тысяч монстров, среди которых были и такие, что могли проглотить грифона как кот маленькую мышку, он не утруждал себя заботой о престарелых слугах. Хорошо еще, если отдаст на потеху своему любимцу - крылатому огнедышащему змею. А если прикажет отвести в страшные подвалы замка? Там он держит самых ужасных опасных и кровожадных чудовищ, которых, наверное, и сам побаивается. Не все они порождение жизни, многих он создал сам, и эти подобны ожившим ночным кошмарам. Годами сидят они в своих тесных клетках, замкнутых сложными магическими оковами, и копят свою злобу. Не часто попадает к ним жертва, будь то зверь, монстр или человек, и это редкое и единственное свое развлечение они умело используют. Убивают медленно, и долгие часы, а бывает и дни слышны иступленные от боли визг и крики несчастных, проникающие даже сквозь многометровую толщу стен. Лучше уж голодная смерть здесь, в вольной степи, впрочем, если собраться с силами, можно перетерпеть еще какое-то время. Решив так, грифон снова начал обшаривать взглядом землю. Звери теперь его не интересовали, человек, и ни какой-то, а только тот, что сможет стать жертвой для господина - ребенок или молодая девушка - вот, что ему было нужно. Людей в степи было немного: одинокие охотники, пастухи, пасущие свои стада в бескрайних просторах; рыбаки, стоя в вертких челнах-однодревках, натужно вытягивали из Данапра его щедрый дар - неводы полные живого трепещущего серебра. Скакал на юг одинокий легковооруженный конник, видно по поручению Великого князя спешил к заставам на южном порубежье полянской земли. Но все это были взрослые, сильные мужи, и по обычаям как антов, так и сколотов ни один из них не покидал дома без оружия, пусть даже и самого простого ножа-засопожника. Многие же были вооружены куда лучше: жизнь в здешних местах суровая, умей постоять за себя и свой род, иначе сожрут с костями и потрохами. Связываться с ними себе дороже, да и непотребны они Хозяину, тому для его мрачного колдовства нужна кровь чистая, невинная. Сколько не рыскал голодными очами грифон по степи, ни детей, ни девок в ней было не видать: полевые работы временно прекращены, а ягодам да грибам пора еще не подошла - так что сидите мальцы да дивчины в веси, а за городьбу не сметь. Но не даром поляне почитают Авося - бога удачи больше всех других антских племен, вдруг да выберутся озорные белобрысые мальцы одним им ведомым лазом за городьбу, "авось пронесет", надеясь на веселого бесшабашного бога, что покровительствует удальцам, и "айда купаться" до ближайшего озерка или нырять в глубокие омуты с Данапровских круч, тут и сцапает их птицезверь. Но нет, видно бдительно зрят за своими чадами матери и духи пращуров, обеспокоенные уже неоднократно случавшимися похищениями. Можно было, конечно, и рискнуть, камнем упасть с небес и попытаться похитить кого прямо со двора или поселкового майдана, да слишком хорошо знал грифон, как больно жалят стрелы. В молодости дважды приходилось ему сталкиваться с этими маленькими жгучими молниями, хорошо еще, что одну, с костяным наконечником, полученную в северных лесах от охотника полудикого племени муромы, лишь недавно узнавшего тайну рождения металла от своих соседей, сумел его ловчий вынуть, ловко надрезав край раны в боку своего питомца. А второй - железный, с хищными зазубринами, втульчатый оголовок боевой сколотской стрелы, так и остался сидеть в правой передней лапе, рядом с локтевым суставом, в дождливую погоду старая рана от сырости начинала ныть и только припарки, которые ставил ему умудренный многолетним опытом ловчий, пестовавший и обучавший охотничьих грифонов Хозяина, могли ненадолго унять тупую нудную боль. Разглядывая местность у берегов Данапра, катившего свои могучие волны на полдень, к соленому лукоморью, грифон встрепенулся и уж было совсем собрался направить свой полет в ту сторону, но получше разглядев свою цель, сник. Недалеко от Данапра, сидя по-мужски на гнедом коне, посла небольшое стадо юная сколотка. Лакомая добыча, но у молодой всадницы кроме тугого лука и колчана длинных аршинных стрел висел на поясе короткий обоюдоострый меч-акинак, а к луке седла приторочена легкая сулица. Давно прошли те времена, когда юные скифские девы- воительницы-поляницы, прозванные греками амазонками, вместе со своими кровожадными жрицами-ягинями, поклонявшиеся грозным богиням Земли и Огня - Табити и Апии, наводили ужас на все окрестные племена. Слава их пережила века и до сей поры сколотские мужи, обучая сыновей своих ратному делу, и дочерей не забывали. По сему и теперь юные сколотки неплохо мечут стрелы, а случись что могут и мечом рубиться, или полоснуть недруга кинжалом. Но со всадницей еще можно было потягаться и шансов на победу в битве с юной пастушкой у грифона было гораздо больше, чем у нее. Однако при лучшем рассмотрении два серых лохматых клубка, ростом с теленка оказались волкодавами полянской породы, из тех, что втроем способны если не сладить, то уж разогнать волчью стаю, а в одиночку не боятся схватываться с медведем, и бывало не раз, побеждали.
Кроме этого грифон заметил пару кружащих в отдалении симурганов или, как их называют анты и венеды, - симарглов - крупных крылатых псов желто-соломенного цвета. При своем оружии и с такой четверкой помощников хозяйка могла быть совершенно спокойна, ни зверь, ни чудище, кроме разве что крылатого змея, не рискнут напасть на ее скот. Даже, если камнем упасть с небес и закогтив дивчину, попытаться молниеносно взмыть в спасительные выси, от юрких и стремительных симурганов не уйти: с добычей быстро высоко не взлететь, а крылатые стражи даром времени терять не будут, налетят и вцепятся, а уж если к земле прижмут, то тут и волкодавам работа найдется- мигом раздерут незадачливого вора, и через несколько мгновений только хладный труп, клочки шерсти, выдранные перья, да кровавые ошметки плоти с торчащими из них костями будут напоминать о нем.
Кощюна первая.
Лютой ненавистью ненавидят грифоны симурганов и те платят им той же монетой. С сотворения мира идет война между их родами, как и заведено меж кошками и собаками, пусть и крылатыми, несмотря на то, что у грифона вместо мурлыкающей кошачьей мордочки неистощимыми на выдумку богами- создателями насажена орлиная голова. Вроде бы и дичи хватало всем, ан не было для грифонов большего удовольствия, чем разорить гнездо симурганов, которые устраивают они на столетних дубах, и пожрать беззащитных щенков. Симурганы в долгу не оставались: не один молодой грифончик, еще не научившийся молниеносно взмывать свечкой в спасительные выси, где его не могли достать симурганы с их более слабыми крыльями, был разорван стаями крылатых псов. Так и шла эта вражда века и тысячелетия, и никто не мог в ней взять верх. Но с появлением в степи людского племени симурганы вдруг получили мощного союзника. По сердцу пришлись белокурым пришельцам красивые благородные звери, с блестящей шерстью солнечного цвета, и многие симурганы, подобно своим нелетающим собратьям - собакам, заключили союз с людьми. Верой и правдой служили они своим друзьям, помогая охранять стада, или загоняя дичь для охотников. Так росла и крепла дружба между светловолосыми потомками Сварога и крылатыми солнечными псами. Даже новый бог родился у благодарных людских племен - Симаргл - огненный крылатый пес, тот, что доставляет души достойных, забирая их с погребальных костров, в дивные сады Вирыя - обители богов и праведных.
Грифонов же, в скорости смекнувших, что домашний скот более вкусен, чем его дикие собратья, и взять его не в пример легче, люди сразу не взлюбили. Пусть даже, невольно восхищались его грацией и красотой, изображая чудесного зверя на украшения, когтившим тура или ломающим спину могучему лосю. Истребляли род грифонов как только могли, и не было для юного охотника подвига более желанного, чем сразить в честном поединке крылатое чудовище. И стал крылатый лев в населенных людьми землях настолько редок, что кое-где уже и забывать о нем стали, считая сказочным дивом. Были, конечно, и храбрецы, пытавшиеся приручить могучего зверя, но, как и все звери из кошачьей породы, слишком уж вольны и независимы были грифоны. Правда, те, кто сумел выкрасть из логова, которые устраивает птицезвери в недоступных скалах, еще слепого котенка, получали неоценимого помощника для охоты и верного друга, готового защищать своего воспитателя до последней капли крови. Но ремесло это хоть и требовало удали и большой сноровки, не людьми, не волхвами не одобрялось; а удачливых обладателей прирученной летучей кошки, как и тех, кому удавалось подчинить себе крылатого змея, почитали не как богатырей-удальцов, а как могучих, может даже опасных, пусть и не злых чародеев. За такие дела могли и из рода извергнуть. Такая вот беда с ловчим черного грифона в молодости и приключилась. Не думал младой парубок из маленькой веси радимичского племени, которое затерялось в бескрайних лесных чащобах за Данапром, что будут родовичи бросать на него косые взгляды, за то, что с великими трудами сумел выкрасть еще неоперившегося, слепого котенка, не утопил по требованию весянского старосты - войта в ближайшем болоте доверчиво прижавшееся к нему живое существо. Может и сошло бы ему его ослушание с рук, да на беду посетила вскоре селение ужасная гостья - Коровья Смерть. Тут-то и отыгрался злопамятный войт, да еще волхва в помощники призвал. Волхв у них в веси был хоть лодырь и неумеха, но хитростью обижен не был. За свою шкуру старик трясся, а ну как спросят родовичи: почему беду заговорами не отвел, да отчего видовским своим оком не заметил вовремя подбирающийся к жилью коровий остов с горящими синим огнем глазницам?. Вот и указал волхв перед всем честным народом на парня как на виновного - он дескать, тварь поганую с собой притащил, он и напасть навел. Родовичам разъяренным, доведенным до отчаяния потерей буренушек-кормилиц не все ли равно на ком злобу выместить, назови лишь. Тут же на сходе и порешили: раз уж виновен, ему и ответ держать, а посему быть молодому охотнику принесенным во искупительную жертву Марене - богине смерти, насылающей мор на все живое. Никто даже вспомнить не захотел, что отца у парня в голодную зиму медведь заломал, когда тот сам ослабевший и отощавший пытался добыть зверя для совсем уж едва двигавшихся от недоедания сородичей. Медведя то убил, но и сам в этой последней схватке богам душу отдал, да жизнь рода была спасена. Мать же его, знахарка-травница, в черный год Моровой язвы добрую половину сородичей почитай с того света вернула, да сама от болезни не убереглась. И за самим сиротой не то, что дел темных не числилось, слова худого от него не слыхивали, все, что в лесу добудет- мясо, шкуры ли, все разделит с соседями, как древним поконом назначено, себе оставит самую малость на пропитание. Но разве оправдаешься перед разбушевавшейся толпой? Вот и порешили односельчане, завтра же свести парня на родовое капище, что в священной дубовой роще расположено, и сжечь его вместе с грифоненком перед ликом Мараниного истукана. Но "права последней ночи" лишать не стали - как бы ни был виновен преступивший обычаи предков, а в последнюю ночь перед казнью ни в чем ему отказа не будет, ни в жратве обильной, ни в питье хмельном. За неимением в веси поруба бросили хлопца в глубокий подпол войтовой избы. Войт с волхвом сами стеречь преступника вызвались. Натащили родовичи к вечеру снеди да медовухи - семерым не съесть. Староста ей по своему разумению распорядился, устроили с волхвом в горнице пир горой, виновного, правда, не забыли, спустили ему в подпол корчагу с пареной репой - поешь напоследок, пусть душа утешится. Парень не будь промах, есть не стал, а разбил корчагу на куски, да принялся при помощи черепков подкоп творить. В горнице и не слышали ничего: перепившись, да нажравшись, принялись два друга песни похабные орать. Из сил выбился, руки в кровь изодрал, ногти пообломал, да все ж на свободу выбрался. И вовремя, уж заря занималась. Только и успел, что заскочить в свою избушку, забрать снасть охотницкую, бросить в котомку, с которой в лес хаживал припас немудреный. Перемахнул через частокол - ищи ветра в поле. Пробудившиеся вскоре сородичи тотчас погоню наладили, да где там - одному ему ведомыми тропками перешел парубок болото и скрылся в лесной чащобе. Пока загонщики в обход болота топали, солнце уже на закат повернуло. Покумекали мужики и решили: попробуй споймать беглеца в ночном лесу, коли ему лес дом родной, пускай себе бежит - от суда богов все равно не уйдет. Волхв и тут нашелся - по его словам уже выходило, что не простым охотником сирота был, а колдуном ужасным, давно видать душу Чернобогу продал, да таился до времени. И заговором сонным их с войтом опутал, да таким крепким - по сию пору голова трещит; и лаз ему не иначе как Земляная Кошка выкопала, и по болоту там, где никто не хаживал, не спроста прошел - знать давно с болотными упырями дружбу свел. Изгой же тем временем уходил все дальше, жгла ему сердце обида несправедливая, а за пазухой скреблось и попискивало единственное близкое ему теперь существо. Кормил себя и котенка охотой, благо у того глазки открылись, и крылышки оперяться начали. Скоро уже шмыгал крылатый озорник меж верхушками сосен и елей, принося хозяину пойманных зверюшек - белок да куниц. Глядя на его забавные проделки, забывал парень свое горе. Может быть, со временем и совсем избыл бы тугу печаль, прибился бы куда примаком, свет не без добрых людей. Сердце то у него, как и у большинства антов было вспыльчивое, да отходчивое.
Но не зря в народе говорят: " где Белобог споткнется, там Чернобог встрепенется". То ли ведогон у парня задремал, то ли и впрямь спряла ему Недоля судьбину горькую, а только вышел он к потаенному святилищу Переплута - повелителя подземного царства, что в глухих борах вдали от жилья схоронилось. Добрый люд этому богу лишь в великой нужде крады приносил, а по доброй воле лишь отъявленное отребье, да злодеи поклонялись. Не было для его жрецов большего счастья, чем сбить с пути богами и предками заповеданного душу чистую. Встретили изгнанника ласково, он и открылся им. Долго переплутовы прислужники с ним маялись, но сумели внушить, что Кривда сильнее Правды. Где ж твоя Правда была, когда тебя невинного твои же родовичи лютой смертью сгубить хотели? Нет никакой Правды, сказки о ней все. Кривда миром правит, и уж коль хочешь жить счастливо, блюди ее устои, да поклоняйся темным богам, что ее сторону держат. Совсем запутали хлопца. Вот только делать ему, буйной головушке, в тихом урочище среди вздорных старцев нечего было. Пошушукались они меж собой и спровадили Правду отринувшего к кудеснику темному, искуснейшему, что племя Ореево лютой злобой ненавидел, к тому, чье имя не к ночи будет помянуто. Путь объяснили, припасов с собой дали, а там долго ли, коротко, привели резвые ножки - кривые дорожки парубка к Черному замку.
Принял его на службу Темный Повелитель, хотел сначала обучить его ремеслу своему - как род антов, венедов и сколотов губить, да не получилось. Не способен изгой к злым козням да хитростям оказался, не мог науку магическую постичь. По совести сказать, не захотел парень Кривде служить, спала пелена с глаз, взвыл, да поздно было: тому, кто по своей воле к Черному Владыке служить пришел, обратной дороги не было. Плюнул маг на ученика своего бестолкового и порешил: раз средь людей охотником был, так и здесь им же будет - пусть к моему столу свежую дичину добывает. Обрадовался парень, думал, отвязался от него Хозяин, а тот просто сети свои хитрые снова раскидывал. Вызвал как-то раз к себе и завел такой разговор: дивлюсь мол, как вы ловко со твоим крылатым помощником управляетесь, вдвоем дичи больше, чем целая ватага охотницкая бьете. Вот хорошо, говорит, было б, коль смог бы ты изловить еще десятка три грифонов да обучить их ремеслу своему. Изгнанник молодой и рад стараться, хоть и трудное это дело было, а сумел добыть требуемое, не раз на волосок от гибели был, да это все ж легче, чем кабы заставили его кровь людскую проливать в угоду злым силам. Осмотрел Хозяин добычу, доволен остался. Опоясал шейку каждого детеныша цепочкой тонкой, из мелких звенышек свитой - се тамга моя - знак по вашему. Одарил удальца за труды его дарами богатыми и повелел: жалую тебя чином главного ловчего-грифонятника, знай исполняй свою службу, а другие дела тебя не касаются. Обучил ловчий своих питомцев ремеслу охотничьему - любо-дорого посмотреть. Хозяин на этом не остановился, велел птицезверей на человека натаскивать. Сказывал, хочу иметь стражу крылатую, чтоб вокруг моего замка полетывала, покой мой стерегла. Подивился ловчий: мало ему драконов да змеев крылатых? Однако и эту волю сполнил, подвоха не чувствуя. К тому же натаскивать на провинившуюся замковую челядь приказали, а там сплошь такая мразь подобралась, что охотник только диву давался, как это в одном месте столько дряни землю топчет, да сквозь нее не проваливается? Таких как они убить все равно, что гада ядовитого растоптать.
Снова одарил его Хозяин из богатств своих несметных. Явился на двор, где место для грифоньей псарни сам отвел, осмотрел могучих крылатых львов, выбрал троих и велел снаряжать: одного на север, другого на запад, а третьего на юго-восток. Ухмыльнулся, на охоту, мол, в дальние края, хочу дичью редкой, что в здешних краях не водится, полакомиться. Спустил ловчий зверей, и понеслись они, хлопая огромными крыльями, в стороны назначенные. К вечеру вернулся первый грифон, что на запад летал, и билась в его когтях светловолосая девушка из племени уличей, что у самого лукоморья проживают. Помутилось в голове у ловчего, рухнул он на мощеный двор как подкошенный, десятью ведрами воды отливали, понял какому злодейству невольным пособником стал. Глубокой ночью и остальные двое вернулись, держа в своих лапах по мальцу. Властелин приказал удачливых охотников накормить до отвала, а своего ловчего снова наградил. Только пуще огня жгло ему руки хозяйское золото, и решил молодец своим умом зло, что сотворил исправить. Сначала задумал потравить грифонов, но не поднялась рука на питомцев, что ему за место родных детей были. После смекнул, что все дело в цепочках колдовских - они, подлые, волю звериную давят, заставляют Хозяину служить. Решил разорвать цепи, да отпустить зверей на волю, а там будь что будет. Подозвал к себе одного из зверей своих, рванул цепь- да она только с виду слабой казалась, а на самом деле прочней железного ошейника была. Парня боги силой не обидели, поднатужился и рванул еще раз что есть мочи. А дальше и сам не понял, что произошло, будто игла раскаленная, пронзила тело боль нестерпимая. Очухался в каморе пыточной. Палачи Хозяина свое дело знают, такие муки ловчий вытерпел, что сам потом удивлялся, как остался в здравом уме да твердой памяти. Сильно огневался Темный Повелитель, да головы от злости не потерял - понимал подлый, что никто ему мастера не заменит. Его то прислужники, если уж кудесники могучие, то телом да духом чахлые; а остальные душегубы прожженные, да разумом обижены. Вот и выходило, хочешь аль нет, а без ловчего не обойтись. Потому и приказал катам своим все жилы из него вытянуть, пытать так, чтобы навеки зарекся бунтовать, а все ж жизни не лишать. Как исполнили палачи волю хозяйскую, привели парня к владыке . "Ну что, неслух, " - засмеялся Черный маг - "еще будешь мне перечить?" Уперся ловчий, хоть на куски его режь, лучше кричит, в Пекле гореть, за грех свой расплачиваясь, а служить тебе больше не буду! Да Повелителю не в первой упрямцев обламывать, и здесь змеей подколодной вывернулся, коли, говорит, будешь мне снова верой и правдой служить, даю тебе свое слово нерушимое, что твое племя не трону, а станешь упрямиться, нашлю на твой край змеев огненных да двенадцать сестер-лихоманок. Будет вместо лесов дремучих пепелище вымершее. Все силы свои брошу, а племя, где такие упрямцы меднолобые нарождаются, под корень изведу. Скрипя зубами, согласился ловчий, купил покой своему племени, страшную цену заплатив.
И хоть обливалось кровью его сердце, при виде добычи, что приносили вскормленные и обученные им крылатые охотники, да поделать ничего не мог....
Черный грифон был любимцем ловчего, самым понятливым из его учеников. Однако сегодня ему не везло, хотя никогда еще он не возвращался домой без добычи, и зачастую был первым из тех, кто доставлял Черному Повелителю необходимую жертву. Птицезверь почти совершенно разуверился в успехе, но внезапно радостно заклекотал. Удача и на это раз не оставила его, из небольшой ясеневой рощицы, что раскинулась прямо под ним, вышли трое. Два слепых гусляра-кощюнника, ведомые мальчонкой поводырем, неспешно двигались к северу. Видно пережидали старцы в роще полуденные часы, не хотели по солнцепеку топать. Одетые в серые, запорошенные дорожной пылью плащи, обутые в плетеные из лыка лапти на венедский манер, опиравшиеся на посохи, старцы не представляли никакой опасности. В прежние свои полеты грифону не раз доводилось видеть подобных странников. Желанные гости в любом селении, будь то затерянная в глуши весь или стольный град, былинники или как их величали сколоты - кощюнники, были везде почитаемы людом, охочим до их сказаний.
Любимцы народа и богов, они могли совершенно безбоязненно скитаться среди племен, уверенные в своей неприкосновенности, ибо не было большего греха, чем убить былинника. Даже обидеть их опасались, затронь его невзначай, так ославит метким словом, что и потомкам в седьмом колене стыдно будет. Зверей диких гусляры не боялись, хищные твари, будто чувствуя на них божье благословение, старались обходить их стороной. Кроме того, наиболее могущественные кощюнники имели власть не только над человеческим слухом, но и над гораздо более чутким звериным. Множество легенд ходило о чародеях, которые своим сладкозвучным пением и искусной музыкой отгоняли стаи волков и могли успокоить разбушевавшегося Змея или разъяренного дива. Таких народ чтил особо, случалось пуще иных князей и витязей, и память о них переживала века.
Впрочем, до всего этого грифону не было дела, он видел перед собой только добычу, причем такую, взять которую не представляло никакого труда. Старцы, конечно, ему не нужны, но вот поводырь вполне сгодится Хозяину. Сложив крылья, грифон камнем рухнул на землю. Вдруг, когда до земли оставались считанные метры, внезапное удивление поразило его: люди на которых он собирался напасть вблизи оказались вовсе не такими, какими виделись сверху. Немощные старики превратились в рослых усатых воинов, запыленные рваные плащи сменили сверкающие кольчуги трехрядного плетения. Вместо посохов мускулистые руки сжимали крепкие охотничьи рогатины, со смертоносными десятивершковыми лезвиями. Таким жалом можно не только пронзить, но и полоснуть, словно ножом, а укрепленная в месте сочленения лезвия и древка крестовая перекладина не даст пораженному зверю, насаживая себя на рогатину, на последнем издыхании дотянуться до охотника. Белокурые головы ратников увенчивали остроконечные шлемы, за пояс у каждого заткнут боевой топор, а из-за правого плеча зловеще выглядывали рукояти мечей. Хлопчик, еще секунду назад таращивший удивленные голубые глазенки на чудище, что черной тучей мчалось с небес, вдруг обернулся молодой девушкой, облаченной подобно спутникам в ратный доспех. В руках она держала до отказа натянутый лук, и сверкавший на солнце наконечник был нацелен прямо в беззащитный живот хищника. Скорость падения и внезапное замешательство сделали свое дело. Спасительный миг, чтобы взмыть свечкой в поднебесье был утерян, и это обстоятельство стало для грифона роковым.
Коротко свистнувшая стрела навылет пробила поджарое тело. В этот же момент старший из воинов молниеносно выхватил из-за пояса топор и резким точным броском метнул его. Блестящая секира крутанулась в воздухе, и ее отточенное лезвие со страшной силой врубилось точно в сочление крыла и позвонков, разрубая плоть и кости. Искалеченное правое крыло безжизненно повисло, отчаянно махая здоровым грифон тяжело приземлился на двух десятках метрах от нападавших. Нанесенные раны ослабили его, волочившееся по земле крыло лишало изрядной доли ловкости и подвижности, но все же он оставался непобежденным. Даже ссаженный на землю и лишенный возможности совершать молниеносные кошачьи прыжки, он оставался опасным противником. К тому же звериным чутьем он чуял, что это его последний бой, и приготовился дорого отдать свою жизнь. Глаза чудовища налились кровью, длинный хвост, словно тугая плеть, хлестал по земле.
Лучница, отскочив на безопасное расстояние, продолжала метать стрелы в зверя, не глядя выхватывая их из колчана. Уже три из них торчали из могучего тела, но разъяренный грифон будто не замечал их. Воины, взяв рогатины на перевес, начали медленно обходить грифона с боков, намереваясь одновременно всадить в него жаждущие крови лезвия. Старший из них резким тычком послал блестящее жало в левый бок зверя. Острая боль обожгла тело, короткая черная шерсть моментально пропиталась горячей кровью. Грифон попытался извернуться, но опытный боец крепко держал рогатину, все глубже вгоняя смертоносное лезвие. Младший чуть замешкался, и когтистая лапа хищника вдребезги разнесла крепкое ясеневое древко. Юноша отбросил ставшее бесполезным оружие и выхватил топор. Он стремился обойти чудовище слева и нанести меткий удар в крестец, чтобы парализовать задние лапы. Но видимо молодой ант был плохо знаком с повадками крылатых львов. Развернув сложенное на спине здоровое крыло, грифон нанес им резкий удар и сбил смельчака с ног. Прижав его передней лапой к земле, чудовище уже совсем было нацелило свой клюв ему в лицо, и этот миг стал бы последним для юноши, если б не молниеносное реакция старшего воина. Моментально оценив ситуацию, он выпустил рогатину и прыгнул вперед, одной рукой охватил шею зверя, другой одновременно выхватил длинный охотничий нож. Грифон поднялся на дыбы, лапами пытаясь отодрать повисшего на нем противника. Одновременно сжимая горло чудовища, тот отчаянно принялся полосовать шею, желая лишь одного - добраться до артерии и вскрыть ее. Тяжелая лапа сбила шлем с его головы, залитый своей и звериной кровью, ослепленный ею, он продолжал вслепую наносить удары. Младший воин по-кошачьи перекатился, и ловко вскочив на ноги, кинулся за спину чудовища, и обрушил свою секиру на крестец грифона. Птицезверь тяжело осел на задние лапы, но в своей ярости, казалось, даже не заметил тяжелой раны. Лучница прекратила стрельбу, боясь ненароком попасть в друзей, и отбросив ставший бесполезным лук, с криком бросилась к сражавшимся.
- Красава, не смей! - хрипло крикнул молодой - Сами управимся.
Вдруг раздалось басовитое гудение, и странно короткая толстая стрела, кровожадно чмокнув, вонзилась в налитый кровью глаз грифона, пронзая его мозг. В этот же миг нож старшего наконец-то перерезал артерию, и густая горячая кровь брызнула алым фонтаном. Зверь захрипел и повалился на землю, подминая под себя обхватившего его шею воина.
Молодой ант, вместе с подбежавшей лучницей стремясь освободить соратника, принялись спихивать тело зверя. Оглушенный падением, придавленный многопудовой тушей, он лежал неподвижно, не подавая признаков жизни. Лучница рухнула на колени и принялась тормошить его за плечо, приговаривая дрожащими губами: "Гремислав, очнись!"
- Не голоси, дура - юноша грубо оттолкнул спутницу и приник ухом к груди лежавшего. Поднявшись, облегченно вздохнул, - Жив, дай воды.
- Уйди, я сама - девушка отстегнула висевшую на поясе баклажку и тонкой струйкой начала лить воду на окровавленное лицо раненого.
Веки лежавшего воина дрогнули, он распахнул свои синие, как небо, глаза и приподнялся на локте.
- Ну что, волчата, одолели мы супостата, - старший воин криво улыбнулся, - пособите скинуть тварь.
С помощь спутников воин совсем освободился от придавившей его туши и резво вскочил на ноги, словно и не бился несколько минут назад с грозным врагом.
- Гремислав, ты не ранен? - с тревогой спросила его девушка.
- Да вроде нет, ты лучше Рарога осмотри.
Молодого анта старший заставил скинуть кольчугу, кроме багрового кровоподтека на левом боку повреждений не было. Только убедившись, что младший товарищ не ранен, Гремислав разрешил своим спутникам оглядеть себя. Скинув кольчугу и надетую под нее стеганую безрукавку, он сел на землю, предоставив свое мускулистое, будто вырубленное из мореного дуба тело, умелым рукам юной лекарши. Заботливо вытерев кровь чистой тряпицей, спутники обеспокоились: когтистая лапа сбив шлем прочертила длинные алые полосы в льняных волосах, когти умудрились даже кое-где, проникнув сквозь кольчужное плетение, поцарапать спину. И хотя эти раны были пустячными для такого богатыря, девушка только всплеснула руками.
- А еще говорил, что цел! - она быстро скинула висевшую через плечо суму и достала из нее нарезанный тонкими полосами, скатанный в жгуты чистый холст и склянку с темной жидкостью.
- Да погоди, Красава, успеешь, - богатырь недовольно отвел руки девушки, ему явно не терпелось осмотреть поверженного врага.
- Сиди уж, - раздраженно осадила его она.
Вдруг Гремислав прислушался, и, вскочив на ноги, набросил на голое тело кольчугу, и, нахлобучив шлем, выхватил меч. Его спутники недоуменно прислушались, через мгновение и им стал слышен приближающийся топот копыт. Юноша по примеру старшего товарища обнажил меч, а Красава молнией метнулась к брошенному невдалеке луку, и вернувшись, встала за спинами соратников, уверенно накладывая на тетиву боевую стрелу.
- Всадник одиночный, - прислушавшись, сказал старший.
- Свой, наверное, откуда ворогу за Данапром взяться? - откликнулся младший.
- Кто знает, береженого боги берегут. Красава, стреляй только по моему знаку.
На ближайший холм рысью выскочил гнедой конь, неся на своей спине пригнувшегося вооруженного сколота средних лет. Всадник, подняв коня на дыбы, резко осадил его. Рот его распахнулся в недоумении.
- Вот так святые старцы, - удивленно выдохнул он.
Троица облегченно вздохнула. Между сколотами и данапрскими антами, совместно проживавшими в среднем течении Данапра вот уже несколько столетий, не было никакой вражды. Соседние племена, не утруждая себя разбирательством, именовали и тех и других одним прозвищем - поляне. Впрочем, большинство нынешних полян уже и сами не могли разобраться какой крови в них больше - сколотской или антской, и с гордостью числили среди своих предков как воеводу Руса, так и царя Колоксая. Девушка отпустила натянутую тетиву, убирая стрелу в колчан. Юноша забросил меч за спину в ножны. Гремислав, ножны меча которого лежали поодаль, попросту вогнал клинок в землю.
Всадник, прийдя наконец в себя, также убрал свой акинак в ножны, висящие на поясе, и спрыгнул с коня. Чуть косолапя на своих ногах, как и положено каждому прирожденному наезднику, он стал спускаться к антам, ведя коня в поводу.
- Гремислав, ты что ли? - все еще не веря своим глазам, спросил сколот.
- Да, издали невесть что почудилось, старею видать, - огорченно отозвался сколот.
Гремислав сам пошел ему навстречу, широко раскинув руки. Сойдясь, они заключили друг друга в крепкие объятия.
- Давно, брат, не виделись, - радостно проговорил Гремислав.
- Давненько, друже, а эти с тобой, кто будут?
- Княжата Властимировы, двойчата-последыши, Рарог и Красава. Сколот подошел к ним. Юноша и девушка, соблюдая обычаи, первыми поклонились ему, как старшему. Отвесив ответный поклон, сколот пожал парню руку.
- Здравы будьте, дети Властимировы.
- И тебе здравствовать, добрый человек.
Мадон бросил взгляд на труп убитого чудовища.
- Доброе дело свершили, изничтожили зверя лютого.
- Да он тебе что, знаком? - удивился Рарог .
- А то как же, я эту Черную тварь давно разыскиваю. Уж полгода как повадилась к нам, детей да девок таскать. Утром его люди заметили, ну я и решил его выследить. А дальше и сам понять ничего не могу. Видел как напал грифон на слепых баюнников, пустил я стрелу да и поспешил на выручку. Прискакал, а тут вы откуда-то очутились, а гусляров и след простыл.
- Долго же ты скакал, Мадон, а я ведь думал, что ты из лучших наездников, - рассмеялся Гремислав.
- Так ведь и стрела долго летела, за полторы версты я ее пустил.
- Как это? - удивился богатырь.
- А вот так, не из обычного лука-то стрела пущена.
Сколот снял с седельной луки странное оружие и колчан коротких толстых стрел. На одном конце длинной ладно выструганной колодки был укреплен короткий составной лук, изготовленный из турьих рогов, тетива которого была раза в три толще обычной. В середине сооружения имелся какой-то механизм, а другой ее конец был расширен и обработан особо тщательно.
- Помнишь, воевода, как ходили на Сурож, против ромеев? В одной из крепостей захватили у них машину боевую, что копья во врагов сама метать может, ты ее еще баллистой называл.
- Ну помню, и что?
- А то - задумал я сам подобную штуку измыслить, чтобы стрелы могла дальше лука метать. Вот и изготовил по ее подобию.
- А стрелять как? - Гремислав заинтересованно стал осматривать невиданное оружие.
- Пришлось голову поломать. Поначалу как делал: упрусь пятками в лук, тетиву обеими руками захвачу и натяну, но так семь потов сойдет, пока зарядишь, да и медленно. Спасибо тестю, Он у меня из венедов, кузнец, надоумил. Приспособили вороток, а на нем, вот видишь, колесико зубчатое, и вот еще, планка с крючком: ворот вертишь, колесико планку двигает, а та крючком тетиву натягивает, натянул, взвел курки, наложил стрелу и готово. Легко, быстро, а главное, теперь и малец слабосильный его снарядить может.
- Мадон, дорогой, да твоей голове цены нет, - обрадованно воскликнул Гремислав - поедешь со мной в Киев, там оружейники по твоей штуковине подобные изготовят. Еще больше рать нашу укрепим.
- А что мы, глупее ромеев? Тоже почитай не лаптем щи хлебаем, вот и измыслили штуковину, что стрелы в семь раз дальше иного лука мечет, а назовем ее ручной баллистой или самострелом.
- Арбалетом, - вмешался в разговор Рарог.
- Ты что, парень, по-ромейски знаешь? - с интересом глянув на до сих пор молчавшего юношу, спросил сколот.
- Это латынь, а по-ромейски тоже умею немного, - покраснев, ответил Рарог.
- Он у нас книжник знатный, бывает и то знает, что мы с тобой не ведаем, - похвалил молодца Гремислав.
- На то мы детей и растим, чтобы они нас умнее были, молодец хлопец. Чужой язык знать, что еще одну голову иметь, - согласился с ним Мадон.
В разговор вмешалась до сих пор молчавшая Красава:
- Ну хватит, Гремислав, скидывай доспехи, я раны перевяжу.
- Да ладно, так заживут, - отмахнулся воевода.
- Не слушай его, дочка, перевяжи, уж я этого олуха знаю, голову снесут, все равно скажет, что заживет, - возразил сколот - подлечи его, а мы пока с Рарогом ворога поближе рассмотрим.
Гремислав нехотя согласился, Красава тут же усадила его и принялась хлопотать, ловко перебинтовывая голову раненого. Мадон почесал затылок и спросил:
- Вот одного понять не могу, куда все же гусляры подевались и почему я вас сразу не углядел?
- Да просто все, друже, заночевали тут в веси неподалеку, а по утру проснулись от шума: матери детей да девок в избы загоняют. Там ведь тоже этого грифона узнали, вот и решили мы супостата изничтожить. Спасибо волхву тамошнему, кудесником оказался. Накинул на нас с Рарогом личину гусляров, а Красаву поводырем оборотил. Отвели чары глаза проклятому, польстился он на легкую добычу и бросился на нас, тут ему и конец пришел. Тебе, Мадон, спасибо за стрелу меткую, - поблагодарил сколота Гремислав.
- Видать и впрямь сильный кудесник, ведь и мне поблазнилось. Чуть коня не загнал, думал не успею, пожрет гад святых старцев да мальчонку.
Мадон с Рарогом подошли к поверженному врагу. Сколот опытным охотничьим взглядом принялся осматривать его, удивленно покачивая головой. Прожив на свете почти четыре десятка лет, он повидал немало грифонов, и здесь в степи, и в дальних странствиях. Но ни разу не приходилось зреть подобного, необычны были не столько размеры и окраска хищника, а то, что он оказался матерым здоровым зверем. Он твердо знал, что людоедами становятся только старые или искалеченные, те, что не могут добыть зверя и вынуждены с риском для жизни охотиться на детей и женщин. Крепкий как сталь клюв, могучие узловатые мышцы, лоснящаяся шерсть и размеры птицезверя свидетельствовали о том, что грифон запросто мог сладить с любым противником. Добыть тура или лося для него было не труднее, чем кошке задушить крысенка. Мадон поделился своими мыслями с Рарогом, увлеченно рассматривающим растянутое крыло грифона.
- Рагволд - землепроходец в своих книгах писал, что подобные нашему грифоны, угольно-черного окраса, размерами превышающие обычных в полтора раза, водятся в горах Авзацких. Наверное, вымирающая порода древних эпох, - задумчиво ответил юноша. - Ты посмотри, главное, что я открыл: крылья то у него под слоем перьев шерстью покрыты. Следовательно, грифон - это оперенный зверь, а не смесь орла и льва, и правильней будет отнести его к зверям, а не почитать за чудовище, как ученый ромей Аристотель.
- Не знаю как твои мудрецы, а мы, степняки, всегда знали, что грифоны обычные, хоть и странные твари, - похвалился Мадон.
Но Рарог уже не слушал его, раззадоренный своим открытием, он ерошил перья на шее поверженного врага. Вдруг его пальцы нащупали что-то холодное, явно не имевшее никакого отношения к плоти существа. Осторожно раздвинув перья, он разглядел тонкую цепь из темной бронзы. Мадон, выглянув из-за плеча юноши, ахнул от изумления. Вглядевшись пристальней, Рарог различил миниатюрные письмена, искусно выгравированные на звеньях цепочки. Почти уткнувшись носом в шею грифона, напрягая зрение, он пытался прочесть их, но тщетно: затейливая вязь значков была ему незнакома. Мадон, стремясь помочь ему, подсунул свои широкие как лопата ладони под цепь и рванул ее, хлипкую на вид, стремясь снять загадочное ожерелье. В ту же секунду в воздухе едко запахло паленым мясом, сколот со стоном отдернул руки, ошарашено взирая на обожженные пальцы, на которых моментально вздулись водянистые пузыри ожога. Все бросились к нему. Красава, ахнув, выхватила из лекарской сумы маленький горшочек с барсучьим салом и осторожно смазала ожоги. Гремислав, придерживающий стонущего от боли друга за плечи, недоуменно взглянул на Рарога. Тот и сам, оторопевший, не мог ничего понять. Но долгое замешательство не было свойственно молодому анту, опустившись на колени, он быстро сорвал стебелек полыни, и осторожно, не касаясь руками, раздвинул им оперение. Жар от черной цепи, до кровавых пузырей опаливший руки сколота, не причинил никакого вреда трупу: не было видно ни одной опаленной шерстинки или пера.
- Дело нечистое, колдовством пахнет, - поднявшись заключил он.
Ничего не понимающим Гремиславу и Красаве объяснил: у чудища на шее цепь чудная, Мадон пытался ее снять, да лишь покалечился. Мадон согласно кивнул головой. Воевода нахмурился: придется везти тушу грифона в Киев, пусть волхвы разберутся в чем тут дело. Как истинный воин он знал, что любое колдовство можно в конце концов превозмочь силой духа, умом да острой сталью, но относился к нему с опаской, предпочитая не лезть на рожон.
- Никому к шее не прикасаться, - сурово оглядев спутников, приказал Гремислав.
- Да я ее проклятую ни в жизнь больше не трону, - кусая от боли губы, пообещал сколот.
Воевода коротко свистнул, и шестерка коней, до поры скрытая в роще, галопом примчалась к хозяину. Но не одно из животных и близко не хотело подходить к туше, издали чувствуя ненавистный запах хищника. Умные боевые скакуны нервно перебирали ногами, с фырканьем раздувая трепещущие ноздри. Гремислав задумался, дело принимало такой оборот, что добычу нельзя бросить в степи, но ведь ни один из коней не даст навьючить на себя пусть даже и остывший труп заклятого врага.
- Возьми моего Гнедыша, он со мной не раз на охоте бывал, - будто прочтя его мысли, посоветовал Мадон.
Воевода согласно кивнул, вдвоем с Рарогом они кряхтя навьючили на гнедого конька, спокойно продолжавшего жевать сочную траву, тело грифона. Лапы чудища, свисая, мало что не волочились по земле.
- Ну, по коням, - скомандовал Гремислав, - ты, Мадон, позади меня поедешь, привяжу тебя кушаком к себе, а ты руками меня обхватишь.
Сколот глянул на воеводу обидчиво: неужто забыл тот, что сколотов с детства учат одними ногами конем править, ведь воину в бою обе руки надобны, аль до того ослабевшим его считает? Кошкой прыгнув с места, Мадон очутился в седле ближайшего к нему вороного коня. Тот, почуяв на своей спине чужака, со звонким ржанием поднялся на дыбы, но стоило сколоту чуть сжать колени, как конь сразу покорился всаднику. Красава и Рарог завороженно глядели на него: Воронок конь с норовом, неумехи и близко к себе не подпустит, а уж чтоб сразу его укротили, такого с ним сроду не бывало. Мадон лишь усмехнулся, ведь сколотских мальчишек с раннего детства заставляют часами удерживать между сжатых колен тяжелые камни, обшитые кожей. С годами вес камня увеличивался, и любой сколотский ратник мог с легкостью, точно стальным капканом, раздавить коню ребра.
- Ну что, друже, тебя домой свести, аль в Киев с нами подашься, у нас лекари знатные,- все еще обеспокоенный увечьем друга, спросил Гремислав.
- До Киева ты и с заводными конями к ночи не поспеешь, солнце то глянь, уж на закат повернуло. Давай уж ко мне в гости, тут недалече, верст двадцать в сторону Данапра.
- Ну что ж, тогда к твоему стану двинемся, а уж поутру и к Киеву,- согласился воевода.
Гремислав оседлал своего огромного вороного иноходца. Рарог, подсадив Красаву на ее невысокую рыжую кобылицу, ловко, явно подражая сколоту , вскочил на коня.
- Ну в путь, - прогремел над степью голос воеводы.
Кони двинулись на восход, следуя пути указанному Мадоном. в середине отряда ехал сколот, уже совсем оправившийся от ранения, скрестив на груди замотанные холстиной руки, он ловко управлял конем при помощи коленей, направляя бег рысака. Как почти все сколоты, человеком он был веселого нрава, и во всю сыпал прибаутками, которым жадно внимали ехавшие по сторонам Красава и Рарог, что ни миг хохотавшие над удачной шуткой. Замыкая караван, трусили два заводных коня, нагруженные скарбом и припасами, и Гнедыш, навьюченный тушею убитого грифона. Гремислав двигался дозором впереди, высоко возвышаясь над буйными степными травами. Ветер трепал льняные пряди волос, обрамлявших широкое лицо и густые усы, заплетенные по дедовскому обычаю в косицы. Лучи солнца нежно ласкали уже успевшую загореть выдубленную ветрами кожу. Крупные черты лица, пожалуй, нельзя было б назвать красивыми, если б мужество и благородство явно проглядывающие в них не придавали им ту истинную мужскую красоту, что и отличает суровых с виду, но внутри добрых, справедливых воинов - защитников. Высокий даже для неотличавшихся малорослостью антов, широкоплечий, с тугими клубками мускулов, игравших под обтягивающей тело сверкающей кольчугой, в развевающемся за спиной алом корзне, Гремислав на своем исполинском жеребце казался самим Перуном - богом праведных войн, спустившимся на землю, дабы очистить ее от нечисти.
Кощюна вторая
Смертельным ужасом для врагов, надежным защитником для друзей и отчизны был Гремислав - верховой воевода союзной рати племен, что сплотилось вокруг Куявии, и наследный князь кривичей, приемный сын Великого князя Властимира. Еще в младенчестве остался Гремислав сиротой в черный год Моровой Язвы, что словно косой выкосила добрую треть кривичского племени. В Смолянске - стольном граде племени, мор особенно люто свирепствовал. И остались от многолюдного княжеского рода потомков Хорива лишь глуздырь несмышленый - наследник престола княжьего, да дядька его троюродный - седой воевода Карислав. Много кто тогда на землю кривичскую зарился, и свои братья-славяне: дреговичи да словене, что у Ильмень-озера обитают, руки свои загребущие на земли обезлюдевшие наложить хотели; и ятвяги с земиголой из болот своих повылазили, стремясь кусок пожирней оторвать. Но не допустили светлые боги полного разорения земли. Верные братскому союзу, ряд о котором еще покойный князь Будимир скреплял, пришли на помощь стальные полки полянских да радимичских дружин. Помогли кривичам с ворогом справиться, надолго зареклись соседи на их земли зарится. Сам Властимир, совсем молодой еще тогда в Смолянск приехал. Долго они вдвоем с Кариславом о чем-то в горнице за закрытыми дверьми совещались. О чем, тогда никто не ведал. Только утром, взяв с собой годовалого несмышленыша, отправился воевода в чащобы лесные непролазные. Там призвал из глухих дебрей самку лемпарта саблезубого и побратал младенца с ее детенышем: пусть будут у него в друзьях звери могучие, да сам в рысь болотную оборачиваться сможет. Свершив таинство, вернулся и передал Гремислава на руки Властимира. Тяжко ему было расставаться с последним родичем, в живых оставшимся, да знал умудренный годами воин, что лучшей защиты наследнику не даст. И хоть катились по щекам скупые слезы, глядя как увозил, спрятав под плащом, его племянника киевский князь, понимал - вырастит его Властимир, сбережет от лиходеев, тех, что могут подослать вороги, сами желающие на опустевший престол сесть, а настанет срок вернет Властимир княжичу отцовские земли. Народу же своему, взбудораженному исчезновением, объявил: скрыт де княжич в тайном Перуновом капище в лесу заповедном от ворогов да злых чар. Настанет час - вернется. А покуда я его престол да земли для него беречь буду.
Гремислав тем временен подрастал в Киеве, в княжьих палатах. За место отца был ему Властимир, а княгиня Сбыслава вместо матери, не различали чада приемного от своих родимых детушек. Любопытным князь еще по приезду растолковал - это мол, сын мой приемный от побратима дружинника что в походе голову сложил, сиротой остался. Рос Гремислав не по дням, а по часам, и ростом и силой ровесников опережал, да и умом ясным его боги наградили. В драках мальчишеских не то, что сверстников, и гораздо старших ребят поколачивал. Но был справедлив, слабых не обижал, задир осаживал, за что и был признан верховодом среди ребятни, что по княжьему подворью носилось. А уж до дела ратного до чего охоч да смышлен был. С утра самого убегал в дружинные терема, возвращался к себе в горницу только к вечеру, и обедал с воями и ужинал, на что матушка приемная - княгиня Сбыслава - не раз гневалась: что тебя, неслух, дома не кормят? С раскрытым ртом слушал рассказы седых дружинников о походах дальних да боях славных. В два года впервые попытался меч в ручонки свои взять. А уж как исполнилось ему пять годков, посадил его Властимир на коня да сотворили волхвы обряд пострига. После этого Гремислав почитай что жить к дружинникам перешел. Начал учиться у бывалых воинов бою оружному и кулачному и велесовой борьбе, на синяки и царапины не глядючи. Пуще других богов почитал Перуна - бога витязей, и Сильнобога с Родомыслом, что достойным силу да мудрость дают. А после того, как научил его княжий волхв Добрыня грамоте, до самой полночи засиживался со свечами в книжных клетях, изучая по древним свиткам науку ратную да жития былых полководцев. К шестнадцати годам стал едва ли не самым искусным ратником в дружине, стрелы и копье метал лучше всех, на мечах да топорах с ним даже опытные поединщики сечься не решались. В кулачном бою аль в борьбе один десяток раскидывал, а уж палицей да шестом и вовсе как бог владел. Одно только удивляло дружинников, отчего не побратал его князь в детстве с волчонком, дабы мог он в нужде серых братьев на подмогу скликать, аль сам волком оборотиться, неужто не хочет из него настоящего витязя-рыкаря вырастить. Князь только усмехался в усы, знал, что посильнее волка у отрока защитник есть. Никто не ведал, что еще в семилетнем возрасте возил Властимир приемыша в темные боры за Киев, подальше от людского глаза. Там передал ему заговоры заветные, что Карислав перед отъездом шепнул на ухо, те, что человека ведающего зверем обернуть могут, да созовут на помощь побратимов. Обрадовался малец, тут же произнес первый и стал на поляне посреди ночного леса хищник ужасный - полосатый лемпарт с торчащими из разверстой пасти клыками-кинжалами. Промурлыкал, уже в звериной личине второй, и услышал, как глухим ревом отозвались из чащ да буреломов болотные рыси, готовые поспешить на помощь сородичу. Передал тогда Властимир ему главный завет витязя-рыкаря: никогда не охотится на зверей побратимов, а пуще того, мясо их не вкушать, да велел о своей тайне молчать до времени.
Не только знатным поединщиком был Гремислав, в потешных боях та сторона, которой он заправлял, всегда верх брала. Четырнадцати лет отроду впервые в настоящем бою побывал, здесь и показал, что не зря науки воинские дотошно изучал: сотня его под сильный удар вражий попала, сотник в первые минуты сечи погиб, так Гремислав сумел собрать вокруг себя тех, кто духом не пал и словно вгрызся с ними в землю. Глядя на них и те, кто уж побежал, опомнились и к нему подтянулись, стыдно стало, что они опытные воины слабей юнца духом оказались. Трижды ударяли враги по ощетинившемуся копьями строю, и отступали, обильно оросив траву своей кровью. Тем временем с боков ударила на врага полянская конница. Крепко обнял Властимир сына своего названного, поблагодарил за то, что не посрамил чести полянской, а пуще за то, что людей сберег, не дал ворогу отступивших порубить. Когда же дошло дело до выборов нового сотника, решено было Гремислава им назначить. Молодые ратники горой за него стояли, а старые хоть и хмурились, да вспомнив как только что в бою сами первыми его приказ исполнять бросились, тоже свой голос за него отдавали. Видать отмечен он десницей Перуновой, а то что молод, так не каждый и в зрелом возрасте такой силой, разумом да отвагой похвалится. Так и стал Гремислав в юные года сотником. На мече своем поклялся хранить поконы дружинные, да к мудрым старым ратникам прислушиваться. Крепко взялся за дело и через год его сотня лучшей в дружине была. К осемнадцати годам уже во многий боях отличился, тело шрамами покрылось. А как стукнуло Гремиславу осемнадцать годов отправил его князь в священное Перуново капище, дабы прошел он посвящение и познал тайны , что из простого воя неустрашимого витязя- рыкаря делают. Минуло три месяца и нагрянул Властимир со старшей дружиной проверить как его воспитанник науку тайную усвоил. Вывел главный волхв к ним молодца и поведал: всем хорош Гремислав и обряды все прошел, показал что и оружием и голыми руками защитить себя может, и выжить в лесу и в степи без всякого припасу сумеет, и боль с улыбкой вытерпит, чтит покон богов и обычай людской, а что до силы воли да разума, то тут его боги с лихвой наградили. Одно только плохо, и вина в том твоя, княже, почто не обратал его в детсве с волком али медведем, не научил оборотничеству, ведь без этого умения не выйдет из него настоящего рыкаря? Ведь сливать со звериной можно только кровь детскую, чистую, а если сейчас это сотворить, может парень ума, али и самой жизни лишится. А то и еще хуже беда может приключиться - телом и разумом Гремислав крепок , да и волхвы не лыком шиты, станется и пройдет обряд кровного побратимства. Да сможет ли он с младенчества не привыкший суть звериную в себе волей удерживать, выпускать её только в бою и для дела праведного? А ну как в нем суть звериная верх над людской возмет, и станет он не витязем -защитником, а нечистым волколаком, людьми проклинаемым? Мысли, княже, что делать будем.
Подозвал Властимир чадо свое названное и повелел явить волхвам да дружине свое искусство, что до поры скрывать заповедал. Прошептал Гремислав заговор и обернулся могучим лемпартом. Некоторые ратников даже отшатнулись, не ждали подобного. Раскрыл зверь пасть с клыками-саблями и зарычал подобно грому. Загарцевали кони под воями, убоявшись рева ужасного хищника. Показав свое умение обернулся Гремислав снова человеком. Обрадовались и волхвы и дружина тому, что нет теперь препон, чтобы стать ему витязем. Только главный волхв головой удивленно покачивал, это ж какая воля у молодца должна быть, если он в сердцах и умах читающий, не смог распознать в нем привитую суть. Порешили волхвы и дружина: "Быть Гремиславу витязем - достоин".
Распластали Гремислава на жертвенной плите у подножия Перунова истукана. Взял верховный волхв чашу с соком трав, ему одному ведомых, и длинной иглой из небесного железа откованной, нанес на грудь воина священные знаки рыкаря- огненное колесо Перуново с осемью спицами да священный трезубец - знак Рода-вечного сокола, что в едином Явь, Навь и Правь соединяет. Закатила дружина после завершения обряда пир честной, празднуя появления нового витязя защитника.
По возвращению в Киев собрал Властимир всенародное вече, вызвал к народу юного сотника и открыл тайну, что осемнадцать лет скрывал. Передал Гремиславу меч кривичских князей и благословил его занять престол отцовский, для него сберегаемый.
При всем честном народе поклонился в пояс великому князю Гремислав, и на священном клинке пращуров принес клятву верности союзу племен, обещая как и покойный отец Будимир, блюсти дружбу братскую с полянами, радмичами и народом Артании- древлянами. Вскоре с отрядом удальцов отбыл в земли родимого племени. Возрадовались кривичи. Узнав о возвращении юного князя, благодарил светлых богов престарелый воевода Карислав, за то, что дали увидеть возрождение рода князей кривичских и обнять старческими руками возмужавшего племянника. Сев на трон предков, не раз благодарил в душе юный князь Властимирову науку мудрого правления и суда справедливого. Народ же благодарил богов за возвращение князя. Да недолго покой на земле кривичской продолжался. Прослышали ятвяги о том, что правит в Смолянске молодой князь, невесть откуда взявшийся, и порешили, что этот юнец им не супротивник. Хоть и отговаривали вождей ятвяжских колдуны, да старые воины, что более других ведали, да уж больно чесались руки у хитников до чужого добра. Вновь запылали кривичские веси, полились ручьи славянской крови. Да недолго вороги лютовали, стальным соколом налетела на ятвяжские отряды кривичская рать, ведомая юным князем. Не ожидали находники от юнца такой ратной выучки. Загнал Гремислав визшащую от страха литву в болота непролазные, сполна рассчитался с ними за поругание родной земли. Думали ятвяги в своих тайных болотных поселках отсидеться, уповая на то, что пути через трясины, к ним ведущие, одними им ведомы. Великий же ужас объял их, когда, однажды проснувшись узрели за оградою доспехи славянских ратников. Всю ночь Гремислав в облике лемпарта по болотам рыскал, разведывая тайные гати, по ним и провел дружину. В ногах у него валялись ятвяжские старейшины, умоляя пощадить свой народ, сулили виру великую, да мир вечный. Заставил их Гремислав всеми богами литовскими поклясться, что зарекутся отныне ятвяги на славянские земли с мечом ходить. Собрав выкуп за разоренные земли, ушел, пощадив неразумных.
Через год новая беда приключилась, налетела на радмичей из степей хазарская конница. Князь Властимир в эту пору уж стареть начал, борода засеребрилась, да и прихварывать стал. Пришлось Гремиславу встать во главе союзных ратей. Разбив степняков, вернулся с великой победой. Своих воев в поле совсем ничего положил, а из степняков мало кто в свои становища живым вернулся. После битвы, возвратясь в Киев, провозгласили дружинники Гремислава верховным воеводой союзных племен.
Немало битв ему после этого вести довелось, во многие походы хаживал, познали силу его ратей и хазары, и обры, да ромеи с тугарами.
Средь кривичей глупые поначалу все попрекали-забыл де князь родную землю, вновь в Киев перебрался, у Властимира под сапогом быть хочет, да умные им рты позатыкали: не забыл князь родную землю, по первому е зову является, да и с наместника в случае чего спросить может, а где и быть верховному воеводе, как не в Киеве - сердце земли славянской."....
Вдали, во всю ширь виднокрая горбатились Змиевы валы, издали они действительно были похожи на спинные зубцы сказочного змея, что бесконечной лентой полз к Сурожскому морю. Мадон толкнул Рарога локтем
- Перевалим через них, а там и до моей хаты недалече.